Текст книги "Я увожу к отверженным селениям том 2 Земля обетованная"

Автор книги: Григорий Александров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

дрожь. И почему-то в эту минуту он вспомнил Митю. В ту ночь

Андрей впервые полз по переднему краю. До оврага оставалось

совсем немного. Доползти бы, и он надежно прикроет развед чиков от снарядов и пуль. Лишь бы не заметили. Над полем

взвилась ракета. Ее ослепительный мертвящий свет выхватил

из темноты занесенную снегом равнину и слившихся с землей

бойцов в белых халатах. Охваченный страхом, Андрей пытался

356

вскочить. Бежать к оврагу, бежать, не думая ни о чем, лишь бы

его спасительная глубина прикрыла от раскаленных осколков

и сеющих смерть пуль. На его плечо легла сильная рука Мити: «Не метушись, дура, – прошептал Шигидин, – себя и всех

зазря погубишь... не углядели они нас». Страх не проходил, но

Андрей принудил себя еще плотнее прижаться к земле. В пер вую минуту в нем вспыхнула неприязнь и глухая вражда к Ми те: «Жди пули в затылок, а овраг так близко». И только позднее

он понял, что Шигидин спас его от верной гибели. Ракета с ши пением погасла. Из немецких окопов слышались короткие оче реди автоматов, но, как видно, стреляли просто так, на всякий

случай, чтобы разогнать усталость и страх. Но сейчас не было

рядом Мити. Некому прикрикнуть pi остановить. Ему выпало

решать самому, как быть, что делать. Ужас перед тем, что

может случиться, захлестывал Андрея. Он был один. Женщины

и Вериков не в счет. Много ли они сумеют помочь ему?.. И все

же Андрей ощущал в себе силы, более могучие, чем в ту памят ную ночь. В последнюю минуту на помощь придет Митя. Но

самое главное, тогда он боялся только за себя, не успев понять, что рискует жизнью товарищей, ведь в разведке он был впер вые, а сейчас он знал, и знал твердо, что дрогнет он – и на его

глазах выволокут из землянки Риту... А Любовь Антоновна?

Сколько ночей она провела у его постели! А Вериков... Капитан

не колеблясь пошел в вензону, пошел, чтобы спасти его, Ан дрея, и Риту. Сколько судеб переплелось в один сложный клу бок! И он, мальчишка, встал у порога, встал, как последний за слон, преграждая путь мутному и грозному потоку, готовому

смести все на своем пути, смести и уничтожить то, что было

дорого ему. И если он останется жив, отделается побоями или

сломанной рукой, а они погибнут, сумеет ли Андрей Петров

жить после этого? «Пакость любую сотворить нехитро, – вспомнил он слова Обедняка. – Девчонку слепую и ту пона-сильничать можно, а жить-то как после похабства такого?»

Он, Андрей, один. Нет! не один! Рядом с ним Митя, Илюша, есть Рита, Игорь Николаевич... И страх отступил.

– Кто там? – негромко спросил Андрей.

– Я. – «Лида», узнал Андрей. – Пусти в землянку.

– Утром приходи.

– Пусти, Андрюша, я одна. Честное слово, одна, – тороп-357

ливо, взахлеб уговаривала Лида. – «Врет! Была б одна, не стала

бы сразу говорить об этом».

– Спят все.

– Что мне, двери ломать?! – с вызовом спросила Лида.

– Сломай, а потом открою.

– Пусти! – настойчиво потребовала Лида.

– Уходи. Не мешай спать.

– Любовь Антоновна! – громко закричала Лида. – Ве лите Петрову открыть. Больной Найденов из седьмого корпуса

помирает.

– Найденов? – встревоженно спросила Любовь Антоновна.

– Не верьте, доктор! Врет! Я не открою до утра, – громко, так, чтоб слышали те, кто стоял за дверью, сказал Андрей.

– Помрет же Найденов, – захныкала Лида.

– Пропустите меня! – потребовала Любовь Антоновна.

Андрей не шелохнулся.

– Никуда вы не пойдете.

– Но я обязана.

– За углом спрятались дежурные. Они подослали Лиду, – стоял на своем Андрей.

– Ты видел их? – усомнилась Любовь Антоновна.

– Видел, – уверенно сказал Андрей. «А вдруг я ошибся»?

– Петров! Ты почему режим нарушаешь? Кто тебе велел

ночевать в женской землянке? – голос дежурного, грубый и

властный, не оставил никакого сомнения, что за дверью при таилась засада.

