Текст книги "Небесные (СИ)"

Автор книги: Гульназ Сафиуллина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Луна заботливо баюкала свернувшуюся калачиком землю, стрекотом кузнечиков и шелестом листвы напевала колыбельную. Неблизким огнем вспыхнули три мертвые недвижные точки, уставились на пустой костер. Кто-то невидимый обдал шею Карима горячим паром, будто языком лизнул, заскрипел, исчез. Карим вытянул руку, на ней тут же осело чирикающее светящееся пятнышко, очистило перышки, взъерошилось, уснуло. Осторожно, чтобы не разбудить "спящих", он устроил продрогшего фееныша на постели из трав, поближе к огню – все равно скоро растает. Подкормил огонь – бесы так и не показались. Подумал, чем сейчас заняты в Бараде бабка с дедом, плавно скользнул мыслями на элементаля, подозрительно огляделся. Взглянул на нанимателей. Сутулый лежал на спине, вид имел грозный и притворный, грудь опадала неровно, уши чутко настроены на волну проводника. Благородный спал, зрачки под опущенными веками беспокойно подергивались.

Утром наскоро собрались, снова в седло. Карим пытался найти хоть одну птицу, но крылатые словно растворились. Путь успели покрыть немалый, Карим уже даже пообвык и к безостановочному темпу передвижения, и к неразговорчивости спутников. На третий вечер пребывания в Кальене произошло нечто. На карауле стоял сутулый. Карим уже укрылся накидкой, сладко вытянулся, когда рядом с лагерем раздался треск. Карим глазом моргнуть не успел, как сутулый влетел в заросли. Вскочил благородный, обнажил меч, но после краткой борьбы в свете огня обрисовались композиция: сутулый, тычащий острием в грудь слабо трепыхавшегося человека.

– Говори, кто тебя послал! – рявкнул сутулый.

– Думаю, жажда наживы денег, – вклинился Карим, – хотя для разбойника он малость щупловат. И одинок.

– Заткнись! Это ведь ты дал ему наводку!

Несколько мгновений Карим всерьез раздумывал о возможности побега: в обвалявшемся разбойнике он наконец опознал давешнего юнца из постоялого двора. Едва ли пареньку хватит ума смолчать об их знакомстве, и уже сам факт последнего станет для кровожадного сутулого неоспоримым доказательством каримовой причастности. Карим скосился на благородного, перехватил серьезный пытливый взгляд, вздохнул.

– Я его знаю. И могу вас заверить, он не разбойник.

– Кто же?

– Мне известно, что он охранял купеческий отряд, которому не довелось выйти из Кальена. Обратно в лес его привела жажда мести. Спросите его сами.

Благородный кивнул.

– Я поверю тебе.

– Командир! – взвыл сутулый.

– Обвинить его в сговоре легко, – ответил тот, – гораздо труднее доказать его невиновность. Да и кроме того, я не верю, что они действовали сообща. Что с ним?

Сутулый погрыз Карима взглядом, обернулся к юнцу.

– Без сознания.

– Надо перенести его поближе к костру.

На юнце нашлось множество царапин и порезов, и ни единой колотой раны. Странно для человека, погнавшегося за разбойниками. Карим тщательно ощупал голову – нет ли гадов, – смыл грязь. Мысленно подсчитал: с момента, как юнец умчался, задирая коний хвост, прошло чуть больше двух недель. Непохоже, что достиг своей цели. На всякий случай Карим порылся среди своих запасов, вытащил бутыль, капнул мази.

– Что это? – внезапно спросил благородный.

– Настойка, она быстрее заживит ссадины.

– Знакомый запах.

– Это коготник, – Карим улыбнулся, – мое извинение бабке.

– Ты смазываешь царапины настоем из коготника?

– Это действительно помогает, кожа заживает в разы быстрей. Шрамы, конечно, остаются, но зато коготник не позволит никакой заразе проникнуть в кровь. Но что это за выражение на вашем лице, господин? Уж не думали ли вы, что я собираюсь его отравить?

– Откуда ты родом, Карим?

Карим засиял.

