Текст книги "Найти и обезвредить. Чистые руки. Марчелло и К°"

Автор книги: Григорий Василенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 36 страниц)

15

Утром майор Крикун позвал меня к себе в кабинет и передал мне телефонную трубку. Звонил Георгий Семенович.

Я доложил ему о работе, сказал, что скоро кончаю, а о результатах расскажу, когда приеду. Он просил не задерживаться, так как интересовалось начальство. Мне и самому уже хотелось быстрее вернуться домой.

– Вот вам последнее, что есть, – с ноткой сожаления сказала Ангелина Ивановна, передавая мне объемистые бумаги в потертой обложке.

– Спасибо. Прочту и сразу уеду домой.

– Не нравится у нас?

– Не нахожу того, что ищу. Тут много интересного, но...

– Найдете. Кто ищет, тот всегда найдет.

– Вы уверены?

– Уверена, – смутилась она и с набежавшим румянцем на щеках поспешила выйти из кабинета.

Я уселся за стол, обитый васильковым сукном, пододвинул к себе чистые листы бумаги для заметок и приготовился к чтению, но не мог сосредоточиться. Вспомнил слова Андрея Карповича об Ангелине Ивановне: «От природы умная». А она мне говорила о том, что начальник у нее строгий, но справедливый человек, очень читающий, причем читает что попадает под руку, а признает только Гоголя. Говорит, что много развелось писателей, пишущих по отраслям промышленности.

– Вы поговорите с ним о Маяковском, – как-то намекнула мне Ангелина Ивановна. – Только я вам ничего не говорила, а то он рассердится. В столе у него лежат стихи Маяковского. На совещаниях он достает их, обязательно прочтет строчку. Однажды он где-то слышал его выступление и с тех пор признал «агитатора, горлана – главаря».

Мне пришлось признаться, что я люблю Лермонтова. И каждый раз, когда она заходила ко мне в кабинет, у нас невольно возникал разговор о литературе. Ангелина Ивановна удивительно тонко чувствовала лирику Тютчева, Фета, Баратынского и многие их стихи знала наизусть. Жаль, что у меня не было времени на эти беседы.

Мне надо было дочитать материалы, чтобы не оставалось белых пятен, хотя я уже в общих чертах, со слов Андрея Карповича, представлял развитие невидимого поединка с резидентурой абвера в Стамбуле. Не видны были только скромные труженики, которые все это делали. Не было в бумагах их забот и радостей, не было огорчений, не было раздумий, переживаний. А они жили, как и все живут, занятые, как никто другой, день и ночь своим делом.

– ...Обстановка тогда сам знаешь какая была, – напомнил мне Андрей Карпович. – «В воздухе пахло грозой», шпиона надо было быстрее упрятать за решетку, хотя и подписали мы тогда договор о ненападении. А кто ему верил, Гитлеру? Никто! Меня тот договор тогда так ошарашил, что я ходил за разъяснением к нашему парторгу. Он в райкоме бывал и знал больше. Да что я, повыше меня не все понимали. Гитлер еще больше стал куражиться. А турки заглядывали ему в рот. Договор с Германией подписали когда? – спросил меня Крикун.

– В августе.

– А в сентябре в Москву пожаловал турок Сараджоглу, чтобы сорвать этот договор, втянуть нас быстрее в войну с немцами. Так хотелось англичанам и французам. Не удивительно, что Функе в Стамбуле только для виду конспирировался. Полковник Ду находился у него под пятой. Они вместе работали против нас. Пример – вербовка Исмаила. Вообще, турки тогда сидели на двух стульях. То они с англичанами и французами, то с немцами. Выжидали...

Я слушал Андрея Карповича, и мне передавалось его возмущение мелкой игрой тогдашних правителей Турции, Англии, Франции, проникнутой ненавистью к Стране Советов. Он помнил до мельчайших подробностей приметы страшной грозы, которая приближалась к нашим границам в сорок первом. И, рассказывая, мрачнел, переживал, как свое личное горе.

Высказав наболевшее, он перешел к Пери, одному из ревностных служак фашизма, который все же посетил в Краснодаре знакомого по совместной работе в гостинице Исмаила. Посещение не вызвало ни у кого подозрений, кроме оперуполномоченного, сержанта госбезопасности Крикуна.

Произошло оно лишь через три года после возвращения Исмаила из-за границы. И все это долгое время Андрей Карпович терпеливо ждал осторожного и расчетливого Пери, внешне скромного служащего гостиницы.

