Текст книги "Под белым орлом"

Автор книги: Грегор Самаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 41 страниц)

Костюшко вздохнул и чокнулся со стариком.

– Где наша отчизна? – сказал он вполголоса. – Поможет ли нам наша здравица сбросить лежащие на ней цепи?

Но несмотря на эти печальные слова, он всё-таки осушил свой кубок, который старик сейчас же снова наполнил.

– Ну, как же ты поживаешь, мой старый Мечислав? – спросил он потом. – Я вижу, тебе живётся недурно, и меня радует, что моя рекомендация архиепископу принесла такие хорошие плоды.

– Мне живётся хорошо, как вы видите, и если каждый старый солдат под конец своей жизни может так пристроиться, то он может быть доволен и благодарить Бога. Разве меня не ожидали несчастье, бедность и даже тюрьма, когда армия конфедератов была разогнана после наших тщетных усилий восстановить старинное право в польском государстве? Вас должен я благодарить, так как при вашей помощи я нашёл убежище в этом лесу, где я с шумящими деревьями леса могу вести беседу о старых прошлых днях. И всё же моё сердце угнетает то, что я должен жить здесь, на польской земле, под владычеством приверженца москалей, который настолько труслив, что подчиняется господству коварной женщины.

– Наша отчизна не имеет более сынов! – мрачно произнёс Костюшко. – Я был бы счастлив, если бы мог помочь всем, как тебе; поверь мне, тебе здесь лучше и безопаснее, чем там, в несчастной стране, которая всё ещё носит имя Польши и от этого самого ещё более жалка, чем если бы она была русской провинцией.

Оба некоторое время мрачно молчали.

– А что привело вас, пан, в моё убежище? – спросил затем старый Мечислав. – Я полагаю, что вы прибыли сюда не для того, чтобы присягнуть на верность русской императрице, подобно многим знатным панам нашей родины, так как в этом случае вы не стали бы укрываться здесь, в лесной глуши.

– Ты прав, старик, – сказал Костюшко. – Я прибыл сюда не для того, чтобы созерцать блеск и надменную пышность чужеземцев; я последовал призыву своих друзей, а где бы я мог найти более надёжное и лучшее место для встречи с ними, как не в доме моего старого солдата, куда никогда не проникнет измена? Вся наша Польша наводнена русскими шпионами и – да простит им Бог! – у многих из них в жилах течёт польская кровь. Но здесь мы вне подозрения. Шпионы не верят, – прибавил он с горьким смехом, – что ещё существуют мужественные сердца, способные непосредственно вблизи русской императрицы думать о своём отечестве! Кроме того, мой старый друг, меня приводит сюда ещё одно дело, которое касается лично меня и моего сердца. Но об этом после!.. Ты всё узнаешь; у меня нет тайн от тебя; теперь же, – продолжал он, взглянув на свои часы, – ты должен привести ко мне друзей, которых я жду; ты ничем не рискуешь при этом, так как ведь мы находимся в России и здесь нет русских шпионов.

– Я весь к вашим услугам, – ответил старик, – хотя бы все силы ада преградили мне путь.

– Будь спокоен! – улыбаясь, возразил Костюшко, – тёмные силы преисподней не встретятся на твоём пути!.. Ты должен лишь указать моим друзьям дорогу сюда. Выйди на большой тракт и подожди в том месте, где он пересекается с лесной тропинкой; туда прибудут один за другим трое всадников; ты подойдёшь к ним и спросишь, куда они направляются, – в качестве лесного сторожа ты имеешь право сделать это, не возбуждая подозрения, даже если это будет посторонний человек. Если окажутся те, которых я ожидаю, то они ответят тебе: «Мы ищем одного друга, которому мы должны сообщить известие о его больной матери». Того, кто даст тебе этот ответ, ты отведёшь в чащу леса и попросишь его подождать, пока прибудут остальные; когда же они все соберутся, то ты приведёшь их сюда. Спеши, потому что уже наступает условный час. Я же между тем немного отдохну, так как устал после долгого пути, который уже совершил сегодня.

