Текст книги "Кольцо с бирюзой"

Автор книги: Грейс Тиффани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Часть III. Нерисса

«Со мной получишь то,

что многие желают».

Глава 17

Когда зад Нериссы с глухим стуком шлепнулся на крутую лестницу высокого дома Шейлока Бен Гоцана в Новом гетто, она страдала не столько от боли, сколько от мысли о возможных царапинах и синяках. Красные и зеленые синяки испортят красивую поверхность того, что синьор Пьетро Делфин прошлой ночью назвал шедевром Божьего творения.

– Прекрасно, – восторгался он, оценив ее сзади, потом поцеловал кончики своих пальцев и воздел руки к небесам. – Округлость, редко встречающаяся на этой земле, и ямочки! Я видел щечки Магдалины Тициана…

– Неужели? – восхищенно воскликнула Нерисса. – Неудивительно, что протестанты негодуют против наших святых образов!

– Я имел в виду ее лицо, конечно! И я заметил бело-розовый цвет лица младенца Христа, написанный тем же мастером в Риме, до того, как он продал картину кардиналу Альдобрандини. Мягкость, пышность кожи ребенка, затененной веером из перьев, который держит около него святой Иероним, – ах! Это тронуло меня до слез. Но, дорогая Нерисса, даже эти святые виды не сравнятся с экстазом или благодарностью, которые я сейчас испытываю, глядя на творение не рук человеческих, но Бога! Мне хотелось бы вернуться сюда с моими холстами и масляными красками…

Твердые шаги этажом выше прервали восторженную речь синьора Делфина. Нерисса быстро обернулась, опустила ночную рубашку и сказала:

– Уходите! Разве я не предупреждала вас? Наверху личный покой хозяина, и по ночам он иногда ходит. Он сказал мне: если после десяти в этой комнате не будет полной тишины, он спустит меня с лестницы, а теперь, боюсь, он услышал вас…

Она сунула плащ синьору в руки и быстро вытолкала его в дверь, ведущую в переулок, шепотом поблагодарив за золотую брошь и серебряную монету и терпеливо приняв его прощальный поцелуй и обещание в следующий раз вернуться с рисовальными принадлежностями. Но синьор Бен Гоцан услышал, как мужчина бежит по переулку к стене гетто, и открыл свое окно, намереваясь выплеснуть содержимое горшка на голову этого типа. Нерисса задула свечу и смотрела, как ее обожатель исчез за углом. Делфин избежал помоев, но не грубого выкрика: «Прочь, негодяй!»

Нерисса рассуждала: синьор Бен Гоцан дождется утра и уже тогда вышвырнет ее – он захочет преподать ей урок, показать, как он это сделал, и чтобы она услышала, почему. Поэтому, вместо того чтобы лежать без сна в постели, которую они с синьором Делфином собирались измять, она встала, собрала свои пожитки – скромное имущество, но увеличившееся за время ее шестимесячного пребывания в доме за счет приличного количества золотых безделушек и плотно набитого кошелька с серебром – и стала ждать восхода солнца. Она бы сбежала из дома до рассвета, поскольку не собиралась готовить завтрак для человека, который, прежде чем съесть его, вышвырнет ее в открытую дверь, как ядро из испанского мушкета. Но потом вспомнила, что если она не приготовит еду, то эта работа ляжет на плечи его дочери. Это – да еще ее уход без прощания может показаться Джессике предательством.

Кроме того, Нерисса таила слабую надежду на то, что страстная мольба о прощении вернет ей расположение синьора Бен Гоцана.

Надежда эта не оправдалась. «Zona!» – гневно крикнул синьор на следующее утро, таща ее за локоть вниз по лестнице к открытой парадной двери. Под мышкой левой руки он нес ее сундучок, который вышвырнул на улицу первым. Джессика выбежала на шум из своей комнаты и стояла, открыв рот, на площадке второго этажа, слишком злая или испуганная, чтобы издать хоть звук. Нерисса постаралась, как могла, помахать ей, извиняясь, хотя потом и пожалела об этом, потому что лицо Бен Гоцана потемнело, когда он заметил это. Он прошипел что-то по-испански о венецианских потаскухах, которые портят его дочь.