– Выходи сию минуту, в карцер посажу.

– Утром выйду, – пообещал Андрей.

– Доктор Ивлева! – возвысил голос надзиратель. – Мы

требуем, чтоб вы освободили землянку от посторонних.

– Я отказываюсь выполнить ваше требование.

– Как ты смеешь! – заорал надзиратель. – На штрафняк

пошлем! В БУР!

– Не отвечайте ему, – посоветовала Катя. – Ночь ведь, – громко продолжала она. – Приходи засветло, обскажешь

все.

– Молчи, тубик, пока дыхало последнее не отшиб!

– Ты глотку-то свою луженую не разевай шире сапога, – одернула Катя дежурного, подходя к окну.

358

– Замолкни, тварюга! – гундосил обозленный надзира тель.

– Сам помолчи, букет! – взъярилась Катя.

– Какой я тебе букет?!

– Знамо дело – букет, гиилоносый! Каких только болез ней в вензоне не нацеплял! И текет у тебя, и гниет, что как по мойка тухлая, и в болячках весь, злыдня вонючая. Не лошадь и

не жеребец, а конь сухостойный. Тебя и на конюшню близко не

пустят: кобыл попортишь, а лошадей чертма. Не мужик, а за разы букет, – кричала расходившаяся Катя. Еще никто из жи телей замлянки на слышал, чтобы она говорила с такой непри крытой циничной грубостью.

– Катя!.Катя! Здесь девушка!

– Не до того, Любовь Антоновна! – отмахнулась Катя.

– Выйди сюда, падаль! Я тебе покажу «букет»! – лютовал

надзиратель.

– Отойди с псарней своей подале! Выйду я, попробую, что

от мужика у тебя осталось. Не дури, по-честному отходи. Мы за

вами из окошка следим. Я чахоткой обдарю тебя, а то букет-то

неполный. Али уж сгнил совсем и с бабой в одиночку не упра вишься? – Нагнувшись к Любови Антоновне, Катя прошепта ла: – Может, взъярятся барбосы, меня одну возьмут. Пока со

мной управятся, время пройдет. А там, глядишь, Игорь подо спеет. С умыслом задорю его. Шуму-то они ночью не любят.

Прогляньте в окошко, чтоб отошли! Я все ваше стадо пога ное ублажу! – закричала Катя. – Согласие даешь, букет? Аль

мало тебе пришибленному?

– Болдина! – заорал второй надзиратель. – Отбивную

сделаем! Попадись только!

– Я и сама выйду! Покорябаю ваши хари подлючие. Вло мятся псы, не дай Бог, – прошептала Катя, – на мне одной

отоспятся. Все не так крепко на вас обозлимшись будут. Вы не

подавайте голос, Любовь Антоновна. Не бесите их, они без того

ополоумели.

– Двери взломаем! – закричал Айда-пошел, молчавший до

этой минуты.

– Отойдите от землянки, – предложил Тимофей Егоро вич. – Я открою сам. Кто останется у входа – пожалеет. Дверь

низкая, чтоб войти, голову нагнуть надо, а у меня топор, – при

359

последних словах капитан подошел ко второму окну, наглухо

забитому досками, приподнял подоконник и прямо из стены, внутри она была пустая, достал топор. – На кухне позаимство вал. Спрятал, пока вас никого не было, одна Катя видела, – тихо пояснил он, поймав тревожный взгляд Елены Артемьевны.

– Вот он! – Тимофей Егорович поднес топор к окну. – На

окнах решетки, в дверь полезете, не одного посеку. Отходите

подальше, побеседуем.

– Выбрось топор! – потребовал надзиратель. – Знаешь, что ломится за нападение на охрану?

– Как не знать, гражданин начальник! Расстрел. Сейчас

стрелять будешь, или обождешь немного? По-доброму отходите.

Выскочу, не одному башку сшибу, вперед чем меня возьмете.

«Я думал, что я один, – устыдился Андрей. – Катя не по боялась их... Зачем он хочет открыть дверь?»

– Выломают дверь, мы одного-двух прибьем, а они никого

не пощадят. В свалке порешат всех. При открытых дверях под

топор голову не подставят. Ты становись сюда, – капитан ука зал на забитое досками окно, – а я здесь постою.

– Тут стекла.

– Решетка задержит. Расцарапают до крови, а с ног не со бьют. Держись, Андрюша. Сунется кто один – успокоим, а

тогда знак подавай Шигидину. Отходите все! – скомандовал

капитан. – Не вздумайте дурить! Головы запасные на земле

не валяются.