Не возражая ни слова, старик поднялся с места, принёс из боковой комнаты мохнатую медвежью шкуру и разостлал её возле медленно догоравшего камина, затем повесил через плечо охотничье ружьё и направился в лес, между тем как Костюшко расположился на отдых на своём примитивном ложе.

Большая дорога на Могилёв, оживлённая днём, теперь простиралась безмолвно и пустынно, объятая ночным мраком; звёзды сверкали на небе, но при их слабом свете тени от деревьев казались ещё темнее, а дорога виднелась лишь на небольшом протяжении, выделяясь бледно-серой полосою среди густого мрака.

Мечислав прислонился к суковатому стволу дуба и стал ждать появления путников.

Спустя немного времени, он, прислушиваясь, сделал несколько шагов по направлению к дороге, так как ещё издали услышал лошадиный топот, который постепенно приближался со стороны юга, куда сворачивал большой тракт.

Лесной сторож подошёл вплотную к дороге, намереваясь обратиться с вопросом к всаднику, который, по-видимому, приближался быстрым аллюром, но внезапно остановился и отступил обратно в лес. Теперь, когда шум приблизился, Мечислав явственно различил топот пары лошадей и одновременно стук колёс.

– Чёрт побери, – произнёс он, – этак я впотьмах, чего доброго, мог остановить какого-нибудь мирного путешественника, а может быть, и русского курьера, который легко мог принять меня за разбойника и ответить мне выстрелом из пистолета; хорошо, что у меня достаточно острый слух!

Он снова прислонился к стволу дуба, и его глаза, привыкшие к темноте, различили лёгкий открытый дорожный экипаж, запряжённый двумя сильными почтовыми лошадьми. На козлах помещались почтальон и слуга.

В экипаже сидели двое мужчин, которые громко и оживлённо разговаривали на незнакомом языке.

Старый Мечислав снова несколько приблизился, чтобы поглядеть вслед быстро мчавшемуся экипажу, но в это мгновение почти рядом с собою увидел всадника, который медленным шагом приближался со стороны Могилёва и, сторонясь от проезжих, подъехал к самому краю дороги, причём обернулся в седле и поглядел вслед удалявшемуся экипажу.

Мечислав так близко подошёл к путнику, что его лошадь дрогнула.

Всадник быстро обернулся и схватился за рукоятку пистолета, выглядывавшего из кобуры.

– Куда держите путь? – спросил его Мечислав, снимая меховую шапку.

Услыхав это обращение, всадник снова опустил наполовину извлечённый пистолет и пытался разглядеть в темноте лицо стоящего пред ним человека.

– Куда вы направляетесь, пан? – переспросил его Мечислав. – Будьте покойны! я – сторож этого леса и, если нужно, могу указать вам путь.

Всадник колебался ещё одну минуту, а затем ответил:

– Я ищу дорогу к одному другу, которому должен сообщить известие о его больной матери.

– В таком случае следуйте за мной, так как вы попали на верную дорогу, – ответил Мечислав. – Пан Тадеуш Костюшко уже прибыл и ожидает вас. – Он бережно взял под уздцы лошадь всадника и отвёл её шагов на десять по лесной дорожке. Затем он прибавил: – постойте здесь немного, пока я подожду остальных.

– Они скоро приедут, – заметил всадник.

И действительно со стороны Могилёва уже доносился стук копыт второй лошади, приближавшейся быстрой рысью.

Вскоре показался второй всадник; он приостановил лошадь и пытливо огляделся кругом.

Мечислав заговорил с ним и, получив тот же ответ, провёл его к первому всаднику. Немного погодя показался и третий, который отдал тот же пароль, что и остальные.

– Теперь, вельможные паны, прошу последовать за мною, – сказал Мечислав, – я поведу переднюю лошадь под уздцы. Дорога узка, и вам придётся ехать гусем.

Вскоре он привёл гостей к своему уединённому жилищу, почтительно придержал им стремя, пока они слезали с лошадей, проводил их в свой дом и затем отвёл лошадей в сарай, где прибрал к стороне дрова и различную утварь, чтобы освободить место животным и задать им овса и сена.

