Текст книги "Под белым орлом"

Автор книги: Грегор Самаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 41 страниц)

– В Вене, – ответил Серра, – держатся того мнения, что слабость Польши коренится в избирательной королевской власти и там полагают, что в лице саксонского принца найдена подходящая особа для основания новой наследственной династии в Польском королевстве.

– Ну, а в Берлине? – спросил опять Потоцкий, зорко вглядываясь в агента, между тем как прекрасная голова Софии высунулась из складок портьеры с видом напряжённого любопытства.

– Должен откровенно сознаться, граф, – ответил Серра, – что я не в состоянии ответить на этот вопрос. Господин фон Герне не обмолвился ни единым словом, ни единым намёком насчёт идеи свободного самоуправления польской нации, которое должно быть охраняемо Австрией и Пруссией. Так как эта идея была представлена ему мною, то вероятно он ещё не успел обдумать её хорошенько и составить соответственные планы; но я убеждён, что господин фон Герне присоединится к мнению австрийских дипломатов, так как обе державы одинаково заинтересованы в том, чтобы из Польши выросло крепкое и нейтральное государство.

София де Витт с живостью покачала головой.

– А господин фон Герне действует по поручению короля Фридриха? – спросил Потоцкий.

– Он так говорил, и я принуждён с этим согласиться, – ответил Серра в лёгком замешательстве. – В противном случае, как мог бы он распоряжаться по своему усмотрению королевской компанией торгового мореплавания в таких широких размерах? Для короля невозможно выступить в столь деликатном деле; это я должен признать, а в моём положении неуместно допытываться у прусского министра насчёт полномочия от его короля.

– В Вене проявляют менее сдержанности, – прошептал про себя Потоцкий, а потом сказал вслух: – король Фридрих, пожалуй, имел основание не благоприятствовать кандидатуре саксонского принца. Саксонский дом был союзником Австрии и тяжко страдал вместе с габсбургским во время войны с великим прусским королём. Традиция этого союза и воспоминания об одинаковых потерях и одинаковом озлоблении могли перенестись также и на Польшу. Весьма возможно, что король Фридрих увидал бы в императрице Екатерине лучшего и более надёжного союзника, чем в польском короле из саксонского дома.

Серра на мгновение задумчиво опустил голову, а затем сказал:

– Вы, ваше сиятельство, я вижу, очень проницательны. Но всё-таки я этого не думаю; воспоминания о Семилетней войне погребены, в Вене искренне желают примирения и при обоих дворах одинаково интересуются Польшей.

– Это была только идея, – возразил Потоцкий, – которую я высказал и от которой я ещё никак не могу освободиться. Если бы я был прусским королём, – продолжал он, бросая острый, проницательный взгляд на своего собеседника, – то я, может быть, заместителем Понятовского на польский трон посадил бы действительного, настоящего польского дворянина, который был бы в состоянии напрячь все народные силы и добиться самостоятельности и независимости.

– Но, как мне кажется, – сказал Серра, – князь Кауниц прав, признавая слабость Польши в существовании именно выборной королевской власти и основанной на этом ненадёжности.

– А разве нельзя было бы так же хорошо установить наследственность престола для какого-либо знатного и славного польского рода, как для саксонского дома, который не имеет ничего общего с Польшей, кроме бесславного правления Августа Третьего? – живо сказал Потоцкий.

София де Витт недовольно покачала головой и приложила кончик пальца к губам.

Одно мгновение Серра посмотрел на графа, и в его глазах мелькнула искра уразумения. После этого он сказал:

– Я знаю только одного человека в Польше, который был бы способен решить эту задачу, или, сказать вернее, – добавил он, отвешивая низкий поклон графу, – я имел сегодня честь узнать этого человека.

Прекрасная гречанка продолжала качать головой, всё время не отнимая пальца от губ.