– Петров! Отними топор у Верикова, – уговаривал над зиратель.– Тебя на этап не возьмут. Ты – малосрочник. За

фашистов вступишься – под лагерный суд пойдешь!

– Не пугай, начальник!

– Ты солдатом был. За кого мазу держишь? За фашистов?

– спросил Айда-пошел.

– За людей! – коротко ответил Андрей.

– Так люди нарядчиками работают! А ты врагам про дался!

– Я не научился еще у вас торговать собой.

– Тебя расконвоировать хотели! На свободу скоро!

– Мне под конвоем безопасней. Не украдет никто.

– Рано смеешься, Петров! Поплачешь!

360

– Вы моих слез не увидите!

– Тебя вылечили тут!

– Не вы, в врачи!

– Поговорим мы еще с тобой! – Андрей промолчал. – Ло май двери! Не до утра лее торговаться с ними! – заторопился

Айда-пошел.

– Не терпится – суй голову первый, – осадил его второй

надзиратель. – На словах торопыга ты, а на деле...

– Пошто стрелять в зоне не велят? Слабинку спустили им, они и богуют, – плачущим голосом орал Айда-пошел.

– Отойдем-ка мы пока... и ты с нами, Васильева, айда

пошла. Зашибут тебя чумовые эти. Мы тебя охраняем. Правду

ведь пишут – «моя милиция меня береясет».

Андрей наблюдал за дежурными из окна. Прихватив с со бой Лиду, они отошли ко второму каторжному корпусу. Левой

рукой Андрей снял крючок, коленом толкнул дверь и молниеносным движением выхватил из кармана нож. В ту ж е секунду

до его слуха долетело знакомое слово – команда «фас!»

– Собака! – успел крикнуть Андрей. Длинное мускулистое

тело метнулось к открытой двери. Оскаленная пасть, мощная

грудь, вздыбившаяся густая шерсть и горящие злобой глаза.

Бесшумный прыжок. Десятые доли секунды решали все. Какие-то крохотные сантиметры отделяли собачью морду от безза щитного горла Риты. Она стояла возле порога, а он, Андрей, не

заметил и не успел сказать ей, чтобы она отошла подальше. Ка питан застыл с поднятым над головой топором. Теперь исход

схватки решали не секунды, нет, а неуловимые терции. Через

ничтожную долю секунды Андрей опоздает. И Рита с переку шенным горлом упадет на пол. Лагерная собака, если она спу щена с поводка, не хватает человека, а рвет, даже когда он и

не пытается сопротивляться. Неточное движение, промах – и

собачьи клыки со свирепой ненасытной жадностью вопьются в

тело. Тот, кто спускал собаку, надеялся парализовать жителей

землянки и, пока они придут в себя, ворваться и вытащить всех

до одного и пинками погнать к вахте, а там, за зоной, конвой

окончит то, что начали они. Но и собашник, и надзиратели не

знали, да и не могли знать, кто для Андрея Рита. Они и не дога дывались, что три года назад Андрей один на один сунул голый

незащищенный кулак в пасть немецкой овчарки и мертвой хват-361

кой свободной руки сломал горло знаменитой, трижды медале носной суки. Они не подозревали, какая неукротимая сила про буждается в этом простодушном пареньке в те редкие в его

жизни мгновения, когда он защищал тех, кто был ему дорог.

Андрей стоял сбоку, а Рита преграждала собаке дорогу. Пса

еще щенком научили ненавидеть лютой злобой заключенных, без устали рвать податливые хрящи и мясо, жадно слизывая

горячую дразнящую кровь, с наслаждением вдыхая сладкий

запах израненной, подыхающей человеческой плоти. Андрей

ударил собаку ножом. Широкое лезвие ножа, отточенное как

бритва, по самую рукоятку вонзились в позвоночник чуть ниже

короткой собачьей шеи. Пес взвыл и, еще не поняв, что рана

смертельна, вцепился в последнем отчаянном порыве в жили стую руку Андрея. Верность хозяину, он помнил его, когда еще

был пушистым комочком, безрассудная ярость, могучие зубы, сокрушавшие кости медведя, ими его изредка баловал хозяин, дали собаке силы сдавить руку Андрея и прокусить ее. Но рука

не рванулась, оставляя клочки мяса и кожи, хотя теплая чело веческая кровь жгучей радостью обласкала шершавый язык

собаки. Кулак не давал сомкнуть пасть, а пальцы впились в

язык и рванули его. Затрепетав всем телом, пес припал к зем ле. Не теряя ни секунды, Андрей поднял тяжелую собачью ту шу и швырнул ее за дверь к ногам надзирателей.