– О, мой род один из самых знатнейших и виднейших во всем Кнотте, мы ведем его от одного из внебрачных потомков царя Мёрты. Из века в век клан передавал своим старшим сыновьям обширнейшие владения на востоке страны, насчитывающие шесть городов и сорок восемь селений, каждое из которых было посвящено отдельному ремеслу. Мы производили по заказу и на рынок кожевенные, кружевные, резные изделия, равных которым не сыскать во всем мире. Готовя из меня наследника, отец возил меня по всем нашим владеньям, чтобы я проникся трудовым духом нашего народа. Я засыпал под крестьянские колыбельные, просыпался с криками петуха и дышал запахом свежеиспеченного хлеба. Но увы, счастье, выпавшее на долю предыдущим поколеньям, для меня длилось недолго. Моя несчастная матушка скончалась, а отец с горя проиграл все наши владенья одно за другим, и отправился вслед за ней. На его смертном одре я пообещал, что, несмотря на случившееся, я останусь силен духом и обязательно найду свое счастье, и с тех пор я колешу по миру в поисках уголка, где мог бы состариться и достойно встретить свою смерть.

– Какая печальная история.

– Фальшивая от начала и до конца, – прорычал сутулый.

Карим укоризненно увлажнил глаза.

– Вы так несправедливы, господин Агор. За долгие годы скитаний я привык к пренебреженью, но ваши слова заставляют обливаться кровью сердце моего покойного отца, который слабостью характера и излишней любовью к матушке обрек своего сына на страданья.

Карим подумывал ударить себя кулаком в грудь, но решил, что это будет излишне трагично.

Юнец не пришел в себя ни ночью, ни утром следующего дня. Карим посерьезнел, освободил того от одежды, осмотрел каждый сантиметр тощего тела. На задней стороне голени нашел небольшое серое пятно – укус, на локте – ободранную кожу с прилипшей к ней белой массой, из мяса на плече торчало закругленное жало. Причиной нынешнего состояния мог стать любой из этих контактов, и любой же из них мог оказаться фатальным. Карим не знал, за что браться.

– Нам пора трогаться, – угрюмо сообщил сутулый.

– Нельзя его так оставлять, – возразил благородный, – что мы можем для него сделать?

– Я не лекарь, я не знаю, отчего он не приходит в себя – и нет, это не моих рук дело. Его нужно вывезти отсюда в ближайшее село, показать знахарям.

О том, что и знахарям веры нет, Карим говорить не стал. Юнца запеленали, посадили позади сутулого, привязали к спине. Неслись во весь опор, надеясь проскочить лес как можно скорее. За очередным поворотом вылетели на пустую смятую поляну. Кругом лишь развороченные комья земли и скошенная трава. Вправо вел тяжелый след.

У озера Карим, положившись на чутье, обмотал юнца куском радужной паутины, влил в него немного воды, настроился на бессонную ночь.

– Мне отрадно видеть, как ты пытаешься спасти его жизнь, – сказал благородный.

– Это все порывы души, от которых мне никуда не деться. С самого детства я был чутким и отзывчивым ребенком, который не мог смотреть на страданья живых существ, и потому страдал вместе с ними. К тому же, я встречаю этого человека во второй раз, и оба раза при несчастливых для него обстоятельствах. Судьба словно нарочно сталкивает нас, как бы говоря, что я должен быть его хранителем, а кто я такой, чтобы идти против нее?

– Стало быть, если со мной или с Агором что-то случится, ты и к нам придешь на помощь?

– Несомненно.

– Я запомню эти слова.

Следующие несколько дней слились для Карима в один. Юнцу стало лучше, цвет лица сменился с землистого на бледно-розовый, острые скулы чуть сгладились. Когда среди деревьев, наконец, показался просвет, Карим вздохнул с облегчением. Оставив проводника с ношей позади, сутулый с благородным неожиданно умчались вперед, скрылись в клубах пыли, поднимаемой лошадьми. Карим проводил беглецов круглыми от изумления глазами – вот уж не думал, что бросят. Конь, несущий двойной груз, шел все тяжелей и тяжелей, у развилки остановился вконец. Карим огляделся: нигде ни домов, ни дымка, а на руки уже ложился вязковатый сумрак. Слез с коня, усадил на седло покачивающегося юнца, пошел по правой дороге. Быстро стемнело, будто темным колпаком накрыло, стало трудно дышать. Юнец всхлипнул, снова замолк, но потеплело на душе – жив еще.

