Текст книги "Найти и обезвредить. Чистые руки. Марчелло и К°"

Автор книги: Григорий Василенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 36 страниц)

13

Когда Андрей Карпович впервые увидел появившегося Меретукова, он поразился его худобе, измученному виду. Исмаил побледнел и постарел за прошедшие месяцы так, как будто прошло не меньше десяти лет. На его осунувшемся, усталом лице настороженно бегали черные глаза, ставшие сосредоточенными и задумчивыми.

– Тебя чем там кормили? – с ходу спросил Крикун.

– Где? – растерялся Меретуков.

– Ну где пропадал так долго. Почти год. Давай рассказывай.

Исмаил упрямо молчал. Потом пытался объяснить, что уезжал к родственникам в Харьков и там работал. Крикун скупо улыбнулся, поинтересовался харьковскими родственниками и фабрикой, которую назвал Меретуков, посоветовав не выдумывать сказки, а говорить все как было.

– Там чем же тебя там кормили? – повторил свой вопрос Крикун.

– Зелеными маслинами, – с видом мученика ответил Исмаил.

– Все ясно. Мой дед говорил, что после слив молотить не будешь.

Исмаил на шутку не отреагировал. Его била мелкая дрожь, но крайнее напряжение все же смягчалось от сознания того, что он наконец вернулся домой после долгих мытарств. Ему трудно было представить, что вот этот рассудительный и потому несколько медлительный, всегда себе на уме, человек, который сидит перед ним, – простой кубанский казак. Исмаил видел в нем бывалого, умудренного опытом начальника из НКВД, не зная, что Крикун занимал скромную, но самую, может быть, важную ступеньку рядового оперативного уполномоченного.

Как-то незаметно чекист сумел расположить беглеца так, что у того постепенно пропала робость, рассеялись сомнения, и он стал откровенно рассказывать, что произошло.

Андрей Карпович понимал его состояние и не торопил выложить все сразу.

– Ты отдохни малость, а потом мы засядем с тобой за разговор, – сказал он Исмаилу, видя, что тот еще не совсем пришел в себя, перескакивает с одного события на другое, все у него получается многословно и путано. Но Крикун понял главное из первой беседы – Исмаил прошел по тропе контрабандистов за границу и обратно.

Всем, кто знал об этом, не терпелось побыстрее услышать, как и с чем он вернулся. Ждал доклада и начальник отдела.

– Устал он, Василь Василич, – сказал Крикун по телефону. – Разрешил я ему отдохнуть. Пару дней... Потом доложу все подробно. А сейчас, если в двух словах, то думаю, ему можно верить.

Смиренину не понравилась такая отсрочка, но он знал Крикуна уже не один год и у него не было повода упрекнуть его в неправильном решении.

Встретившись с Меретуковым через два дня, Крикун поинтересовался, как там живется трудовому люду, что видел и слышал на той стороне, бывал ли на восточных базарах, какой курил табак, заходил ли в мечети и правда ли, что турки пять раз на день молятся.

– Каждый день пять намазов предписывает коран правоверным, а перед намазом – омовение, абдест называется. Как только с минаретов раздается призыв муэдзинов, турок ищет укромное местечко, кидает подстилку, становится на колени и творит молитву. Обращается к аллаху с просьбой помочь ему, клянется аллаху, заклинает кого-то аллахом...

– Пять раз на день, – повторил с удивлением Крикун. – А когда же они работают? Оттого так бедно и живут в своих темных закутках. У нас тоже до революции колокольный звон одурманивал православных, зазывал в церковь. Говения и посты были и разное прочее, но – чтобы пять раз на день падать на колени перед иконой, до этого у нас не доходило. Поп, правда, был толстый и поганый. Старухи последние копейки ему отдавали, а он им наказывал поститься... Да, так я отвлекся, перейдем к нашему предмету, – после небольшой паузы сказал Андрей Карпович.

