Текст книги "Я увожу к отверженным селениям том 2 Земля обетованная"

Автор книги: Григорий Александров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

Илюшу. «Секунду не даст поговорить. Иди-иди, как на пожар

торопит».

– Откуда я знаю. Игорь Николаевич сказал и все. Рите

велел быть в землянке и до утра не выходить в зону.

– Почему не выходить? – растерялся Андрей.

– Некогда объяснять. Беги, Рита! Мы постоим, посмотрим.

– Я останусь с Андреем, – Рита упрямо сжала губы.

– Не задерживай нас. В землянке соберутся все. Так при казали Игорь Николаевич и Любовь Антоновна. – Рита печаль но взглянула на Андрея и, сгорбившись, поплелась к землянке.

Уже на пороге она оглянулась. Андрей улыбнулся и помахал

ей рукой.

– Куда ты идешь?

– К Игорю Николаевичу, – ответил Илья. Слова его про звучали так тихо, что Андрей с трудом расслышал их.

– Он же в третьем, – Илюша отрицательно махнул голо вой. Андрей не решился спросить, где же Игорь Николаевич

и почему он срочно вызывает к себе. В шестом корпусе,

255

возле дверей, их встретил санитар из третьего корпуса. Оглядев

пришедших, он завел их в небольшую комнату. Y окна на

длинной скамейке сидел Игорь Николаевич. По правую руку

от него – Любовь Антоновна, по левую – Тимофей Егорович, а по бокам человек семь знакомых Андрею санитаров. Все они, как по команде, повернули головы в сторону Илюши и Андрея.

Один из них, высокий, худой, с редкими кустиками седых

волос на голове, взглянув на Андрея, пожевал губами и не то

одобрительно, не то осуждающе крякнул и что-то сказал на

ухо своему соседу справа. Игорь Николаевич заговорил, не

вставая со скамьи.

– Сегодня ночью уходит этап в глубинку. Меня вызывают

за зону. Отказаться от вызова я не могу. Вернусь завтра часов

в десять утра, возможно и раньше. Я подготовил к выписке

пятнадцать человек. Но мне стало известно, что на этап пойдут

другие люди. Кто – называть не буду. Каждый из вас, выйдя

отсюда, пойдет туда, куда я скажу. Илюша и Андрей – в зем лянку, Тимофей Егорович – в девятый корпус, вы, Игнатий

Филимонович, – Игорь Николаевич посмотрел на высокого

худого старика, – и Любовь Антоновна останетесь в моем

кабинете, остальные знают, куда идти.

– Мое место в землянке, – отрезала Любовь Антоновна.

– Прежде всего придут в землянку. Это самое опасное

место, – возразил Игорь Николаевич.

– Не более опасное, чем ваш кабинет. Игнатий Филимо нович болен. Ему необходимо обеспечить покой.

– Y меня нет времени спорить с вами, профессод. Скажу

одно – я не хочу напрасных жертв. Возможно, все обойдется

благополучно, но ручаться трудно.

– Во сколько пойдет этап? – спросил Игнатий Филимо нович.

– Из зоны выведут примерно часа в три. Поезд остано вится в двух километрах от больницы, часов около пяти утра.

Заключенных поведут пешком. В ночное время не исключены

несчастные случаи, вплоть до стрельбы при попытке к побегу. В

темноте легко промахнуться и застрелить тех, кто и не пытал ся бежать. Запланировано восемь попыток к побегу. Но в тем ноте конвой переусердствует. Никто из вас не должен согла шаться ночыо идти на этап. Надзирателям отвечайте одно:

256

«Главврач не выписал и без него не пойдем». Попытаются взять

силой – действуйте смотря по обстоятельствам. Тяните время, притворно соглашайтесь, поддакивайте, но не выходите. В зоне

у надзирателей нет оружия. Значит, стрельба исключена. В

самом крайнем случае на силу отвечайте силой. Ножи, топо ры, доски и кирпичи в ход не пускать. Драться только кулака ми. Но помните, тот, кто сегодня поднимет руку на охрану, – в лучшем случае двадцать лет, в худшем – самоубийство

в карцере или убийство при попытке к побегу. Y тебя, Андрей, три года и ты подумай...

– Я буду с Ритой! До утра!

– Остальные болынесрочники. В крайнем случае придется

прибегнуть еще к одной мере, но, к сожалению, выполнить ее

почти невозможно.

– Объясните, Игорь Николаевич, может мы и сумеем, – проговорил Илюша.