В нежданной тишине Кариму вновь почудился легкий звон. Под него Карим перенесся в Барад, в свое тайное убежище на колокольне. По жилам вновь заструилась сила, шаги стали легче. Даже замурлыкал тихонько старую дозорную Барада.

Впереди замаячили огоньки. Вначале Карим принял их за светлячков, но для насекомых эти двигались организованно и быстро. Неслись явно навстречу, с большой скоростью, через пару часов уже достигли бы путников. Карим перебрал в уме все рассказы, имеющие отношение к пост-кальеновским краям, но ни мог припомнить ни одной угрозы от мерцающей точки. Тем не менее, сошел на обочину, направился вдоль. Даже если светляки явились по их душу, от них теперь не скроешься, но есть вероятность, что просто пройдут мимо. Светляки увеличились в размерах, запрыгали синхронно: вверх-вниз, вверх-вниз. Карим, поняв, наконец, что видит, поспешил навстречу.

Огоньки вытянулись в подрагивающие факелы в руках нескольких всадников. Карим замахал руками, надеясь, что заметят, затем резко остановился.

– Не ждал? – хмыкнул благородный.

Карим расплылся в широкой улыбке:

– С этого момента и до вашей смерти, господин, мое сердце принадлежит лишь вам. Но каким образом?..

Юнца сняли с замученной лошади, аккуратно уложили в телегу, потянули обратно. Карим на ходу впрыгнул внутрь, примостился у головы.

– Подумали, что чем быстрее мы встретим людей, тем лучше. У развилки разделились. Если бы ты выбрал другой путь, тебя встречал бы уже Агор. Мы ведь не опоздали?

– Небеса к нему благоволят. Если его не убило невесть что и мое лечение, ему остается лишь прийти в себя.

– Признайся, ты ведь думал, мы сбежали?

– Я? Какие же безотрадные мысли теснятся в вашей белокурой голове, единственным достойным украшением которой может быть лишь капюшон святого или, на худой конец, царский венок? Я бы в жизни не посмел помыслить, что...

Юнец открыл глаза.

ГЛАВА 8

Осада длилась восьмые сутки.

На пике над воротами пучила безресничные глаза голова – результат переговоров с гаронцами. Последние стояли на стене, скалили крупные желтые зубы, освобождать чужой город не собирались, равно как и выпускать жителей. Оружие самое примитивное – копья да мечи, – но для обороны большего и не надо. Лаяли что-то на своем отрывистом гаронском, издевательски щурились, за двойными стенами чувствовали себя в полной безопасности, открыто зевали, потягивались.

Рагон взирал на кривлянья равнодушно, велел снять голову любой ценой – не разрушать боевой дух армии. Настроение у атакующих было не на высоте – все местные деревеньки разграблены, продовольствия нет, народ в смятении бежал – себя бы прокормить. В лагере появились ушлые торговцы, предлагали всякую всячину: рыбу, лепешки, брагу. Хард всех гнал взашей, опасался засланников с той стороны. Крестьянам Ана досталась самая изнуряющая работа, рубаки из пахарей были никакие, их гнали колоть камни, заполнять рвы, рубить и тесать лес. Оха отправлял подальше – вокруг него всегда собирались остальные. Мастерили лестницы, устанавливали баллисты. Схема крепости была на руках, выучили ее вдоль и поперек, выдвигали планы по осаде.

– Прямым штурмом брать бессмысленно, – говорил Круг, – потеряем много людей. Надо влезть внутрь хитростью, оттуда поднять решетку и опустить мост.

– Для того, чтобы попасть внутрь, нужны лазейки, – возражал Рагон, – в Дымроке их нет, его строили на совесть. Я предлагаю пробивать стену.

– Чтобы добраться с тараном до стены, нужно осушить ров. Это займет много времени, которого у нас нет, к тому же продовольствие на исходе, местные не смогут обеспечивать армию, села опустошены. Я поддерживаю Круга, нужно отправить внутрь небольшой отряд, чтобы они открыли путь остальным.