Пока он заботился о лошадях, трое посетителей вошли в комнату, где Костюшко спал на медвежьей шкуре.

Первый из вновь прибывших, лицо которого осветилось огнём горящего очага, был граф Игнатий Потоцкий, который под именем Балевского в доме министра фон Берне возбудил негодование пажа фон Пирша. На нём был простой польский костюм, четырёхугольная шапка прикрывала его ненапудренную голову, а у пояса на кожаной перевязки висела сабля.

Оба его спутника были одеты совершенно так же, как и он, но были моложе его; их свежие юношеские лица с тонкими усиками имели сарматский тип в его благороднейшем проявлении. Один из них глядел смелым и пламенным взором; в его сверкающих глазах выражались вызывающая гордость и мрачная угроза. Другой – тонкий и стройный юноша – казался на вид скромным и застенчивым, как девушка, и в его больших синих глазах блистал огонь поэтического вдохновения.

Звук шагов по кирпичному полу встревожил лёгкий сон Костюшко. Он вскочил на ноги и воскликнул:

– Добро пожаловать, друзья, добро пожаловать! Я последовал вашему призыву и указал вам это место, так как не думаю, что мы могли где-нибудь лучше, чем здесь, укрыться от неприятельских шпионов. Мы здесь находимся в доме одного моего старого солдата и среди вольного леса, где нет соглядатаев. Но прежде всего позвольте мне приветствовать вас, граф Игнатий Потоцкий, который почти единственный из вельмож государства сохранил патриотические чувства! Привет и тебе, Колонтай, и тебе, Заиончек! Вы оба сохранили юношеский пыл, в порыве которого мы когда-то, будучи кадетами, дали священную клятву посвятить свою жизнь родине, да, клятву, – горестно прибавил он, – от которой судьба, по-видимому, хочет освободить нас, так как вскоре, вероятно, не будет более нашей дорогой Польши, как самостоятельного государства, и нам останется только оплакивать её на её могиле.

Заиончек – юноша с мечтательной взором – тяжело вздохнул, а пылкий Колонтай воскликнул:

– Предоставим женщинам проливать слёзы; мужчины должны сражаться и победить или умереть!

– Умереть прекрасно, если смертью покупается победа, – серьёзно возразил Потоцкий, – но ещё лучше жить и пользоваться плодами победы в обновлённом отечестве. Чтобы достигнуть этого, друзья мои, необходимо обладать осторожностью и благоразумием, и я осторожно и благоразумно соединил руководящие нити нашего будущего. Я хотел сообщить вам о своих планах, сказать вам, что я сделал для приведения их в исполнение, и для этого пригласил вас сюда, где мы, на глазах у своих врагов, наиболее обеспечены от всякой измены. Пусть нас некоторое время считают отступниками; мы можем перенести это, сознавая, что служим делу родины. Брут также принуждён был прибегать к притворству, а в борьбе со смертельным врагом всякое орудие считается пригодным.

– По-моему, – воскликнул Колонтай, – было бы лучше созвать народ и изгнать врагов из священных пределов нашего отечества! Но, так и быть, пусть совершится всё, что ведёт к цели! Настанет же наконец минута свободного открытого действия, которое приведёт к решительной развязке; а тогда наступит момент действия и для меня. Но, пока вы будете вынуждены идти к цели тёмными путями, не рассчитывайте на меня, я не сумею сыграть свою роль.

– Народ? – сказал Потоцкий. – Но разве народ, подавленный позорными оковами рабства, не находится в состоянии жалкой приниженности и равнодушного невежества? Разве вы не находите, что мы сначала должны создать народную силу, для того чтобы вызвать её на борьбу?

Прежде чем Колонтай успел ответить, в комнату вошёл Мечислав. Он достал несколько стаканов и наполнил их вином в честь прибывших гостей; затем, увидав, что разговор прекратился при его приходе, он намеревался почтительно удалиться.