– Ваш город погряз во грехе, – сказал он, сталкивая Нериссу с лестницы вслед за ее сундучком. – Вы все живете по учению Эпикура[46]46
  Эпикур (341–270 г. до н. э.) – древнегреческий философ; его последователи рассматривали жизнь как источник радости и наслаждения.


[Закрыть], вы отвергаете Закон, вы поклоняетесь плоти!

Нерисса не знала, кто такой Эпикур, и не была уверена, какой закон она нарушает, наслаждаясь с синьором Пьетро Делфином, хотя, летя по лестнице, она решила это выяснить. Третья часть обвинений хозяина, однако, тронула ее сердце. «Вы поклоняетесь плоти!» Неужели это правда? Она испытывала удовольствие, когда ею восхищались, ей нравились комплименты, которые мужчины делали ее лицу, ее фигуре, ее волосам. Нерисса с удовольствием разглядывала внешность других людей: хорошо одетые донны на улице, с пышными жабо и сетками на волосах, посыпанными серебряным порошком; мужчины в мехах. И временами она была близка к тому, чтобы отказаться от вечерней молитвы, потому что голова ее была полна воспоминаниями об интимных встречах с мужчинами. Даже у синьора Делфина, плоскостопого и слегка рябого, были некоторые телесные черты, которые заставляли ее ласково улыбаться после его поспешного бегства накануне вечером, когда она без сна лежала в постели. Без сомнения, ей следовало бы направить свои мысли на более духовные вещи или, по крайней мере, подумать о том, куда она направится из гетто.

– Плыви в свой город и отмойся! – крикнул ей синьор Бен Гоцан с верха лестницы.

Нерисса злилась на хозяина за то, что он вышвырнул ее на улицу. Она хорошо делала свою работу и считала нечестным, что ее выбрасывают из дома, где платили хорошо и всегда вовремя. Чтобы опозорить его перед соседями, вышедшими из своих домов поглазеть на происходящее, Нерисса подняла руку и сделала оскорбительный жест, которому научилась здесь, в гетто сефардов.

– Венеция – не мой город, синьор! – громко прокричала она. – Я родилась в Падуе.

«Или, точнее сказать, недалеко от нее», – подумала девушка, приглаживая свои золотисто-рыжие кудри. Она наклонилась, подняла сундучок и захромала к воротам гетто и дальше к Фондамента делла Пескариа. Вернуться в деревню? Ни за что. Родители отправили ее, чтобы она нашла себе хорошее место в приличном доме. Приползти назад в их жилище было бы позорно, и они бы ей не обрадовались, какова бы ни была причина ее возвращения. У отца было еще девять детей, все младше ее. Занятые своим выводком, мать и отец не станут содержать ее, взрослую женщину.

Что же касается Падуи, то репутация у нее там была не очень хорошая.

В шестнадцать лет она, с босыми ногами, испачканными виноградным соком, пришла пешком с виноградника своего отца в дом падуанского лавочника, жена которого умерла незадолго до этого. Любезный мужчина согласился обеспечить ее обувью, одеждой, комнатой, а взамен она должна была раз в неделю надраивать полы в его доме, готовить и стирать на него и его двух дочерей в возрасте двенадцати и четырнадцати лет. Нерисса довольно хорошо справлялась со своей работой, но ее дружба со старшей из дочерей беспокоила хозяина, и, как оказалось, не зря потом он рвал на себе волосы. Юная Катерина так привязалась к Нериссе, что, пренебрегая занятиями музыкой, старалась помочь Нериссе быстрее приготовить еду, потом они вместе отправлялись бродить по городу. То, что Нерисса строила глазки приказчикам в лавках во время их прогулок, ее хозяина мало волновало, хотя в городе и сплетничали, что девушка, которую нанял синьор Баптиста Минола, целуется с сыновьями из известных семей Падуи при луне в зарослях самшита. Конечно, в таких разговорах мало приятного, но больше всего синьору Миноле не нравилось другое: быстрая, смелая, задиристая речь, которая слетала с губ его дочери Катерины за ужином после прогулок с Нериссой, будто служанка вкладывала дух богини войны в голову его дочери.