– Ну, – небрежно сказал Потоцкий, – мы зашли с вами в область, которая принадлежит будущему, а ведь только оно даст нам разгадку. Поэтому останемся лучше при настоящем. Итак, в одном пункте в Вене и Берлине согласны, а именно, что будущая независимость Польши должна быть основана на финансовом могуществе, которое сделает польскую нацию способной действовать и сражаться, и что мою особу считают способной образовать центр будущей деятельности за освобождение Польши.

– Вы вполне правы, ваше сиятельство, и в этом отношении я уполномочен уговориться с вами обо всём, чтобы поддержать общество ломбардного банка и дать в ваше распоряжение средства для подготовки к дальнейшим решительным ударам. Если вы, ваше сиятельство, вполне согласны оказать деятельную поддержку планам, только что высказанным мною, то господин фон Герне предпишет варшавской конторе общества торгового мореплавания оплачивать векселя, как ваши, так и варшавского ломбардного банка.

– Хорошо, – сказал Потоцкий, – остановимся пока на этом. Скажите господину фон Герне, что он может рассчитывать на мою поддержку; что касается конечной цели, то об этом потом последует соглашение между Веною и Берлином. Первый шаг состоит в том, чтобы устранить короля Станислава Августа, и я думаю, что могу поручиться за это, а тогда уже дело Австрии и Пруссии предоставить польской нации конституционное право самой решить своё будущее. Итак, мы пришли к соглашению. Я не думаю, что будет целесообразно, если мы будем часто видеться здесь; может быть, за вами уже наблюдают, и я советую вам как можно громче сказать, что вы здесь отыскали меня с целью переговорить со мною о продаже дров из моих имений компании торгового мореплавания в Берлине, агентом которой вы состоите.

– Совершенно верно, ваше сиятельство, – согласился Серра.

– В Варшаве, – продолжал Потоцкий, – я буду к вашим услугам, как только вы просмотрите бумаги насчёт «Кроточина» у банкира Капустаса, а также устроите то, о чём мы с вами говорили про господина фон Герне.

Серра встал и промолвил:

– Очень благодарю вас, ваше сиятельство, за милостивый приём! Я уношу с собою уверенность, что этот час не пройдёт бесследно и принесёт богатую прибыль как купцу, так и государственному мужу, а может быть, и будущему повелителю гордого, могучего Польского государства.

– До свидания! – сказал Потоцкий. – Позвольте дать вам ещё один совет: будьте осторожны в письменных сообщениях господину фон Герне. Большие дороги не безопасны в Польше, особенно, если ваш визит заинтересовал кого-нибудь здесь и возбудил любопытство узнать, нет ли чего-нибудь между нами.

– Ваше сиятельство! Вы можете быть вполне спокойны, – сказал Серра с осторожной улыбкой, – комиссионеры компании торгового мореплавания, служащие посредниками между варшавскими и берлинскими конторами, вполне заслуживают доверия и вне всякого подозрения. Никто не предполагает у них чего-либо, кроме счетов и деловых отчётов.

Он почтительно коснулся руки Потоцкого, которую тот протянул ему, и удалился.

Как только Серра вышел из комнаты, в неё быстро вошла София.

– Ей Богу, – воскликнула она, – счастье – мой соперник возле тебя, и я, мой друг, почти ревную к тебе эту капризную богиню, которая так неразлучно привязалась к тебе. Не успел ты неосторожно растратить золото, это могучее орудие, как неожиданное чудо опять даёт его тебе в руки. Но на этот раз я буду защищать его от тебя самого: я сохраню эти драгоценные бумаги чудодейственной силы, заключающейся в них, мы не предоставим игре случая.

Потоцкий нахмурился; как ни обольстительно хороша была София, стоявшая пред ним, но по его лицу видно было, что его сердило её желание опекать его; она же смотрела на него с самою очаровательной улыбкой и сказала:

– Поверь мне, друг мой, такое разделение труда будет хорошо: ты обладаешь мужеством и силою, оставь мне неустанную хитрость и медленно действующую волшебную силу золота, которая по каплям уверенно долбит скалы; так мы правильно распределим оружие, и победа будет на нашей стороне.