– Назад! – закричал он, размахивая ножом. Надзиратели

в страхе попятились.

– Доски тащи! Доски! – вопил собашник. Он упал на ко лени и со стоном, похожим на рычание раненого зверя, обнял

окровавленную морду пса. – Мертвый! Убили! – с неподдель ным горем причитал он, словно перед ним лежала не собака, отведавшая мяса многих заключенных, а любимый ребенок, убитый кровожадным злодеем. – Стрелять их всех! Вешать!

Сынка моего убили! Сынок! Сынок! – вопил собашник, целуя

холодные губы пса. – Досками сшибем их! Под топор не поле зем!

«Пора...» – подумал Андрей.

– Скоро утро, Митя-а! Утро-о! – во всю силу закричал

Андрей. Голос его, звонкий и раскатистый, донесся до вахты, ворвался в палаты, его услышали часовые на вышках, но никто

не ответил ему.

362

– Скоро утро, Митя! Утро! – чуть помедлив, повторил

условный крик Андрей!

БОМ! БОМ! БОМ!

– Тревога! – закричал Айда-пошел. – Айда на вахту! – надзиратели, а вслед за ними и собашник, крепко прижимая к

груди пса, побежали в сторону вахты. Впопыхах они забыли о

Лиде. Она стояла одна, прислонившись к дощатой стене длин ного барака. Y нее не хватило силы уйти. Куда бежать? К де журным? А кто ее там ждет? В палату? Но больные вышвыр нут ее. В землянку, к людям, которых она предала, предала за

то что они спасли ее от надругательства, делились с ней по следним куском хлеба? Закрыв лицо руками, она плакала нав зрыд. Только теперь Лида поняла, как она провинилась перед

старым доктором и перед теми, кто всегда приходил ей на по мощь.

– Не плачь, Лида, зайди к нам, – позвала Любовь Анто новна. – Они пригрозили тебе?

– Заставили, – всхлипнула Лида.

– Ни в жисть! – закричала Катя. – Поперва меня из ничтожите, а потом ее запустите.

БОМ! БОМ! БОМ! БОМ!

– Держится Митя! – воскликнул Андрей. – Охраняйте

дверь, Тимофей Егорович, а я на крышу.

– Что ты придумал?

– Y меня сильный голос. С крыши землянки далеко слыш но. На вышках всполошатся, откроют стрельбу.

– Не смей! – Любовь Антоновна схватила Андрея за руку.

– В темноте не попадут. По зоне стрелять не разрешено.

– Им все можно, Андрей, – сказал Тимофей Егорович.

Андрей рывком освободил руку и шагнул за порог. Взбе жать по пологой крыше землянки было делом одной минуты.

БОМ! БОМ! БОМ!

– Вставайте все! – закричал Андрей. – Ломайте двери!

БОМ! БОМ! БОМ!

– Вышибайте окна! Врачей убивают! Сегодня! Охрана!

Расстреляет! Весь этап! – где-то далеко, или это только пока залось Андрею, прозвучал одинокий выстрел.

– Вы слышите?! Стреляют! Встаньте! Спасите людей! Зав тра пристрелят и вас! – Рядом, с соседней вышки, грохнул вы363

стрел, а чуть дальше прогремела автоматная очередь. Часовые

ударили в рельсы. Из второго корпуса послышался нарастаю щий гул многих голосов и удары чем-то тяжелым в запертую

дверь. Шум рос и грозной мощной волной катился по зоне.

– Убийцы!

– Насильники!

– Изверги! – кричали со всех сторон. Замелькали фонари

охранников, они растерянно метались по зоне, и снова выстре лы один за другим. Пули со свистом летели над головой Ан дрея. С соседней вышки били прицельно по Андрею.

«Поднялись люди... Это Игорь... Убьют меня... – промель кнула мысль, но Андрей тут же отогнал ее. – Навряд ли долго

продержусь... – Страх исчез. – Я не раб! Ненавижу их! Нена вижу!»

– Стреляйте, сволочи! Нас много!

– Прекратить шум! – надрывались надзиратели, но их

голоса тонули в грохоте криков и выстрелов. А голос Андрея

рвался, как птица. Долго она тосковала в клетке, а сейчас пе ред ней вольное небо и желанный простор. Ей нет дела, что

внизу поднял ружье охотник, что палец его лежит на курке.