– Почему женщина должна надевать в церковь вуаль? – могла спросить Катерина, вскидывая голову и бросая на отца вызывающий взгляд.

– Таков древний обычай, и… и… потому что мужчины…

– Обычай, какой бы древний он ни был, может быть глупым и устаревшим!

– Ах, какая ты умная, дорогая. Но хорошие девушки в этом городе…

– Жеманные дуры, делающие то, что им велят.

– И ты должна вести себя так, Катерина! Это обязанность детей и женщин.

– Женщина – взрослый человек, она уже не ребенок.

– И ты думаешь, что ты уже совсем взрослая и готова спорить с более опытными людьми?

– С более опытными людьми, может быть, и нет, но с тобой – да.

В смущении синьор Минола мог только сбивчиво выговорить:

– Кто внушил тебе такие мысли?

Вращая вертел на кухне, Нерисса затаила дыхание, молясь: «Боже, не дай ей сказать «кухарка»!» Но у Катерины хватало ума защитить свою подругу без вмешательства Бога, и она отвечала:

– Думаешь, я сама не могла бы придумать такое?

В конце концов Минола, бормоча извинения, отослал Нериссу домой к родителям, сказав, что хоть она и прекрасная служанка, но он не может держать ее в своем доме, поскольку она нарушает мир в семье. Обвинение было несправедливым, ведь Нерисса вовсе не собиралась сеять раздор в доме Минолы.

Во время своих прогулок с Катериной она только вспоминала вслух о том, что, как оказалось, затронуло какую-то струну в сердце девушки. Она говорила о своем родном доме, там требовалось много рабочих рук, и мальчики значили больше, чем девочки, но мать значила не меньше, чем отец. У Нериссы были братья, но она сама управлялась с давильным прессом начиная с десяти лет, пока следующий по старшинству, Джакомо, не стал достаточно большим, чтобы занять ее место. Вечерами на ферме за обеденным столом велись веселые, а иногда и яростные споры, в которых женщины участвовали так же активно, как и мужчины. Ее собственная мать однажды выплеснула кувшин испорченного оливкового масла на голову отца, когда он обвинил ее в том, что она купила червивый сыр, чтобы сэкономить деньги, и он ее за это не наказал. Нерисса просто делилась этими и другими такими же воспоминаниями с Катериной, но ее рассказы вдохнули новую жизнь в молодую девушку, как будто она была парусом с нарисованным на нем драконом, а речи Нериссы – волшебным западным ветром.

Так Нериссу уволили, и она покинула Падую. О городских парнях она не сожалела. Некоторые были красивы, но ни один из них не заставил ее сердце забиться от любви. Нерисса отправилась не домой, а дальше на восток, к побережью. Позади она оставила целый город молодых людей, восторженно говоривших о ее поцелуях среди самшитовых деревьев и о летящем башмаке, брошенном Катериной Минолой в порыве гнева из окна отцовского дома.

* * *

А теперь и синьор Бен Гоцан тоже уволил ее.

Парень с мечтательными глазами, которому Нерисса позволила нести ее сундучок на площадь Сан-Марко, читал строки поэта Петрарки, восхваляя ее кожу. Он пригласил ее пожить с ним в его квартире у западной гавани, но тот факт, что у него было время среди дня таскать ее пожитки и следовать за ней, подобно верному псу, остановил ее. Какая бы работа у него ни была, похоже, это была ночная работа, нечестная, и могла привести ее к столкновению с законом.

Поэтому Нерисса дала ему монету и поставила свой сундучок недалеко от Дворца дожей, глядя на прикрытых фиговыми листками Адама и Еву на стене, высеченных в розовом мраморе и белом известняке.

