Текст книги "Кольцо с бирюзой"

Автор книги: Грейс Тиффани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Глава 11

Выйдя из церкви, Джессика поплотнее свернула свою накидку и головной убор и снова сунула их под мышку. Расправила кружевную вуаль, небрежно приколотую сзади к волосам, и вышла из тени на церковное крыльцо.

Она брела по улицам, направляясь к Большому каналу, незаметно поглядывая на хорошо одетых христиан – мужчин и женщин, большинство которых шли парами или группами из трех или больше человек, поглощенные звонкой, похожей на звон колокольчика болтовней. У мужчин и женщин сверкали на пальцах и свисали с мочек ушей драгоценные камни, лисьи меха были наброшены на шелковые мантии, и поверх всего очаровательные белые жабо. Она отворачивала лицо, избегая взглядов немногих евреев в красных шляпах. Джессика чувствовала себя одинокой и немного пожалела, что не попросила слугу Ланселота пойти с ней. Но она не доверяла ему так, как доверяла девушке, которая была его предшественницей. И ей не нравилось быть у него постоянно в долгу, платя ему дукатами за молчание, терпя его насмешливые притязания на большее чем монеты – на ласку или поцелуй. Она опасалась, что дай ему повод, и эти просьбы могут превратиться в требования, и он попытается их осуществить.

Кроме того, в церкви, когда она смотрела на Магдалину, ей пришло в голову, что если она будет в нужный час стоять на пересечении Большого канала и канала ди Каннареджио, то сможет встретить свою подругу, услышать от нее новости о Лоренцо. И Джессике не хотелось иметь свидетелей этой беседы.

Воздух дрожал от стука и скрежета молотов, пил и зубил. Казалось, на каждом углу возводятся здания из мрамора и гранита, так же быстро, как на других углах они погружаются в воду. Двое рабочих прошли мимо нее, таща на тележках каменные глыбы и деревянные балки. Она услышала, как они болтают о Риальто, месте их назначения. Мост все еще достраивался, хотя ежедневно его заполняла толпа вкладчиков, купцов и ростовщиков. Она быстро пошла в противоположном направлении.

Когда колокол на Кампаниле пробил одиннадцать, Джессика, нервничая, стояла у подхода к Большому каналу, внимательно рассматривая плоскодонки, привозившие и увозившие пассажиров или грузы. Вдали показался большой резной нос очень красивой гондолы, и она, как птичка, подпрыгнула от волнения. В лодке было двое гребцов, одетых в красные с зеленым ливреи; искусно управляя своей изящной лодкой среди множества более мелких суденышек, они подвели ее к набережной. Один из мужчин потянулся и схватился за кольцо, торчавшее из стены причала, а другой в это время протянул руку назад, помогая подняться красивой женщине, возлежавшей под золотым балдахином, морща свой напудренный носик от запаха вонючей воды.

– Спасибо, – тепло сказала женщина, вручая каждому лодочнику по золотому крузадо. Джессика стояла у колонны, восхищаясь высоким головным убором из серебра и шелка на распущенных красновато-каштановых косах женщины и низким вырезом ее корсажа. Завистливо подумав: «Она не избегает взглядов», Джессика вышла из тени колонны и окликнула: «Нерисса!»

Женщина обернулась и радостно обняла ее.

– Ах, Джессика! Ты так ловко ускользаешь из дома, дорогая! Не то что я, которая предпочитает, чтобы ее проклинали и сбрасывали с лестницы!

– Однако оба способа помогают достичь своей цели, – засмеялась Джессика, в свою очередь крепко обнимая подругу. – Ну, скажи мне наконец, кто снабжает тебя такой лодкой и таким прекрасным нарядом? Откуда ты, грешная Иезавель?

– Из дворца кардинала Гримани! – Джессика была потрясена, а Нерисса засмеялась. – Мужчина есть мужчина, маленькая Джесси. Могу тебе сказать, что под его красной мантией есть вещь, которая…

– Остановись, – смеясь, прервала ее Джессика. – Это только подтверждает то, что мой отец думает обо всех христианах. И о тебе.