– Подъем, – коротко пояснил Игорь Николаевич.

– Какой подъем? – не понял Андрей.

– Если дежурные пойдут на все, ударить подъем. Ночью

тихо. Звон услышат далеко за зоной. Часовые всполошатся и, не поняв, в чем дело, откроют с вышек огонь. Тогда, что бы

это мне ни стоило, я вернусь в зону. Y меня будет законный

предлог. Я как главврач должен знать причину тревоги.

– Я дам подъем.

– Ты, Петров?

– Да, я.

– Никто из вас этого сделать не сможет. За вами следят.

Вам не удастся незаметно пройти к вахте. А тебе, Петров, из

землянки не дадут выйти. Нужен человек, которого не знают

дежурные и, самое главное, не подозревают ни в чем. Всех, с кем я сейчас разговариваю, охрана знает наперечет.

– Есть такой человек! – все посмотрели на Андрея, а он, немного помолчав, продолжал. – На него дежурные ничего не

подумают.

– Он надежный?

– Ручаюсь, Игорь Николаевич. Я с ним вместе был в

армии.

257

– Долгосрочник?

– Y него пять лет.

– Исключено. Я не имею права рисковать жизнью чело века.

– Y меня тоже три года.

– Я не хотел приглашать тебя.

– И я была против. Я считаю... – но Андрей, не дослушав, перебил Любовь Антоновну.

– Я бы и сам пришел.

– Ты бы мог и не узнать.

– Скрыли бы от меня, я вам спасибо бы не сказал. Над

Ритой издеваться будут, а я спрячусь? – Андрей гневно взгля нул на Любовь Антоновну.

– Кого же ты предлагаешь?

– Митю.

– Шигидина?!

– Да. Его считают сумасшедшим и на него никто не по думает.

– Шигидина могут убить возле вахты.

– Я скажу ему об этом.

– Или в карцере.

– И об этом скажу.

– И он согласится?

– Митя сам сказал: «И тут повоюем напослед». Он на

глазах у немцев стащил языка. Илюша поможет ему, если Митя

не сумеет прорваться к вахте. На минуту на две задержит над зирателей, пока Митя будет бить подъем. В землянке я справ люсь один. Дверь там низкая, чтобы войти, надо пригнуться.

На окнах решетки, задняя стена в земле. Тайком не подойдут

ниоткуда. Я встану в дверях. Двое дежурных сразу не сунутся, а с одним я справлюсь.

– Ты знаешь, что тебя ждет за это? – Игорь Николаевич

тоскливо вздохнул.

– Спасибо, что позвали меня, Игорь Николаевич. За Митю

не беспокойтесь. Он сделает все. Только скажите через Любовь

Антоновну, что я не сам надумал прийти ночью в землянку.

Стыдно как-то. – Андрей покраснел.

258

– В землянку ты придешь не один, – успокоил Игорь

Николаевич Андрея, – с тобой пойдет Любовь Антоновна и все

объяснит. Если паче чаяния что-нибудь произойдет, как ты су меешь связаться с Шигидиным?

– Я договорюсь с ним.

– А все-таки? – Игорь Николаевич вопросительно посмот рел на Андрея.

– Когда дежурные начнут рваться, я открою дверь, возь му что-нибудь в руки и встану на пороге.

– Никакого оружия.

– Ладно. Встану с пустыми руками.

– И потом?

– Закричу. Митя знает мой голос.

– Он может не услышать, – усомнился Игорь Нико лаевич.

– Y меня сильный голос. Митя обязательно услышит. На

фронте во время артподготовки я закричал, и то Митя расслы шал мои слова. Я договорюсь с ним, что крикнуть. Об этом

можете не беспокоиться. И еще я скажу Мите, чтоб сегодня

с вечера он побродил по зоне на глазах у дежурных и снова

притворился больным. К сумасшедшему они не подойдут. Уви дят его возле вахты и тогда ничего не заподозрят. Илюша нач нет скандалить с надзирателями, в крайнем случае, подерется

с ними, а драться он умеет.

– Этого у него не отнимешь, – согласился Игорь Нико лаевич.

– Разрешите мне ночью быть в пересыльном бараке, – попросил Илюша.

– Зачем?

– Я буду ближе к вахте. В пересыльном у меня есть друг.

– Еще одного человека? Слуга покорный, – запротесто вал Игорь Николаевич.

– Он болынесрочник. К двадцати пяти годам ему ничего

не добавят.

– Ты ручаешься за него?