Теперь он видел перед собою немного отдохнувшего, отоспавшегося Исмаила, с которым можно было вести разговор. И Меретуков стал подробно рассказывать о своем пребывании за границей, главным образом о работе с ним немца Функе.

– Пересказывать похождения Исмаила в Турции не буду, лучше почитай его заявление, как он сам описывает свои приключения, – сказал Андрей Карпович. – Ото, читай, а потом, если нужно, я дополню.

«...На той стороне я шел до тех пор, пока меня не увидел местный житель, – писал Исмаил. – Он отвел меня к офицеру турецкой пограничной охраны. Доставили меня в какое-то близлежащее селение, название его не запомнил, спросили – кто я такой, откуда пришел и с какой целью.

После этого первого допроса тут же под охраной доставили в небольшой городок – кажется, Хопа, за правильность названия не ручаюсь, пишу, как слышал от турок. Там меня долго допрашивали. Я рассказывал все как было: грек устроил меня на работу в совхозе, вблизи границы, где я несколько дней проработал, чтобы ознакомиться с местностью. Ждал только удобного случая бежать в Турцию, к своему родственнику Мурату Ду, который служит в турецкой армии в Стамбуле. Показал его адрес и просил сообщить ему, где я нахожусь. Через него, говорю, хотел разыскать в Турции своего отца и братьев, которые еще в 1920 году выехали из России.

Рассказывал к тому же, что отец мой помещик и до революции у нас было много земли, жили богато. Потом нашу землю отобрали, дом конфисковали. Пришлось прозябать с матерью в Анапе, потом работал администратором в гостинице в Новороссийске.

Много раз меня переспрашивали, зачем пришел в Турцию. Я повторял, что меня послала мать, хочу встретиться с Муратом, через него узнать, где мои отец и братья, может, удастся повидаться с ними. Мне ничего не приходилось выдумывать, а потому никакими вопросами запутать меня было невозможно.

Меня спрашивали, как бы я объяснил советским пограничникам, куда я иду, в случае моего задержания на границе. Сначала я пояснил, что было бы очень плохо для меня и для матери, если бы меня задержали, а потом сказал, что свое появление на границе мог объяснить только так – заблудился по дороге в совхоз, расположенный поблизости. Турки спросили название совхоза. Я им назвал. Еще раз сказал, что место для перехода границы мне указал грек из Анапы Георгий, которого они должны знать, так как он бывает в Турции.

Они не верили мне, стращали тюрьмой, если обнаружится, что я перешел границу по заданию НКВД. «А причем здесь НКВД? – возмущался я. – Найдите грека и спросите у него, как он ночью привел меня к границе!»

Несмотря на то, что я все время настаивал разрешить мне связаться с Муратом Ду или же сообщить ему обо мне, турки не торопились. Держали меня в одиночной камере больше двух недель. При мне было письмо от матери к Мурату, которое ей написала Ася. Сначала его отобрали у меня, а потом вернули.

Неожиданно в Хопа меня освободили и передали под расписку одному хозяину гостиницы, у которого я должен был работать. Выезжать из города запретили до рассмотрения моего дела.

Я выпросил у хозяина денег и с его помощью написал телеграмму Мурату, указав, что у меня есть для него письмо. Вскоре получил ответ, и у нас завязалась переписка. Я сообщил, зачем перешел границу, и приложил письмо от матери.

У меня была с собою еще фотокарточка матери. Упомянул о ней в письме Мурату. После этого стал от него чаще получать письма и деньги. Он писал, что принимает меры, чтобы ускорить разрешение на мой выезд в Стамбул. Кроме того, Мурат написал обо мне отцу и братьям, и те стали просить за меня. Они надеялись выхлопотать мне визу в Югославию. Только через два месяца переправили меня в Ризу, а потом в Трапезунд и наконец, под охраной, в Стамбул. На это ушло почти семь месяцев.