– Ах, не все христиане плохи, – сказала Нерисса, внезапно становясь серьезной. – Твой отец думает всегда об одном и том же, всегда. А что касается того, что он думает обо мне…

– Но я-то так не думаю, – прервала ее Джессика. Она взяла Нериссу за руку, затянутую в перчатку, и потащила вдоль канала. Зеленоватая вода стояла высоко и облизывала их туфли. – Давай уйдем от воды. Пойдем на Мерчерию. Ты должна сказать мне, передала ли ты мою записку Лоренцо ди Скиммиа.

– Ты уверена, что тебе нужен именно он? – спросила Нерисса. – Скажу тебе честно: я видела его с другими женщинами, и не только в домах Малипьеро, среди куртизанок. Все благородные кавалеры ходят туда. Но я видела его на площади с дочерью дворянина. Одного из Десяти, из Синьории[37]37
  Совет Десяти – Верховный суд Венецианской республики.


[Закрыть].

Джессика немного помолчала. Потом сказала низким, сердитым голосом:

– Ему нужно ее богатство.

– В этом нет никакого сомнения. Но ты считаешь, от тебя ему нужно что-то еще?

– Да! – пылко заявила Джессика. – Я видела, как он смотрел на мое…

– Тело, – спокойно произнесла Нерисса. – Ну, возможно, ты знаешь, чего хочешь. Я только хочу сказать: отец девицы шел с ними вниз по лестнице Сан-Марко, и твоего Лоренцо, кажется, больше интересовала золотая цепь с драгоценными камнями на самом синьоре, чем его дорогая доченька.

– А она? – взволнованно спросила Джессика.

– Ее, кажется, совсем не интересовала болтовня Лоренцо, хотя отец так закутал ее в покрывала, что трудно было сказать, куда направлены ее глаза и уши. Но даже если она и жаждет заполучить твоего избранника, то лорд Брабантио ди Паоло из Синьории не отдаст свою дочь за младшего сына человека, лишившегося своего состояния. Думаю, тут ты можешь быть спокойна. – Она улыбнулась. – Но, Джессика, тебя не должны видеть со мной на улице. У меня новые апартаменты на Большом канале. Нет, не бойся, не рядом с Риальто! И не в простом борделе, где я начинала и где нам запрещали носить драгоценности и кольца. – Она поиграла бриллиантом на пальце. – Как тебе вот это?

– Кардинал? – спросила Джессика, восхищаясь, но не одобряя.

– А вот это? – Нерисса наклонила голову, и Джессика увидела серебряный гребень в ее головном уборе. – Да, да, кардинал! Ну, идем!

* * *

Джессика громко рассмеялась при виде нового жилья Нериссы: недалеко от Ка Д’Оро она увидела пол из белой и черной мраморной плитки в холле и картину маслом работы Тициана, висящую на стене.

– Портрет кардинала! – гордо сообщила Нерисса, указывая на картину.

В комнату, увешанную бархатными драпировками, она приказала принести прохладительные напитки и велела Джессике положить ноги на скамеечку для ног. Джессика так и сделала, она постаралась расслабиться, хотя боялась, как бы отец не узнал о ее сегодняшней эскападе, да и кровь у нее закипала, когда она представляла себе Лоренцо ди Скиммиа, прогуливающегося и смеющегося рядом с аристократкой. Эта девица – христианка, хотя и под вуалью, наверняка носила на шее великолепный крест.

– Я отдала Лоренцо твою записку, когда он пришел сюда со своими друзьями-олухами, – сказала Нерисса.

– Ну?.. – Джессика подалась вперед.

Он поцеловал бумагу.

– Ах!

– И сказал, что украдет красную шляпу и проскользнет мимо стражников у ворот гетто в ближайший четверг.

Джессика захлопала в ладоши.

Нерисса с жалостью посмотрела на нее:

– Ты в это веришь?