Она села рядом с Потоцким, и он не мог противостоять волшебным чарам её красоты; он наклонился к её руке, лежавшей на векселях, принесённых Серра, и покрыл эти пальчики и всю стройную руку, открывшуюся из разрезного рукава, горячими поцелуями.

– Ты права, София, – сказал он, – распредели оружие, как хочешь, и не ревнуй меня к счастью; эта богиня с рогом изобилия, наполненным земными благами, будет единственной женщиной, милости которой я буду добиваться наравне с твоей.

– Я была довольна тобою сегодня, мой друг, – улыбаясь, сказала София, – ты очень умно выведал мысли других, но только при этом открыл и свои мысли и тем дал в руки противника орудие. Если другие будут думать, что мы работаем для саксонского принца, то мы тем увереннее можем работать для себя.

– Какому противнику? – спросил Потоцкий. – Разве ты не слышала, что этот Серра – вовсе не противник, что он с радостью приветствовал мысль о возложении на мою голову той короны, которой все добиваются?

– Ты легковерен, как дитя, – сказала София, проводя рукой по лбу Потоцкого. – Разве ты не знаешь, что лучший способ узнать мысли других – это сделать вид, что соглашаешься с ними? Да если этот Серра и действительно сочувствует нашим планам, то много ли это значит? Ведь он – только орудие в чужих руках! Королю Фридриху Прусскому я не доверяю; Екатерина для него – лучший и более надёжный друг, нежели Иосиф Габсбургский или ты, а такой человек, как Серра, будет охотнее служить господину, который уже является королём, нежели такому, который ещё собирается стать им.

– И который, – прервал Потоцкий, – по-царски наградит того, чьи услуги расчистят ему путь к короне.

София, покачав головой, возразила:

– Такая награда может иногда обойтись очень дорого! Нехорошо, когда король обязан кому-либо. В истории лучше устояли те короли, которые уничтожили своё орудие! Но для этого ещё будет время, – добавила она таким тоном, что Потоцкий слегка содрогнулся, – когда они сделают своё дело и цель будет достигнута. Поэтому сегодняшний день можно считать счастливым, и я обещаю тебе не ревновать к тебе той любезной богини, которая так щедро высыпала над тобой свой рог изобилия.

С очаровательной улыбкой София обвила шею графа руками; он страстно прижал к своей груди эту прекрасную женщину и воскликнул:

– Все дары Фортуны никогда не сравняются с высшим подарком моей единственной богини счастья: этот подарок – любовь моей Софии!

XIII

В то время как жители и гости Могилёва сладко спали, набирая сил для празднеств следующего дня, в которых одни участвовали как зрители, другие как действующие лица, Тадеуш Костюшко и Людовика Сосновская ехали всё дальше по большой дороге в ночной тиши. Они редко обменивались словами и пустили коней полным ходом, чтобы прежде всего выиграть наибольшее расстояние и этим затруднить преследование.

Игнатий Потоцкий сказал Костюшке, что он может рассчитывать по крайней мере на два часа, пока заметят исчезновение Людовики, и что ночью ещё пройдёт несколько часов, прежде чем устроят действительно преследование беглецов.

Этим руководствовался Костюшко, составляя план бегства. Он хотел сначала ехать по прямой дороге к югу, чтобы как можно скорее дальше уехать от Могилёва, потом пробраться лесами в Краков, чтобы добраться до укромного места в лесах Радзивилла, или же, если это не удастся, направиться в Тешен или Ольмюц и там переехать австрийскую границу.

При нем был правильный паспорт для того, чтобы удовлетворить чиновников, а если бы ему грозила опасность, то он мог бы незаметно перейти границу, пользуясь лесистыми ущельями и обрывами Карпатов, которые часто и успешно выручают контрабандистов.

Положим, эта дорога была гораздо дальше и труднее той, которая вела к прусской границе, но именно поэтому-то Костюшко и выбрал её, рассчитывая, что преследователи прежде всего направятся по кратчайшему и по-видимому более удобному для бегства пути.