Она служила в трех богатых семьях в Венеции и в каждой из них обращала пристальное внимание на аристократическую моду одеваться и манеру говорить. Она многому научилась в этих домах, но из всех домов ее увольняли по схожим причинам. Первой хозяйке дома не понравилась манера Нериссы делить с ее старшим сыном спальню в обмен на обучение чтению. Вторая застала ее целующейся с кузеном одного из членов семьи на кухне. Эта дама так стремилась удалить Нериссу с глаз своего собственного супруга, что отправила ее, не слушая никаких оправданий, в одном из своих самых модных платьев и с наилучшими рекомендациями к синьору на Риальто, где ее муж вел свои дела. Этим синьором оказался Шейлок Бен Гоцан, который теперь не поверил бы ни единому слову гоя ни в чем, так он сказал, среди всего прочего, когда она вылетала из его парадного входа этим утром.

Нерисса понимала, что не стоит просить у него рекомендации.

На Кампаниле пробило десять. Она почувствовала, как влага проникает сквозь ее тонкие башмаки. Страж дворца подошел к ней и спросил, что она тут делает. «Сижу на своем сундуке», – ответила девушка. Он спросил, чем бы ей хотелось заняться. Если это то, чем хотелось бы заняться ему, то они могли бы заняться этим, когда кончится его дежурство. Она мило поблагодарила его, но сказала, что надеется к тому времени найти более доходное место.

Страж казался достаточно дружелюбным, а Нерисса была одинока, так что она рассказала ему историю, случившуюся с ней утром.

– Прошу тебя, скажи мне, – попросила она его, – какой закон в этом городе нарушает женщина, совершая акт Венеры с мужчиной?

– Как сказать, – ответил страж. – Возможно, твой еврей-хозяин ссылался на закон о прелюбодеянии.

– Ах, но он касается нарушения супружеских обязательств. Я не замужем, и синьор Делфин тоже. – Она выглядела опечаленной. – Был когда-то женатый мужчина, который приходил ко мне в гетто. Гость моего хозяина. Он пробирался ко мне после ужина, когда синьор Бен Гоцан думал, будто он отправился домой. Его звали Бенджамин, и он так ласково разговаривал со мной, и мне, должна тебе сказать, было так любопытно увидеть обрезанного… Ну, готова согласиться, это было прелюбодеяние. И я просила Христа простить меня за это! Его бедная жена!

Страж рассмеялся:

– Венецианские жены привыкли к этому. Да они и сами так поступают.

– В Новом гетто измен меньше, – сказала Нерисса, нахмурившись. – Я так думаю.

– Не вижу беды в твоих любовных занятиях! – Страж подмигнул Нериссе. – Хотя Христос их и запрещает.

– Нет, он не запрещает, – возразила Нерисса. – Я прочитала Библию не один раз, пока изучала буквы. Христос ничего не говорит о моих любовных делах.

– Ну, священник запрещает их.

– Священник как та лиса, которая не может поймать курочку и поэтому считает, что и остальные не должны их ловить.

– Не знаю, о какой лисе мне ты говоришь, но знаю некоторых священников, которые едят курочек. Иначе говоря, женщин.

– Тогда почему бы мне не есть мужчин, хотела бы я знать? Что тут плохого? Я делаю всю свою работу по дому. Почему же хозяин называет меня zona?

Страж нахмурился.

– Что это такое?

– Уверена, это значит проститутка.

– Ах, вот о каком законе шла речь! Если ты берешь деньги за свою работу…

– Акт Венеры – это не работа.

– Все равно, если тебе за это платят, тогда закон говорит, что ты должна иметь лицензию и жить в домах Малипьеро, предназначенных для этого. Ты говоришь, что умеешь читать?

– Да.

– Тогда я тебе помогу. Иди по улице, и за гостиницей с вывеской «Бык», недалеко от острова Риальто, ты увидишь этот дом. Кастелян спросит с тебя шесть дукатов, а мадам проверит тебя, и, если под одеждой ты окажешься такой же красивой, как выглядишь снаружи… – он снова подмигнул, – тогда они дадут тебе лицензию и комнату.

Нерисса нахмурилась:

– Это такой закон?

– Закон Блистательной Республики!

– Хорошо, попробую следовать закону. – Нерисса встала и подняла свой сундук. – Попытаюсь.

– Я не могу оставить свой пост, а то я помог бы тебе, – сказал страж.

– Кто-нибудь подвернется, я уверена, синьор.

– Поговори с кастеляном. Невысокий такой. Скажи ему, ты от Джузеппе.