– Ручаюсь.

– Кто такой?

– Вы его знаете. Он два месяца лежал в девятом корпусе.

Асан Аметов.

259

– Крымский татарин? Трудный вопрос. Их, как я слышал, выгнали из Крыма. Не пощадили детей и женщин. Виноваты ми объявили всех, и тех, кто родился сегодня, и тех, кто по явится на свет через год. Крымские татары, это вполне естест венно, обозлены на русских. Придет время и они поймут, что

их изгнали не русские или украинцы... Время... время... Но

пока оно не пришло. А действовать надо сегодня. Для Асана

лагерная администрация враги, но и мы – далеко не лучшие

друзья. Он может рассудить так: все они волки, а когда волки

грызутся, сохатый траву мирно щиплет.

– Мы – волки? – гневно спросила Любовь Антоновна.

– Очень удачное сравнение.

– Я поясню...

– И так все предельно ясно. Вы ставите знак равенства

между нами и охраной?

– Не я, Любовь Антоновна. Так может подумать Асан. В

его глазах я – главврач, помощник лагерной администрации.

К тому же русский.

– Вы неправы, Игорь Николаевич. Асан мыслит более

широко. Он ненавидит охрану, ненавидит и готов убить тех, кто выгнал из дома его мать, отца, семью. Но обвинить в этом

нас... – Илюша с укором взглянул на Игоря Николаевича.

– Если бы было так, я бы близко к нему не подошел. С таким

товарищем мне не по дороге. Я – русский. Если человек

ненавидит мой народ, он ненавидит мою мать, отца, братьев, ненавидит меня, и я заплачу ему тем же.

– Под горячую руку человек готов обвинить кого угодно.

Разумная беспристрастность приходит с годами. Обиды и раны

– плохие советчики. Солдат на фронте не рассуждал, плохой

или хороший немец. Раз немец, значит убей его. Немцы разо рили у солдата дом, отняли детей, опозорили жену, убили

близких. Солдат и без приказа расстреляет любого немца. Крым ских татар угоняли не крымские татары, значит...

– Я ручаюсь за него, Игорь Николаевич.

– Будь по-твоему, Илюша. Предупредишь его в последнюю

минуту. Захочет помочь, поможет, не захочет – его дело. Ты, Андрей, самый молодой среди нас и малосрочник. Y тебя очень

трудная задача. Сомневаешься – откажись.

– Я все обдумал.

260

– И запомни одно: Васильеву Лиду в землянку не впус кать. Она переночует в корпусе. Почему – не спрашивай. Так

надо. Расходитесь по одному, друзья. Каждый на свое место.

Дай Бог, чтобы тревога оказалась ложной. До завтрашнего

утра.

ОРЛОВ

– Кто-то стоит у калитки и не осмелится постучать. Пират

рвет цепь. Лает – в ушах звенит.

– Псина она и есть псина, – рассудительно заметила не высокая сгорбленная старушка, бросая из-под коротких беле сых ресниц быстрый взгляд на хозяина. – Учуяла чужого и

лает.

– Кто бы мог так поздно прийти? – Вслух подумал Ор лов, доставая из полуоткрытого письменного стола старинный

золотой хронометр. – Без семнадцати минут одиннадцать. – Орлов осторожно щелкнул пальцем по массивному корпусу

хронометра. – Скоро пробьет полночь... Мелодичный звон.

– Вы, Леонид Фадеевич, не пускали бы на ночь глядя

сторонних людей. Хозяйка спит и вам хлопоты одни.

– У меня такая работа. Приходится и ночью с людьми

разговаривать.

– Дня им мало оглашенным?

– Ничего не поделаешь, тетя Оля. Иначе нельзя.

– Пса-то спустить с цепи, ал и утихомирить? В голове от

лая его ломит. Шибко лютует Пират. На знакомого так бы не

кидался.

– Спросите кто и скажите мне.

– Непутевая у вас служба. Как в крепости живем. Собака, телефоны... сиг-на-ли-за-ция эта самая... Словно боитесь кого.

Коль вам страшно, а мне-то каково? Эдак и мне голову сорвут, глядишь, – ворчала тетя Оля, выходя из комнаты. Орлов тя жело вздохнул, страдальчески сморщился: ничего не подела ешь, несу свою ношу, не жалуюсь, и устало закрыл глаза.

261

...Сегодня я никого не жду. Может быть, Осокин? В такое

позднее время он не зайдет. Да и Пират его знает. Не стал бы

разрываться от лая. Явно чужой. Так могут ночью войти и...