В Стамбуле меня снова посадили в камеру при полицейском управлении. На третий день ко мне явился Мурат и забрал к себе. И сразу же из разговора с ним я понял, что он причастен к моей переброске в Турцию. Он ставил себе в заслугу то, что помог мне вырваться из большевистской России.

На другой день, когда мы с ним сидели в ресторане и он угощал меня, проголодавшегося и порядочно исхудавшего за время скитания по турецким тюрьмам, я ему сказал, что вообще-то намерен возвратиться домой, к матери.

На это он мне ответил: «Если думаешь вернуться домой, то чем раньше, тем лучше. Намерение твое считаю вполне благоразумным. Что касается материальной помощи от твоих родственников, то об этом не беспокойся. Материальную сторону, а также безопасность твоего отъезда в Россию я беру на себя. А теперь ни о чем не думай, отдыхай, гуляй по Стамбулу. Если встретишься с эмигрантами или с кем бы то ни было, то не говори им о своем намерении возвратиться в Россию. Скажи, что Мурат достанет тебе визу в Югославию». О времени отъезда домой он обещал мне сообщить, когда решится вопрос.

Мурат устроил меня в гостиницу, приходил ко мне, а я иногда навещал его дома. О своей работе он ничего не рассказывал и всегда избегал этого разговора. Подолгу со всеми подробностями расспрашивал меня о матери, ее поездке в Батуми, о Новороссийске, о гостинице, о директоре, моих знакомых, зарплате, о греке и, конечно, о переходе границы. По-моему, он оставался доволен мною. Доставал из бумажника несколько лир и давал мне, как дают детям на мороженое».

– У нас была информация об Исмаиле, – сказал майор. – Она подтверждала, что он связался с Муратом, бывает у него в гостях, но находится под постоянным наблюдением. Для того чтобы привязать Исмаила к одному месту и провести его проверку, дядька устроил его в Стамбуле на работу. Улавливаешь?

– Улавливаю.

– Ото, читай, а что будет непонятно, я дополню.

«Однажды Мурат сказал мне, что ожидает приезда одного эфенди, после чего решится вопрос о моем возвращении в Россию. Вообще, ему нравилась моя забота о скорейшем возвращении домой. Видимо, это совпадало с его планами. В Стамбуле я познакомился с Траховыми Меджидом и Гамидом, сыновьями миллионера Трахова, бежавшего за границу из Екатеринодара в 1920 году. Определенных занятий у них нет, проживают те деньги, которые лежали у них в иностранных банках. Встретился мне как-то бывший офицер Магукаров из аула Ассакалай, владелец мастерской по ремонту кузовов автомобилей. Он познакомил меня с черкесом Гатагогу, приехавшим из Чехословакии, по профессии юристом, якобы членом Кубанской казачьей рады.

Эти люди рассказали мне о внуке Шамиля. Его называют там министром без портфеля и посмеиваются над его потугами организовать движение за независимость горцев Северного Кавказа. Этот Шамиль призывает горцев к восстанию против Советской власти, пытается, как мне говорили, собрать всех выходцев из Северного Кавказа и послать их на помощь восставшим. Меня расспрашивали с серьезным видом, как идет подготовка к восстанию. И крайне удивлялись, что никаких признаков подготовки восстания я не видел и не слышал. После этого мои земляки всякий интерес ко мне потеряли, с Шамилем знакомить не стали, хотя мне и хотелось на него посмотреть. О намерении возвратиться домой я им не говорил и поэтому, наверное, в «Комитет независимости Северного Кавказа» меня не приглашали. О работе этого «Комитета» ничего интересного не слышал, кроме того, что «Комитет» занимается переброской людей на Северный Кавказ опять-де для поднятия восстания в Чечне.

На втором месяце моего пребывания в Стамбуле Мурат вдруг предложил мне устроиться контролером на одном из стамбульских пляжей. Пришлось согласиться.