Трудно было Крикуну удержать себя от применения быстро действующего катализатора для ускорения реакции Пери. На страже все время стоял начальник отдела, сдерживавший горячность оперуполномоченного, хотя вышестоящее начальство при случае и напоминало о затяжке ареста этого шпиона, пристроившегося в городе на Черноморском побережье.

С большим разочарованием слушал Крикун рассказ Исмаила о неожиданном приходе к нему Пери. Приезжал он в Краснодар на какую-то базу получить постельное белье для гостиницы. В Новороссийске ему кто-то сказал, что Меретуков работает в системе потребкооперации, разъезжает по всему Северному Кавказу, и он пришел с ним поговорить как со старым знакомым, которого давно не видал. Расспросить о работе, о зарплате. Говорил, что ему порядочно надоели ночные смены в гостинице и он хотел бы найти для себя другую работу. Приглашал Меретукова в Новороссийск, обещал предоставить номер в гостинице. Разговор ни к чему не обязывал ни того, ни другого.

– Так ничего и не сказал? – удивился Крикун.

– Нет, – пожал плечами Меретуков.

– Да-а, – разочарованно протянул оперуполномоченный. – Зачем-то он нашел тебя... Но зачем?

– Интересовался, можно ли у нас устроиться на работу.

– Это предлог. Хитрая, старая лиса.

С нелегким настроением Крикун после беседы с Исмаилом зашел в кабинет начальника отдела.

– Так что нового? – поинтересовался Смиренин, не отрываясь от бумаг.

– Приезжал, но ничего не сказал, – виновато проронил Крикун.

– Как? – не поверил Василий Васильевич.

– Приглашал в Новороссийск, но так, между прочим...

– Пусть едет, заодно покупается в море, – сказал Смиренин.

Последовавшая за этим через некоторое время поездка Меретукова в Анапу и Новороссийск ничего не дала, хотя Исмаил ночевал в гостинице и встречался с Пери, который по-прежнему ревностно исполнял теперь уже обязанности администратора и только для вида, как бы продолжая начатый в Краснодаре разговор, поинтересовался у Меретукова, часто ли ему приходится бывать в командировках, не надоедают ли разъезды, дорожные неудобства.

Крикун вновь переспросил Меретукова, с какой стати Пери завел разговор о командировках. Исмаил припоминал все до мельчайших подробностей и пересказывал. Этот небольшой штрих был единственным моментом, который был непонятен Крикуну. О нем Андрей Карпович доложил начальнику отдела и услышал:

– Не проявляйте излишней торопливости и навязчивости.

Опять потянулись долгие месяцы ожидания. Уже было установлено, что Пери живет по чужим документам, что он иностранный специалист, прибывший из Америки, собирает шпионскую информацию о военных объектах на Черноморском побережье, встречается с представителями германского посольства в Москве, но для ареста и следствия нужны были еще новые конкретные факты и доказательства.

– Чужие документы – это что? Не доказательство? – сердился Крикун. – А то, что он участвовал в переброске Исмаила в Турцию, вступив в сговор с контрабандистами, – тоже не факты? А его встречи с сотрудником германского посольства Крипшем и «прогулки» у военных объектов – это что? Не шпионаж?

Правда, Крикун надеялся на новый приход Пери к Исмаилу. Но с указанием начальника пришлось смириться.

– Я-то не согласен был с политикой этакого невмешательства, – объяснял мне Крикун. – Но что сделаешь? Приказ есть приказ. Начальству тоже видно, что оно делает. По ночам обдумывал разные варианты, а утром шел со своими предложениями.

– Один думал? – после одного из докладов спросил Смиренин Крикуна. Ему что-то не понравилось в его предложении.

– Один, – твердо ответил сержант госбезопасности и приготовился отстаивать свою инициативу.

– На кого расчет? На Функе? – Смиренин смотрел на Крикуна с затаенной в уголках губ улыбкой.

– Василь Василич, так мы же не знаем, Функе ли он... Ото, наверняка не Функе, а какой-нибудь Думке. Что он, умнее нас?

– Значит, Думке принимаешь не за опытного противника, а за несмышленыша, готового клюнуть на голый крючок. Сколько уж раз говорилось, что надо всегда исходить из того, что противник на этом деле собаку съел! А мы ему предлагаем залежалый товар из старого сундука.