– Как вы похожи на своего отца, господин Хард, – сверкнул тогда зубами Рагон, и Хард насторожился, – несомненно, это сильное чувство товарищества и... союзничества... досталось вам от него.

– Что ты имеешь в виду? – напрягся Хард.

– Только то, что вы – завидный... друг. Но вернемся к крепости. Господин Дакрух, каково ваше мнение? Что нам следует сделать?

– Если заполнить ров частично, – вот в этом месте, – можно по доскам подвести требушеты и баллисты и попробовать пробить ими восточную стену, здесь она тоньше. Это будет быстрее, чем пытаться найти лазейки.

– Значит, мнения разделились. Ваше Высочество?

– Если попробовать связаться с риссенцами внутри Дымрока?

В наступившей тишине все взгляды устремились на наследника. Тот перебегал глазами от одного к другому.

– У вас всех, без сомнения, есть опыт в военных делах, и сейчас вы все отталкиваетесь от него, но ваш опыт – опыт захвата чужих крепостей, а не возвращения собственных. Вы совершенно забыли о том факте, что внутри Дымрока находятся наши плененные жители, и, если начать штурмовать, гаронцы могут в назидание нам убить их. И вместе с тем, кто как не защитники Дымрока должны знать все его сильные и слабые стороны? Этой схеме почти сотня лет, за целый век могло многое измениться – не стоит полагаться на карту, нужно обратиться к живым людям. Если найдем способ связаться с риссенцами, они укажут тайные тропы, или подскажут, как в крепость пробрались гаронцы. Мы можем войти по-другому – или пойти по их собственным следам.

Хард не ожидал от наследника такой смекалки. Торжествующе уставился на Рагона, тот хмыкнул, мягко сказал:

– Блестящая идея, достойная настоящего стратега.

Уже неделю патруль контролировал окрестности. Докладывали о найденных группах бежавших крестьян, новых, возведенных подальше от границы поселениях, полях с худыми урожаями. Ни намека на гаронскую армию подкрепления – каждый клан кочевников тесно замыкался в себе, на контакт с другими шли неохотно, о тактике осады и нападения не имели ни малейшего понятия. Все, что нужно – пастбище для скота и женщины для продолжения рода. Жили по законам животных.

– Не могу понять, зачем им сдался Дымрок, – задумчиво сказал Круг, – из века в век гаронцы скитались по степям, пасли скотину и ловили рыбу. Зачем нарушать заведенный порядок вещей, нападать на соседнюю страну, осаждать город, зная, что все равно придут его отбирать?

– Меня совершенно не интересуют их мотивы. Все, что я знаю – этих варваров надо выбить.

– Тебе не любопытно, что ими движет?

– Об этом пусть думают другие.

Наследник старался вникнуть в суть каждого процесса, не отставал от Харда. Вместе контролировали работу всех отрядов, следили за рубкой леса, обтесыванием бревен. На западе от Дымрока вовсю шли строительные работы, не стихавшие ни днем, ни ночью. Валили, рубили, обтесывали при свете факелов, отвлекая внимание кочевников в то время, как солдаты из тысячи Круга тайком переплывали ров, ощупывали стены. Принц неизменно стоял на возвышенье, наблюдал оттуда, иногда спускался, бродил по лагерю. Выглядел достойно, но пару раз Хард, обернувшись, успевал поймать на нежном лице легкое выражение брезгливости, когда солдаты шутили или сморкались. При его появлении неловко вставали, кланялись, не зная, что делать дальше. Будь то Раймонд, стремительным коршуном пролетел бы по рядам, назвал каждого по имени, спросил, как настроение. Младший же принц легко скользил мимо, не задевая – будто дуновение ветерка. На собрании командиров высказывал дельные мысли, но терялся, оказавшись на поле. Хард не знал, как это изменить.