Они пересекли маленькую речку Друть и доехали до Березины, волны которой через тридцать лет стали роковыми для наполеоновской армии и доставили этой, до сих пор неизвестной реке страшную незабвенную известность во всемирной истории.

Хотя в весеннее время Березина не представляла столько страхов и опасностей, как во время зимнего ледохода и вьюги, но всё же её течение было достаточно быстро, чтобы внушать осторожность. Костюшко отлично знал всю эту местность и всё же потребовалось довольно много времени, пока он нашёл брод, по которому мог спокойно перебраться на другой берег.

Когда река была за их спиной, то он перегнулся на своей лошади, крепко заключил Людовику в свои объятья и, глубоко вздохнув, воскликнул:

– Теперь мы спасены, если Небо будет к нам милостиво; теперь мы можем спокойно продолжать свой путь; в этом направлении нас искать не будут!

Графиня, дрожа, оглянулась, как бы боясь увидать в холодном свете едва занимавшейся утренней зари преследующую их погоню.

– О, мой любимый друг, – сказала она, – не будем доверяться счастью, будем всё-таки спешить вперёд! Я не буду спокойна до тех пор, пока мы не переступим границы этой несчастной страны, которая является моей родиной, любимой мною всей душой, и которая теперь грозит мне злейшей, чем смерть, бедою.

Она хотела опять погнать лошадь, но Костюшко остановил её, сказав:

– Успокойся, дорогая, доверься мне! Я серьёзно уверен, что нам здесь уже больше нечего бояться, да к тому же невозможно продолжать путь с прежней быстротой. Пока мы не переедем через границу, мы не можем найти других лошадей, а потому должны беречь силы своих коней, которые уже сильно утомлены; если они падут, мы погибнем безвозвратно.

Людовика вздохнула. Она сознавала правильность этого замечания, и всё-таки это промедление приводило её в ужас и отчаяние; она часто боязливо озиралась, но на далеко видимой дороге не показывалось ничего подозрительного; всё кругом молчало; вся местность, одетая весеннею зеленью, была залита первыми лучами восходящего из-за горизонта солнца; всё казалось счастливым и мирным; нельзя было бы найти лучшее утро для весёлой прогулки.

Костюшко взял руку любимой девушки, которая, как ему казалось, уже была безвозвратно потеряна для него, и стал горячо и искренне говорить ей о своей любви, о счастливых надеждах, наполнявших его сердце. Он высказал ей свою твёрдую уверенность в том, что её отец уже из гордости даст своё согласие на их союз при виде непоправимого факта. В заключение он, прижимая руку Людовики к своим губам, добавил:

– Мы будем, предавшись судьбе, ждать, будучи по крайней мере спокойны, что силою на тебя не наложат недостойных уз и что для нас всё-таки придёт прекрасная, счастливая будущность. Ведь скоро наступит час святой борьбы за родину. Мы выйдем победителями из этой борьбы, – воскликнул он с вдохновенной уверенностью, – и в освобождённом отечестве будет место и для нашего счастья!

Людовика слушала его сначала дрожа, всё ещё боязливо оглядываясь, но постепенно его слова всё более и более убеждали её. Она была ещё молода, цветущая природа была хороша, солнце светило на них светло и радостно; так почему же и ей было не верить и не надеяться так, как делал это её любимый Тадеуш? Ведь молодость и любовь крайне склонны к вере и надежде и хотя из поколения в поколение суровые жизненные бури часто губят цветы надежды, однако они снова вырастают под тёплыми солнечными лучами любви в молодых сердцах, которые не научаются на примере чужих страданий, но своего горя потом никогда не забывают.

Юная графиня начала понемногу улыбаться; её взор сиял, как утренняя свежая природа, и она счастливо внимала его словам. Только изредка смущала её мысль об опасности, которая ещё витала над их головами тёмною тучей, но солнечный свет получал всё более доступа в её сердце.

