Текст книги "Под белым орлом"

Автор книги: Грегор Самаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 41 страниц)

– Мои слуги готовы отдать свою жизнь за меня, – произнёс Потоцкий. – Итак, ты, Колонтай, и ты, Заиончек, держитесь всё время возле меня в танцевальном зале. Я воспользуюсь удобным моментом и сделаю вам условный знак; как только вы увидите его, выходите скорей на улицу и ждите меня там, чтобы вместе со мной проводить носилки до черты города. Возвращайтесь скорее к пану Костюшко, Мечислав, кланяйтесь ему от нас и скажите, что он может рассчитывать на нас и что через несколько часов его Людовика с Божьей помощью будет спасена, – прибавил он, видя, что старик крестится и шепчет молитву.

Быстрыми шагами прошёл Бошвин через городские улицы в лес. Никто не обращал на него внимания; всем был хорошо знаком лесничий архиепископа и все привыкли видеть старика мрачным и молчаливым.

Потоцкий, Колонтай и Заиончек просидели некоторое время дома, а затем отправились во дворец, где скоро должен был начаться бал. Пред уходом граф Игнатий не забыл распорядиться о том, чтобы двое его лакеев стояли с носилками у заднего входа дворца.

Старый Мечислав принёс в свою хижину радостное известие, что всё готово и следует ожидать полного успеха. Костюшко радостно обнял старика и с лихорадочным нетерпением стал ждать ночи. В ожидании желанного часа он приготовлял оружие и выезжал лошадь для Людовики, которую Мечислав привёл ранним утром из конюшни Потоцкого. Дамское седло тоже нашлось в кладовых архиепископа.

Среди ночной темноты ярко блестели освещённые окна дворца. Многочисленные зрители окружили решётку сада и жадно смотрели на дворец, хотя могли только разглядеть какие-то тени, двигавшиеся по комнатам, и сквозь открытые двери подъезда суетящихся лакеев, бегавших взад и вперёд.

Во дворе не было ни карет, ни лошадей; их отправили обратно по домам во избежание какого-нибудь несчастного случая; только кое-где стояли носилки. Одни из них, как бы случайно, находились у самого входа во дворец, в тёмном углу возле парка, куда можно было спуститься по узкой боковой лестнице. У дверей этой лестницы точно так же, как и у дверей других подъездов, стояли часовые казаки с саблями наголо. Но служба здесь была менее строгой, чем у главного входа; часовые вступали в разговоры с носильщиками носилок и соглашались выпить глоток водки из бутылок, предлагаемых им носильщиками.

Многочисленные свечи ярко освещали большие комнаты дворца, по которым взад и вперёд сновало блестящее общество. Дамы и мужчины надели теперь ещё более богатые туалеты, чем те, которые у них были во время обеда; ещё ослепительнее сверкали при свете огней разноцветные драгоценные камни.

Ждали выхода высочайших особ. Императору Иосифу пришлось открыть своё инкогнито, чтобы не ставить Екатерину Алексеевну в затруднительное положение, какое вызвал бы приём графа Фалькенштейна.

У одной из стен, по обеим сторонам ломберного стола, стояли два кресла; это были места, приготовленные для монархов. Среди блестящих расшитых золотом мундиров русских вельмож бросались в глаза своей простотой белые костюмы адъютантов императора, графов Пальффи и Подстатского. Их манеры и умение держать себя привлекали к себе особенное внимание русской знати.

Графиня Браницкая, окружённая поклонниками, казалась веселее, оживлённее, чем днём. Игнатий Потоцкий учтиво поддерживал разговор с русскими придворными, а его брат, Феликс, был, как всегда, центром, вокруг которого образовался большой кружок. Граф Феликс Потоцкий и вечером не снял своего национального костюма. Он особенно оживлённо беседовал с князем Безбородко и графом Кобенцлем.