Но Костюшко схватил его за руку и воскликнул:

– Вы правы, что для освобождения родины нужно содействие народа. Вы правы, что наш народ, ещё томящийся в оковах рабства, равнодушен к унизительному чужеземному игу. Но ещё существует здоровое ядро населения, из которого может вырасти новое, достойное свободы поколение; это – старые польские солдаты, и здесь пред вами истинный представитель этого народа. Пусть он примет участие в нашем разговоре; он сможет дать нам хороший совет; он лучше всех укажет нам, насколько мы можем рассчитывать на народную силу и волю.

Присутствующие недоумевающе и вопросительно взглянули друг на друга.

– Это – тайна, – сказал Потоцкий, – от которой зависит будущая судьба истории; одно неосторожное слово...

– Позвольте мне удалиться, пан, – сказал Мечислав, пытаясь освободить руку, которую Костюшко всё ещё крепко держал в своей руке.

Но последний воскликнул:

– Я ручаюсь за него. Так как народ будет сражаться с нами, то он должен также участвовать в нашем совете.

Остальные трое приблизились, молча протянули руку старому Мечиславу и затем расположились на деревянных креслах вокруг стола.

Старик снова раздул на очаге огонь, колеблющийся свет которого один освещал всю комнату, и затем скромно уселся на стул возле огня.

– Выслушайте меня, мои друзья, – начал Игнатий Потоцкий. – Я непоколебимо убеждён, что всё несчастье нашего отечества происходит вследствие печального состояния нашего государственного строя, который лишь в силах противодействовать всякого рода власти, но бессилен проявить активную деятельность. Мы должны создать или истинную монархию, или истинную республику. Но последнее невозможно именно потому, что народ в настоящее время ещё не подготовлен к восприятию свободы.

– Вы, пан, правы, тысячу раз правы! – воскликнул старый Мечислав. – Я слышал, что есть страны, где народ управляет сам собою, но это немыслимо здесь, так как крестьяне под именем свободы вообразят не что иное, как позволение грабить и опустошать, если они не постепенно, в продолжение долгого ряда лет будут освобождены от рабства, чему уже положил начало благородный граф Замойский.

– Итак, глас народа, – продолжал Игнатий Потоцкий, кивнув старику, – подтверждает моё мнение о непригодности для нас республики. Но, чтобы основать прочную монархию, нам нужно иметь наследственный царствующий дом.

Слушатели затаили дыхание. Колонтай воскликнул:

– Наследственный царствующий дом? Но разве Ян Собесский не составлял гордости и славы отечества? И разве в его царствование Польша не занимала одного из первых мест среди европейских держав?

– За Собесским последовали Станислав Лещинский, Август Третий и наконец Понятовский, игрушка в руках Екатерины, – заметил Потоцкий.

– Зачем же их избирали? – спросил Колонтай.

– В этом вопросе, – ответил Потоцкий, – заключается приговор нашему конституционному строю. Если случайное большинство голосов имеет возможность вложить власть управления в недостойные руки, то гибель государства неминуема.

– А разве не бывают слабые и неспособные наследственные правители? – спросил Колонтай.

– Разумеется, – ответил Потоцкий, – но лучшие силы страны всё-таки всегда будут готовы служить им, так как в лице такого государя воплощается идея отечества, и кроме того, путь к трону недоступен честолюбию. Избранный же король должен быть великим человеком, чтобы совершать великие деяния. Да даже в этом случае ему трудно будет заставить своих подданных забыть, что он когда-то был равным им человеком.

– Мне кажется, что граф Потоцкий прав, – сказал Костюшко. – Только наследственная монархия может призвать к служению все силы государства, хотя бы во главе его находился слабый правитель. Но как положить начало новому порядку? Где найти род, достойный занять польский престол, не возбуждая зависти в других?

– По моему мнению, царствующая династия не должна быть польского рода, – произнёс Потоцкий, – престол должен перейти к великому монарху, который могуществен и без нас и которому подчинится вся страна.

– К иноземному государю? – воскликнул Колонтай. – Но ведь мы и так находимся под чужеземным игом; ведь тогда нам останется только провозгласить Екатерину королевою Польши.