Похоронят меня утром... Воры не осмелятся. Для них я бог...

Начальник управления, хозяин... О политических не стоит и

думать. Среди них террористов нет и не было. Рабочие и кол хозники озлоблены... Но против кого? Кто донес на них. Или

себя ругают за длинный язык. Интеллигенция? Они разрешают

моральные проблемы... Спорят о том, что дозволено, а что нет.

– Орлов презрительно улыбнулся. – Пока решат, или срок

кончится, или схоронят в тайге. Удачных побегов нет. А не удачные... Мертвые не отомстят. Призраков боятся глупцы.

От угрызений совести не умирают. И что это за штука – угрызения совести? Как она грызет? Из чего зубы у нее сде ланы? Живу хорошо, обеспечен, наград – полная грудь, ува жения – хоть отбавляй. А причем тут совесть? Нож – это я

понимаю. Пуля – бр-р-р... А совесть? Совесть – выдумка борзо писцев. Политических не освобождают, а если и освободят

какого, он тише воды, ниже травы. Готов десять благодарно стей нам написать. А тем, кто за пазухой камень держит, сво боды не видать. Да и знают они, что за одного меня и сотней

жизней не расплатятся. Это им не царские времена. Интересно

раньше людей судили. Взять, к примеру, ту же Веру Засулич.

В градоначальника Петербурга, генерал-адъютанта Трепова, стре ляла – и оправдал ее суд присяжных. Прокурор Кессель что-то мямлил про пистолет, из которого стреляла Засулич, какой

он, сильного боя или слабого, такую речь произнес, весь зал

и присяжные спали. Зато как говорил защитник Александров!

Не Засулич оправдывал, а Трепова обвинял. И ничего Алек сандрову не было. А что плохого сделал Трепов?! Приказал

высечь студента Боголюбова. Студента высекли, а Трепов пулю

от Засулич получил. Весь зал аплодировал ее оправданшо. Сам

министр иностранных дел князь Горчаков в ладоши бил. Вос торгался оправданием. Если б сейчас кто вздумал стрелять

в меня... Пусть бы собрал против меня сто, тысячу фактов.

Пикнуть бы не дали защитнику. Расстреляли бы моего убийцу, а семью его – на Север. В лагерях бы отыгрались и на других

врагах народа. Не за меня... За свою шкуру дрожали бы, чтобы

с ними того же не произошло. Мстить за меня? Кому я нужен?

262

В глаза лебезят, а за спиной нож точат. Больше всего следует

бояться друзей и сослуживцев. Чужие не тронут, а свои не по милуют. Тот же Осокин готов на все... Он что-то пронюхал...

Три раза больницу навещал. Игорь – кремень, но Осокина

следует убрать... Как-нибудь поделикатней, вроде бы он сам

устранился.

– Заснул, батюшка? – Орлов открыл глаза. Перед ним

стояла тетя Оля.

– Ну кто там? – спросил Орлов, подвигая к себе пачку

«Казбека».

– В гражданском какой-то. Лица его я в темноте не рас смотрела. Сдается, не был у нас. Пират-то больно лютует.

– Что он говорит?

– Шепчет, и не разберешь, о чем. Одно поняла: «Я Зотов, – говорит, – майор». «А какой же ты майор, – спрашиваю

его, – коль без погон?» А он свое: «Тише, тише, услышат».

– Проводите его ко мне. Заведете в дом, Пирата спустите

с цепи.

– Это еще зачем?

– Чтоб никто не вошел во двор.

– Опять, прости ты мою душу грешную, на ночь глядя

сексот приперся. И чего людям не спится? Сексотили бы себе

днем, когда добрые люди работают, а то ночью лезут, и не

поймешь зачем. Много хлеба скармливают этим сексотам. А

в коня ли корм, Леонид Фадеевич?

– Завтра поговорим, тетя Оля. Впустите Зотова, а то он

наверно промок и озяб.

– Не шлялся бы ночью и не промок. – Тетя Оля ушла.