На Людовике Сосновской было белое шёлковое платье, украшенное драгоценными камнями; она была ослепительна хороша. Внутреннее волнение вызвало краску на её щёки и придало блеск глазам. Желая скрыть своё тайное намерение, молодая девушка старалась, по совету графа Игнатия Потоцкого, казаться весёлой. Она весело смеялась и шутила с многочисленными поклонниками, восхищенными её красотой. Никто не замечал, что смех молодой графини притворен, что её сердце разрывается от беспокойства и страха; она была любезна даже с графом Бобринским, который снова приблизился к ней и нашёптывал ей на ухо тяжеловесные комплименты.

Сосновский видел, что граф Бобринский всё настойчивее ухаживает за его дочерью, и был очень доволен, что Людовика не отвергает любезностей влюблённого кавалера. Он объяснил себе перемену в поведении молодой девушки тем, что она испугалась его отцовского гнева.

Графиня Браницкая тоже не переставала следить за графиней Сосновской. Она как бы случайно становилась и садилась так, чтобы иметь возможность видеть каждое движение молодой девушки.

Через полчаса после того, как общество собралось, из одной из боковых дверей показался Потёмкин и все двинулись навстречу всесильному министру. Но почти сейчас же внимание от него было отвлечено, так как из апартаментов императрицы вышел Римский-Корсаков, который, прошептав что-то церемониймейстеру, графу Строганову, подошёл к креслу, предназначенному для государыни, и стал за ним. Два пажа далеко откинули портьеры; граф Строганов три раза ударил жезлом о пол и на пороге появились их величества.

На Иосифе был тот же простой костюм, что и днём. Императрица, сообразуясь со вкусом своего гостя, тоже надела на этот раз простое белое платье, которое отличалось от платьев других дам только отделкой из настоящих кружев необычайной дороговизны. На ней не было даже драгоценных камней, кроме бриллиантов, украшавших корону, которой она никогда не снимала при парадных выходах. На груди императрицы красовалась голубая лента с орденом св. Андрея Первозванного; точно такая же лента, с таким же орденом, была и на императоре Иосифе. Головы всех присутствующих склонились пред их величествами. Потёмкин поспешил навстречу высочайшим особам и проводил их до кресел. Несколько минут император и императрица разговаривали со знатнейшими дамами и вельможами, а затем поднялись со своих мест. Музыка заиграла менуэт и императрица в паре с императором Иосифом открыла бал. Потёмкин пригласил графиню Браницкую и стал напротив их величеств.

Бобринский танцевал с Людовикой. Он нашёптывал ей страстные речи и молодая девушка, собрав всю силу воли, с улыбкой слушала слова своего поклонника.

Екатерина Алексеевна проявляла необыкновенное одушевление в танцах, а Иосиф обращал на себя всеобщее внимание плавностью своих движений и какой-то особенной грацией. Императорская пара казалась совершенно поглощённой красивым танцем и думала лишь о том, чтобы не спутать какой-нибудь фигуры. Оба монарха вели салонный разговор, пересыпанный остроумными замечаниями и комплиментами, тот разговор, который умели вести лишь в старину.

Бобринский был так увлечён своей дамой, что постоянно путал фигуры и нарушал порядок в танцах. Для каждого другого такое поведение считалось бы непростительным, но любимцу государыни всё сходило с рук. Граф Строганов торопился исправить ошибку молодого человека и следил за тем, чтобы тот снова чего-нибудь не напутал. Бобринский сказал графине о плане императрицы и её отца поженить их и затем сделал молодой девушке форменное предложение, объяснившись ей в любви с таким видом, точно надеялся осчастливить её своим признанием.

Чувство отвращения вызвало краску на лицо графини Людовики, но она благоразумно удержалась от негодующих слов, которые уже готовы были сорваться с её уст, и лишь молча потупила свой взор.

Бобринский объяснил себе её смущение девичьей скромностью, и ещё жарче полились его признания в любви; он даже осмелился нежно поцеловать руку молодой девушки во время танцев. Графиня Людовика задрожала от гнева, но снова поборола себя и медленно отняла свою руку. Граф Бобринский истолковал и дрожь молодой девушки, и краску, залившую её лицо, в свою пользу.