С той же силой, с которой принц отталкивал Харда, его притягивал Арг. Не унывающий и не падающий духом прислужник продолжал выполнять свои обязанности одной рукой. Ходил пока скособочившись – не приноровился еще к новому центру тяжести, – но наверстывал скоростью. Хард жалел, что такое несчастье случилось именно с ним, видел в Арге хорошего воина, но по привычке продолжать рявкать. Круг посмеивался.

Ров заполнялся, патрули возвращались без новостей, в обороне крепости не находилось ни единой бреши, настрой падал. Рагон становился все более и более нетерпелив, начинал настаивать на штурме. Гаронцы, словно чувствуя настроение, притихли, укрепили защиту. Решимость принца стоять на воссоединении с риссенцами таяла с каждым днем. Надвигалась буря. В глубине души Хард понимал, что атака Дымрока была бы лучшим решением, но осознавал также, что это приведет к большим жертвам, которых нельзя допустить, по крайней мере, не в первый военный поход принца. И вместе с тем не видел другого выхода. Дымрок строился предками на славу, ревностно поддерживался в прекрасном состоянии потомками, за месяц осады во внешней стене не было обнаружено даже щели, что уж говорить про внутреннюю. На собрании Рагон поставил твердый срок – неделя. По ее истечении Дымрок будут штурмовать.

– Ваше Величество, я прошу меня понять. Происходи это в мирное время, я бы держал осаду до капитуляции гаронцев, но мы не можем терять время сейчас, когда нам угрожает более крупная опасность с юга. Нужно как можно скорее стянуть войска к границе с Сарией, путь туда займет немалое время, и каждый день промедления может быть губителен.

Как бы ни был далек от политики Хард, он понимал, что такой исход можно будет обыграть на пользу принца: мол, наследник был против жертв, он ценит жизнь каждого своего подданного, ему тяжело видеть страдания и боль своего народа, но Рагон настоял на штурме, который, несомненно, убьет или покалечит большинство из вас. Однако здесь выходила загвоздка: почему тогда наследник уступил Рагону? И Хард вновь оказывался в тупике.

– Тебе не идет думать, – пошутил Круг, – лицо сразу становится такое страшное.

– Ты должен быть на моей стороне.

– Мне и в моих сапогах неплохо.

– Причем здесь сапоги?

Войско готовилось к штурму. Поставленный Рагоном срок истекал через два дня, мир вокруг звенел, дрожал и подергивался в возбужденной лихорадке. Проход через ров был готов: усыпан обломками скал и деревьев, выстлан ровными брусьями, по которым затем откатят стенобитный таран. Охотники изводили дичь в лесах, два солнца спустя крышу тарана покроют влажными шкурами. Отобрали самых крепких солдат катить и управлять треугольным механизмом, в их числе оказался ановский кузнец.

– Рагон просит командиров собраться, – сообщил Круг, – обсудить план наступления.

– Ты жалеешь? О том, что не пошел тогда с Раймондом?

– Каждый божий день.

– Я все думаю – что было бы, если бы вместо Агора с ним отправился я или ты? Исход был бы другим?

Круг присел, задумчиво собрал морщины вокруг глаз.

– Едва ли. Агор был недалеким, но ради Рая отдал бы жизнь. Скорее всего, так оно и случилось. Не думаю, что мы бы с тобой сделали то, чего не сделал он.

– Если уверен, что исхода было не изменить, отчего тогда жалеешь?

– Оттого, что не был рядом.

По мокрой после дождя траве заскользили в низовье. При их появлении гомон стихал, солдаты расступались. Не так, как перед Раймондом – благоговейно, не как перед Лисвальдом – в силу вбитой веками привычки. Перед Кругом расходились в молчаливом уважении, но Хард не взялся бы определять, как расступались перед ним, и сам дивился, отчего его вдруг начала занимать подобная чушь. Он насупился, исподлобья придирчиво оценивал приготовления: как оттачивают мечи, как чистят доспехи, как снимают со зверья шкуры. По взгляду определял провинившихся, безошибочно находил ошибки, живьем сдирал кожу. Своим доставалось больше всех.

– Ты будешь пострашней Маловера, – успел шепнуть Круг перед тем, как откинуть полог рагоновой палатки.