– Не совсем, но, может, и получится. – Джессика молитвенно сложила руки, как у статуи Пресвятой Девы в соборе. – Однажды он уже приходил и взобрался до половины стены, на высоту второго этажа, но мой отец распахнул ставни и вылил…

– На него горшок, – рассмеялась Нерисса. – Есть в твоем отце что-то, что мне нравится, хотя он и сбросил меня с лестницы. Всегда знаешь, чего от него ждать.

– О, я ненавижу его, – сказала Джессика сердито. – И мне не нравится то, чего можно от него ждать, и я не хочу там оставаться, я хочу улететь и никогда не возвращаться, я хочу…

– Жить в раю с золотым Лоренцо, – заметила Нерисса, зевая.

– С веснушчатым Лоренцо, – уточнила Джессика. – Я пыталась было подцепить одного или двух золотых, но, оказывается, даже деньги моего отца слишком мелкая наживка для аристократов, у которых денег и так уже достаточно. – В голосе у нее звучала мрачная безнадежность. – Во всяком случае, недостаточная для того, чтобы рисковать, пятная свою прекрасную родословную кровью жены-еврейки. Хотя они на меня поглядывают!

Нерисса смотрела на нее с симпатией и пониманием.

– Поглядывают, говоришь? Ну, играй в эту игру сама. Возможно, ты выбрала правильный путь, если в конце концов тебе удастся войти в их серебряное общество. Не стоит влюбляться в мужчину, который женится на тебе ради твоих денег.

– Я тоже так думаю.

– М-м-м, – пробормотала Нерисса, отпивая глоток вина. – Несмотря на все неудачи его семьи, у него есть состоятельные друзья и имя, которое откроет перед тобой все двери. Если ты ухитришься получить достаточно денег от своего отца, какой-нибудь аристократ предоставит Лоренцо хороший пост. И пока у него будет возможность пить каждую ночь и не марать свои руки работой, он будет чувствовать себя превосходно. А мы с тобой, – Нерисса схватила подругу за руку, – сможем носиться целый день по Мерчерии или резвиться в каком-нибудь большом поместье в провинции, Терра Фирма, например…

– Что ты говоришь! – воскликнула Джессика, глядя на бокал вина, который принес ей слуга. Вино было некошерное, но она заставила замолчать внутренний голос, который сказал ей об этом, с вызовом взяла бокал и сделала глоток. Жидкость была приятная и сладкая. Она улыбнулась словам Нериссы. – Ты с ума сошла, девочка, – сказала она. – Мы можем гулять по Мерчерии, но ты никогда не станешь сельской аристократкой в Терра Фирма.

– Ах, не стану? – возмутилась Нерисса. – Птичка, ты не все знаешь. – Она сняла свой тяжелый от драгоценных камней головной убор, и ее красновато-золотистая грива кудрями рассыпалась по плечам. Она отпила вина, подняла руки и взъерошила волосы. – Эта штука царапает меня! Ладно, Джессика, я сделаю все, что смогу… насчет Лоренцо. Он может поклясться, что придет на тайное свидание, но это ничего не значит, он должен быть уверен, что будет с этого что-нибудь иметь, поэтому я пообещаю ему…

– Что пообещаешь? – спросила Джессика испуганно.

– …первый платеж от того, что однажды он получит сполна, но только если женится на тебе. Ты должна будешь дать ему немного больше, чем поцелуй.

– Но только не многим больше, – предусмотрительно сказала Джессика. – Это может нарушить все мои планы. Я ведь не шлюха.

– О, – бросила Нерисса. Голос ее слегка похолодел.

– Извини меня, – быстро произнесла Джессика, касаясь руки подруги.

Нерисса улыбнулась со своей обычной теплотой.

– Пустяки. Во всяком случае, ты права. Стоит ему только попробовать наживку на вкус, и твоя форель на крючке. Играй ею. – Нерисса немного посидела молча, катая в ладонях ножку бокала. – «Моя очаровательная язычница», – так он называет тебя. Тебе нравится?

– Он будет называть меня по-другому, когда я стану христианкой.

Нерисса резко отставила бокал.