– Пошлем затравку, орешек для проверки их зубов. Пускай попробуют раскусить, раз они такие умные. Посмотрим на клев. На рыбалке – оно как? – пустился в рассуждения Крикун. – То клюет, то не клюет, когда как.

К тому времени было установлено, что прогулки Пери совершал примерно по одному маршруту в любую погоду в одно и то же время. Рассчитывал, видимо, приучить тех, кто им интересовался, к однообразию своей жизни, и показать, что каждый день повторяет одно и то же, работает и отдыхает – вот и вся его жизнь. Но каждый раз маршрут его прогулок проходил мимо важных объектов, за которыми его хозяева наказали ему смотреть постоянно, невзирая на погоду.

– Зима тридцать девятого – сорокового годов выдалась суровая, часто налетал норд-ост, – продолжал рассказывать Андрей Карпович. – А он – немец, к теплу привычный. Казалось бы, куда ему на мороз? Сиди в своем закутке и потягивай кофий! Да не тут-то было. Не зря Василь Василич называл его «верноподданным». В мороз и в стужу его, видите ли, тянуло на прогулку. На маршруте он и вытягивал шею, как тушканчик. Между прочим, очень любопытный зверек. Охотники что только не выделывают перед ним, чтобы заинтересовать его, выманить из норки. Ото, у нас тоже была охота...

По ходу этих пояснений Андрея Карповича я иногда уточнял интересовавшие меня детали только лишь для того, чтобы он слишком не уходил в сторону от главного направления, но майор не прерывал свой рассказ, как бы совсем и не слышал, о чем я его спрашивал.

Он напомнил мне, что в холодном январе 1940 года генералы фашистского вермахта уже готовились к вторжению в Данию, Норвегию и другие страны. К этому времени кованый фашистский сапог топтал земли Австрии, Чехословакии, Польши. А Франция и Англия вели «странную войну» против Германии, прилагая куда больше усилий для направления экспедиционного корпуса в Финляндию против нашей Красной Армии.

Легкие парадные прогулки фашистского вермахта на Западе окончательно вскружили голову распоясавшемуся фюреру и его генералам, породили уверенность у каждого ефрейтора и фельдфебеля в успехе их разбойничьих планов на Востоке.

– Гитлер и его компания окончательно обнаглели, – сказал Андрей Карпович. – По зубам им тогда никто еще не дал, и они возомнили себя сверхчеловеками. Это я к тому, что абвер тоже наглел с каждым днем. Канарис старался перед фюрером, насаждал резиндентуру у советских границ, требовал от своих подручных информацию о положении дел у нас. «Официальные немецкие шпионы» – военный и военно-морской атташе германского посольства в Москве зачастили к нам на юг под видом прогулок по Черному морю.

Зашевелился и Пери, которому было поручено смотреть за кусочком нашего побережья.

Второй раз ему не пришлось искать адрес Исмаила. Убедившись в том, что в квартире никого нет, Пери довольно смело вошел в комнату Меретукова и заявил подчеркнуто официально:

– Мне поручено встретиться с вами.

Исмаил хотя и был предупрежден о возможности такого визита, но сразу как-то растерялся. Его удивило то, что Пери назвал псевдоним, присвоенный Исмаилу в Стамбуле. А Пери расценил это состояние Исмаила как вполне естественное и нисколько не удивился его волнению. Дальнейший разговор был предельно кратким. Пери предложил встретиться на вокзале.

– Я сам к вам подойду, – сказал он и сразу же покинул комнату Исмаила.

Исмаил немедленно сообщил Крикуну об этом посещении. События на вокзале проходили под наблюдением оперативной группы в составе Смиренина, Крикуна и других.

– Исмаил, видя нас, действовал смелее, но все равно волновался, – рассказывал Андрей Карпович. – Да и мы тоже волновались. Не каждый день и даже не каждый год можно увидеть такое. Живой шпион, тощий, аккуратно выбритый немец с потертым портфелем в руках, толкался на вокзале и посматривал издали на Исмаила. Потом подошел к Исмаилу у расписания поездов и, не поворачивая головы, сказал, чтобы он трамваем ехал в близлежащий сквер за железнодорожной насыпью.

– Опытный шпион, а действовал примитивно, да и не совсем логично, – высказался я.

– Я рассказываю то, что было, – буркнул Андрей Карпович. – Ничего не прибавляю и ничего не убавляю. Думаешь, если он немец, то такой умница, что хоть на божницу его?

– Я просто рассуждаю по поводу его действий.