Перед ней плывущие облака, такие же свободные, как и она

сама, и чтоб слиться с ними, ощутить всем телом их прохлад ную свежесть, взмахнуть крыльями без страха поранить их о

железные прутья клетки, ради этой минуты можно и умереть.

Умереть свободной. Не об этом ли мечтает птица и раб? Уме реть и спасти любимую – это ли не высшее счастье, лучезар ное и светлое, как солнце.

– Стреляйте в меня! Убивайте, бандиты! – Дзинь! Дзинь!

Дзинь! тонко и жалобно пели пули над головой Андрея.

– За Асю! – из землянки выбежал Тимофей Егорович.

Метнулась чья-то тень. Айда-пошел, он незаметно подкрады вался к Андрею, увидев капитана, со всех ног бросился бежать.

– За Асю! – кричал капитан, огромными прыжками на стигая охранника.

– Спаси-и-те-е! Уби-ва-ют! – истошным голосом завыл

Айда-пошел. Петляя как заяц, он мчался в сторону вахты. Рас стояние между капитаном и надзирателем сокращалось с каж дой секундой. Когда Тимофей Егорович занес топор над его го ловой, Айда-пошел бросился под ноги капитана. Тимофей Его364

рович споткнулся, топор вырвался из его рук и сам он тяжело

с разбега упал на землю.

– Закройте дверь! – крикнул Андрей.

Айда-пошел вскочил на ноги и нагнулся к топору.

– Зарежу! – голос Андрея, наполненный силой безудерж ного гнева, хлестнул, как удар кнута. Надзиратель, уже не меч тая о мести, галопом умчался к вахте. Андрей подбежал к ка питану, помог ему подняться, и они вместе, Тимофей Егорович

шел медленно, прихрамывая на правую ногу, вернулись в зем лянку.

БОМ! БОМ! звук замер. Кричали заключенные, беспоря дочно перезванивались и стреляли часовые, но возле вахты на ступила тишина. К землянке бежали дежурные. Андрей, сжав в

руках топор, встал у двери. Зловещий отблеск яркого огня, в

костер кто-то подбросил дров, осветил лица бегущих охранни ков и вырвал из темноты неподвижную фигуру Андрея и то пор, готовый опуститься на голову того, кто первый переступит

порог землянки. Из широко открытых глоток надзирателей вы рывался рев. Как стая диких собак, они мчались к Андрею. В

их глазах застыло одно желание – бить и бить беспощадно.

– Не успел Игорь, – простонала Любовь Антоновна.

– Закройте за мной дверь! – приказал Андрей, выскакивая

из землянки. «Зайдут сзади... В землянке перебьют всех... там

драться нельзя... Задержу, сколько смогу... Опоздал Игорь...»

Мысли неслись вихрем, но еще быстрее бежали надзиратели, охватывая Андрея кольцом.

В эту ночь Шигидин не прилег. После разговора с Андреем

он долго и бесцельно бродил по зоне, вспоминая то необычную

просьбу друга, то далекие, ушедшие в прошлое, предвоенные

годы. Каждый шаг отдавался болью в усталом теле, но сидеть

одному в темноте, сидеть и напряженно ждать сигнала Андрея

было ему не под силу. До отбоя ему изредка попадались больные.

Дважды мимо него прошли надзиратели. Но никто из них не

остановил Митю. Уже далеко за полночь, теперь он старался

поближе держаться к вахте, Митя вплотную столкнулся с на чальником режима капитаном Ремизовым. Капитан вздрогнул

365

от неожиданности, но, узнав Митю, благодушно усмехнулся и

беспечно махнул рукой. Лицо Мити, освещенное отблеском ко стра, было равнодушным и бессмысленным.

– Шпионишь в пользу контриков? – весело спросил Ре мизов и, весьма довольный своей шуткой, отрывисто заржал. – Одна надежда у них на тебя. Помогай им! – Вдоволь насмеяв шись, капитан ткнул горящий окурок в лоб Мити и заспешил

по своим делам. Митя с трудом сдержал стон. Он чувствовал

жгучую боль, ему хотелось крикнуть, ударить развеселившегося

начальника... Зашуми я, – подумал он, – поймут, что в себя

пришел... К вахте не пройду... Андрюха, Андрюха... Бить

подъем... Это потяжелее, чем за языком идти... Оттудова я во рочался... А тут кто знает, доживешь ли до утра. Немцы не

сожгли избу... не убили моих... домой вернулся... Кабы знать, что так свидимся с нею... Она лежит небось со своим кобелем,– Шигидин и в мыслях не называл свою бывшую жену по имени, – рассопливились оба... визжат... Дочку, страмники, не стыдо-бятся... Мальчонку извели. Что им кровинка моя?.. Сучка и та

за щенка кобеля загрызет. А моя-то жеребцу своему скормит

девчонку и глазом не поведет... Для нее собирал колоски... жра ла... Подъем ударю... С пользой бы! А там и помирать можно...