Наступил день штурма. Еще до рассвета все отряды рассредоточились по местам. Под мохнатой крышей тарана ждали двадцать смертников. После обрушения обеих стен они первыми войдут в Дымрок и вступят в бой. У Харда все еще звучала в ушах пламенная речь Рагона, отправляющего кучу мускулов в крепость в качестве живого щита. За широкими укреплениями – ровные линии лучников, размещены справа и слева по диагонали от тысячи Дакруха. Солдаты собраны. Хард впервые видит от сброда такое единство. Они закреплены каждый за своим командиром, но как один мыслями уже там, внутри, дрожат от нетерпения. Хард читает алчность в бликах на отполированных нагрудниках, видит похоть на нетерпеливых губах, жажду крови в блеске металлических наконечников. Накануне каждый командир по-своему разъяснял, что разбой и насилие среди мирного населения в Дымроке будут караться. Хард не знал, какие слова подобрали остальные командиры. Сам он поклялся, что разрежет насильнику живот, впихнет в разрез руку и будет ворошить внутренности до тех пор, пока изо рта не потечет каша.

С платформы на войско взирали гаронцы. В узких бойницах застыли напряженные треугольные лица. Хард готов биться об заклад: котлы со смолой и камни с лошадиную голову ждут своего часа. Запах сваренного с железом мяса едва ли придется наследнику по вкусу. В центре, окруженный кочевниками помельче, стоит неправильной формы гаронец. Одно его плечо выше второго, острым углом протыкает воздух, правая рука спиралью обвилась вокруг рукоятки топора. Дубленые шкуры с неаккуратными швами едва прикрывают коричневое жилистое тело. Доспехов нет, – к чему в степи металл? – выпирающий подбородок задран. Для камаля щупловат, но раз собрались вокруг него, значит, вождь клана и есть.

Хард переводит взгляд ниже по склону. Сотники ждут указаний. Принц сдавленно кивает, звучит горн. Штурм начинается.

Смертники напряглись, накренились. Огромный механизм дрогнул, колеса нехотя заскрипели по доскам. Затаив дыхание, следили, как тяжелый деревянный корпус вкатывается на мостик, как угрожающе проседает под его весом мусор в грязной воде. В момент, когда таран достигает середины рва, активизируются гаронцы. С бойниц летят горящие стрелы, втыкаются в мокрую крышу, шипят. Мгновенно раздается встречная команда, лучники Круга целятся в щели между зубцами. Расстояние немаленькое, но на кромку земли сочно падает длинное тело. Хард находит взглядом меткого стрелка, запоминает. Еще один перевешивается через край и остается висеть. По ту сторону раздается рык, треть горящих стрел переносится на лучников Круга.

Таран у стены. Пока смертники раскачивали бревно, гаронцы подтащили чан, перевернули. Темная густо бурлящая жидкость ударяется о кровлю, впитывается в шерсть, скатывается по наклонной. Высокому солдату, стоящему у наконечника шеста, обваривает вытянутые руки. Он кричит, высовывается из-под защиты крыши и оседает с пробитым камнем виском. Его место тут же занимают другие. Удар, второй, третий. Сначала слабый, затем раскачавшийся, чуть сильнее, затем в полную силу. Смертники ломятся методично, с мрачной решимостью обворованного хозяина. По каменной стене идут трещины.

Наверху движение – тянут второй котел. Опрокинуть его уже не удается. Сотники из тысячи Рагона ядром из катапульты сносят верхнюю часть стены. Солдаты радостно вопят: механизм в безопасности.

Погрузившись в наблюдение, Хард забыл про наследника, оглянулся. Принц выглядел так, будто был готов потерять сознание.

Последний удар – и таран скрылся за облаком каменной пыли. Когда она рассеивается, смертники уже у внутренней стены. Тысяча Дакруха обступает ров, сосредотачивается у перехода. Катапульты продолжают метать ядра, мутная вода бурлит. Еще чуть-чуть – и в обороне Дымрока прорежется огромная дыра.