Некоторое время вместе со мною работал на пляже контролером Гатагогу. В разговорах много раз напоминал, что считает себя социалистом и что ему не нравятся порядки в Турции и поэтому он не раз даже подумывал, не вернуться ли ему на Кубань. Спрашивал совета. Через месяц он куда-то исчез. Больше я его не видел.

Некоторое облегчение я почувствовал после того, как получил письмо от отца из Югославии. Он мне переслал письмо, в котором ему писали из Анапы, что я уехал в Харьков устраиваться на работу. Это письмо я показал Мурату. «Твое отсутствие дома никем не замечено и никто не знает, что ты в Турции, – обрадовался Мурат. – Теперь я спокоен, что о твоем пребывании здесь большевики не знают, и надо поторопиться с твоим возвращением». Я в свою очередь просил Мурата отправить меня к отцу и братьям. За этим я границу перешел, рисковал... Мурат не был заинтересован в моей поездке в Югославию (как просил отец), а насчет материальной поддержки сказал, что он тоже в состоянии оказать помощь. В этом разговоре он впервые сказал, что служит в чине полковника и располагает деньгами. Я заметил, что он ни разу не заводил разговора о переезде матери в Турцию.

Однажды Мурат приехал на пляж, предложил мне рассчитаться и распространить слух о переезде в Чаталджу, что я и сделал. Я все больше догадывался о планах Мурата, но не понимал, почему он тянет. Мне хотелось быстрее вернуться домой».

Заявление Исмаила было бедно подробностями, не касалось «восточной экзотики», но написал его, по-моему, правдиво. У меня появилось много вопросов. Ответы на них я мог получить только в дополнениях майора Крикуна.

14

...Вечером, в назначенный час, за Исмаилом к гостинице подъехал на автомашине полковник Ду. Они долго петляли по узким кривым улицам Стамбула, пока не остановились у невзрачного особняка с темными окнами. Исмаил плохо ориентировался в чужом городе и не знал, куда его привезли. По дороге Мурат сказал ему, что представит господину, о котором он раньше упоминал. Предстоял серьезный разговор, от которого зависело многое – материальная помощь и дальнейшая судьба Исмаила и его матери Гошсох. Так понял Исмаил Мурата.

– Человек этот очень влиятельный и деловой, – предупредил Мурат.

– Он знает меня? – спросил Исмаил.

– Да, я ему кое-что рассказывал.

– Зачем?

– Он раньше меня знал о том, что ты собирался в Турцию, и просил меня познакомить с тобой. Я с ним поддерживаю коммерческие отношения и уверен в расчетах со мною.

– Кто он такой?

– Не советую задавать лишних вопросов. Он этого не любит. У него может сложиться невыгодное для нас мнение.

Мурат многое не договаривал. Все это настораживало Исмаила. Раздражали официальность родственника и его недомолвки, в которые он не посвящал Меретукова. И сейчас, перед тем как зайти в комнату к незнакомцу, он думал о том, что Ду мог бы сказать, о чем пойдет разговор, мог бы по-родственному дать ему совет, как вести себя. Однако этого не случилось, и Меретуков предстал перед высоким стройным блондином средних лет, который с едва заметной улыбкой поздоровался, но не встал и руки не подал, а указал на кресло напротив себя и тем самым определил каждому свое место в предстоящей беседе.

Блондин без всяких вступлений, сразу предложил Исмаилу на русском языке рассказать о себе. Потом расспрашивал о Кубани, больше всего интересовался возможностью Исмаила переехать на жительство в Краснодар и устроиться там на работу. Несколько раз он возвращался к знакомым и родственникам Исмаила и его матери, интересовался их положением, которое они занимали до революции и в последние годы.

С особым вниманием слушал Исмаила, когда он рассказывал о гостинице в Новороссийске. Предложил дать характеристику работникам, с которыми ему приходилось работать. Исмаил в их числе назвал и Михаила Карловича.

Потом важный, холеный незнакомец экзаменовал Исмаила по военным вопросам и, убедившись в его некомпетентности, обратился к Ду, заметив насмешливо:

– Я думал, он – боевой комсомолец, а он оказался кислым парнем. Надо его как следует подготовить, чтобы он отличал танк от самолета.