Кому я такой нужен? Дочку не повидаю... четыре годка не до тяну... Хотя бы кого из них, – Митя с ненавистью поглядел на

вахту, – зашибли нынче ночью... Зверюга не знущается, как

Падло надо мной... Они видели... смеялись... Помню я... Падло

меня носом в страмное место ткал... а майор сидел и гоготал...

Пошто теперича окурком в лоб ткнул?! Думает, не чую я боли...

полоумный... Y нас в селе над Аришкой дурочкой последний

мальчонка так не изгалялся... И что за судьба мне выпала? В

тридцать третьем наголодался вволю... опух... Потом на трудо дни палочки одни ставили... За весь год заработаешь мешок

зерна и картохи и живи, как знаешь... Кабы не огородишко и

скотинка, вволю хлеба не поел бы... Женился на ней... Красивая

она! С лица воды не пить... На заработки в город пошел... Го няли, как последнего бродяжку: «Шабашник, – кричат, – рвач!» Зато халву в избу приносил... сладкая она... Ей платье

шерстяное справил... кофту, юбку... Чисто городскую началь ницу разодел... Никто из наших баб таких нарядов и не видел...

С темна и до темна топор и рубанок в руках... Ни воскресений

366

тебе, ни праздников... «Руки у тебя, Шигидин, золотые! Твои

бы вещи в музей! Загляденье! К ним притронуться боязно».

Хвалили меня хозяева... А мне-то одна радость от работы: ребя тишкам сластей, ей наряды справлю... А сам поем, чем хозяин

накормит... Сколько я был наслышан от хозяев слов разных...

Начальники, те в один голос долдонили: «Мы – слуги народа».

А кто же народ? Я? Какой же это я хозяин? Хозяину на кухне

соберут, что похуже, а слуги трескают в обе щеки разносолы

разные. Ты гни спину, хозяин, а мы, слуги, и тебе косточку

кинем. Не видел я на фронте слуг этих. Все мы, хозяева, под

пули лезли, а они языком в тылу чесали, складами заведовали, сладким куском обжирались, песенки для нас, вахлаков, пели, чтоб веселей помирать нам. Я колоски собирал... сгниют ж е

они... Меня – сюда... Им баранов тушами из села возили.

Нажрутся до блевотины и визжат: «Трудности, товарищи, терпите!» А сами-то терпели, ироды окаянные? Мне после

фронта заработать никак было... животом маялся... Накормили

меня за то, что башкой своей дурной в пекло полез! Кобель-то

суки моей со слугами ручка лея, для них последний кус из села

тащил. Сколько народу тут зазря пропадает. Выстроим доро гу, а они скажут: «Наша заслуга, мы строили». Андрюша за даром в эту кашу не полезет. Как бы хоть раз увидеть, чтоб

начальнику морду кто измочалил. Бить бы его без всякого

снисхождения, носом в дерьмо тыкать, покуда не захлебнется.

Автомат бы теперича в руки... покромсал бы я их... Шумят

где-то... Никак в землянке... Началось... Сюда, за хлеборезку

спрячусь... Ай побежать, подмогнуть Андрюшке... Молодой он...

Без соображения... Не велел... Затихли вроде... Опять шумну-ли... Никак воет кто? Собашник... пса его, видать, зашибли...

Сынок кличет кобеля! Стыдобушки в помине нет...

– Утро скоро, Митя! Утро! – Андрюша кричит... Неза дача-то какая! Ни с какого бока не подойду к вахте... Встал

как столб капитан и не отходит... Илюшка подмогнет... Не

пробиться мне одному... Он где-то тут сидит, поблизости...

Побежал капитан... По-сурьезному Андрюха с ними дейст вует.

– Утро скоро, Митя! Утро! – Самое время... Не даром

бы только затоптали меня... Помощь бы дать Андрюшке...

Нюрку., не увижу...

367

Митя, не таясь, он знал, что сейчас надзирателям не до

него, подошел к обрубку рельса, вынул из-за пазухи короткую

железную палку, припрятанную с вечера, и с размаха ударил

по рельсу.

