Текст книги "Кольцо с бирюзой"

Автор книги: Грейс Тиффани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

Глава 8

От мертвого еврея не было никакого толку, поэтому святые братья оставили Гоцана лежать на земле у стены, куда Шейлок оттащил его. На заре там и нашел отца сын, вернувшись, бледный и измученный, после бесплодных поисков Лии. Под окровавленной одеждой на заросшей седыми волосами груди лежал отрывок из Агады – его Гоцан читал за пасхальным ужином. Шейлок отложил свиток в сторону. Потом разорвал на груди свою рубаху.

Этим утром, с помощью двух двоюродных сестер, он омыл и завернул отца в саван и положил его на скамье в мастерской. Они похоронят его на следующий день. Шейлок произнес над ним короткую молитву, раскачиваясь от почтения, печали и изнеможения. Потом снова ушел в город и пересек его от ухоженной улицы Католических королей до выщербленных камней улицы де лос Алферитос.

Он спустился от арки в форме замочной скважины ворот Солнца на площадь Сокодовер и прошел по древнему римскому мосту, чтобы поискать в камышах на берегу реки Тахо, хотя и знал, что это бесполезно. Ночью ворота были закрыты, и как могла бы Лия перебраться через городскую стену, чтобы спрятаться у реки? Не найдя к полудню жены ни на городских извилистых улочках, ни в доме семьи Селомо, ни в своем доме на кухне, он направился к мрачному зданию у церкви Сан-Висенте и громко постучал в парадную дверь.

– Возьми меня, – сказал он священнику, открывшему ему. – Вонзайте свои ножи в мою плоть. Бенито Гоцан за Елизавету де ла Керду. Мою жизнь – за ее жизнь!

– Ты мешаешь работать Святой канцелярии, у которой свои порядки, – укорил его священнослужитель. – Если бы твоя жена была истинной христианкой, ей нечего было бы бояться. Посмотри, как ты ведешь себя, человек.

– Позволь мне увидеться с отцом Бартоломео, – умолял Шейлок. Но священник закрыл дверь у него перед носом.

Шейлок снова забарабанил в дверь, потом побежал к торцу здания с воплями: «Елизавета, Елизавета!» Из здания вышел член Святого Братства и велел ему убираться прочь. Шейлок в исступлении подумал было: если ударить этого человека, его арестуют и отведут в здание, к его жене. Но он знал, что так не будет. Его схватят и запрут в камере, и он ничем не сможет ей помочь.

Шейлок побежал вниз с холма к собору. Пробегая по полу из огромных каменных плит от трансепта[32]32
  Трансепт – поперечный неф.


[Закрыть] до нефа с часовней Святых, он спрашивал у каждого священника и мирянина, попадавшегося ему на пути, где отец Бартоломео или отец Лопе. Никто о них ничего не знал.

У боковой стены Шейлок увидел старую женщину, выходившую из исповедальни. Он быстро направился к деревянной кабине, вошел и закрыл за собой дверь. За перегородкой он смутно разглядел профиль священника.

– Отец Лопе? – окликнул он. Последовала пауза, и потом тихий голос Хайма прошептал:

– Шейлок?

Шейлок прижал лицо к перегородке.

– Гоцан, мой отец, мертв.

Хайм слабо вскрикнул.

– И я не могу найти Лию.

– Боюсь, ее схватили, – прошептал Хайм. – Ходит слух, что епископ хочет снова устроить аутодафе. Он собирает иудеев. Шейлок, я не могу тебе помочь. Если я выскажусь откровенно, это только привлечет ко мне его внимание, и он увидит других, таких, как ты, которые приходят в исповедальню и спрашивают отца Лопе…

Он всхлипнул, и Шейлок ничего, кроме слез, не смог больше от него добиться. Он вышел из исповедальни, оставив Хайма, упавшего за перегородкой на пол, тихо плакать и шептать обет, произнести покаянную молитву Кол Нидре в начале вечерней службы в Йом Киппур, чтобы ему были отпущены все его грехи.