Ночной сюрприз... Орлов вынул из кармана револьвер и

тщательно осмотрел его. Он никогда не расставался с ору жием. И даже ложась спать, в последние годы жена спала в

отдельной комнате и Орлов редко навещал ее ночью, он клал

безотказный восьмизарядный пистолет под подушку. Сняв пре дохранитель, Орлов опустил пистолет в карман. Узнать бы

заранее, с чем пришел Зотов. И все-таки Осокин недаром кру тится возле больницы. Может, Зотов пронюхал, что я собрал

на него довольно внушительное досье? Пришел отмаливать

грехи? Я – поп строгий, дорого возьму за покаяние... Какая

мразь этот Зотов! Золотарь... самую грязную работу выпол263

няет... Кому-то надо и это делать... А я-то сам лучше его? Пля шут они вокруг Игорька... Ох, и хлопот мне с Игорем... Зачем

он полез в эту кашу?! Говорил лее ему, все образуется и войдет

в свое русло... Нет, полез в драку... Он и мальчишкой спуску

не давал. Тихоня-тихоня, а не побоялся с первым силачом гим назии в рукопашную вступить... Нехорошо в восемнадцатом

получилось... Я ушел, а Игорек остался один... А что было

делать? Только и слышишь вокруг: «Бей буржуев!» Могли бы

и меня пристукнуть. Ловко я тогда к чекистам примазался!

Сразу троих контриков на свежую воду вывел. А виноваты ли

они были? Какое мне дело! Расстреляли – значит виноваты.

Я выполняю, что прикажут. Через полгода заглянул домой, а

Игоря уже не было. Десять лет искал его... Еле нашел! И изволь

радоваться... враг народа... Первый раз вырвал его – мало ему

показалось, вторично в пекло полез. И теперь не сидится ему

спокойно. Сыт, обут, одет, ходит без конвоя... чего ему больше

надо?! Зачем сдались ему эти контрики? Посапывай в две

дырки за спиной у брата и жди, когда освободят. Кончится

вся эта кутерьма... Наберемся сил, состарится и перемрет до революционная интеллигенция, вырастим новых ученых с на шей закваской, наделаем много машин, чтоб людей не гнать

на необжитые земли, и распустим мы всех, кто живой останет ся. Зашевелятся новые, из тех, что подрастут, их сюда в гости

пригласим... Но сколько их будет? Мало... Хотя, как знать...

Чечен, немцев Поволжья, крымских татар выслали в Сибирь, в Среднюю Азию... Сейчас мы называем их изменниками, а лет

через двадцать люди засомневаются... Если целые народы из менники, почему же, спросят нас, не судили каждого человека

в отдельности. И неужели в целом народе не нашлось ни одно го честного человека? А если даже и не нашлось, за что лее

сослали детей? В чем они виноваты? В последнее время много

крымских поступает к нам. Сексоты доносят, недаром все же

они хлеб едят, что крымские считают себя невиновными. Под растут их дети – суди их, возни с ними хватит. Нет, лагеря не

опустеют... черт с ними с крымскими и со всеми политически ми. На мой век их хватит. А когда поубавится, мне к тому

времени персональную пенсию дадут. Деньжонок я поднакопил, пенсию мне тысячи три назначат... уеду в Россию, заживу на

берегу реки, чтоб поблизости лес был, рыбку половлю, грибов

264

пособираю... хорошо бы с Игорем вместе. Забудет он старое, да и не виноват я перед ним ни в чем. А перед другими? Не я

эти приказы издаю, не я сужу их... В чем же я виноват? На

всех не угодит и солнце. А народ любит строгость. Царская

охранка расслюнявилась и царю по шапке дали. Y них под

носом революционеры всех мастей орудовали, а они доказа тельства собирали, или в другую крайность бросались: шашки

наголо – и руби головы всем бунтарям. Не умели справиться

с народом. «Народ – ребенок, он не хочет дать, не попытайся

вырвать, но украсть». Они не знали этого и не сумели спра виться. Где слишком круто действовали, а где либеральничали...

На каторге разрешали жениться... и следуй жена за своим

мужем, чтоб ему вольготней было. В ссылках на охоту ходили, книги читали, съезды собирали... жили, дай Бог всякому. Под

тройку бы их! В БУР! На штрафняк! Сразу бы присмирели. И

выгодно: дороги, города строят и шуму никакого. Y меня без

книг и съездов обходятся, вольно себя не поведут. Я – не

тюфяк Трепов, не поеду советоваться к министру: сечь или не

сечь. Отправлю в БУР и никаких разговоров. Писаки разные

сюда и носу не покажут. Что скажем им, то и напишут о ла герях. Не захотят писать – самих сюда на исправление. До

пенсии я многих на путь истинный приведу.

НОЧНЫЕ ВИЗИТЫ

– Тут он. – Орлов вздрогнул, он не слышал, когда вошла

тетя Оля, и откашлялся.