– И я не считаю его дураком. Посоветовались мы с Василь Василичем и решили задержать его. Провели обыск. Дома в тайнике обнаружили полевую карту района Новороссийска с пометками. Хорошее доказательство!

16

В первые дни ареста Пери Мико Карлович, он же Кемпке Клаус Карлович, твердил на допросах, что с его арестом произошло досадное недоразумение, угрожал непременно позаботиться о привлечении виновных к ответственности, если следователь будет и дальше держать его взаперти, в следственном изоляторе. Потом попытался договориться со следователем, чтобы тот отпустил его на свободу по-хорошему, обещая взамен не требовать свидания с прокурором и замять недоразумение с его арестом...

В ответ на свои просьбы Пери-Кемпке увидел на лице следователя едва заметную улыбку. Тогда в ход была пущена последняя и опять-таки довольно наивная для шпиона с большим стажем мольба отпустить его под подписку о невыезде по причине плохого состояния здоровья. Обещал явиться по первому требованию следователя.

Старший лейтенант госбезопасности Василий Васильевич Смиренин, которому перевалило уже за пятьдесят, как никто другой знал Пери-Кемпке, и поэтому ему поручили расследование уголовного дела. В следственных вопросах он разбирался не хуже следователя, имел свой тактически грамотный почерк ведения допросов. Василий Васильевич внимательно выслушивал Пери, отмечал про себя малейшие оттенки в его поведении, видел, что за всеми его просьбами кроется растерянность, которую он с трудом скрывал, стремление ухватиться за ту самую спасительную соломинку.

С каждым днем пребывания в камере Пери заметно сдавал занятые им позиции – свою напускную важность и даже снисходительность к следователю. Что же касается высказанных им просьб, то Смиренин отнес их на счет полного незнания процессуальных норм ведения следствия и примитивности его гражданской подготовки. Видно, Пери слишком был уверен в себе и не ожидал ареста. Всего за месяц до ареста чекисты вновь зафиксировали его встречу с сотрудником военно-морского атташе Германии в СССР.

Пери вел себя беспокойно. По ночам не спал. Вскакивал с топчана и метался по тесной камере. Он понимал, что помощи ему ждать не от кого, германский рейх за него не замолвит ни одного слова. Посольство, консульство, официальные представители военно-морского атташата умоют руки и будут уверять советские власти, что они не знают никакого Кемпке-Пери.

И еще Пери выводила из терпения мягкая спокойная улыбка следователя. Смиренин не повышал голос, к великому удивлению арестованного, не угрожал никакими карами, а вел с ним как бы беседу на допросах. Из всего этого Пери заключил, и не без основания, что следователь не выдает никакой озабоченности, уверен в своем успехе. От арестованного, когда он остается один на один со следователем, трудно скрыть малейшую раздражительность, неуверенность. Каждое движение, акцент каждого вопроса и слова на допросе не ускользают от него.

Уже на нескольких допросах следователь не высказывал сомнений в его показаниях, а добросовестно записывал все то, что он ему рассказывал из своей биографии. Это в свою очередь начинало беспокоить Пери, так как все, что он говорил о себе, не выдерживало тщательной проверки, если не считать работу в совхозе и последнего года, проведенного в эстонском селении под Сочи.

Поняв всю бесперспективность своего запирательства, Пери сам попросился на допрос. В кабинет вошел обмякшим, сидел на табуретке с опущенной головой, совсем не так, как это было в первые дни.

– Ну, рассказывайте. Слушаю, – сказал Смиренин. – Куда за кислым молоком ходили?

Пери вздохнул при упоминании кислого молока, но словно не обратил внимания, начал давать показания издалека:

– Впервые в Россию я приехал в тысяча девятьсот пятнадцатом году. До этого работал в типографии отца в Магдебурге на Эльбе.

– Вернемся к пятнадцатому году. Как случилось, что вы попали в шпионы?

Пери поморщился. Ему не нравилось это слово.

– Совершенно случайно. В типографии подпольщики печатали листовки. Об этом стало известно в полиции. Однажды полиция обыскала типографию и увезла с собой нескольких рабочих, в том числе и меня, несмотря на протесты отца. Отпустили меня после того, как я назвал лиц, которых подозревал. Видимо, полиция рекомендовала меня в разведку... Потом я приехал в Россию.

– Как это приехал? – спросил Смиренин. – Между Россией и Германией тогда шла война.