Шейлок выбежал из собора. Солнце стояло уже низко. Кровавый диск бросал косые лучи на Тахо и на розоватые камни прямоугольных домов Толедо. Тесно стоящие здания загораживали от него солнце. Он быстро пошел назад к церкви Сан-Висенте и снова постучал в дверь. Никто ему не ответил. Он обогнул здание и наткнулся на женщину, мывшую кухонную утварь в лохани рядом с одной из надворных построек.

– Сеньора, не видели ли вы кого-нибудь, кто сегодня входил или выходил оттуда? – спросил он, указывая на главное здание.

– Как я слышала, прошлой ночью туда привели евреев. Из разных частей города. Всех, кого смогли схватить во время их дьявольского праздника. Час назад они вывели троих, в оковах, и провели их через другую дверь, вот там. – Она показала на дальний конец здания.

Шейлок схватил ее за руку.

– Среди них была женщина?

Она подозрительно посмотрела на него:

– По крайней мере, одну иудейку схватили. Так мне сказал мой муж. А он здесь стражник. Но среди тех, что я видела, женщины не было.

– А мужчины? Как они выглядели?

– Плохо! – сказала женщина. – У них были рога и хвосты!

Шейлок с отвращением отбросил ее руку и снова побежал к передней части здания, где снова начал сильно стучать в дверь. Потом прижал к ней ухо. Он расслышал громкие крики откуда-то из глубин здания, но женского голоса среди них не уловил. Он еще минут десять барабанил в дверь. Никто не отозвался.

Наконец в полном отчаянии Шейлок с трудом поднялся проковылял на холм Алькасара и попросил первого же идальго, вышедшего из высоких тяжелых деревянных дверей, показать ему путь к дому Себастьяна де ла Керды.

* * *

Идальго де ла Керда стоял, широко расставив ноги, будто боялся упасть. Его жабо небрежно висело на груди, он был в расшнурованных шелковых панталонах и переливчатом синем камзоле, на котором виднелись пятна от вина. У Шейлока, хоть и абсолютно трезвого, вид был не лучше: волосы всклокочены, шерстяная рубаха и панталоны в пятнах от пота и грязи. Он не мылся и не менял одежду с того времени, как начался седер[33]33
  Седер – еврейская трапеза на Пасху.


[Закрыть] вечером накануне, и походил на сумасшедшего или на фанатика.

Оказавшись в роскошной комнате, он бросился перед де ла Кердой на колени.

– Ваша дочь… – с трудом выговорил он, – они схватили ее. Спасите ее, прошу вас!

Дон плюнул в него.

– Из-за тебя ее схватили, – проговорил он. – Из-за такой собаки, как ты. Мне сказали об этом сегодня утром. Она сделала свой выбор, и для меня она уже мертва.

Вытирая плевок с лица, Шейлок с ненавистью посмотрел на него:

– Она носит вашего внука или внучку!

Де ла Керда хрипло засмеялся.

– Хорошенький аргумент, чтобы разжалобить инквизиторов! Но ее ребенок не поможет ей, если она не отречется от иудаизма. Пока она не раскается, я не смогу ей помочь, даже при всем желании. А она не хочет раскаиваться. – Внезапно де ла Керда схватил резное кресло и швырнул его в Шейлока, который едва успел перехватить его. – Елизавета Санта Леокадия де ла Керда не желает раскаиваться! – проревел идальго.

* * *

В глубинах здания инквизиции отец Бартоломео нервничал, разговаривая с епископом Квирогой.

– Мне не важно, что рассказал вам о них этот мальчик, – умолял Бартоломео. – Вы заплатили ему серебром. Он был обязан сказать что-нибудь против них! Эта женщина из христианской семьи, и, более того, она носит ребенка!

– Ее мать была еврейкой, ее муж – новообращенный, которого уже подозревали в иудаизме, и она присутствовала при седере. Как известно, ее отец отрекся от нее. Хотя дон Себастьян де ла Керда не называет причины своей холодности, своим молчанием он осуждает ее.

– Но ребенок!..

– Если она будет вести себя правильно, ни она сама, ни ее ребенок не пострадают.