– Позовите Зотова сюда. Сами ступайте к себе в комнату.

И, пожалуйста, не заходите, пока он здесь, – попросил Орлов.

– Больно мне нужно знать, о чем вы лясы точите, – обиделась тетя Оля. – Y меня и товарок-то нет. К погодкам

своим почитай целый век не заглядывала. Все секреты, секре ты у вас. Обсекретились вконец. – Тетя Оля вышла за дверь

и недовольно сказала: «Иди. Ноги-то вытри как следует. Носит

вас полуношников».

265

Орлов услышал осторожные робкие шаги. Дверь скрипну ла и в комнату заглянуло широкоскулое лицо Зотова.

– Разрешите, товарищ генерал-майор.

– Входи. Ты что это таким шутом вырядился? Этаким

манером только в цирке наряжаются. – В разговоре с подчи ненными Орлов любил иногда прикинуться простачком и на рочно коверкал язык. – Этак тебя в цирк и упрячут. Брюки-то

гражданские сползают, не по тебе сшиты. Фуражечку в какой

помойке нашел? А фуфайка зековская. Увидел бы надзиратель, в зону бы приволок. А то и шлепнул бы в темноте как беглеца.

– Виноват, товарищ генерал-майор...

– Дома меня зовут по имени отчеству. Все гости, жена

и... остальные. Не люблю дома званий. А наряд у тебя, как

говорили старорежимные купчихи, не авантажный. Бросовый, я бы сказал.

– Маскировка, товарищ генерал... Леонид Фадеевич. Бо юсь, что признают в форме.

– Стыдишься навестить меня? Я тебя не звал. Мог бы и

не приходить. Поскучал бы один. Трудно мне было бы без

тебя, тоскливо, муторно. Но, глядишь, и пережил бы такую

потерю.

– Шутите, товарищ Леонид Фадеевич. Я к вам по самому

иаиважнейшему делу пришел. Можно сказать, ваша жизнь в

опасности. Вас лично касается. Я вам от всей души помочь

желаю, – Зотов лицемерно вздохнул. На его лице отразилась

сложнейшая гамма самых противоречивых чувств. Фальшивое

сострадание: жаль мне вас, товарищ начальник. Злорадство: и ты тоже попался, голубчик. Собственное превосходство: не

мы одни перед тобой дрожим, потрясись и ты, сердешный.

Лесть: хоть ты и в беде, генерал, а я тебя превыше всех считаю.

Угодливость: ради вас, товарищ Орлов, я с моста в воду пры гну. Трезвый расчет: а как же ты отблагодаришь меня? Услу га-то не маленькая. Жадность: не продешевить бы. И страх: а вдруг генералу все известно от самого Осокина? И они вдвоем

только проверяют его. Неуверенность: не сказал ли чего лиш него. Готовность отступить в любую минуту, раскаяться: не прав, признаю свою вину, прошу прощения. Спесивое самодо вольство: ты у меня попляшешь, как рыба на сковородке, вперед чем скажу, зачем пришел. И неутолимая жажда мести:

266

отыграюсь за все. Вспомню, как ты меня из кабинета выгонял.

Зотов еще раз взглянул на Орлова и не узнал его: с губ гене рала сползла ленивая добродушная улыбка. Только что перед

Зотовым сидел бесхитростный пожилой мужик и с легкой

усмешкой подтрунивал над ним. А сейчас в кресле сидел Орлов, с лицом, высеченным из камня, замкнутый, властный, спокой ный. Таким его видели те, кто, беседуя с ним, не знал, чем кон чится начальственный разнос и не выйдет ли он из кабинета

только для того, чтобы в ближайшие дни встретиться со следо вателем.

– Запомните, майор Зотов! По личным делам, особенно

если они связаны с моей безопасностью, вы обязаны явиться

в управление и доложить начальнику секретной части полков нику Осокину. Помощь мне необходима только в работе. В

личных делах я в помощниках не нуждаюсь. И потрудитесь

встать, когда с вами говорит старший по званию. – Зотов

испуганно вскочил, вытянулся в струнку и растерянно захлопал

глазами.

Припугнуть. Сделать вид, что мне все известно. Уговоры

бесполезны. Зотов – скот. Палка ему нужна. Шутильник! Он

пришел поговорить об Игоре. Ему что-то известно от Осокина.

Вынюхал, старая лиса. Мы с тобой еще побеседуем. На мое

место захотел? Подножку мне? Рано хоронить собрался. Я еще

пять Осокиных переживу и сто Зотовых.