Когда танец окончился, Бобринский подошёл к графу Сосновскому и, положив руку на его плечо, прошептал:

– Ваша дочь самая красивая, самая обворожительная из всех женщин, каких я до сих пор встречал. Императрица совершенно права, желая сделать меня вашим зятем. Прекрасная Людовика уже любит меня, а я, право, готов ради вашей дочери забыть всех женщин на свете.

– Разве я не говорил вам этого, дорогой граф? – воскликнул Сосновский. – Моя дочь – ещё новичок в большом свете и очень испугалась при первой встрече. Я знал, что вам удастся разбудить её сердце.

Сияя горделивой радостью, граф пошёл по залу под руку с Бобринским, продолжая оживлённо беседовать.

Император Иосиф отвёл Екатерину Алексеевну к её месту и сел рядом с ней. Потёмкин и графиня Брюс стояли возле высочайших особ, а знатнейшие дамы и вельможи по очереди подходили к обоим монархам, которые взяли карты в руки, как бы собираясь играть. У императора Иосифа был вид скучающего человека; он с большим удовольствием присоединился бы к танцующим, но этикет требовал, чтобы он оставался возле государыни.

Графиня Браницкая тоже приблизилась к карточному столу их величеств, но при первой же возможности незаметно удалилась и направилась в зал, где всё ещё продолжались танцы. Мужчины окружили графиню и она весело и непринуждённо болтала с ними, как бы представляя собой олицетворение жизнерадостности, но вместе с тем ни на минуту не упускала из вида графини Сосновской.

Она заметила, что по окончании кадрили в зал вошёл Игнатий Потоцкий, скрывавшийся до сих пор в соседних комнатах. Он глазами искал графиню Людовику и, как только молодая девушка перестала танцевать, начал медленно приближаться к ней, по пути обмениваясь несколькими словами со своими знакомыми. Подойдя к Людовике, он завёл с ней весёлый салонный разговор, а затем оба, продолжая беседу, прошли в соседнюю комнату, к которой примыкал ещё целый ряд других комнат, бывших теперь пустыми, так как всё общество сосредоточилось там, где были их величества.

Скрываясь в тени портьер и занавесей, графиня Браницкая незаметно последовала за Потоцким и Людовикой. Она видела, что они быстро прошли всю анфиладу комнат и вместе с Колонтаем и Заиончеком, которые ждали их в последней комнате, вышли на лестницу. Графиня Браницкая подождала несколько минут, затем осторожно вышла за ними в коридор и до её уха донёсся шум шагов, уже спускавшихся вниз по лестнице. Она в отчаянии сжала руки и прошептала хриплым голосом:

– Они ускользнут от меня! я не могу идти за ними в этом костюме!

С минуту графиня стояла в беспомощном положении, но затем с такой силой рванула портьеру с дверей, что та упала на пол. Графиня Елена подняла её и завернулась в неё, как в плащ. Холодный порыв ветра убедил её, что дверь подъезда открылась. Графиня подошла к ней, затаив дыхание, и увидела, что Людовика села на носилки, которые подняли на плечи два носильщика; Игнатий Потоцкий пошёл рядом с ними, сзади следовали Колонтай и Закончен.

Графиня подождала несколько минут, а затем, завернувшись ещё теснее в свой импровизированный плащ, тоже вышла во двор.

Караульный казак с удивлением взглянул на закутанную фигуру и сделал движение, чтобы остановить её.

– Ты не видел, здесь не проходила дама? – властным тоном спросила графиня Елена часового, полуоткрывая своё покрывало.

Казак заметил сверкающие бриллианты и почтительно ответил:

– Только что одна дама села на носилки; вот она у ворот парка.

– Ну, и прекрасно, значит, я ещё могу догнать её! – равнодушным тоном заметила графиня и быстро прошла вперёд.