– Да, конечно. Меня перебросила германская разведка через Швецию и Финляндию под видом одного из русских подданных, которые интернировались в те годы из Германии в Россию.

– С какой целью?

– Мне дали несколько писем. Некоторые я должен был вручить лично адресатам в Петрограде, а часть послать по почте. Это задание я выполнил. Кроме этого, мне было приказано обосноваться на жительство в русской столице и собирать сведения о петроградском военном гарнизоне и береговых укреплениях. Донесения отправлять по данному мне адресу в Швецию. Мне приходили письма на «до востребования», на предъявителя рублевой ассигнации с обусловленным номером.

– Под какой фамилией вы жили в России?

– Гельзинг.

– Это настоящая ваша фамилия?

– Да. Кемпке я стал перед отъездом в Россию в тридцать втором году.

– Продолжайте.

– Я работал тогда против царя, поэтому рассказываю все откровенно и не считаю это за преступление.

Пери напряженно посмотрел при этом на следователя, пытаясь понять, какое впечатление произвели на него эти слова. Про себя он надеялся, что «работа против царя» будет засчитана в его актив. Не дождавшись никакой реакции следователя, Пери продолжал:

– А как только в России произошла революция, сразу направился домой. Мне с трудом удалось выбраться за границу, через Новороссийск в Турцию.

– Не потому ли вы снова прибыли в Новороссийск?

– Стечение обстоятельств... Мне было предложено здесь обосноваться на жительство.

– Все по порядку. Итак, вы покинули Россию...

– Из России я прибыл в Константинополь, а оттуда перебрался в Америку.

– А почему не в Германию?

– В Германии к тому времени тоже произошла революция, и я решил не возвращаться в фатерланд. Революцию я видел в России и отлично представлял, что это такое.

– Чем занимались в Америке?

– Найти работу в Сан-Франциско, где я остановился, было чрезвычайно трудно. Целый год жил на случайные заработки. Потеряв всякую надежду получить работу, я уехал в Южную Америку, где пробыл до тысяча девятьсот двадцать четвертого года. Скитался по разным странам, большей частью работал сезонно на кофейных плантациях, где в то время еще существовало рабство. Я его вынести не мог и вернулся в Штаты, прямо в Нью-Йорк, разыскал германское консульство и рассказал о своей связи с германской разведкой с пятнадцатого года и о своей работе в России.

– Значит, предложили сами свои шпионские услуги?

– Другого выхода не было. Найти работу в Нью-Йорке стало еще труднее, чем раньше, а связь с разведкой гарантировала занятость, более или менее сносное существование.

– Таким образом, в Америке вы восстановили связь с германской разведкой?

– Яволь, – вырвалось у Пери.

– Это что значит? – поинтересовался Смиренин.

– Это значит – да. Примерно...

– Понятно.

Арестованный становился натуральным немцем, готовым вскочить со стула и вытянуть руки по швам. Не было только команды...

– Какие выполняли задания в Америке?

– Мне было предложено устроиться на военный завод, производящий вооружение.

Все совпадало. Абвер уже в двадцатых годах охотился за новыми видами вооружения в Англии, Франции и США. Особое внимание германская разведка уделяла новшествам в авиационной промышленности. Немецкая агентура хлынула в Америку. В числе «расконсервированных агентов» для этой цели подобрали и безработного Гельзинга. Правда, его постигла неудача. Ему не удалось устроиться на авиационный завод, но зато он проявлял завидное усердие в выполнении самых разнообразных черновых заданий, мотаясь по всей Америке. Так продолжалось до 1932 года.

На вопросы Смиренина о конкретно выполненных заданиях в тот период Пери давал уклончивые ответы, сводил дело к безобидным разъездам по американским городам и выполнению мелких поручений. Он, конечно, понимал, что следствие не располагает данными о его шпионской работе в США, и мог уходить от конкретных ответов. Тогда Смиренин спросил прямо:

– Выходит, вам платили деньги ни за что?

– Не отрицаю. Четыреста долларов дали перед отъездом в Россию.

– А до этого?

– Я был безработным до тридцать первого года. Надо было как-то жить, – выкручивался Пери.

– Что произошло в тридцать первом году?

– Мне предложили поступить в автотракторную школу в Бруклине.

– Зачем?

– Сотрудник германской разведки Гюнтер, из посольства, с ним я был связан, сказал, что я должен выехать в Россию, воспользовавшись тем, что Россия нуждалась в специалистах и охотно их принимала. Школу я закончил, получил диплом и как механик по сельскохозяйственным машинам приехал с другими специалистами в Россию.