* * *

– Вы еврейка? – спросил высокий священник.

– Да, – сказала Лия.

Сидевшие священники удивленно переглянулись. Такого они не ожидали. Двое священнослужителей обменялись взглядами, испытывая неловкость. Заключенная была молода, с большим животом. Будет не просто наказывать такую или оправдать ее помещение в исправительный дом в глазах жителей Толедо.

Каноник в красной шапочке, сидевший за столом, постучал своим гусиным пером по пергаментному свитку. Лии было позволено сесть на стул, и ее глаза оказались на уровне глаз каноника. Он пронзительно посмотрел на нее, откашлялся и сказал:

– Вы не хотите изменить только что сказанное?

– Нет.

Высокий священник отшатнулся от нее и спросил:

– Вы признаетесь, что присутствовали при седере?

– Об этом я ничего не скажу. – Повернув голову, Лия увидела его глаза – плоские, жесткие и холодные. Казалось, за ними была пустота. Она поняла, что знает его. Это был тот самый кающийся грешник в одеянии с капюшоном, с которым она столкнулась на площади Сокодовер в Пепельную среду[34]34
  Пепельная среда – первый день Великого поста.


[Закрыть]. Не многие могли бы иметь такие глаза.

Священник отошел посоветоваться с каноником, сидевшим в окружении нескольких более мелких духовных лиц и церковного юриста. В этот момент каноник говорил увещевающим тоном:

– Возможно, вы страдаете безумием. Вы – дочь старого христианина, идальго, известного в городе. Вас крестили в соборе и обучили катехизису. Вы молоды, и вас ввели в заблуждение люди, чьи глаза закрыты к свету и которые не понимают Священное Писание. Возможно, вас саму в детстве недостаточно хорошо обучили сестры в монастыре Святой Каталины. Такое иногда случается: часто монахини равнодушные деревенские женщины, – и это можно исправить. Ради блага вашего собственного и вашего ребенка и вечной души каждого из вас, – потому что ваш ребенок, если вы погибнете, погибнет вместе с вами и будет томиться в неизвестности в преддверии ада, – я предлагаю вам отказаться от сказанного вами здесь. Примите любовь Христа, который не отказался от вас, несмотря на то что вы отвернулись от Него.

– Нет, спасибо, – ответила Лия.

Все в комнате застыли, а на лице каноника появилось сердитое выражение. Не глядя на Лию, он дал знак одному из стражников, стоявшему у двери.

– Отведи ее назад в камеру.

Когда Лия, сопровождаемая стражем, покидала комнату, она услышала, как адвокат, сидевший рядом с каноником, сказал:

– Как вы знаете, гнусное отрицание Господа нашего дает церкви духовное право применить более строгую инструкцию.

* * *

Смущенный своим долгом, стражник пробормотал извинение, когда вел Лию по плохо освещенному коридору в маленькую, без окон, каморку, где она провела предыдущую ночь. Ноги ее тогда кровоточили, и стражник принес тряпки, чтобы перевязать их, но сегодня утром ноги все равно болели, и Лия шла очень медленно. В отчаянии она обдумывала свое незавидное положение. Она узнала еще одного инквизитора, сидевшего рядом со священником с глазами акулы: он очень походил на описанного Шейлоком типа с обезьяньим лицом, который пытал его уколами ножа; должно быть, подумала она, это был он. Его можно подкупить. Возможно, она смогла бы рассчитывать на его помощь, предложив ему серебро. Здесь Шейлок купил себе свободу таким способом. Но Шейлок был наедине с этим мошенником, вдали от глаз чинов Святой церкви. На нее же со всех сторон смотрели глаза священнослужителей.

Лия начала потеть, голова стала легкой. Когда они свернули за угол, стражник крепко схватил ее за руку и помог дойти до камеры, но, не колеблясь, запер ее там. Ей дали хлеба и маленький графинчик вина. Она отказалась от того и другого. Был Пейсах. Лия села на жесткую скамью, выступавшую из стены, повернула лицо к холодному камню и стала молиться.

Проходили часы.