– Ты, кажется, хорошо знаешь это место! – через плечо крикнула ему Нерисса.

– Это место работы, как и любое другое, – сложив ладони рупором, крикнул страж вслед удаляющимся золотисто-рыжим кудрям. – Может, я увижу тебя там сегодня вечером!

Глава 18

Так Нерисса стала одной из обитательниц домов Малипьеро и прожила там пять месяцев. Это были чистые дома, и женщин от оскорблений охраняли стражи, оплачиваемые городом. Мужчинам с ножами вход был воспрещен. Она могла сама выбирать себе клиентов, и, поскольку выбирала себе только тех мужчин, которые ей нравились, то называла их друзьями, а не клиентами. Она старалась избегать женатых мужчин, хотя, конечно, мужчины часто лгали. Никому из мужчин, с которыми она встречалась, не удалось затронуть ее сердце, что радовало ее. Так она была более свободна, во всяком случае.

Женщины здесь собрались самые разные, как с хорошим, так и с плохим характером, и многие – что-то среднее. Но всем им нравилась Нерисса, которая подкупала их не только своим умом и теплотой, но и знаниями, которые она прибрела в деревне: о том, как предохраняться от беременности. Эти приемы – заваренные травы и соблюдение лунного календаря – помогают, говорила она, хотя, как хорошо известно, не всегда.

В целом Нерисса с удовольствием находилась среди сестер-проституток, и особенно ее радовало то, что ей не нужно подметать полы, или отыскивать кошерную пищу на рынке, или помнить о том, что нельзя класть говядину на блюдо с молочными продуктами, или что нельзя соединять мясо и молоко в одной посуде. Да, к раздражению синьора Бен Гоцана, она путала посуду. Но как может кто-нибудь делать все по правилам? В домах Малипьеро ничего этого от нее не требовали. Ее работа здесь заключалась в том, чтобы с важным видом прохаживаться по Мерчерии, а потом лежать в кровати.

И все-таки ее раздражало, что шелка и драгоценности, манившие ее взгляд на Мерчерии, были запретными для нее, теперь уже по венецианскому закону. Страж у Дворца дожей не подумал о том, чтобы предупредить ее: куртизанкам из Малипьеро отказано в ожерельях и жемчугах и всех видах драгоценностей, им полагается носить одежду особого цвета (к тому же тускло-коричневого!), как будто женщины, живущие по закону Венеры, должны ходить в одеяниях сестер из Санта-Марии. Нерисса особенно издевалась над правилом, запрещающим ей носить кольца не только на пальцах, но и на других местах, которые можно себе вообразить. Теперь безделушки, полученные ею от Пьетро Делфина, чаще всего хранились в ее закрытом на замок сундуке, хотя время от времени она поддавалась велению сердца и надевала браслет на лодыжку, где никто не мог его видеть, когда она разгуливала по площадям.

«На других местах, которые можно себе вообразить», – думала Нерисса, прогуливаясь, и закатывала глаза к небу.

Строгости в одежде мучили ее тем более, что она получала бархатные шляпки и меха в подарок от кавалеров, проводивших время в домах Малипьеро. Здесь они выпивали, шутили и исчезали в комнатах с женщинами. Наверху они все раздевались догола. Но почему в других местах она не должна выглядеть так же ослепительно, как здесь?

Она задала этот вопрос острослову по имени Грациано ди Пезаро, лежавшему однажды ночью с ней в ее комнате. Его шляпа со страусовым пером свисала со столбика кровати, а его бархатные рукава с прорезями, сквозь которые проглядывал красный шелк его рубашки, валялись на полу.

– Вижу, ты восхищена моим снаряжением, – громко сказал он, соперничая со смехом, раздающимся снизу, и с пронзительными криками попугая в комнате Джованны рядом. – Ты восхищаешься моим снаряжением? – Он подмигнул Нериссе и, не дождавшись ответа, продолжал: – Моим мужским снаряжением, я имею в виду, ну и одеждой тоже! Камзол из Франции, жабо, – он махнул в сторону желтого воротника, свисающего с ручки двери, – из Мадрида. Конечно, они не сами перелетели через Средиземное море, нет, нет! – Он рассмеялся. – Их доставили с большим трудом.