– Ну, дай Бог ему мудрости и милосердия. Сейчас он дурак, как и все они.

– Кто?

– Мужчины в этом городе.

Что-то заставило Джессику сказать, будто оправдываясь:

– Мой отец не дурак.

Нерисса проницательно взглянула на нее и кивнула.

– Нет, – согласилась она. – Он – не дурак. Так что будь осторожна.

* * *

Когда повернулся ключ в замке двери, ведущей к их комнатам наверху, Джессика спокойно сидела на скамье, читая стих из Торы, в котором обещалось, что Господь будет очищать детей Левия, как золото и серебро. Она встала и неохотно приветствовала отца, скрыв недовольную гримасу при виде его длинной бороды.

Размотав тюрбан с густых каштановых волос, Шейлок снял свой черный габардиновый плащ и положил на стол молитвенник, который по привычке носил с собой. Даже без знаков отличия, которые Венеция заставляла его демонстрировать, он все равно не был похож на других горожан, с которыми вел дела. Он выглядел даже не так, как многие евреи, большинство из которых, не считая предписанной законом одежды, стремились как можно больше походить на своих сограждан-христиан.

Но, за исключением деловых отношений, ее отец избегал общества неверных и был рад, что отличается от них.

Стол был накрыт. Явившись домой после двух, Джессика, стараясь выполнить свои обязанности, которыми пренебрегла этим утром, накрыла на стол к ужину: мясное блюдо, не испорченное сыром, к которому подала миску с луком и спаржей. Ланселот Гоббо этим утром сносно выполнил свою работу, и она была рада, что не воспользовалась его услугами, выходя за пределы гетто. Им пришлось бы больше суетиться во второй половине дня, если бы она взяла его с собой.

Отец кивнул ей, моя руки в тазике. На лестнице у него за спиной послышались голоса, и она вздохнула, узнав голос раввина Амоса Мадены, который теперь будет долго распространяться насчет Торы.

– Нас трое, – сказал отец, улыбка оживила его темнобородое лицо. – Троица.

* * *

Против своей воли Джессика была втянута в беседу с гостем отца, человеком по имени Бенджамин Ха-Леви из Амстердама. Он торговал шелком и прибыл в Венецию присмотреть за торговлей. Такой же высокий, как и Шейлок, только гораздо светлее и, что было необычно, с голубыми глазами. Он был тадеско, еврей польского происхождения, более крупный и светлый, чем любой из евреев с севера, живущих в гетто. На хорошем итальянском он обменивался с отцом мнением о ценах и объемах сделок, а раввин Мадена слушал, смеялся и говорил, что Шейлоку Бен Гоцану нужно было бы изучать с ним каббалу, потому что все их головокружительные цифры звучат более мистически, чем его собственная система цифровых символов.

– Не каббалой, – сказал Ха-Леви, указывая на Шейлока. – Он должен был бы стать торговцем. Торговцем товарами.

– Я им был, – сухо заметил Шейлок, пробуя суп, который Джессика подала на стол. – Я ткал шерсть и продавал ее в Толедо. И у меня хорошо получалось.

– Ах, здесь считается, что евреи ничего не могут, кроме как торговать, обычно поношенной одеждой или дают деньги в рост под проценты.

– Это я тоже умею.

– Горожане отвергли бы вас, родись вы здесь, и не разрешат заниматься честной работой, – поддразнил Ха-Леви.

– Я родился не здесь, и моя работа – честная, – коротко возразил Шейлок.

– А вам не надоедает жить за стенами гетто?

– Мне – нет, – сказал раввин Мадена. – Стена – это как ограда, которую мы воздвигаем вокруг Торы в своей жизни. Проще не нарушать Закон, не смешиваясь с остальными. Он улыбнулся Шейлоку. – Не слишком смешиваясь.

– А я устаю от стен, – бросил Шейлок.

Раввин слегка нахмурился.

– Боюсь, Шейлок однажды отправится дальше на восток в Турцию, или Константинополь, или даже в Иерусалим. Нашим людям будет очень не хватать его. Он столп левантинской синагоги и опора сиротам, потерявшим отцов.