Двор и парк были ярко освещены. Браницкая свободно прошла мимо часовых, принявших её за горничную той знатной дамы, которую уносили на носилках. Во всяком случае женщина, уходившая из дворца, не представляла собой для караульных ничего опасного. Так же легко ей удалось пробраться через густую толпу народа, окружавшую решётку двора, и выйти на улицу. Носилки всё ещё виднелись вдали и графиня быстро следовала за ними, скрываясь, как тень, у стен домов и оград парков.

Далеко протянулось предместье города. Дома становились всё реже и реже; чаще встречались пустыри. Несмотря на то, что лакеи Потоцкого шли очень быстро, прошло довольно много времени, пока они вышли на открытое место, за которым начинался молодой лесок, скрывший от взоров графини носилки и людей, сопровождавших их. Браницкая услышала ржание лошадей и сдержанный крик радости; затем до её слуха достигли шепчущиеся голоса, стук удалявшихся лошадиных копыт – и всё смолкло.

– Ах, бессовестный! – прохрипела графиня, прижимая руку к сильно бьющемуся сердцу. – Вот что заставило его приехать сюда! Он так сильно любит эту девчонку, что жертвует для неё своим отечеством, готов пойти в тюрьму и на каторгу. Ради неё он пренебрёг моим чувством, о котором не мог не знать. Он мог прочесть его в моих глазах; он знал, что я люблю его с самого детства. Я хранила своё чувство к нему, как редкое сокровище, не считая никого, кроме него, достойным моей любви, а он изменил мне!.. Горе, горе изменнику!

Громкий крик страдания вырвался из груди графини Елены. Затем она гордо выпрямилась и, величественно подняв руку, со сверкающими от гнева глазами грозно проговорила:

– Да, горе ему! Он называл меня своим другом и я имела право требовать от него откровенности. Если бы он не знал о моём чувстве к нему, он не скрыл бы от меня – своей подруги детства – любви к этой девчонке. Теперь он будет смеяться надо мной в её объятиях. Если бы он сказал мне правду, я всё простила бы ему; но теперь я не позволю надругаться над собой, иначе буду достойна его презрения. Я поклялась отмстить ему и сделаю это, сдержу свою клятву! Они не посмеют насмехаться надо мной! если я допущу это, то действительно буду достойна презрения.

Вдали послышались шаги и чьи-то голоса.

«Это возвращаются помощники Игнатия, способствовавшие его бегству, – подумала графиня, – они-то ни в каком случае не должны меня видеть; больше всего я должна скрывать от них свой план, дабы не давать возможности изменнику избежать моей мести. Ничтожна та женщина, которая не умеет отмстить за свою поруганную любовь».

Елена почти побежала по улице, оставляя далеко за собой Потоцкого, его друзей и слуг. Наконец она подошла к воротам дворца, с трудом пробравшись через толпу любопытных.

Часовой остановил её, спрашивая, куда она идёт.

– Я послана к графине Браницкой! – ответила графиня Елена, поспешно проходя мимо солдата, принявшего её за горничную.

Когда она подошла к заднему крыльцу, выходившему в парк, казак, стоявший на часах, тотчас же узнал её и почтительно посторонился. Он никак не мог понять, почему такая важная дама, осыпанная бриллиантами, ходит по чёрной лестнице, предназначенной исключительно для прислуги. Проводив глазами скрывшуюся в дверях подъезда графиню Браницкую, солдат опустился на ступеньки крыльца и не то задумался, не то задремал.

Браницкая быстро взбежала по лестнице, сбросила свой импровизированный плащ и вошла в зал ещё более прекрасная, чем до сих пор, так как волнение освежило её лицо и заставило её глаза блестеть ярче прежнего.

Граф Бобринский, искавший кого-то взором, бросился навстречу ей.

– Простите, графиня, – проговорил он, – не знаете ли вы, где находится графиня Сосновская? Я видел, что и вы вышли, и думал, что она с вами. Надеюсь, что ей не стало дурно? Тут такая жара, что не мудрено и заболеть.