* * *

О времени она могла судить лишь по тускнеющему слабому свету в коридоре перед камерой. Мочевой пузырь у нее болел, и, стыдясь, она облегчилась в горшок, который нашла под скамьей, прямо на глазах у проходившего мимо стражника. После этого вытянулась на жесткой скамье и попыталась уснуть. Прошла целая вечность, пока в замке повернулся ключ. Она открыла глаза и увидела возле себя отца Бартоломео. При виде его, впервые с того времени, как ее схватили, Лия разрыдалась и села.

– Где мой муж? – спросила она. – Наша семья?

– В безопасности, но ужасно озабочена твоим освобождением.

Он ничего не сказал Лии о Гоцане. Она прильнула к нему и продолжала плакать, уткнувшись лицом в мягкую шерсть его сутаны.

Бартоломео похлопал ее по плечу.

– Ах, Лия, – пробормотал он так тихо, что ее еврейское имя не смог бы расслышать ни один подслушивающий стражник. – Ты отказала им в удовольствии.

– Как это? – всхлипнула она.

– Они могли бы задать тебе так много вопросов. «Ты отравила колодец? Ты меняешь постельное белье в субботу? Твой муж раскачивается, когда молится?»

«Ты стала бы есть свиную колбасу?» – добавила она, слабо улыбаясь и вытирая пальцами нос.

– Ну да, и все такое. А как случилось, что ты обошлась без этого в самом начале?

– Вы учили не давать ложных показаний, – напомнила она. – Это Закон.

– Да, – согласился он, похлопывая ее по руке. – Да, это наш Закон, так же как и твой. Но, Лия, я должен дать тебе совет. Солги. Тебе нужно думать не только о своем муже, но и о вашем ребенке.

Лия положила руку на свой живот.

– Ребенок толкается, – сказала она. – Хочет выйти из тюрьмы, как и я.

– И ты должна дать ответы, которые они хотят, чтобы ребенок смог это сделать. Ты знаешь, какими должны быть ответы.

– Я не могу, – возразила Лия.

Отец Бартоломео немного помолчал и сказал:

– Твой муж был у твоего отца. Нет, не испепеляй меня взглядом. Он пошел к нему, как и я. Твой отец не склонен помогать тебе. Он говорит, что даже если бы и захотел помогать, то ничего не смог бы сделать без твоего публичного покаяния. Хотя во многих отношениях он и дурак, в этом Себастьян де ла Керда прав.

– Значит, он не хочет помочь мне? – уточнила Лия. Внезапно ребенок сильно толкнулся ее в животе, и она улыбнулась сквозь слезы. – Знаете, этот младенец в моем чреве заставляет меня меньше бояться. Мальчик или девочка, он из семени избранных. Как я смогу предстать перед Хашемом, отказав ему в его праве по рождению?

– Они будут пытать тебя. – Голос священника стал жестким. – Епископ Квирога сам собирается допрашивать тебя. Каноник, который сегодня говорил с тобой, прибыл из Мадрида. Он собирался быстро покончить с этим делом и увезти тебя в Мадрид на аутодафе. Твое наказание могло бы быть легче, чем у других.

– Носить санбенито, – презрительно бросила она. – Уродливое желтое санбенито и дурацкий колпак.

– Тебе фасон не нравится? – спросил священник с грустной улыбкой.

– Мне не нравится фасон мужчин, выбирающих для меня вещи. Например, во что мне верить и что говорить. – Она ухватилась за его сутану. – Отец Бартоломео, я люблю жизнь. Я люблю Хашема, Всевышнего, которого я не могу видеть или назвать по имени. Я люблю моего мужа…

– Который умоляет тебя солгать.

Лия содрогнулась, как от удара.

– Да, – сказал Бартоломео. – Шейлок нашел меня, когда я шел сюда из дворца епископа. Он умолял меня и просил тебя спасти себя.

Лия тяжело вздохнула.