В уцелевшей башне появляется камаль, что-то говорит квадратному гаронцу, тот исчезает. Минуту спустя под ноги смертников летят какие-то комья. Хард не может различить, что это такое, но тяжелые звуки раздаются в том же ритме, и он решает, что атака провалилась. Кругом – мелодия жизни и смерти. Ржут напуганные гамом кони, взрывают копытами зеленый наст. Кричат солдаты, подзадоривая себя перед схваткой. Страх, ненависть, ярость, безнадежность взбалтывают воздух, проникают в глаза, ноздри, разинутый рот, будоражат сознание, превращая войско в одного огромного кровожадного зверя. Свистит метательный рычаг требушета, с сухим треском откалываются зубцы стен и верхушки башен. Взвиваются тона и полутона лая гаронцев, тонко верещит безусый солдат. За спиной Круга хлопает синяя накидка. Мир наполнен звуками, каждое движение рождает похоронную песнь. Удар тарана – это одна нота. Всплески воды – вторая. Поскрипывание колес обоза – третья. Вместе они рождают оглушительную мелодию, прелюдию смерти, к которой каждый вносит свою лепту. Но играют не все. Вокруг принца – пузырь из тишины. Он один не поет. Арг поет прерывистым дыханием. Дакрух – громким голосом. Рагон – главный певец. Он заводит песнь, остальные подпевают. Наследник молчит. Кажется, что и конь под ним врос в землю, застыл, боясь пошевелиться. В хаосе и беспрерывном хороводе вещей принц – единственный, кто не движется и не поет.

Внимание Харда привлекает белоклюв. Посланник едва держится, летит низко, почти задевая драгоценными крыльями шлемы солдат. Зависает перед самым лицом Рагона, передает сообщение и рассыпается алмазной пыльцой. Рагон мрачнеет, подзывает Гора. Тот вместе с подкреплением мчится на помощь к смертникам.

– В чем дело? – кричит Хард.

Рагон не слышит. Натягивает поводья, скачет к своей тысяче. Хард велит Аргу охранять наследника, скатывается вслед, слышит:

– Нужно поторопиться.

Ритм вдруг рушится. Очередной удар тарана доносится с опозданием, легким, но уловимым. Каждый новый удар раздается все глуше и медленней. Все пространство от крыши до колес заволокло клубами темно-серого дыма. На стене – паутина, два-три сильных рывка – и она поддастся. Над водой рва стелются крики, Харду чудится рев Оха. Хард не может сказать, чего в нем больше – гнева или боли. Вскоре ему перестают подвывать, кузнец остается один. Подкрепление поспевает вовремя. Окутанные с головы до ног солдаты сливаются с серостью, амплитуда колебаний вновь возрастает. Донг – трещины расходятся во все стороны, донг – на камне вмятина, донг – проход пробит.

Круг влетает в крепость первым. Его люди должны пробиться к главному входу, поднять решетки и опустить мост. Хард окидывает быстрым взглядом строй. Личный – натренированный, безупречно ровный, проверенный годами и битвами; ановский – кривой, придавленный к земле тяжестью доспехов. Он отставил их назад, в крепость войдут последними и только при необходимости.

В Дымроке хаос. Хард прислушивается: клацанье мечей, железный топот, вскрики. Над этой сумятицей поднимается отдаленный женский крик. С грохотом обрушивается еще одна башня, скатываются камни. Кто-то оказывается под завалом. В нетерпении мнутся воины Дакруха. Они должны были попасть в крепость раньше других, но уступили королевским. Теперь вся заслуга достанется синим. Судя по звукам, бои перемещаются ближе к главному входу. Хард натягивается. Все ближе и ближе. Со стен коричневая кожа продолжает обсыпать солдат стрелами. Время тянется медленно, кажется, что штурм начался века назад.

Мост дрогнул. Кто-то, наконец, добрался до барбакана. Трос пришел в движение, показалась решетка. Не дожидаясь, когда мост окончательно ляжет на берег, Хард вскочил на него, скомандовал: "За мной!" и побежал. Тяжелая решетка нехотя заскрипела, поползла вверх. Хард поднырнул и с ходу бросился в самую гущу сражения.