Смиренин догадывался, почему именно выбор пал на Гельзинга, но все же спросил его об этом. Арестованный пояснил:

– Шеф знал, что я уже был в России и говорил по-русски. Этого достаточно было. Русский знают немногие. А для разведки очень важно знать язык.

– Важно для занятия шпионажем? – уточнил Смиренин.

Пери испуганно вскинул голову. Он стремился избегать в своих показаниях таких слов, как шпион и шпионаж.

– Где вы работали сразу по прибытии в СССР?

– В Шипуновском зерносовхозе в Сибири.

– Правильно, – подтвердил Смиренин для того, чтобы дать понять арестованному, что следствию хорошо известно все, что касается его пребывания на территории СССР. – Вы кто – немец или эстонец?

– Отец – немец, и я – немец. Отец жил в Эстонии, женился на эстонке, привез ее в Германию, но я – немец.

– Тем не менее это вам не мешало выдавать себя за эстонца?

– Я сказал, что я – немец, – не понравилось Пери замечание следователя. – Немец!..

– А как немцы относятся к кислому молоку? – сдерживая улыбку, опять спросил Смиренин.

– При чем здесь кислое молоко? – уловив смысл вопроса, сразу насторожился Пери.

– Это я хотел бы знать, какая связь существует между кислым молоком и сбором шпионских сведений? – настаивал Смиренин.

Пери молчал. Ему надо было собраться с мыслями, чтобы как-то ответить следователю. Молчание он считал не лучшим способом защиты. Об этом не раз говорили и его шефы. Кислое молоко фигурировало в протоколах допросов свидетелей, которые знали Пери по месту его жительства в Новороссийске на улице Губернской.

– ...Пойду за кислым молоком, – обычно говорил Пери своей сожительнице Елизавете Петровне Косухиной. Это означало, что он отправляется к своему приятелю Терентию Бобко, который проживал в Мысхако и держал корову. Ходил он один, без сожительницы. Как-то Косухина принарядилась и хотела пойти вместе с ним, но Пери довольно твердо сказал ей, что он предпочитает прогуливаться один. Ее присутствие, мол, обременяет его, так как он вынужден уделять ей внимание, а это уже не отдых... Между тем следствие располагало неопровержимыми данными, что прогулки использовались для сбора шпионской информации, которую систематически требовал сотрудник германского посольства в Москве Крипш.

Пери с удовольствием однажды докладывал своему шефу о молочном предлоге, как о своем изобретении, которым он пользуется для отлучки из дома, и уверял, что тупой Элизабет (так он называл Косухину) и в голову не придет о целях его частых прогулок к Бобко. Она может ревновать его к какой-нибудь русской бабе, но этого он не боится. Теперь все это надо было объяснить следователю, только иначе. То, что он говорил Крипшу, на следствии не годилось. Он признавал теперь, что Косухина была не настолько глупа, как он себе представлял ранее, и понимал, что за ним велось наблюдение и все его зигзаги на маршрутах известны НКВД.

«Значит, она обо всем рассказала, умышленно прикидывалась такой безропотной служанкой в течение нескольких лет, а потом выдала меня НКВД?» – молча вздыхал Пери.

Елизавета Петровна и в самом деле была скромной труженицей, доверившейся своему жильцу, который и слушать не хотел о регистрации их брака. Своими переживаниями она делилась только с соседкой Настей, часто заходившей к ней просто посидеть и за семечками поговорить о том о сем, а то и карты раскинуть.

– А где же твой? – спрашивала Настя Елизавету Петровну.

– Ушел за кислым молоком, – следовал со вздохом каждый раз один и тот же ответ.

Пери не нравился соседям. О нем судачили как о нелюдимом, скучном человеке, издевавшемся над Косухиной. На допросах свидетели все в один голос заявили, что появился он как-то неожиданно, прилип к Косухиной, жил с ней как с женой, а ни разу их вместе не видели, часто отлучался из дома. С соседями дружбу не водил, и в дом к Косухиной почти никто, кроме Насти, не ходил. Настя, любившая поговорить, оказалась человеком любопытным и наблюдательным. Недаром Василий Васильевич давно нашел с ней общий язык, подолгу они беседовали за чашкой чая. Оба наливали чай в блюдца, пили с сахаром вприкуску, не торопясь, с наслаждением, которое многим недоступно.