– Чьим трудом? – спросила Нерисса. – Сомневаюсь, что твоим.

– Ткачей, что толкают свои челноки, и кораблей, которые везут эти товары, преодолевая встречный ветер, так же как и мне приходится напрягаться, чтобы бросить…

– Игральные кости? – сострила Нерисса, но Грациано продолжал болтать, будто ничего не слышал. Он рассказывал о своих новых шелковых панталонах, и об отвратительно большом количестве иностранных рабочих в Венеции, и о везении в карты, что позволило ему возместить часть потерь, от которых он пострадал во время предприятия с кораблями, оно неудачно завершилось в Константинополе. Она повернулась на бок, думая, что его болтовня усыпит ее, но только она задремала, как в никчемной болтовне Грациано пробилось нечто важное.

– …мой хороший друг Лоренцо ди Скиммиа, – говорил Грациано. – Кардинал был недоволен, когда он отказался поступать в семинарию, после того как его отец приложил столько усилий, чтобы его приняли, и после того, как сам кардинал пообещал Лоренцо, что, возможно, он получит епископат. Кардинал Гримани даже заверил Лоренцо лично, что сан священника не запрещает флиртовать с женщинами, пока этих дам принимают тайно, что у него самого такое правило…

Нерисса села и сказала:

– Что такое ты говоришь? – чем поразила синьора ди Пезаро, не привыкшего к тому, чтобы люди прислушивались к его словам. – Лоренцо ди Скиммиа – епископ! – Она засмеялась. – Какая глупость!

– Ты его знаешь?

– Это тот длиннорукий любовник, который в прошлом году почти взобрался на стену, чтобы посетить мою госпожу в гетто, но его отправили вниз, вылив ему на голову ведро отходов!

– Что? Джессика окрестила Лоренцо…

– Не Джессика. Ее отец!

– Еврей Шайлох!

– Друзья зовут его Шейлок, но это тот самый человек. И Лоренцо отказывается от епископского сана, потому что чахнет по его дочери!

– Ну, сейчас Лоренцо здесь, внизу!

– Он там?

– Или в какой-нибудь из комнат наверху.

– Больше похоже на это. Но давайте не будем говорить о нем, синьор. Расскажите мне лучше об этом любвеобильном кардинале!

Знакомство кардинала Гримани с Нериссой д’Орокуоре организовал Лоренцо, чтобы в некоторой степени отблагодарить великого человека за бесплодные усилия, потраченные тем ради него – самого молодого представителя мужского рода ди Скиммиа. Нерисса же радостно согласилась передавать записки между Лоренцо ди Скиммиа и Джессикой Бен Гоцан – эта была ее доля участия в сделке. Нерисса встречалась с Лоренцо в домах Малипьеро или, когда кардинал поместил ее в роскошном доме, в своих новых апартаментах недалеко от Ка Д’Оро. Она встречала Джессику на площади, или на набережной Большого канала и канала ди Каннареджио, или в церкви Сан-Марко у статуи Магдалины.

Теперь Нерисса одевалась в меховые плащи, и широкие плоеные воротники, и высокие, украшенные драгоценными камнями головные уборы, не так, как проститутки, которые ходили по городу скромно одетые в простые платья, без драгоценностей на пальцах и в ушах или на других местах, которые можно себе вообразить.

С глазами, подведенными углем, с волосами, заколотыми серебряными гребнями, с глубоко вырезанным корсажем и в серебряных туфельках Нерисса выглядела как венецианская дама.

Она не испытывала глубокой умопомрачительной страсти к кардиналу, но он ей достаточно нравился. Он был добрый, хотя и не мог, как оказалось, следовать закону церкви относительно священников и женщин. Его собственное требование к Нериссе было совсем простое. Он – человек занятой, фаворит папы Григория и часто ездит в Рим. Ему изредка требуется ее общество в его Дворце. В другое время она может наслаждаться роскошью апартаментов, предоставленных ей в Ка Д’Оро: пять комнат, слуги, бархатные диваны и портьеры из дамаста, на стенах картины кисти Тициана и Караваджо. Все – ее, а взамен от нее требуется лишь одно. Нерисса не должна использовать это место для встреч с другими мужчинами.