– Я уходила, чтобы поправить свой туалет, – ответила Елена, – может быть, и графиня Сосновская вышла для того же. Возможно также, что ей стало дурно; она, кажется, очень хрупкого здоровья. Очень вероятно, что она даже незаметно уехала домой; там, за этим рядом комнат, находится дверь на лестницу, выходящую в сад. Я думаю, что графиня Сосновская скоро вернётся сюда; но вы всё-таки поищите её, граф. Конечно делайте это осторожно, не возбуждая внимания общества. Никогда не следует громко расспрашивать об отсутствующей женщине.

Браницкая оставила Бобринского и отправилась в гостиную, где их величества всё ещё сидели за карточным столом.

Бобринский о чём-то задумался и самодовольная улыбка заиграла на его губах.

– Ах, понимаю, – прошептал он, – она знает, где находится Людовика, и посылает меня к ней. Очевидно, моя малютка, так стесняющаяся в большом обществе, нарочно осталась в одной из пустых комнат или даже спустилась в сад для того, чтобы наедине поговорить со мной о любви.

Граф Бобринский быстро прошёл ряд комнат, на которые ему указала Браницкая, по дороге тщательно осматривая каждый уютный уголок, полузакрытый широкими листьями цветов. Таким образом он дошёл до коридора и спустился вниз по лестнице, толкнув при этом спящего солдата ногой. Тот испуганно вскочил и отдал честь.

– Так-то ты исполняешь свою обязанность? – строго спросил Бобринский, с трудом удерживаясь от смеха при виде растерянного лица казака.

– Простите, ваше высокоблагородие, – стал оправдываться солдат, – сам не знаю, как это случилось со мной. Пожалейте меня, ваше сиятельство! не говорите никому, что я вздремнул немного!..

– Хорошо, я никому не скажу, если ты ответишь мне правду на мой вопрос, – согласился Бобринский. – Выходил кто-нибудь недавно из этих дверей? Или, может быть, ты так крепко спал, что можно было перешагнуть через тебя, а ты даже и не почувствовал?

– Никак нет, ваше сиятельство, этого не могло быть, – уверял казак. – Я всё видел, вышла дама...

– В белом платье и бриллиантах? – нетерпеливо перебил Бобринский.

– Точно так, ваше сиятельство. Она села на носилки, которые ожидали её здесь, и лакеи унесли её.

– Унесли на носилках! – разочарованно воскликнул Бобринский. – Чёрт возьми! она, значит, действительно заболела и больше не вернётся сюда!

– Да, ваше сиятельство; дама дрожала и была очень бледна, – подтвердил казак. – Когда понесли носилки, их побежала догонять какая-то женщина, вероятно, горничная. А потом эта самая женщина...

Бобринский не слышал, что говорил дальше солдат.

– Она больна и вернулась домой, – пробормотал граф, – это очень жаль. Мне кажется, что я серьёзно влюбился в малютку. Надо сказать её отцу; нельзя же оставить бедняжку без всякой помощи!

Он торопливо побежал по лестнице, а казак смотрел ему вслед и с недоумевающим видом покачивал головой.

– Наверно, эту лестницу заколдовали, – проговорил он. – Я был рад, что попал на спокойное место, так как через эту дверь раньше никто не ходил, и вдруг оказывается, что она понадобилась всему свету. Нечего делать, приходится смотреть в оба!

Солдат, тихо ворча, поднялся со ступеней лестницы и начал ходить взад и вперёд равномерными шагами.

Граф Сосновский стоял невдалеке от столика их величеств. Его лицо сияло гордой радостью, так как государыня разговаривала с ним особенно милостиво; Потёмкин снисходительно шутил, а Бобринский не переставал восхищаться красотой его дочери. Сосновскому рисовались блестящие картины будущего, и он не обращал никакого внимания на то, что польские патриоты отворачивались от него, когда он подходил к ним.

Лёгкий удар веера по плечу заставил Сосновского оглянуться. Пред ним стояла графиня Браницкая, которая обыкновенно тщательно избегала его. В глазах Сосновского мелькнуло насмешливое торжество; он объяснил себе, что графиня Браницкая начинает заискивать в нём, предвидя, какая блестящая будущность ожидает его.