Никаких деловых предложений не последовало, но на следующий день была намечена встреча. Ду попросил Исмаила обождать его около машины, а сам на некоторое время задержался у блондина. Потом снова долго колесили по незнакомым улицам вечернего города. Оба молчали, пока Мурат не остановил машину вблизи гостиницы. Исмаил поинтересовался господином, который с ним так долго беседовал.

– Могу только сказать, что он немец. Больше ничего, – сказал Мурат.

Договорившись на следующий день встретиться, Исмаил направился в гостиницу, а Мурат сразу уехал.

Первые дни пребывания в Стамбуле, заботливое внимание Мурата, отдельный номер в этой гостинице с чистой постелью после зловонных казематов турецких тюрем, прогулки по шумному восточному городу, новый костюм, белая рубашка, модная шляпа и турецкие лиры в кармане показались Исмаилу раем, с которым ему не хотелось расставаться. Он наслаждался беззаботным существованием и от легкого опьянения появилось даже желание не торопиться домой. Работа на пляже подействовала отрезвляюще. Теперь, раздумывая о встрече с блондином, так и не сказавшим, кто он такой, Меретуков постепенно обнаруживал всю ту мишуру, которой окружен был в Стамбуле.

Утром Исмаил, как всегда, отправился в ближнюю кофейню. Она ему нравилась – небольшая, уютная, пропитанная ароматом кофе и запахом хорошего табака. Стоило сюда войти, как к столику сразу же спешил хозяин с чашечкой кофе. Но на этот раз даже такое внимание хозяина кофейни показалось Исмаилу подозрительным.

Среди смиренных мусульман – посетителей кофейни, сонно перебиравших четки или бормотавших молитвы, наверняка были люди Ду, которые не спускали с него глаз. Один из них, услышав призыв муэдзина к молитве, поднял вверх руки и стал умолять всевышнего отпустить его грехи за пропуск очередного намаза:

– Аллах, помилуй раба твоего...

«Наверное из-за меня приходится правоверному грешить перед аллахом, – подумал Исмаил, – заботы у него нынче совсем другие...»

...А немец между тем все продумал и действовал с педантичной точностью. После первой беседы он уже потирал руки и благодарил Ду за то, что тот доставил из России такого кроткого человека. Будет что доложить начальству в Берлине!

В последующие дни их встречи следовали одна за другой и каждый раз на новом месте. Ду больше на них не присутствовал.

Однажды они встретились днем в полупустом загородном ресторане. И судя по тому, что немец заказал, кроме кофе, по крохотной рюмке коньяка, Исмаил догадывался о необычности этой встречи.

– Нам известны многие перебежчики из бывших, – как-то сразу начал немец. – Они ищут у нас работы и даже готовы возвратиться в Россию, но я лично им не верю по той причине, что среди этой публики более половины – большевистские агенты. Нас они, конечно, не смогут провести и не получат у нас никакой работы. Что касается вас, то полковник Ду за вашу верность старинному роду ручается. Заверений полковника Ду мне вполне достаточно. Работа, которую я хотел бы вам предложить, надеюсь, заинтересует вас, ибо она преследует цель не только освобождение России (черт с ней, с Россией! Чем она будет слабее, тем для нас лучше). Мы предлагаем вам быть союзником в освобождении народностей Северного Кавказа от большевистского ига. Я полагаю, что вас как молодого черкеса мое предложение должно захватить. Я предлагаю вам эту работу с определенной уверенностью и рассчитываю на ваше понимание, так как имею дело с сыном человека, у которого Советы отобрали все и обрекли вас и вашу почтенную мать на полуголодное существование, без собственной крыши над головой.

Исмаил, подавленный этим словоизвержением, все же понимал, что собеседник живет старыми понятиями, плохо представляет положение дел. Только за границей он услышал разговоры о подготовке к восстанию на Северном Кавказе и других намерениях эмиграции. Дома об этом он давно уже ничего подобного не слышал.