Она старалась. Целых две недели она тщательно избегала манящих взглядов мужчин на площадях, в церкви Сан-Марко, на Мерчерии. Но на третью неделю не устояла перед мягким взглядом рабочего, везущего на тележке камни и доски к мосту Риальто, и его мускулистыми ногами, напомнившими эскиз к статуе Давида, выполненной флорентийским скульптором, который она видела во дворце кардинала. После этого первого вечера, когда было нарушено обещание, показалось уже не столь страшно открывать свои апартаменты для других друзей, если даже, временами, только для того, чтобы выпить с ними вина и поговорить. Она знала, что в один прекрасный день кардинал узнает о ее проступке. Но возможно, если она попросит его о прощении, он позволит ей остаться.

Однако в течение месяца произошло событие, которое позволило ей не беспокоиться о том, что скажет кардинал.

Она спускалась по ступеням церкви Сан-Марко после вечерни, размышляя над тем, какую путаницу она устроила из своей исповеди.

– Я лжесвидетельствовала, – сказала она священнику через решетку.

– Кому?

– Мужчине, которому я обязана.

– Он ваш муж?

– Нет.

– Он ваш любовник?

– Да.

– Почему он на вас не женится?

– Ах, синьор священник, думаю, этот вопрос нужно оставить до его исповеди.

– Вы полагаете, что можете объяснять мне мой духовный долг, женщина?

– Послушайте, отец, я только хочу признаться, что обманула доверие.

– Вы развратничаете с мужчиной, который вам не муж. Я считаю это большим грехом, чем… Погоди, женщина! – сердито прошептал священник, когда Нерисса поднялась, вздохнула и покинула исповедальню.

– Христос, прости меня за то, что ты считаешь самым дурным в моем поведении, – пробормотала она, глядя на резную фигуру на распятии, висящем над высоким алтарем. Если правила церкви действительно запрещают ей наслаждаться радостями любви, может быть, что-то неправильно в этих правилах. Хотя, может быть, и нет.

– Ш-ш-ш, – произнес голос у ее локтя, когда она спускалась по церковным ступеням.

Она посмотрела в ту сторону, откуда раздался голос, и увидела стройного молодого человека, одетого в одеяние и шапочку церковного служки. Голос у него был приятный, хотя возраст юноши по голосу определить было трудно. Его синие глаза сияли.

– Я слышал вашу исповедь, – сказал он.

– Вы – что?

– Я притаился в трансепте.

– Это против правил!

– Нет, не против. Это в правилах. Можете назвать мне отрывок из канонического права, который запрещает мне притаиться в трансепте и слушать то, что я услышу?

Нерисса ошеломленно уставилась на него и ничего не ответила.

– Я так и думал. Не можете. Я немного изучал это.

– Почему?

– Меня интересует закон.

– Почему вы заговорили со мной?

– Потому что мне понравился ваш ответ священнику. Мне хотелось бы подробнее обсудить этот вопрос. – Молодой человек пошел рядом с ней по площади.

– Разве у вас нет обязанностей? – спросила Нерисса. – Что вы за церковный служка?

– Скажу вам правду: я вообще не церковный служка.

– Так кто же вы такой, черт возьми?

– Я мог бы стать правоведом, если бы я мог отрастить… Нет. Не здесь. Отведите меня куда-нибудь, где мы были бы одни, и я вам все откровенно расскажу.

Нерисса остановилась и подозрительно посмотрела на парня. Она привыкла к таким приемам, но этот парнишка выглядел необычно молодым для такого красноречия, и что-то в его лице заставляло предполагать – он ищет не просто любовных объятий, если вообще их ищет.

– Сколько вам лет? – спросила она.

– Двадцать шесть.

– Двадцать шесть! Но ваш голос… – Нерисса внимательно посмотрела в лицо юноши. – Вы не…

– Не здесь! – Юноша схватил Нериссу за локоть и повел ее к краю площади. Пешеходы искоса смотрели на странную парочку: хорошо одетая красавица быстро шагает по плитам площади с алтарным мальчиком, схватившим ее за руку.