– Граф Бобринский ищет вашу дочь! – проговорила Браницкая.

Сосновский, с улыбкой пожав плечами, довольным тоном заявил:

– Эти дети не могут расстаться ни на минуту!.. Прямо поразительно, что они так быстро привязались друг к другу.

– Да, но граф Бобринский не найдёт вашей дочери! – с горькой, иронической улыбкой прибавила графиня Елена.

– Как не найдёт? – удивлённо спросил Сосновский.

– Не найдёт потому, что её здесь нет! – ответила графиня Браницкая.

– Где же она? Неужели с ней случилось что-нибудь нехорошее? она, может быть, заболела? – испуганно воскликнул Сосновский. – Это было бы очень не кстати. Неужели она осмелилась упорствовать в своём?..

Сосновский внезапно остановился, вспомнив, что это не следует говорить.

– Да, она осмелилась! – спокойно заявила Браницкая. – Вам нужно было лучше охранять свою дочь, – продолжала она, – вы знаете, граф, что не следует заставлять молодую девушку заключать ненавистный для неё брак.

– Ради Бога, графиня, перестаньте говорить загадками! – взволнованно проговорил Сосновский. – Где Людовика?

– Она теперь едет по пути к границе, рядом с человеком, которому очевидно отдаёт предпочтение пред графом Бобринским! – невозмутимо ответила Браницкая.

Сосновский смертельно побледнел; он стоял несколько времени молча, не будучи в состоянии произнести ни слова, затем судорожно схватил руку графини и с трудом произнёс:

– Вы говорите, что она едет рядом с тем человеком? Неужели этот безумец посмел?

– Очевидно, да! – ответила графиня. – Пока мы с вами здесь разговариваем, они на быстрых лошадях мчатся по направлению к границе. Я сама видела, как они поскакали в темноте ночи.

– О, – воскликнул Сосновский, всё ещё не вполне приходя в себя, – это – мальчишеская выходка! Они нанесли мне удар, разрушивший все мои планы. Громы небесные, отмстите этому дерзкому выскочке!..

– Нужно самому прийти на помощь Божьему правосудию, – заметила графиня. – Ваше дело достойным образом расправиться с подобной дерзостью. Прежде всего нужно задержать беглецов и сохранить в полной тайне поступок вашей дочери, чтобы не наложить пятна на её репутацию. Я думаю, что, как бы ни был влюблён граф Бобринский в вашу дочь, он едва ли решится предложить руку и сердце девушке, которая скачет ночью с посторонним мужчиной по улицам города! – прибавила графиня Елена с глубокой иронией.

– Вы правы, графиня! – заметил Сосновский, – совершенно правы. А могу я рассчитывать на ваше молчание? – робко спросил он.

– Я обещаю вам это, – ответила графиня. – Но что намерены вы делать? Вам надо действовать быстро и прибегнуть к решительным мерам, если вы хотите догнать беглецов. Они поскакали по большой дороге к югу, но я не поручусь за то, что они будут держаться этого направления, даже если бы можно было догнать их быстрых коней. Если они рассудительны, то свернут с проезжего тракта и постараются достичь границы иными путями.

– Боже мой, как мне взяться за дело? – жалобно воскликнул Сосновский. – У меня здесь очень немного лошадей.

– Для этого существует лишь один способ, – сказала графиня, – вы должны обратиться к помощи императрицы; её казаки одни в состоянии преследовать беглецов и отрезать им доступ к границе.

– Мне обратиться к государыне! – в ужасе подхватил Сосновский, робко покосившись на игорный стол их величеств, – о, это невозможно! Императрица не простит подобного аффронта. Она махнёт рукой на планы, на которые я возлагал все свои надежды.