– Все это очень трудно, – имея в виду предлагаемую работу и рассуждения немца, сказал Исмаил. – Народы живут все там же, в России. Как же можно их освободить?

– Мы позаботимся об этом. А вы нам помогите.

Немец смотрел в упор на Исмаила и ждал от него ответа.

– Вы думаете, что я смогу что-то сделать для этого?

– Уверен.

– Извините, я не знаю, как вас называть, мне трудно сразу вам дать ответ. Мне бы не хотелось вас подвести. А я не представляю, что мне придется делать. В Новороссийске у меня нет никакого пристанища, я бросил там работу. Надеялся получить от родственников материальную помощь. Мать не поймет, зачем я уходил, если вернусь с пустыми карманами.

– О, сразу столько вопросов.

– Вы предлагаете мне дело непростое, – сказал Исмаил.

– Можете называть меня господином Функе. Мне нравится, что вы серьезно воспринимаете мое предложение. Надеюсь, что и впредь вы будете со мною откровенны. Мы не останемся в долгу, однако размеры материальной помощи будут зависеть от того, насколько успешно вы будете справляться с нашими поручениями. Ничего сложного в них нет, но работа связана с наблюдательностью, с умением добывать нужные нам сведения и, разумеется, с некоторым риском.

Исмаил хотел еще что-то сказать, но Функе его опередил вопросом:

– Ну так как?

Исмаил, обдумывая сделанное предложение, долго молчал.

– Наш принцип: работу выполнил – получи деньги. Но одна работа оплачивается выше, другая ниже. Одна вещь стоит дорого, другая – дешево, – разъяснял немец.

Функе, умело используя все то, что собрал о Меретукове, принуждал его, не давал опомниться. Рисовал самые мрачные картины, вплоть до тюремного заключения на долгие годы в случае отказа от его предложения.

– Не видать тебе аула, как своих ушей. Так, кажется, говорят русские, – сказал Функе. – И матери не видать.

И Исмаил сдался.

Только после этого немец с показным удовлетворением и отчасти театрально поднял крошечную рюмку за предстоящую успешную работу.

– Из многих наших людей, находящихся в России, – сказал между прочим Функе, – некоторые не хотели бы уже работать. Когда я вижу, что тот или иной пассивно относится к делу, пишу ему, что если он не будет работать, то я сам донесу в НКВД. И я это могу сделать в любое время.

Функе еще долго распространялся на эту тему, но ни разу не сказал, кого именно и какую разведку он представляет. Немец заказал еще по рюмке коньяка, предложил Исмаилу написать тут же краткую биографию, подписав ее «Селим».

Вопросов от Исмаила было мало. Задумываясь над этим, Функе объяснял это тем, что полковник Ду основательно поработал со своим племянником, что в Югославии как заложники остаются отец и два брата Исмаила, что Советской властью он доволен быть не может и, наконец, у него есть стремление заработать. «Деньги, деньги, деньги... – мысленно заключил он. – Все объяснение – в них». Функе, видимо, очень торопился завершить вербовку Исмаила. Встречи назначал через день, обучал Исмаила сбору информации о частях Красной Армии.

«Функе принес мне книгу на русском языке «Устройство Вооруженных Сил СССР», кажется, Вишнякова и Архипова, – писал далее Меретуков. – Предложил мне внимательно прочитать, а потом экзаменовал по этой книге. Предложил установить место дислокации штаба нового корпуса, якобы находившегося на Кубани, собрать сведения об авиачастях. Их номера, фамилии и имена командиров.

В артиллерийских и пулеметных частях узнавать численность красноармейцев, орудий и пулеметов, калибр, чем перевозятся орудия – лошадьми или тракторами, тип тракторов. Установить, выходила ли воинская часть на маневры, и характер маневров. В отношении бронечастей выявить их номера, количество и тип машин.