БОМ! БОМ! БОМ! – гулко застонало железо. Он бил ча сто и сильно, а слух его, натренированный и чуткий, как у

всех опытных разведчиков, улавливал посторонние звуки.

Кто-то бежит... – Митя обернулся и увидел Илюшу и како го-то незнакомого паренька. – На помощь мне... Прикроют...

Из дверей вахты выскочил надзиратель.

– Что ты делаешь, суматик?! – заорал он. На голову

дежурного обрушился тяжелый кулак Илюши. Он зашатался, но устоял на ногах. – Нападение! На помощь! – завопил он.

Второй удар – и надзиратель упал на землю.

БОМ! БОМ! БОМ! БОМ!

– Спину защищай мне, Асан! Спину! – услышал Митя

крик Илюши. Из вахты один за другИхМ выскакивали надзи ратели. Глухие удары, стон, ругательства и откуда-то изда лека, наверно, из второго барака, доносились громкие выкри ки и проклятия. Часовые на вышках открыли стрельбу. Они

невпопад били по рельсам. Закричал Андрей, но Митя не

расслышал его слов. Топот шагов, тяжелых и многочислен ных.

Держись, паря! Дадим им жару напоследок!

БОМ! перед глазами Мити вспыхнуло лицо председателя, потное, жирное, ухмыляющееся, и Мите почудилось, что прут

его хлестнул по ненавистной морде. Улыбка погасла. Любов ник жены зашелся в беззвучном крике и растаял в черном

тумане.

БОМ! Сухощавое и ехидное лицо прокурора. Оно зали лось кровью, всхлипнуло и пропало.

БОМ! Перекошенная морда Падлы Григорича. Хрустнул

низкий лоб, щеки затряслись как незастывший студень и тоже

провалились в черную пустоту.

БОМ! Выплыло лицо судьи. Глаза брезгливо смотрят на

Митю, а тонкие губы бесстрастно произносят слова: «Именем

Российской...»

БОМ! И уже не лицо видит Митя, а кровавое месиво. Руки

судьи, они только сейчас держали приговор, повисли и судо368

рожно задергались. Трепещущие пальцы выбивали беззвуч ную дробь, а тело, бесцветное и рыхлое, расползлось и исчез ло. Все существо Мити заливала отчаянная решимость и горь кая радость обреченного. Не было ни страха, а чего ему боять ся, когда все решено? ни раскаяния: хорошо умирает он, не

под палками сук и надзирателей, ни мольбы о помощи, откуда

ждать ее, ни зависти к тем, кто останется жить, а зачем ему

лишнее мучиться, ни сожаления – горькая чаша выпита и

стоит ли жалеть мутный осадок, ни злобы, он платил сполна

за свои мучения: платил, как умел и мог.

Илюша боялся одного: удара сзади. Надзиратели и рань ше предпочитали не связываться с ним, а сейчас, когда Илюша

поставил на карту жизнь, – упадет, они затопчут его или

убыот на этапе, – дежурные робко толпились вокруг, крича ли и бестолково махали руками, забыв о приемах, которым

ежедневно обучали их. Удар! и надзиратель, взвыв от боли, отлетел шага на три в сторону. Еще удар – и хрустнула чья-то переносица.

– Расстреляют, дурак!

– Прекрати, Ненашев!

– Кендюхи отшибем! – грозили надзиратели, благора зумно стараясь держаться подальше от могучих кулаков Илю ши. Один из них сунулся к Асану и, получив пинок ногою в

живот, согнулся пополам. Железный прут в руках Асана со

свистом рассекал воздух. Дежурные оробели. За долгие годы

службы они еще ни разу не встречали такого яростного со противления. Сколько они помнили, никто из заключенных не

осмеливался вступить с ними в драку. Довольно было одного

грозного окрика или даже появления надзирателя, и люди, глухо ворча, уступали им. А сегодня, словно забыв, что ожи дает непокорных, дрались эти двое, бил подъем сумасшед ший, не отступали защитники землянки, взламывали дверь ка торжники второго корпуса.