Графиня Елена бросила на него взгляд, полный глубокого презрения, а затем спросила:

– Почему же? Неужели вы думаете, что если императрица хочет сосватать дочь маршала литовского за того графа Бобринского, который так поразительно похож на неё, то она примет во внимание сердечное счастье воркующей влюблённой парочки? Ей как нельзя лучше известно, что любовь и верность несвойственны польскому браку! Об этом деле ещё никому не известно, а императрица отлично умеет окружать молчанием таинственные происшествия. Впрочем делайте, что хотите; без императрицы вам не достигнуть ничего. Если вы не согласны ей довериться, то предоставьте своей дочери идти своим путём и устроить себе со своим возлюбленным где-нибудь за границей уютное гнёздышко; когда факт совершится, вам можно будет потом прикидываться равнодушным.

Сосновский всё ещё стоял в нерешительности. Тут в комнату вошёл граф Бобринский и поспешно приблизился к нему.

– Вы были правы, графиня, – сказал он, а затем, обращаясь к Сосновскому, продолжал: – как я сожалею, что ваша прелестная дочь покинула праздник! Она почувствовала себя дурно и была отнесена, по её приказанию, в носилках домой, как объяснил мне часовой.

– Видите, – прошептала графиня Елена дрожащему Сосновскому, – всё идёт превосходно: молчание обеспечено, и если беглецов настигнут без всякого шума, то покров тайны будет навсегда наброшен на эту фатальную историю, и ничто не помешает исполнить ваши планы.

– Прошу вас, – убедительно сказал Бобринский, – отправляйтесь домой проведать свою дочь... Я беспокоюсь за неё... ей нужна помощь врача... Вы должны позаботиться о ней... и пришлите мне скорей благоприятное известие!

– Да разве это можно? – возразил Сосновский. – Ведь мне пришлось бы отпрашиваться у её величества; а разве мыслимо беспокоить государыню?

– Это я беру на себя! – воскликнул Бобринский и поспешно подошёл к креслу императрицы.

Екатерина Алексеевна заметила его. Она увидела по лицу молодого человека, что он хочет сказать ей что-то, и кивнула ему головой. Он прошептал ей на ухо несколько слов.

Взоры государыни устремились на Сосновского, она подала ему знак подойти и приветливо сказала:

– С глубоким сожалением услышала я, что ваша дочь заболела и была принуждена покинуть бал. Вы конечно встревожены за неё. Прошу вас, не медлите и отправляйтесь домой проведать её.

Сосновский поклонился и, подойдя близко к государыне, прошептал так тихо, что только она могла расслышать его слова:

– Прошу вас, ваше императорское величество, милостиво выслушать меня по одному крайне важному делу, не терпящему отлагательств.

Екатерина Алексеевна была озадачена. Она слегка нагнула голову и затем обратилась через стол к императору Иосифу, который беседовал в то время с Потёмкиным и графом Феликсом Потоцким.

– Если вам, ваше императорское величество, угодно, – сказала государыня, – то пройдёмтесь по залам, чтобы молодёжь имела честь также быть замеченной моим высоким гостем.

Император вздохнул как будто с облегчением и быстро поднялся.

– Я не хочу налагать никакого стеснения на вас, ваше величество, – продолжала государыня, когда он предложил ей руку; – пожалуй вам будет приятнее свободно разговаривать с обществом. Будем каждый отдельно обходить гостей до ужина.

Иосиф поклонился в знак благодарности и тотчас поспешил в соседние залы.

Екатерина Алексеевна отошла с Сосновским немного в сторону и можно было видеть, как он с жаром объяснял ей что-то, тогда как она внимательно слушала его. Никому не бросилось это в глаза, так как она особенно отличала в то время польских магнатов.

Спустя некоторое время, императрица подозвала кивком головы Римского-Корсакова и отдала ему приказ, что также случалось часто и не удивило никого.

Адъютант тотчас вышел в двери, которые вели в императорские комнаты, а государыня поговорила ещё несколько минут с Сосновским, после чего сказала настолько громко, что её слова могли быть расслышаны в ближайших группах придворных:

– Итак, ступайте домой, граф Сосновский! позаботьтесь о своей дочери и выразите ей моё сердечное сожаление по поводу её нездоровья, которое вероятно пройдёт после ночного отдыха! Передайте ей также, – прибавила она с грациозной улыбкой, – что граф Бобринский безутешен по причине её удаления и жаждет благоприятных известий о ней.