Потоцкий серьёзно взглянул на него и возразил:

– Вы этого на самом деле не думаете, Колонтай! Мы не должны соединяться с варварскою страной, раз мы стремимся к свету и порядку. По моему глубокому убеждению, есть налицо монарх, род которого будет достойно нести польскую корону на благо нашей родины, который водворит у нас свет и порядок, соединит нас с просвещённой Европой и могущество которого защитит нас от варварского Востока.

– Кто же этот монарх? – спросил Костюшко, затаив дыхание.

– Это – король Пруссии, – ответил Потоцкий, – тот самый, который дал своему народу силу противостоять целому свету и с высоты престола которого сияют правда и справедливость; он обладает силою, которая защитит нас, и мудростью, которая сделает и нас могущественными и свободными и создаст в польском государстве польский народ!

Колонтай задумался с мрачным видом. Костюшко опустил голову на руку. Но Заиончек вскочил и воскликнул с пламенным воодушевлением:

– Да, клянусь Богом, граф Потоцкий прав; он высказал мысль, которая и мне не раз приходила в голову в часы уединения. Если мы избирали на престол Генриха Валуа и Августа Саксонского, для того чтобы успокоить честолюбивое брожение в стране, подчинив её монарху из царствующего дома, то тем более мы можем избрать короля Пруссии, престол которого уже окружён славою и который даст нам всё, в чём мы нуждаемся и что он уже даровал своему народу! Да, да! пусть будет так!., в этом наше спасенье.

– Король Фридрих – уже старик, – заметил Колонтай.

– Это ничего не значит, – возразил Потоцкий, – его идеи будут продолжать жить в его потомках и преемниках престола. Могущество Пруссия твёрдо упрочено, и с её помощью и мы приобретём силу противостоять всем своим врагам. Народные силы получат надлежащее развитие и дисциплину в армии, организованной по прусскому образцу, а в военной школе народ созреет для свободы.

– Вы правы, – сказал Костюшко, протягивая через столь руку Потоцкому, – вы правы, и я согласен с вашим мнением. Конечно, грустно, когда великий народ принуждён избирать себе иноземного властителя, но если мы хотим спасти себя и возродиться, то мы должны избрать наиболее достойного и могущественного, который, щедро даровав нам блага своего управления, может рассчитывать на нас как на опору своего престола.

– А что скажешь ты, Мечислав Бошвин? – ласково обратился Костюшко к старику.

Тот покачал головою и заговорил:

– Вы, вельможные паны, не должны спрашивать моё мнение в столь важном деле; нам подобает слушаться и исполнять свою обязанность, когда благородные паны решают, что пригодно для блага отечества. И мы, старые солдаты, исполним свой долг, за это я ручаюсь, а молодые последуют нашему примеру, когда вы призовёте нас на помощь. Но я сомневаюсь, – робко и нерешительно прибавил он, – чтобы это было возможно и привело к хорошему концу. Если власть России и будет свергнута, всё же Пруссия и Польша искони были врагами и никогда не сольются в один народ. Пруссаки не захотят сделаться поляками, а мы... мы не можем сделаться пруссаками.

– Я тоже так думаю, – воскликнул Колонтай. – Мы не можем сделаться пруссаками! Разве мы не разбили в прах Немецкий орден при Танненбурге? Разве прусские короли не были нашими вассалами?

– Мы не сделаемся пруссаками, – сказал Потоцкий. – Прусский король будет управлять страною согласно основам нашей конституции, но в пределах этой конституции он будет истинным государем, каким не может быть никто из нас. Только с его помощью мы можем сбросить русское иго; ведь сами по себе мы более не в силах подняться.

Колонтай некоторое время хранил молчание.

– Я не буду препятствовать и возражать вам, – сказал он, – так как мы должны быть свободны, во что бы то ни стало, свободны от власти России. Будущее, – прибавил он вполголоса, – принадлежит Богу и свободной силе каждого народа.

– Но как это должно произойти? – спросил Костюшко. – Каким образом возможно привести подобный план в исполнение?

– Я обсуждал этот план вместе с министром короля Фридриха, фон Герне, который уверен в согласии короля; но последний не может выступить открыто, пока не настанет решительный момент. Что же касается выполнения предприятия, то оно проще, чем кажется. Екатерина, по своему высокомерию, слишком уверена в своей силе и содержит в Польше лишь десять тысяч войска. Да в настоящее время она и не может выслать больше, так как ей угрожает война с Портою. Мы прежде всего должны принудить Понятовского отречься от престола.