– Чего глазами хлопаешь, как шкодливый кот? Сядь!

– майор покорно плюхнулся в кресло. – Я давно ожидал

тебя. Все думал, хватит ли ума и совести признаться в своих

грязных делишках. Наконец-то пожаловал. Рассказывай все без

утайки.

– О чем? – пролепетал Зотов.

Притворяется, подлец. Хитрит. Ждет наводящих вопросов.

Испытывает меня, знаю ли я что-нибудь. Попробую издалека, – решил Орлов.

– О себе. Об Осокине. О вашем заговоре, – на последнем

слове Орлов сделал ударение и, помолчав, веско добавил, – против меня.

– Вы... знаете? Какой... заговор? – майор беспокойно

заерзал в кресле.

267

– Что елозишь? Шило в зад попало? Сиди смирно, а то

выгоню.

– Я... товарищ генерал-майор... – заикаясь, проговорил

Зотов и осекся.

Знает, мерзавец, – негодовал Орлов. Липкий страх под крадывался к сердцу. – Боится продешевить. А вдруг он при шел просто с доносом? На кого? Мало ли мне о ком доносят.

И ради этого надел гражданский костюм? Осмелился в полночь

зайти ко мне домой? Только Игорь. Не дам ему торговаться.

Но как? Задам наводящий вопрос. Если он ничего не знает – вопрос ни к чему не обязывает. Знает – проболтается.

– Мне все известно. Осокин убеждал тебя, будто Игорь...

Стоп! Дальше нельзя, – подумал Орлов, демонстративно от ворачиваясь от Зотова. Орлов чувствовал, что он подошел к гра нице дозволенного. Шагнуть за нее – все равно что вступить

на окно болота. Сверху цветы, мягкая трава, а под ними мутная

пропасть. Вступи – и разноцветное окно не отпустит тебя, и ты бесследно исчезнешь в его бездне.

Неужто влип? – думал майор, трясущимися руками при глаживая мокрые волосы. – Осокин с Орловым заодно? Вот

тебе и раз! Меня испытывали: какой ты, дескать, верный своему

начальству. Чем же я так провинился, что два таких кобеля

взялись за меня? Зекам поблажки не даю, что говорят – вы полняю, все беру на себя, на начальство не сваливаю. Может, в больнрще порядка нет? Так Осокин пристал, когда я только

в больницу попал. За Гвоздевского вымещают? Они сами его

хуже меня возненавидели. За сестру? Я за нее не от ветчик, да и дело-то это давнее. Она – калека, Гвоздевский

окачурилея, не станут ворошить прошлое. Мало давал им? А

где больше возьму, сам кое-как перебиваюсь. Хозяин уследил

нас с Осокиным. Недаром сердце чуяло. Я-то думал, сам хо зяин у меня в руках, а оно вон как вышло. Признаюсь. Не

во всем, конечно. Пускай хозяин с Осокиным поцапаются. А

я в сторонке постою, погляжу на них.

– Убеждал, товарищ генерал-майор, – признался Зотов, дипломатично не уточняя, в чем же убеждал его Осокин.

– И ты? – спросил Орлов, словно не замечая недомолвки.

– Я все сделал, как он сказал.

268

– Руки на стол! – приказал Орлов. Майор поспешно

выбросил на стол большие красные руки. Пальцы Зотова, усы панные мелкими бородавками, непроизвольно вздрагивали, под нимались вверх и пугливо падали, со страхом прикасаясь к

полированной поверхности стола.

Как на допросе – руки на стол, – подумал майор.

Пальцы – жабьи, бородавчатые, – Орлов с отвращением

рассматривал руки майора. – Испугался стервец! Теперь он

мягкий, как раздавленная лягушка.

– Говори все или выметайся! Завтра встретишься со сле дователем. На воровских лагпунктах тебя ждут не дождутся.

– За что же, гражданин... товарищ... генерал-майор? Это

же Осокин все придумал.

– Договаривай или... – холеная ладонь Орлова потяну лась к телефонной трубке.

– Все скажу, гражданин... товарищ генерал-майор, – за хныкал Зотов. – Не губите... жена... дети... Жить-то как-то

надо... Он меня с толку сбил... Осокин. Он и в ответе, а я чист

перед вами. Не знал, что следят за мной.

– В такой системе работаешь. Следовало бы знать. Y нас

следят за всеми.

– Оно-то и так, да не думал, что наш разговор об Игоре

вам известен. Осокин надоумил меня, будто Игорь Николаевич

ваш брат двоюродный и вы с малолетства росли вместе.