– Безутешен, совершенно безутешен! – подхватил Бобринский, – Праздник потерял для меня свою прелесть с тех пор, как графиня Людовика покинула его.

Императрица протянула Сосновскому руку для поцелуя, и маршал, провожаемый Бобринским до дверей, покинул бальные залы.

В один миг всё общество узнало, что Людовика Сосновская почувствовала себя дурно и что при благосклонной улыбке государыни граф Бобринский высказал её отцу своё живейшее сожаление о её отсутствии. Таким образом план, который был так близок сердцу Сосновского и о котором поутру разговаривали шёпотом ещё немногие, сделался общим достоянием и предметом всеобщей молвы. Многие польские паны в горьких речах высказывали друг другу своё неудовольствие и своё презрение к Сосновскому, которого они называли предателем отечества; но некоторые втайне завидовали его счастью, ставившему этого вельможу так близко к светлому кругу всемогущей самодержицы.

Графиня Браницкая наблюдала за всем этим, хотя оставалась в группе дам и мужчин и ещё веселее, ещё шаловливее прежнего сыпала искры своего остроумия и своего оживления.

Разговаривая то с тем, то с другим, императрица обходила залы, и праздник достиг своего апогея, так как прохождение обоих монархов по разным комнатам привело в напряжённое ожидание и оживило всех присутствующих.

Графиня Браницкая последовала за блестящим потоком, который тянулся за императором и императрицей, хотя в почтительном отдалении, но так, чтобы каждый был виден высочайшим взорам и мог каждую минуту последовать данному знаку.

Молодая женщина подошла к одному из окон, выходивших на освещённый двор, к решётке которого всё ещё теснилась любопытная толпа. Её пытливый взор блуждал по улице, которая была освещена дворовыми фонарями и лишь в значительном отдалении терялась в ночном мраке. Графиня заметила тревожное движение позади теснившейся вокруг дворовой решётки толпы зевак; одиночные всадники скакали взад и вперёд, потом показались более многочисленные отряды казаков, которые пустились рысью по разным направлениям и затем пропали в темноте. Браницкая прислонилась лбом к оконному стеклу. Её грудь тревожно волновалась и судорожно трепетала.

– Они нагонят его, – тихонько шептала она, – и это я, я расстрою его счастье... Его счастье? – произнесла она, тогда как горячее дыхание с шипением вырывалось из её груди. – Может ли он быть счастлив с этим ребёнком, который не понимает его, не умеет оценить его любовь, неспособен любить его так, как люблю я? Разве я не вправе мстить за то, что он не доверял мне, оттолкнул меня? разве я не вправе бороться за свою любовь и отвести его прочь от безрассудного заблуждения? Ведь он должен любить меня; пламенный поток, который стремится к его сердцу, должен иметь неодолимую силу, как волшебные напитки в сказках.

Ещё некоторое время стояла она, прислонившись к окну, и прислушивалась к топоту копыт удалявшихся конных отрядов, а потом повернулась лицом к залу. Она видела, как Римский-Корсаков вошёл и подал императрице с несколькими тихими словами веер, который она взяла, приветливо склонив голову. Никто не заметил, что адъютант промешкал несколько долее, чем было нужно, чтобы принести своей повелительнице новый веер.

Ещё некоторое время оба монарха продолжали обход зал; потом граф Строганов приблизился к императрице, чтобы доложить, что ужин подан.

Екатерина Алексеевна подошла к Иосифу и взяла его под руку. Потёмкин повёл графиню Браницкую, как самую знатную из польских дам, и следовал непосредственно за высочайшими особами, которые направлялись к столовой.

Когда шествие двигалось по боковым залам, графиня Браницкая внезапно вздрогнула, точно поражённая молнией. Её глаза широко раскрылись с выражением ужаса, потому что она увидела графа Игнатия Потоцкого, совершенно спокойно и непринуждённо разговаривавшего с одною русской дамой, которой он подал руку, чтобы присоединиться к императорскому шествию.