– Детям нужны отцы, – сказал Шейлок, метнув жесткий взгляд на Джессику.

«Я уже не ребенок», – подумала Джессика. Она смотрела в тарелку и ничего не сказала.

– Синьору Шейлоку стоило бы поехать на северо-запад, – сказал Ха-Леви. – Например, в Амстердам. Там религия – деньги и единственная ересь – банкротство.

Шейлок на это рассмеялся, как и Джессика. На миг обида улеглась, отец и дочь переглянулись, в их взглядах мелькнула теплота, что случалось редко. Шейлок снова взглянул на своего иностранного гостя.

– Я приехал в Венецию, чтобы научиться быть евреем, – сказал он, криво улыбнувшись. – Вы хотите, чтобы я обратился в новую веру?

– Я не предлагаю вам этого, синьор Шайлох, вас ведь так зовут?

– Нет. – Шейлок пожал плечами. – Так называют меня обезьяны Блистательной Республики Венеции. Я – Шейлок.

– Я буду называть вас так, как вы сами себя называете, – Шейлок Бен Гоцан. Ну а теперь позвольте мне сказать вам вот что. В этот год Господа нашего тысяча пятьсот девяностый… пардон – сказал он, заметив, как напрягся его хозяин, – …год их Господа, в это время церковного раскола я говорю: есть разные способы быть христианином. Почему не может быть разных способов быть иудеем?

Джессика с новым интересом посмотрела на мужчину. Но глаза ее отца оставались жесткими, а взгляд скептическим.

– Por su camino, – сказал он. – Каждому своя дорога. Я говорю, есть один способ быть иудеем. Я двадцать два года учился этому.

– Но разве нельзя оставаться евреем, можно быть им и в других местах? Вы можете это допустить?

– Да, это мы допускаем, – согласился раввин Мадена.

– Но не в Амстердаме, – возразил Шейлок. – Испания все еще держит руку на пульсе Голландии. Я не хочу снова жить под испанским флагом. Я скорее соглашусь платить налоги османам.

– До этого не дойдет после Лепанто[38]38
  Лепанто – город на побережье Греции, недалеко от которого совместными испанскими, венецианскими и австрийскими силами был уничтожен флот Османской империи.


[Закрыть], – сказал Ха-Леви. – Испанцы тоже недолго останутся на севере после взбучки на море, которую англичане задали им два года назад.

У Джессики непроизвольно вырвалось:

– Здесь говорят, что взбучку Испании задал шторм, англичанам же просто повезло.

Как она и ожидала, ее отец нахмурился при этом неуважении к его драгоценным англичанам. Но Ха-Леви широко улыбнулся ей. Казалось, он доволен и удивлен, что запертая в гетто девушка знает кое-что о событиях в мире. Но почему бы и нет? У нее есть уши. Она слышала разговоры на улицах Венеции.

Ха-Леви помахал ложкой.

– Юная госпожа, возможно, вы и правы, но, будьте уверены, на суше армии протестантов тоже побеждают. Не пройдет и года, как Англия прогонит Испанию из Нидерландов.

– Может быть, – задумчиво проговорил Шейлок. – Может быть.

– А между тем голландцы совсем не похожи на испанцев. Иудеи исповедуют там свою веру открыто. Они живут бок о бок с маврами, и католиками, и кальвинистами.

– Кальвинисты! – повторил Шейлок, улыбаясь какому-то воспоминанию. – Похожи на лютеран, но для папы они еще хуже!

– Что вам известно о лютеранах? – удивленно спросил Ха-Леви, смахивая с бороды кусочек оладьи. Джессика поймала себя на том, что внимательно рассматривает его северный наряд: темная одежда, но сшита исключительно хорошо. Она вспомнила его красивую кожаную шляпу с белым пером, которую вешала на крючок. Воротник мужчины был из кружев, и на его плаще из толстой шерсти, который она повесила под шляпу, не было красного значка. Иностранец в Венеции, он получил разрешение на время своего визита одеваться как нееврей. Город ослабил для него свои законы, потому что и Нидерланды и Венеция получали от этого выгоду. На улице она никогда бы не догадалась, что этот человек – еврей.