– Он ведет девушку к матери, которая ее выпорет, – заметила одна женщина, обращаясь к своей подруге. – Брат и сестра.

– Больше похоже на сестру с сестрой! – засмеялся фальшивый служка, заталкивая Нериссу в боковую улицу.

В ее апартаментах в Ка д’Оро церковное облачение и шапочка были сняты, и прямые золотистые волосы упали на плечи юноши. Это была, без сомнения, женщина, и самая странная, какую только встречала Нерисса. Кроме волос, ничего красивого в ней не было: квадратный подбородок, хриплый голос «От курения табака, привезенного на судне из Нового Света», – объяснила она. А фигура – тощая и мускулистая, совсем не такая пышная и мягкая, как у самой Нериссы. Расставив ноги, как будто чувствуя себя свободно в панталонах, надетых под одеянием служки, она раскинулась на диванчике, где два дня спустя юная Джессика, утром сбежавшая из отцовского дома, будет пить некошерное вино и с волнением ждать новостей о Лоренцо.

– Меня зовут Порция, – сказала гостья. – Леди Порция Бель Менте. У вас есть эль?

У Нериссы эля не было, но она налила молодой женщине красного вина и спросила:

– Где вы взяли шапочку и облачение?

– Одолжила в церкви в Тревизо.

– Одолжили?

– Ну, да. В законах того города ясно говорится, что церковное облачение клира – собственность аристократии, которая платит большие налоги в регион, а мой отец и был таким аристократом. Так что, если бы дело дошло до суда, я смогла бы доказать, что эта одежда принадлежит мне. Не то чтобы я хотела ее иметь. – Порция сделала маленький глоток и облизнула губы. – Я ее верну сразу же по возвращении. Но, правда, я заинтересована в том положении из церковного закона, который вы подняли во время своего коллоквиума с этим идиотом-священником.

– В моем – что?

– Диспут. Дебаты.

– Я не собиралась дебатировать с ним, я ничего не знаю о церковном законе. Я просто говорила с точки зрения здравого смысла.

– Это точно, у вас его достаточно.

– Благодарю вас, синьора. И опять-таки: вы были в церкви Сан-Марко, чтобы…

– Шпионить. Вы разве не слышали о Совете епископов, который собирался здесь на этой неделе?

Нерисса покачала головой: кардинал не обсуждал с ней церковные дела.

Порция наклонилась вперед, полная энтузиазма:

– На нем обсуждались многие важные положения церковного закона и позиция папы относительно инквизиции в Испании, а также стоял вопрос о том, нужно ли укреплять подобное рискованное предприятие при церкви Венеции, где инквизиция довольно нестрогая. И основной момент – сопротивление Венеции общей политике церкви относительно евреев и мавров в христианском мире.

– Вы присутствовали на этом собрании?

– Переодетая. Я сделала много заметок. Вот, посмотрите! – Из складок своего сброшенного одеяния Порция достала толстую пачку бумаг, исписанных тонким, витиеватым почерком. Она поколебалась, глядя на Нериссу. – Вы умеете читать?

– Умею, – сказала Нерисса. – Хотя, уверена, не так хорошо, как вы, и я не смогу читать это, пока не выпью по крайней мере три бокала вина.

Порция рассмеялась так, что обрызгала вином свои бумаги, и поспешно осушила страницы о свое платье.

– Вот. Ну, я не виню вас, синьора…

– Нерисса д’Орокуоре. И я не синьора.

Порция пожала плечами.

– Это слово не имеет точного определения. Вы хорошо говорите.

– Я сама этому научилась.

– У вас странное имя: «Золотое сердце». Но, несмотря на ваше имя, вы правы: это собрание в основном сплошная скука, и тысячу раз мне хотелось вмешаться, потому что я уже видела ответ на вопрос, тогда как половина собравшихся потратила бы много часов на обсуждение, еще больше запутывая все. Но постепенно я поняла, что этим епископам хотелось послушать себя, и только.

– Вы правы, я думаю.

– Я всегда права.

– И вы приехали сюда из Тревизо самостоятельно? Совершенно одна, с Терра Фирма?