– Знаю, – равнодушно бросил Орлов. Но это показное

равнодушие дорого досталось ему. Лицо оставалось спокой ным, взгляд сухим и колючим, а по спине побежали холодные

мурашки. Внизу живота он ощутил резь. Вот-вот, еще минута

– и он обмочит генеральские брюки, обмочит самым постыд ным образом. Проклятое недержание мочи. Разволнуюсь и

жди, что потечет. Врачи не велели мне волноваться. Попробуй

сохрани спокойствие. И все же надо. Спелись, звереныши!

– Продолжай! – приказал Орлов.

– Осокин велел, значит, добиться, чтобы донос о том, что

Игорь Николаевич ваш брат, исходил не от нас. – Майор

умолк. «Если знает от кого – скажет. А не скажет – на пушку

берет. Я тоже язычок придержу». Зотов опустил глаза и засо пел.

269

– От заключенных, – как само собой разумеющееся и

давно знакомое подсказал Орлов.

Все донесли, – сокрушался майор. – А вдруг он просто до гадался? Если не назовет фамилию, значит зря проболтался я.

– Так точно, товарищ...

– Фамилия? – в упор спросил Орлов.

– Не упомню я. Память-то у меня слабовата. Еще в школе

один учитель дал мне старорежимную кличку – Иван Непомня щий. Отцу говорил, что выгнать меня следует за тупоумие и

неуспеваемость, – майор подобострастно хихикнул.

– Хорошо ж е ты запомнил свою характеристику: «тупо умие и неуспеваемость».

– Какая ж е это характеристика? И не в праве учитель

характеристик выдавать. Только вы можете, – угодливо за юлил Зотов.

– Молчать! – Темнит гад... Вертлявый, как уж. Дурачком

прикидывается. Увиливает... Назвать фамилию? Но чью? Про махнусь – проиграю. В прошлом году Игорь говорил о дев чонке... ее повесил Волк... Как же ее фамилия? А-а-а... Руса кова... И о тайнике Игорь говорил возле его кабинета. Да-а-а...

Вскоре убили Волка... А перед этим Безыконникову... Она очень

грубо работала. Много кричала о своей преданности... Потом

вроде притихла, когда попала в больницу. Оттуда давала све дения... только ли мне одному? Могла работать и на Осокина...

От нее он мог узнать кое-что об Игоре. Но при чем тут Руса кова? Игорь не станет откровенничать с какой-то девчонкой...

Русакова подслушала? Она сексотка Осокина? Что я о ней

знаю. Пересылка... сожительство с вором, лесбиянкой... вензона

и самоубийство... Скорее все же убийство. Волк повесил ее.

Осокин не свяжется с Русаковой. А если бы связался, то как-то

бы заплатил ей... избавил бы от лесбиянки... Трудная голово-ломка... Впрочем, не исключено и другое: Игорь проболтался

кому-нибудь из врачей, Безыконникова подслушала, но не успе ла сообщить Осокину... или... может быть, сообщила, но поздно.

Полковник делает ставку на Русакову, она должна донести на

Игоря. В руках Осокина Русакова – разменная карта. На

первых порах ей поверят: Игорь забрал Русакову из вензоны, поселил в землянку, и ей лгать на Игоря нет никаких причин.

Потом, по замыслу Осокина, отправили бы Игоря в управление

270

лагерей... угРоза расправиться с семьей, иначе Игоря не запу гаешь... чистосердечное признание – и Осокин в моем кресле.

Хитро задумано. Может, он не сам составлял план? В управле нии лагерей есть Агапов. Он давно косится на меня. Может, это все Агапов состряпал? А полковник такой же исполнитель, как и Зотов? Подсунул мне Осокин этого мерзавца! Я не хотел

назначать его начальником больницы, без меня сосватали...

Побоялся привлечь внимание к Игорю, поэтому и не убрал

его... И вскоре случай с Русаковой... Игорь предупреждал меня, а я отмахнулся. Рискну. Назову Русакову. А если не она? Я

потеряю Игоря. Ни одному заключенному, будь он сто раз

сексот, до конца не поверят. А если и поверят, то чем он дока жет свой донос? Где свидетели? Главный свидетель обвинения

– Игорь. Он один может назвать наш старый адрес, знакомых, дальних родственников... Жаль, я их раньше не обезвредил...

руки не доходили... Дела-дела, свободно вздохнуть некогда.