– Шейлок, – сказала она мягко, ласково произнося слоги его имени, как часто он поступал с ее именем. Она посмотрела на священника большими печальными глазами. – Если вы увидите моего возлюбленного, пожалуйста, передайте ему. Мне восемнадцать лет. Ничего я не жажду так, как прожить с ним свою жизнь, родить нашего ребенка. – Она держала руку на животе. – И поэтому я сделаю все, чтобы они смягчились. – Она наклонилась вперед. – Все, за исключением лжи о том, что я думаю. Я видела, что ложь сделала ему. Я дала моей любви кольцо, и с этим кольцом я отдала ему себя. Он не будет просить меня стать ничтожнее, чем я есть.

– Лия, скажи мне… – Священник схватил ее за руку. – Ты думаешь, что я смогу помочь тебе?

– Я надеялась, что вы попытаетесь.

– Я пытался. Но я скажу тебе: начался процесс, который остановить мне не под силу. Было время в Испании, когда священники были гуманными и слово «милосердие» что-то значило. Теперь мы живем во времени машины. Инквизиция – это машина. Она тебя раздавит, Лия.

– Что, по-вашему, я должна делать?

В глазах его была глубокая печаль.

– По-моему? Я хотел бы, чтобы ты верила, как я верю, что Иисус из Назарета был мессией, которого ждали некоторые из вас. Я хотел бы, чтобы ты честно исповедовала Его учение. Ох, Лия, наши сердца испорчены грехом. Никакой Закон не спасет нас. Только любовь!

– Значит, человеческие сердца создали эту инквизицию. Вы не можете винить машину.

– Ты победила меня, Лия. Это так, – печально проговорил он. – Но испорченное сердце и новая машина создают дьявольскую комбинацию.

– И вы говорите мне о любви Христа, – горько сказала она. – Я смогу найти любовь в этом месте?

– Во всех местах. Но ты не получишь ее от этих мужчин. Думаю, ты не представляешь, что тебя ждет.

– Это не имеет значения, – сказала она. – Я та, кто я есть.

Лицо Бартоломео задергалось – он пытался не заплакать. Потом он сказал:

– Даже в худшем случае не путай Его с Его служителями. Они ошибаются. А он был благороден и знал: сердца выбирают то, что они выбирают. Это мы знаем о Нем и показываем Ему нашим свободным выбором.

Она помолчала. Потом проговорила:

– Я выбираю правду.

* * *

– Ты веришь, что Христос был Сыном Божьим?

– Нет.

Священник с глазами акулы, стоявший рядом с епископом Квирогой, разорвал одежду У нее на груди, а двое других мужчин положили Лию на стол. Она попыталась прикрыть живот руками, но они развели ее руки в стороны. Один из мужчин зашел сзади, пригвоздив ее локти к столу.

– Подойди, – приказал священник с мертвыми глазами мужчине с лицом обезьяны. Ухмыляясь, тот шагнул вперед, неся деревянный ковш.

Когда первая капля горячего масла коснулась ее груди, Лия пронзительно вскрикнула. Как будто тысяча красных муравьев прогрызли ее кожу, разбегаясь и множась, питаясь ее плотью. Она почувствовала, как ребенок сжался у нее в чреве. Еще одна капля, и еще одна. Ее мясо зашипело.

– Прекратите! – завопила она.

Священник и мужчина с ковшом спокойно отступили назад. К ней подошел епископ.

– Ты думаешь, мы прекратим это по твоей команде, неверная? Ты воображаешь, что воинствующая церковь откажется от обращения еретиков, от объединения всех ее разбросанных по миру частей? Каждое колено преклонится перед Христом. Части должны снова воссоединиться с целым. Я спасу твою душу и душу твоего ребенка.

Лия всхлипнула. Казалось, грудь ее горит пламенем.

– Елизавета де ла Керда, хочешь ли ты, чтобы твой ребенок был обречен на преисподнюю?

– Меня зовут Лия, – сказал она. – И этого не будет!

– Не будет?

– Нет такого жестокого места преисподней.

Епископ ударил ее ладонью. Она почти обрадовалась этой боли, отвлекшей ее на мгновение от обжигающей боли в груди.

– Какой сейчас год, по-твоему?