– Отречься от престола? – воскликнул Колонтай. – Но разве это – король?

– Да, по праву и закону, и потому трон должен быть освобождён легальным путём, – ответил Потоцкий.

– Ну, это будет не трудно! – произнёс Колонтай с язвительным смехом. – Этот малодушный человек сделает всё, чего мы от него ни потребуем, как только очутится в нашей власти.

– Затем, – продолжал Потоцкий, – надо произвести всеобщее восстание, для того чтобы истребить или изгнать за пределы русских, которые рассеяны по всей стране.

– И это легко исполнимо, – сказал Колонтай.

– После этого, – продолжал Потоцкий, – сейму останется только избрать прусского короля наследственным королём Польши, для того чтобы Фридрих тотчас мог прибыть со своим войском и выступить на защиту государства, которое будет принадлежать ему по праву.

– А выборы? – спросил Костюшко.

– Я привлёк на свою сторону много голосов, – ответил Потоцкий, – хотя, признаюсь с сожалением, лишь при помощи прусского золота. Мой родственник Станислав Феликс также перейдёт на нашу сторону, как я наверное узнал.

– А вы доверяете вашему родственнику? – мрачно спросил Колонтай.

– Я доверяю ему, – ответил Потоцкий, – так как выгода заставляет его примкнуть к нам. У меня в руках средство окончательно расположить его в нашу пользу.

– О, как мы низко, низко пали! – со скрежетом произнёс Колонтай. – Но пусть будет так! Я согласен призвать чёрта, чтобы только освободиться от ига русских. А что нам следует делать? – спросил он вслед затем.

– Выжидать, пока настанет время, – ответил Потоцкий. – Так как я уже держу нити заговора в руках, то согласны ли вы предоставить мне руководительство и быть готовыми по первому моему зову, а до тех пор носить маску притворства?

– Хорошо! – сказал Колонтай, вставая и подавая руку Потоцкому. – Я ваш, располагайте мною всецело!

Прочие также протянули Потоцкому руки.

– Подойди сюда, Мечислав! – сказал Костюшко, дай и ты нам руку для заключения союза, из которого возродится новая жизнь в нашем отечестве.

Старик приблизился и робко и почтительно присоединил свою руку к остальным.

– Итак, решено! – воскликнул Потоцкий. – Понятовский будет устранён, и нашим королём будет Фридрих Прусский!

На минуту наступила тишина. Все чувствовали себя глубоко взволнованными решением, которое эти четыре человека в уединении леса провозгласили, как торжественный приговор, от удачного исполнения которого зависела судьба всей Европы.

– Наполним ещё раз стаканы, – воскликнул Колонтай, – и выпьем за осуществление своего предприятия.

Старый Мечислав налил вина. Оловянные кубки чокнулись и молча были осушены.

– Выслушайте меня! – сказал Костюшко. – Мы заключили союз для великого дела, теперь я прошу вашей помощи лично для меня. Я прибыл сюда, отчаиваясь за судьбу родины; здесь я снова обрёл надежду, но здесь мне предстоит бороться также и за личное счастье.

– Говорите, Тадеуш! – сказал Колонтай, пожимая ему руку. – Я готов служить вам всеми зависящими от меня средствами и, я уверен, остальные друзья также.

– Я люблю, – сказал Костюшко, слегка покраснев и обращаясь к друзьям, которые слушали с напряжённым вниманием, – люблю Людовику Сосновскую.

– Дочь маршала Сосновского? – воскликнул Колонтай. – Бог – Свидетель, она достойна вашей любви! И я желаю вам счастья, если вы покорите её сердце!

– Я покорил её сердце, самое благородное и преданное на земле, – подтвердил Костюшко, после чего мрачно прибавил: – но её отец отказал мне в её руке в высокомерных и оскорблённых выражениях. Что я такое? Бедный шляхтич, не имеющий ничего, кроме шпаги, в сравнении с ним, маршалом литовским!