Рука в руку ехали они так рядом. Иногда они сходили с коней и, медленно ведя их в гору и под гору, шли под руку и повторяли друг другу всё те же слова; и им казалось, что они слушают и говорят всё новое и новое.

Блестя на солнце, открылась пред ними широкая река Припять, которая далее на юг впадает в Днепр. Костюшко на мгновение остановился и произнёс:

– Там мы должны переправиться, но река не имеет брода. Там направо должна лежать деревня Петриково, там мы найдём перевозчика, а тогда нам уже будет открыт путь к границе, так как Висла останется от нас к северу.

– О, постараемся избегать деревень и людей, – сказала Людовика, – среди природы я снова нашла надежду, но людей я боюсь; они не знают жалости. Попытаемся как-нибудь хоть вплавь перебраться на другую сторону.

– Неужели нам следует рисковать жизнью, которая сулит нам столько счастья? – воскликнул Костюшко, нежно целуя её руку. – Не бойся ничего, моя радость! Люди, живущие здесь, не опасны нам; они примут нас за гостей одного из здешних помещиков. Я знаю эту местность.

Здесь вблизи дворец князя Сапеги. Да и кони наши нуждаются в корме и питье, а мы здесь наверно найдём немного овса и сена, за стоянку же мы можем заплатить. На отдохнувших лошадях мы вдвое скорее уедем отсюда.

Они поехали дальше.

Вскоре за небольшим лесистым холмом действительно показалась среди цветущих полей и лугов деревня с приветливой церковью, с колокольни которой доносился утренний звон колокола. Дома были маленькие, бедные, глиняные с соломенными крышами, и всё же деревня казалась более зажиточной и приветливее многих других деревень в Польше. На полях виднелись отдельные рабочие. Весь ландшафт, развернувшийся вдоль серебряной ленты реки, был прелестен.

– Как красиво! – воскликнула Людовика. – Как должны быть счастливы люди, живущие здесь и не знающие всех мучений, на которые нас обрекли гордость и честолюбие!

Она наклонила голову и, тихо шепча молитву, перекрестилась, внимая звону колокола в утреннем воздухе.

Вскоре они въехали в деревушку, жители которой, стоя у дверей, почтительно кланялись.

Костюшко остановился пред трактиром, который можно было узнать по еловой ветке, воткнутой во фронтон; там он велел напоить коней, дать им овса, запасы которого нашлись у хозяина, и спросил, где находится дворец князя Сапеги.

– Если вы, милостивый пан, переедете со своей супругой через Припеть, то по большой дороге через лес вы увидите на расстоянии одной мили просёлочную дорогу, которая через четверть часа приведёт вас прямо ко дворцу его сиятельства князя Сапеги, – ответил хозяин, удвоивший свою услужливость, когда услыхал, что прибывшие были гостями Сапеги.

При словах хозяина Людовика густо покраснела, а Костюшко пожал ей руку и прошептал:

– Будущность посылает нам луч высшего счастья; пусть это будет для нас хорошим предзнаменованием!

Кони были накормлены. Костюшко подал хозяину червонец, и тот, осчастливленный, перевёз их через реку.

Скоро и река была у беглецов позади.

Дорога, как им сказал хозяин, углублялась в густой еловый лес, в котором лишь изредка попадались одиночные лиственные деревья.

Тадеуш и Людовика оставили этот лес за собой; дорога извивалась большой дугой по равнине, на которой можно было видеть несколько разбросанных деревушек. Непосредственно возле дороги стояла группа старых буков, под тенью которых расстилался мягкий ковёр мха.

– Посмотри сюда, моя возлюбленная! – сказал Костюшко. – Какое тут великолепное место! Оно подобно храму счастливого покоя. Отдохнём здесь, потому что и мы нуждаемся в подкреплении, а друзья снабдили меня кое-чем, чтобы нам не терпеть нужды.

Людовика испуганно уставилась на равнину.