Мужчина носил обручальное кольцо. Она закрыла глаза и, завидуя, представила себе его жену дома, одетую в дрезденские кружева и очаровательный голландский чепец.

– Я мало что знаю о лютеранах, – сказал Шейлок. – Однажды я встретил одного в Испании, в Вальядолиде. Я продавал им шерсть, и они доверяли мне как партнеру. Из любопытства я сходил на их собрание. Странное дело! Голое помещение, без распятия или чаши. Они молились, и пели, и читали послания Назарея. Потом они плевали на Рим. – Он засмеялся. – В этом я тоже участвовал. Это они научили меня нашему празднику Маккавеев, которые очистили храм в три тысячи пятьсот девяносто пятом году, когда греки установили в нем свою статую Зевса. Выкинули Зевса, а за ним и греков! Лютеранам нравился Иуда Маккавей.

– Они научили вас? – удивился раввин, дергая себя за лохматые волосы.

Шейлок похлопал его по плечу.

– Видите ли, мой неистовый Амос Мадена, тогда частично вернулись мои знания.

– Знания человека всегда частичны, – заметил раввин.

Шейлок кивнул:

– Особенно в Испании. Ничего, кроме отрывков. Наш раввин научился своему древнееврейскому от священника-христианина. – Он хихикнул. – Так и я научился кое-чему у лютеран. Отступники они были. Мне они тогда нравились. – Он взял еще порцию чечевичной похлебки. – Но в Вальядолид я никогда больше не возвращался.

– Ваше место было в Толедо, – сказал Ха-Леви. – Чудесный город, не правда ли?

Шейлок ничего не ответил, продолжая черпать ложкой свой суп. Раввин перестал есть, наблюдая за ним.

– Но вы все еще говорите на языке Испании! – настаивал гость, откусывая хлеб. – Синьор Шейлок, вы никогда не оглядывались мысленно на город, где родились?

– Разве я выгляжу так, будто сделан из соли[39]39
  По Библии жена Лота при бегстве из Содома оглянулась и превратилась в соляной столб.


[Закрыть]? – спросил Шейлок, отодвигая от себя миску.

Гость выглядел озадаченным, а раввин мягко засмеялся и сказал:

– Бенджамин Ха-Леви, расскажите нам побольше о вашем городе.

– Ах, Амстердам! – Лицо мужчины посветлело. Ему нравилось даже само имя его города. – У нас в Амстердаме есть протестанты, но теперь они очень респектабельные, не похожи на тех бунтовщиков, что вы видели. У наших евреев есть собственные церковные здания, и они стали довольно заносчивыми. Вы увидели бы их и остальной мир, а остальной мир интересует серебро. У вас такого товара достаточно. Почему бы не влить его в наше денежное море? Вы вернете все стократно. – Он восхищенно оглядел тяжелые деревянные полки и дамастовые портьеры, закрывающие окна. – Вижу, вы знаете, как плодить монеты.

– Шейлок Бен Гоцан потратил почти все деньги, добираясь из Толедо в Венецию. А теперь он арендует весь этот дом, такой же высокий и стройный, как он сам, – гордо проговорил раввин Мадена.

– И со множеством тайников, – заметил Шейлок.

Раввин довольно рассмеялся и продолжил:

– Первый этаж сдан в субаренду. И все равно дом слишком велик для этой пары. – Он указал на Шейлока и Джессику. – Сюда бы зятя и парочку внуков. – Он улыбнулся Джессике, и она наклонила голову, чтобы не видеть его жутких глаз – один глаз у него был белый, как молоко, и слепой, а в другом, казалось, всегда горел безумный огонь. Но наклонилась она еще и затем, чтобы раввин не увидел, как она нахмурилась. Джессика опасалась, что он заведет разговор о своем сыне, Исааке. Пылкий юноша долгие часы проводил за чтением Талмуда со своим и ее отцом. Они спорили на древнееврейском или испанском, и Джессика плохо понимала их разговоры о словах и датах и скрытом смысле закона в Мишне[40]40
  Мишна – свод еврейского права.