– И даже если бы он был сам король, – крикнул старый Мечислав, забывая почтительность пред господами и ударяя кулаком по столу, – клянусь Богом, он и тогда не мог бы в целом свете найти лучшего супруга для своей дочери, чем наш пан Тадеуш.

– И ты оставил безнаказанным такое оскорбление? – воскликнул Колонтай.

– Но разве дочь могла бы сохранить любовь к убийце своего отца? – печально произнёс Костюшко.

– Клянусь Богом, – воскликнул Колонтай, – в таком случае я сам потребую у него удовлетворения.

– Постой, Колонтай! – остановил его Костюшко, – я не ищу мести, но желаю наперекор всему свету добиться счастья и любви. Я слышал, что Сосновский, по желанию императрицы Екатерины, намеревается отдать руку дочери одному из её приближённых; ведь императрица старается привлечь польских вельмож к своему двору, но этого не будет.

– Нет, клянусь небом, этого не будет! – крикнул Колонтай.

– Лучше пусть благородная панна умрёт, – сказал старый Мечислав, – чем допустить, чтобы невеста моего капитана была продана русскому.

– Ну, так вот, – продолжал Костюшко, – Сосновский здесь, вместе со своей дочерью. Здесь должен совершиться постыдный торг. Она наскоро известила меня через верную служанку. Я сообщил ей, что я здесь и что я всё приготовлю для побега и увезу её во Францию, где она найдёт верное убежище и решит, любит ли она меня настолько, чтобы выйти за меня и без благословения отца. Но её отец принуждён будет уступить, когда явится необходимость. Прежде всего я должен спасти Людовику, увезти её в безопасное место, и в этом, друзья мои, вы должны помочь мне! Вам легко будет незаметно увезти Людовику во время одного из больших праздников. Помогите мне заготовить лошадей. Если мы выиграем только два часа времени, прежде чем обнаружится бегство моей невесты, то мы будем спасены.

– Да, да, – воскликнул Мечислав, – панна должна быть спасена, и мой капитан должен быть счастлив, хотя бы это стоило мне жизни.

– Ты, мой старый друг, – сказал Костюшко, – будешь лишь держать лошадей наготове у городских ворот. Но один из вас, мои друзья, должен взять на себя увести Людовику из зала во время танцев и позаботиться о быстрых лошадях. Я прошу вас, помогите мне завоевать лучшее счастье моей жизни.

– Рассчитывай на меня! – воскликнул Заиончек, с жаром обнимая Костюшко.

– Ты хочешь отправиться во Францию и покинуть отечество? – строго спросил Колонтай.

– Я хочу только отвезти свою Людовику в безопасное место, – ответил Костюшко, прижимая в знак уверения руку к сердцу. – Моя любовь должна одушевить меня на борьбу за родину; Людовика стала бы презирать человека, который ради неё бежит от опасности и покидает священное дело.

– Вы правы, – сказал Потоцкий, – любовь укрепляет и воодушевляет, и, кто носит в сердце благородное чувство любви, тот скорее окажется способным победить или, если нужно, умереть за отечество. Рассчитывайте также и на меня!

Он с чувством пожал руку Костюшко, и его лицо озарилось светлым выражением.

– Прости мне, Тадеуш, что я на миг усомнился в тебе, – сказал Колонтай, – я не знаю любви и избегаю её, чтобы не стать слабым.

Некоторое время все они ещё сидели, обсуждая план действий.

Потоцкий взял на себя обязанность переговорить обо всём с Людовикой Сосновской. Условились, что Костюшко останется в лесном домике и старый Мечислав будет ежедневно являться в город, чтобы оповещать его о событиях.

Только позднею ночью паны наконец отправились домой.

Старик вывел их на прямую дорогу и, когда вернулся обратно, нашёл своего гостя крепко спавшим на медвежьей шкуре, постланной на очаге.

Чтобы не обеспокоить его, старик тихо вытащил вторую шкуру для себя. Медленно угасал огонь, и ночной ветер шумел в верхушках деревьев, раскачивая их над тихим, уединённым домом.