– Посмотри, что там, мой друг! – сказала она, – посмотри!

Она указала рукой на одно место, которое было ясно видно на дороге, тянувшейся через поля.

Костюшко стал глядеть в указанном ею направлении, заслонив глаза рукою от ослепительных лучей утреннего солнца.

– Ты думаешь о тех всадниках, которые виднеются там на дороге? – спросил он.

– Да, мой друг, – дрожа, сказала Людовика, – это казаки; я узнаю их по их коням и копьям, блестящим на солнце. О, Боже мой, – заплакала она, – как я была права!

– Чего ты их боишься? – улыбаясь, произнёс Костюшко. – Это – один из патрулей, которые часто разъезжают по стране, чтобы перевозить известия от одного гарнизона к другому.

– Нет, это – казаки императрицы, посланные по нашему пути, – возразила Людовика, – О, посмотри же, посмотри же! Кажется, и они заметили нас... ведь они останавливаются...

– Они наверно раздумывают о том, по какой дороге им ехать, – произнёс Костюшко, всё ещё улыбаясь страху своей возлюбленной. – Патрули, спокойно разъезжающие по стране, не пугают меня; то, чего мы должны бояться, лежит позади нас; это – наши преследователи из Могилёва, а мы уже давно свернули с дороги. Нас будут искать по направлению к Пруссии, здесь же нас никто не подозревает. Но если ты боишься встретиться с теми казаками, то тем более нам следует отдохнуть здесь; а тем временем они там свернут на просёлочную дорогу, по направлению к ближайшему городу. Пожалуй, лучше и осторожнее избегать всякой встречи.

Людовика, дрожа, склонила головку и последовала за Костюшко, который свернул с дороги в лес.

Под буками около дороги он соскочил с седла, снял Людовику с коня и разнуздал животных, чтобы дать им попастись на свежей лужайке, предварительно привязав их за поводья к ветвям бука.

Он снял со своей лошади две так называемые лишки – узкие, гладкие корзины, которые в то время употребляли в Польше во время путешествий и которые и теперь польские крестьяне привязывают к сёдлам, когда едут в город на базар. В этих корзинах были несколько бутылок венгерского вина, холодная дичь, хлеб и яйца. Костюшко разложил всё это на траве и принялся весело угощать Людовику этим скромным завтраком.

Молодая девушка была очень утомлена и нуждалась в подкреплении. Глоток крепкого вина и несколько кусков холодной закуски подкрепили её и возвратили ей физические силы, а также мужество и надежды, так что уже вскоре она улыбалась, слушая Костюшко, а он, несмотря на собственное беспокойство, с которым он едва совладал, старался развеселить и успокоить её. Таким образом всё должно было радостно настраивать молодое сердце и наполнять его надеждой. Местечко дышало тишиной и миром под тенью буков, зелёные верхушки которых изредка пропускали золотистые дрожащие и играющие лучи солнца. Здесь, среди этой прекрасной, мирной, неосквернённой природы, молодые люди, сидя вдвоём на нежном, мягком ковре из мха, унеслись далеко от всех дел и забот мира; голубое небо отражалось в их горевших счастьем глазах, а уста тихо шептали слова любви, как будто хотели скрыть свою сладкую тайну даже от лесных эльфов.

Но, как ни была очаровательна эта стоянка, Костюшко всё-таки стал понуждать к отъезду; хотя он и знал, что необходимо беречь силы лошадей и их самих, но также признавал необходимость продолжать бегство, не останавливаясь без надобности, чтобы скорее достичь спасительной границы.

– Наши кони подкрепились, – сказал он, – мы можем теперь сделать большое расстояние, прежде чем понадобится снова остановиться для отдыха.

Он тщательно уложил опять весь запас в обе лишки, взнуздал коней и поднял Людовику на седло.

Когда они выехали из лесной тени, молодая девушка вздрогнула и, остановив коня, воскликнула:

– Посмотри, друг мой! те два казака всё ещё там, где мы их сначала увидали; они остановились на большой дороге. Боже мой, что это значит?