Харду доводилось биться со многими. Высокие худосочные мирасцы двигались неуклюже, будто отрывание стопы от земли причиняло им физическую боль. Они стояли на месте и лишь меняли положение корпуса. Сражаться против таких как кости обгладывать. Головорезы из Гиблых болот, поджарые, жилистые, нападали скопом. Кружили, тявкали, и пока кто-то отвлекал внимание ложным выпадом, подкрадывались сзади. Отскакивали резво, клацали зубами, рисковать не любили. Наемники наступали открыто. Воевали за деньги, действовали с благоразумием, но совершенно предсказуемо. Необдуманных действий не свершали, за подвигами не гнались. Хорошая, бездумная тренировка для оттачивания навыков. Труднее приходилось с дымчатыми. При угрозе потомки полоумных колдунов распадались в пыль и собирались воедино уже в другом месте. Не всегда в том виде, из которого рассыпались. И не всегда в единственном числе. На глазах Харда два клубка пыли, столкнувшись в воздухе, собрались в вместе, раскидав лишнее. Собравшийся из разных частей монстр рухнул на колени, не обращая внимания на занесенный меч, и тряпкой принялся протирать камни.

Техника гаронцев отличалась от остальных. Хард еще не видел такой атаки, когда использовался каждый кусочек тела. Согнутое колено – чтобы устоять, локоть – чтобы пережать горло, поднятые плечи – чтобы прикрыть шею. Ни единого лишнего движения, все скупо и выверено, на их фоне солдаты с широкими махами и долгими шагами выглядели запущенными разозленной женщиной поленьями. Пользовались окружением по максимуму, находили применение всему. Оставшийся безоружным гаронец прыгнул на соперника с лестницы, вонзился ногтями тому в глаза, крупными зубами вгрызся в нос. Оглушенный болью солдат рухнул, двумя сильными ударами его наездник размозжил ему голову о мостовую, кинулся на следующего. Хард прикончил его одним взмахом.

На одно движение риссенца приходилось два-три движения гаронца. Солдат спасало только наличие металлических пластин. Харду пришлось переделываться. От топтаний уклонялся, держал путь наверх. Вновь женский крик.

Из башни выбежал Круг, схватился с плечистым. В скорости не уступал, значит, переделался еще раньше. Уклонился от удара, пропустил вперед, развернулся, вонзил меч, принялся за следующего. Хард убрал того, что целился Кругу в спину, добрался до ступеней, поднялся вверх, на платформы на стене. Поверхность неровная, но сражаются и тут. Хард не видит никакой организованности. Есть техника боя, но нет стратегии и плана. За такой просчет генерал Маловер бы уже три шкуры спустил. Сверху все прекрасно просматривается. На запад и восток разбегаются две шероховатые змейки стен, сворачивают на север, где смыкаются через несколько поворотов. Между ними – город. Старинный, построенный тысячелетие назад. Отсюда видно высокие дома, городскую площадь, статую Ярока с воздетыми к небу руками и запрокинутой головой. Подношения у его ног. Местных жителей нет. Убиты или заперты – разберутся позже. Сейчас не до того.

Зависшего на краю гаронца просто толкает мечом. Тот летит вниз, разбивается. Нужный Харду человек дальше, до него еще нужно добраться, не упустить и не отдать другому. Тот же женский вопль. Он уже начинает действовать на нервы.

– Сзади! – кричит Круг.

Хард не успевает обернуться. Плечо обжигает. Ощерившийся кочевник задирает губу, кажет зубы. Все лицо сморщено, нос – хищный, вытянутый, жадно глотает запах. От меча легко отскакивает, рычит, бьет кинжалом. Хард успевает прикрыть шею наручем, кинжал отскакивает, но тут же летит в ногу. Хард отступает. Кочевник не замахивается, он ищет, куда воткнуть острие и вместить его до самой рукояти. Таких мест немного, Хард получает преимущество. Он отводит руку назад для удара, открывая другое плечо, гаронец тут же подскакивает ближе, и Хард до упора всаживает в живот кочевника собственный, вытащенный мгновением раньше кинжал. Тот оседает, изо рта булькает кровь, руками со всей силы вцепляется в ноги Харда. Хард наклоняется, чтобы отцепить руки, в этот же момент над его головой пролетает топор, запущенный снизу.