Айда-пошел, не разбирая дороги, улепетывал к вахте. Уви дев толпящихся в нерешительности надзирателей, он с опас кой остановился и бочком, бочком попятился назад. Его ма ленькие рысьи глаза приметили красные половинки кирпичей, ими выкладывали дорожку перед запретной зоной. Он воро вато нагнулся и взял в каждую руку по кирпичу. «Пульну в

369

того, что с прутом... Промажу – убегу... Он башки моим ки-рюхам проутюжит. – На губах Айда-пошел расплылась шкод ливая улыбка. – А то, как спиртягу глушить – сами, а мне бо роду шьют, а башку бздят подставить. Пусть он их пощупает

прутом. А попаду, да еще собью его, до усмерти майор на поит». Мальчишкой он любил сшибать камнями доверчивых

голубей. Они, мирно воркуя, подпускали его к себе, а он, ласково повторяя гуль-гуль, подкрадывался поближе и в упор

бил мирную птицу. Айда-пошел прицелился. Медленным, за ученным движением отвел руку и с силой выбросил ее впе ред. Недаром он поднаторел в искусстве убийства беззащит ных голубей. Глухой удар по голове. Асан пошатнулся, хотел

крикнуть, предупредить Илюшу... упал. Один из дежурных

подскочил к Ненашеву сзади. Свинчатка обрушилась на за тылок Илюши. Митя видел только обрубок рельса, он мерно

раскачивался перед его глазами, и слышал звонкий набат, зо вущий на помощь. Теперь, когда его не защищал никто, к

нему бросились четверо дежурных. Они сшибли его с ног.

Один из надзирателей выхватил прут из рук поверженного

солдата и с размаху бил им по спине, по ногам, по голове, до вольно ухая после каждого удара.

Охранники, поднятые по тревоге, спешили на помощь

своим сослуживцам. Наспех одетые, многие из них не успели

даже подвернуть портянки и застегнуться, они бежали к боль нице, подгоняемые нетерпеливыми возгласами лейтенанта. У

стены их задержал оклик часового: – Стой! Кто идет?

– Свои! – находу ответил лейтенант.

– Шесть! – крикнул часовой.

– Пять! – отозвался лейтенант. На сегодняшнюю ночь

паролем была цифра одиннадцать. Счет сошелся, да и часовой

узнал голос лейтенанта.

– Проходите! – разрешил часовой. Злые и заспанные

надзиратели (какого черта потревожили среди ночи!) толпой

ворвались в зону.

– Товарищ лейтенант! – закричал Айда-пошел, едва уви дев пополнение, – пошлите людей к землянке и ко второ му каторжному, они там двери выбили.

370

– Десять человек остаться у второго! Десять – к зем лянке! Окружить! Не выпускать! Бить! За мной! – приказал

лейтенант, и лавина надзирателей покатила к землянке. На

их пути стоял второй каторжный корпус. Еще не добежав до

него, дежурные увидели, что у дверей столпились каторжни ки. Вооруженные досками, кирпичами, палками, они стояли

плотно, плечом к плечу, и каждый из них, зная, что ждет его, приготовился к последнему бою. На милость победителей, а

надзиратели победят, в этом не сомневался ни один каторж ник, не надеялся никто. Многие каторжники еле стояли на

ногах. Они шатались от слабости. Y некоторых были забин тованы головы, сквозь марлю проступала сочащаяся кровь, это были те, кто поступил с разных лагпунктов после сучьих

самосудов. Один из каторжников прижимал к груди сломан ную руку, другой поднял над собой костыль.

– Умрем, друзья! Не пропустим убийц! – закричал ка лека, потрясая костылем.

– Умрем! Умрем! – грозно подхватила толпа изувечен ных и больных. Надзиратели замедлили бег. Шаг. Второй.

Третий. И уже все дежурные во главе с лейтенантом затоп тались на месте, с опаской поглядывая на толпу, преградив шую им путь. Каторжники ждали нападения охраны, ждали

и не отступали ни на шаг. Их лица, непреклонные и решитель ные, освещенные пламенем костров, не обещали ничего до брого тому, кто первый приблизится к ним.

– За мной! – заорал лейтенант. Но никто из дежурных

не спешил выполнить команду храброго офицера.

ЗАПОЗДАЛОЕ РАСКАЯНИЕ

– Майор Зотов! Ко мне! – вторично закричал Орлов.

Звук выстрела стоял в его ушах. Но Орлов еще не терял на дежды, что Зотов промахнулся. «Может, он не в Игоря стре лял? А в кого? Охрана дурила? При мне не посмеют... Да где ж

этот идиот? Оглох мерзавец!»

371

– Я вас слушаю! – Зотов вытянулся.

– По ком стрелял?

– Не усмотрел в темноте, товарищ генерал-майор. – Ор лов не видел лица Зотова, но по его голосу догадался, что

майор угодливо и подобострастно улыбается. – Бежал кто-то.