– Во всяком случае ничего, что касалось бы нас, – спокойно сказал Костюшко. – Будем спокойно продолжать свой путь; нам надо ехать вперёд. Эти казаки, едущие нам навстречу, право, не опасны для нас. Проедем мимо них, и ты увидишь, что они не обратят на нас и внимания!

Он пустил своего коня лёгкой рысью, – точно так же, наверно поехал бы всякий молодой всадник, беспечно разъезжающий по стране.

Людовика последовала за ним, и её беспокойство стало проходить, когда она увидала, что оба казака, к которым они приближались, спокойно стояли на дороге и, по-видимому, мирно беседовали между собою.

– Они, должно быть, ждут своих товарищей, – сказал Костюшко, – или же назначили на этом месте свидание, чтобы встретиться здесь с другим патрулём и передать какое-либо послание.

Они всё ближе подъезжали к казакам, но те не двигались.

Вот они уже оказались от казаков в нескольких шагах. Костюшко поворотил своего коня в сторону, чтобы сначала объехать их, но в этот момент один из казаков, отдав честь, коротко сказал:

– Стой, барин!

Костюшко вздрогнул. Людовика, ехавшая вплотную рядом с ним, схватила его руку, как бы ища помощи. Но тотчас же Костюшко спокойно, с гордым взором спросил:

– Чего тебе надо, казак?

– Простите, барин, что я останавливаю вас, – сказал солдат, – но таков приказ!

– Приказ? от кого? – спросил Костюшко.

– От коменданта Минска, который вчера поздно вечером выслал нас, чтобы объехать здесь все окрестности.

– И кого же вы должны здесь искать? – спросил Костюшко, осторожно кладя правую руку на один из своих пистолетов, находившихся в седле.

– Мы должны найти господина и даму, едущих верхами; описание подходит к вам и этой прекрасной даме!

– И всё же вы ошибаетесь! – слегка дрожащим голосом сказал Костюшко, – эта дама и я едем к князю Сапеге, и никто на свете не имеет права или повода преследовать нас.

– Это безразлично, – почтительно, но решительно возразил казак, – не мне это исследовать; мне дан приказ, который я должен выполнить, а потому будьте добры следовать за мной!

– А куда приказано вам отвести меня?

– В Минск к коменданту или в Гродно, – ответил казак, – смотря по тому, ближе к какому городу я встречу вас.

– А если я вам говорю, что вы ошибаетесь? – сказал Костюшко, лёгким пожатием руки Людовики стараясь ободрить её, – если я говорю вам, что я – не тот, кого вы ищете, и не последую за вами?

– Тогда, сударь, – сказал казак, делая знак своему спутнику, – мне приказано задержать вас и живым или мёртвым доставить в Гродно или Минск. Вы видите, что дело серьёзно, и потому прошу вас не принуждать меня прибегнуть к этому приказанию.

– А что будет с этой дамой? – спросил Костюшко.

– У этой дамы мы не смеем и волоска тронуть, – ответил казак, – но должны доставить и её. Если она не последует за нами добровольно, то...

– Ну, мой друг, – сказал Костюшко, делая над собою усилие, чтобы спокойно улыбнуться, – здесь, должно быть, недоразумение, и для вас могут быть большие неприятности, если вы исполните приказание, вовсе не относящееся ко мне. Не столковаться ли нам лучше вот так? Возьмите это, – продолжал он, вынимая из кармана кошелёк и давая казаку гость червонцев, – и отпустите меня своей дорогой.

Казак посмотрел горящими глазами на золото, которое представляло для него целое состояние, поколебался одно мгновение, но потом грустно покачал головой и, вздохнув, сказал:

– Нет, не ладно так будет, барин! Ведь сама матушка царица повелела! Так сказал комендант, а уж тут раздумывать либо уклоняться нельзя!.. К чему мне будет ваше золото, если я должен буду погибнуть в Сибири или истечь кровью под кнутом? – сказал он, содрогаясь. – Поэтому вы уже лучше подчинитесь приказу!.. Вам, наверно, зла не желают, и вам нечего бояться, потому что мне также велено обращаться с вами учтиво и, если вы добровольно последуете за мной, во всём остальном слушаться вас!