– Пять тысяч триста двадцать восьмой.

Епископ снова ударил ее.

– Ты веришь, что Христос родился от Непорочной Девы?

– Нет, – простонала она.

Снова капнуло горячее масло. Ее пронзительные крики раздались в лабиринтах тюремных коридоров, и некоторые стражники беспокойно зашевелились.

– Подвесьте ее, – приказал епископ.

Они посадили Лию на столе, связали ей руки веревками, пропущенными сквозь кольца в стене. Мужчины с помощью рычага подтянули ее почти к потолку.

– Как ты можешь, – сказал епископ Квирога, – женщина, носящая ребенка, который пока еще не еретик, отрицать святость Христа во чреве?

– У меня… ребенок… от мужчины! – всхлипнула Лия.

Епископ замахнулся, чтобы ударить ее снова, но не смог дотянуться – она висела слишком высоко. Он приказал одному из слуг повернуть рычаг. Когда ее подтянули выше, веревки впились в ее руки, и Лия опять пронзительно вскрикнула.

– Ты присоединилась к черному стаду, которое распространяет чуму, отравляющую колодцы, убивающую христианских детей, кастрирующую мужчин! – закричал епископ. – Ты будешь раскаиваться?

– Это неправда, – всхлипнула Лия. – Не просите меня лгать. Ничего из этого неправда! Сжальтесь надо мной!

– Ты сама присоединилась к дьявольскому отродью, убившему Христа, распинающему мальчиков, убивающему детей и пожирающему их плоть!

Лия почувствовала, как сильно внутри нее бьется ребенок, и закричала:

– Вы убиваете детей!

Епископ, не дотянувшись до лица, сильно ударил ее в низ живота.

– Ах, отец, отец! – зарыдала Лия.

– Сука, ты зовешь своего отца? Себастьян де ла Керда отказался от тебя.

– Мой Отец Небесный никогда не откажется от меня!

– Значит, ты веришь в Него? – спросил епископ, делая знак священнику и святому брату, которые вращали рычаг.

Лия тяжело дышала. В глазах у нее все начало расплываться, епископ двоился, троился и четверился, превращаясь в стаю воронов. Она услышала настойчивый шепот другого священника:

– Только гражданская власть может приговаривать к смерти, божественный сеньор.

– Смерть? – сердито сказал епископ. – Я пытаюсь спасти ее душу! Она в печальном заблуждении. Только суровое воспитание может вернуть ее на правильный путь!

Лия изо всех сил старалась не закрывать глаза.

Епископ Квирога подошел к ней и посмотрел в ее искаженное от боли лицо.

– Хочешь воды? – спросил он.

– Да, – прошептала она.

Он взял со стола стакан и плеснул ей в лицо.

– Ты веришь, – спросил он, – в Бога, триединого и царствующего на Небесах? Ты веришь в Христа, жениха Его церкви, который умер на кресте и вознесся на третий день?

Лицо у нее было в каплях воды и пота. Лия опустила подбородок на обнаженную ключицу и всхлипывала, пока епископ и его слуги стояли, напряженно ожидая ее ответа.

Потом женщина медленно подняла голову. Тщательно прицелившись, она плюнула епископу в лицо. Потом принялась пронзительно выкрикивать все ругательства, когда-либо слышанные ею из уст мужчин, вываливающихся из таверн на извилистых улочках Толедо, от нищих мальчишек на грязных дорогах, боровшихся с собаками за корку хлеба. Она кричала, что ей наплевать на золотой крест епископа, и на его золотую и серебряную монстранцию, и на его чертову церковь.

Трясясь от злости, епископ поднял палец. Когда рычаг снова повернули, Лия ощутила, как в чреве что-то разорвалось и море крови хлынуло вниз по ногам, пропитывая ее юбку, образуя лужу на полу. Прежде чем лишиться сознания, она увидела, как побелело лицо епископа не от гнева, а от страха при виде красного потока, вытекающего из нее. Сквозь тяжелый гулкий шум в голове она смутно расслышала:

– Опускайте ее. Опускайте же ее!