[Закрыть]. «Если зажигание огня в Шаббат освобождает человека от сметания осколков стекла, которые человек иначе бросил бы, спотыкаясь в темноте, то законно ли тогда зажигание огня? Поскольку Закон был дан для жизни, а не для смерти, если почитание его приносит смерть, разве не законно его нарушение? Что сказал раввин Акива?» Они находили свои парадоксы бесконечно занимательными. Когда Джессика не могла уснуть, она неслышно спускалась по лестнице и слушала этих троих, и глаза у нее начинали закрываться.

Глаза. Правда, у Исаака, сына Мадены, глаза были очаровательные, с длинными ресницами и зеленые. Но когда он восторженно смотрел на нее, они казались такими щенячьими, что ей хотелось потрепать его по голове и подергать за большие уши. И, кроме того, эти самые глаза слабели от непрерывного учения. Он хочет стать раввином, как отец, но ослепнет, не дожив до пятидесяти, и его бедной жене придется все свободное время тратить на чтение вслух. Он – добрый юноша. Они с ним вместе играли, когда были детьми, и она хорошо знала, что отец выбрал его для нее. Но она никогда, никогда, никогда не станет женой этого книжного червя.

Она задумчиво тыкала ножом в рыбьи кости на своей тарелке. «Синьора Джессика ди Скиммиа… Доброе утро, синьора Джессика! Синьора Джессика, вы знаете, сын дожа, синьор…»

– Джессика! Мой сын Исаак сказал вчера…

Джессика вскочила, пробормотав извинение, и стала собирать тарелки. Отец нахмурился. Она ощутила бы жар его взгляда, если бы, не поднимая глаз, не поспешила на кухню. У нее за спиной сухой голос отца начал перечислять цифры: «Восемь миллионов фунтов серебра из Нового Света, обращаемые в наличные Священной католической Испанией каждый год! Четыреста тридцать пять фунтов шелка-сырца, прибывшие в порт Венеции!..» Джессика закатила глаза.

Ланселот Гоббо, присматривающий за огнем на кухне, помахал ей, когда она проходила мимо. Она состроила ему гримасу и прошла в ту часть кухни, что ближе к дверному проему. Сметая остатки пищи со стола в ведро, она слышала вкрадчивый голос Ха-Леви.

– В Амстердаме вы могли бы торговать всеми товарами, какими вам захочется.

– Полагаю, Амстердам – это новый Иерусалим, – услышала она голос отца. – Что, улицы там вымощены золотом или серебром?

– Смейтесь, если вам хочется, синьор Шейлок, но я думаю, наша любовь к серебру – любовь всех нас к серебру, будь мы мавры, иудеи, христиане или восточные неверные, – единственная вещь, которая может победить нашу ненависть. Зачем убивать друг друга, если мы можем извлечь пользу из нашего умения торговать и нашего богатства?

Раввин мягко засмеялся.

– Я надеюсь, в конце нас должно соединить нечто большее, чем умение торговать и богатство.

– О мире Божьем мы можем мечтать, учитель. Но я говорю о тех вещах, на которые мы сейчас должны наложить руку. Деньги и искусство делать их уважаются в моем городе. Евреи могут процветать в Амстердаме. И нам не приходится жить в гетто. У меня есть два друга, которые владеют большими домами, особняками…

– И христиане в Амстердаме не ненавидят евреев, – ядовито проговорил отец.

Джессика едва не прищелкнула языком от возмущения. Шейлок Бен Гоцан никогда не перестанет насмехаться над теми, кто пытается поколебать его взгляды. Пылая к нему ненавистью, она поспешно собрала тарелки.

– Смейтесь, смейтесь, синьор хозяин, – сказал Ха-Леви. Она слышала, как он смачно откусил оладью. – Лучше там наверху, чем здесь внизу.