Костюшко спокойно спрятал кошелёк и наклонил на минуту голову как бы в раздумье, после чего прошептал Людовике:

– Следуй за мною!

Затем он с быстротою молнии выхватил пистолет из кобуры и в упор выстрелил в казака, так что тот немедленно упал с лошади.

Не успел другой казак сообразить это внезапное нападение, как Костюшко уже выхватил саблю из ножен и нанёс казаку тяжёлый удар по голове, так что тот качаясь упал на шею своего коня. После этого Костюшко пришпорил коня и, крепко держа свою возлюбленную за руку, помчался изо всех сил по дороге. Но не успели они проехать и маленькое расстояние, как встретили на дороге опять патруль из нескольких казаков, быстро мчавшихся к ним.

– Смотри, Тадеуш, смотри! – воскликнула Людовика, показывая в сторону на мелкие кусты вблизи деревни, откуда тоже неслось через поля несколько казаков.

В то же время с другой стороны лесной опушки появились всадники с блестящими копьями.

Бегство было невозможно. Беглецы были окружены со всех сторон.

Скрежеща зубами, Костюшко остановил свою лошадь, а Людовика, плача, прижалась к нему.

– Это – козни злого демона, – воскликнул Костюшко, – или подлая измена! Но нет, измена невозможна!., мои друзья и старый Мечислав не способны на это! Нет, нет, этого быть не может! Неужели демоны ада находятся в услужении Екатерины? Иначе невозможно! Если бы мы действительно были настолько впереди, как мне это обещал Потоцкий...

– Мы погибли, друг мой! – в отчаянии воскликнула Людовика! – Спасайся! Один ты можешь бежать, можешь пробиться через этих сыщиков... быть может, они не станут преследовать тебя, если мы расстанемся. Беги, друг мой, беги и предоставь меня моей судьбе!

– Никогда! – мрачно сказал Костюшко, обняв за плечи дрожащую девушку.

Вдруг за ними раздались громкие крики, и со всех сторон к ним понеслись казачьи патрули, направляя на них острия своих копий.

– Держите их, держите! – послышалось позади беглецов со стороны поля.

– Это – мой отец! – крикнула Людовика и, внезапно испугавшись, бросилась вперёд.

Но казаки быстро окружили их и остановили.

Костюшко огляделся. Грозящая опасность вернула ему его хладнокровие. В этот момент он был только воином, измеряющим силу своего противника, чтобы, сообразуясь с нею, рассчитать нападение.

Из того леса, где он с Людовикой скромно закусывал в тени буков, теперь выезжал большой отряд казаков, и во главе его находился граф Сосновский, размахивавший блестящей саблей.

Пред Костюшкой стояли теперь сплошной линией патрули, собравшиеся около обоих раненых казаков. Сзади него, около своей лошади, стоял один из последних, опершись на копьё, другой же лежал на коленах на земле. Для Костюшко ещё была бы возможность бегства в сторону через поля, если бы его лошадь выдержала это состязание в беге; быть может, его даже перестали бы преследовать, если бы Сосновский получил свою дочь в свою власть; но ведь тогда он должен был бы лишиться возлюбленной, а эта мысль не могла иметь место в его рыцарском сердце; поэтому он решился ждать и не подвергать жизнь Людовики и свою опасности в бесполезной борьбе; ему казалось, что самая большая опасность миновала; он был уверен, что после всего случившегося здесь при свидетелях невозможно было бы, чтобы Людовика была продана графу Бобринскому; гордая императрица Екатерина Алексеевна никогда не допустила бы такого союза для своего любимца, которого всюду называли её сыном.

– Мужайся, Людовика! – сказал он своей возлюбленной, – Бог над нами!