В процессе выполнения этих заданий настойчиво рекомендовалось добывать подлинные документы.

Функе дал понять, что если будут добыты стоящие материалы, то за ними, возможно, придет человек, которому я должен их передать. Кто придет, он мне не сказал. Пришедший должен назвать мой псевдоним и передать привет от моего брата Хазрета.

О собранных сведениях сообщать тайнописью, раствором хинина.

Письма направлять в Югославию, в адрес моего брата Хазрета и только в крайнем случае можно написать в Стамбул, почта Кутусу, 258, Селме Ханум.

Ответные письма будут приходить от имени Селмы Ханум, выступающей дальней родственницей моей матери. После этого был завершающий инструктаж. Мне было предложено не возвращаться в Новороссийск и Анапу, а переселиться в Краснодар, устроиться на работу, связанную с разъездами. За выполнение данных мне заданий обещал присылать на имя матери деньги и посылки из Югославии от имени отца и брата. Обещал также в следующий раз устроить мне поездку в Югославию к отцу».

На этом обучение закончилось, оставалась переброска в Советский Союз. Исмаил высказывал Функе всякого рода опасения, связанные с переходом советской границы.

– Мучиться вам не придется, – успокаивал его Функе. – Во-первых, дорога уже знакома, во-вторых, полковник Ду позаботится, чтобы никаких препятствий турецкие власти не чинили, а оказывали полное содействие. В-третьих, у полковника есть надежный маршрут.

В последний день Функе вручил Исмаилу под расписку 500 рублей и золотые часы с цепочкой. Мурат же ему ничего не дал, кроме добрых пожеланий для матери, наказав ей молиться аллаху и просить у него защиты от всех бед.

– Вы вернулись откуда? – прощаясь, спросил Функе. И сам ответил: – Из Харькова! Не забудьте.

– Нет.

– А если забудете, – выдавил из себя неестественную улыбку Функе, – напишу в НКВД.

– Прочитал? – спросил меня майор, когда я зашел к нему.

– Прочитал. Спасибо.

– А мне тогда и спасибо не сказали, после доклада начальству, – заметил Андрей Карпович. – Я не обиделся. Ото, моя работа.

Увидев на моем лице недоумение, майор сам начал рассказывать о разгоревшемся споре у начальника отдела.

...– Что получили? – добивался Василий Васильевич ясного ответа. – Завербованного немцами агента. Правда, по своему положению он может собирать только то, что где-то видел, от кого-то слышал.

Начальник отдела, как всегда, разбирал по косточкам все плюсы и минусы, долго размышлял вслух. Закончил вопросом:

– А что мы от этого будем иметь?

– Разоблачение Пери, – сразу ответил Андрей Карпович, даже привстав на стуле. – А грек? Один грек чего стоит!

– Кстати, где он сейчас? – спросил Смиренин. – Ты садись.

– Глаз с него не спускаем, – присаживаясь, сказал Крикун. – Навар есть и – крепкий.

– Может, когда и будем снимать вершки, – сказал Василий Васильевич, – а пока надо думать, что делать дальше.

Разговор продолжался долго, выкурено было немало папирос. Андрей Карпович уже не раз ловил себя на мысли, что Василий Васильевич предостерег его от поспешных шагов. Он уже согласился с тем, что надо, пожалуй, выждать, не проявлять торопливости, дать как-то понять на ту сторону, что Исмаил надежный агент, а потом можно перейти в наступление.

– ...Что скажешь на это? – прищурив глаз, спросил меня Андрей Карпович после этих разъяснений.

– Мне трудно судить. Если можно, хотелось бы посмотреть, как дальше развивались события. Может быть, как раз там и лежит что-нибудь об Амурском.

– Посмотри... Если даже ничего не найдешь, тебе это полезно.

Андрей Карпович тут же пригласил Ангелину Ивановну и сказал ей, чтобы она поискала для меня еще какие-то материалы.