Текст книги "Стрелы Времени (ЛП)"

Автор книги: Грег Иган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)

Глава 11

– Почти получилось! – утешающе произнесла Розита. – Ты должен гордиться тем, что сумел так далеко зайти.

Рамиро сдержался, не дав себе огрызнуться в ответ. Она по собственной воле пришла к нему домой, чтобы вместе с ним отстоять последнюю пару склянок голосования. Прочие члены его семьи даже не оценили вложенных им усилий.

– Почти не считается, – сказал он. Ему хотелось отключить консоль, чтобы не видеть перед собой асимметричный график, который уже успел врезаться в его мозг – но в то же время Рамиро понимал, что сделав это, сразу же почувствует настойчивое желание снова включить машину – просто на тот случай, если обнаружится ошибка или данные будут скорректированы. – Это еще не конец, – поклялся он.

В голосе Розиты поубавилось сочувствия.

– Кто-то должен был проиграть. Если ты не согласишься с результатами голосования, то о чем это будет говорить? Что если бы исход выборов был иным, то твои противники были бы праве закрыть глаза на свое поражение и все равно взяться за разработку системы?

– Зная Совет, могу сказать, что именно так они, наверное, бы и поступили, – пробормотал Рамиро.

– Ты получил пять с лишним голосов из двенадцати, – сказала Розита. – После тестового запуска некоторые люди наверняка передумают. Возможно, в конечном счете победа будет за тобой.

– Как только система начнет действовать, разве от голосования будет толк? – мрачно спросил Рамиро.

Розита нахмурилась.

– Да ты сам себя послушай! Если система придется людям не по душе, они проголосуют за ее уничтожение. Никто не сбрасывает нас со счетов.

– Все не так просто, – возразил Рамиро. – Допустим, Советники заявят, что система выдала им официальное сообщение с результатами референдума – еще до того, как им удастся фактически опознать такое сообщение и ознакомиться с его содержимым. Уже одно только объявление о победе может превратить их слова в самосбывающееся пророчество.

Розита снисходительно пророкотала.

– Большая часть твоих доводов во время дебатов были вполне разумны, но сейчас ты говоришь, как настоящий параноик. В официальном сообщении будет указано точное количество голосов, доставшихся каждой из сторон, а не просто сам факт победы или поражения. Ложное объявление о победе может повысить шансы реального выигрыша, но придав огласке поддельные результаты выборов, Совет не сможет абсолютно точно воплотить их в реальность.

Рамиро обдумал ее слова.

– Ты права, – согласился он. Он был уверен, что Совет все равно найдет способ воспользоваться системой, чтобы гарантировать собственную победу, но над механикой этого процесса ему нужно было поразмыслить более тщательно. – Ты правда была на дебатах?

– Конечно. А с чего бы мне поступать иначе? То, что вы с Коррадо не ладите, еще не означает, что между нами есть какие-то проблемы. – Она опустила глаза. – Его слова не выражают мое мнение. Я всегда считала, что с этими вопросами мы разберемся вместе и выработаем решение, которое устроит нас обоих. Он не вправе к чему-либо нас принуждать.

Рамиро был благодарен за подобное проявление чувств, но момент был выбран хуже некуда.

– Сейчас я не могу об этом думать.

– Я понимаю, – сказала Розита. – Я просто хочу быть уверена, что когда ты будешь готов это обсудить, Коррадо нам не помешает.

– На создание системы уйдет полгода, – сказал в ответ Рамиро. – Еще год она будет работать в тестовом режиме. Возможно, после этого, когда все уляжется, мы сможем…

– Спланировать наше будущее? – закончила за него Розита. Она негромко прожужжала, как будто эта мысль уже сейчас звучала как нечто старомодное.

– Ты должна мне кое-что пообещать, – сказал Рамиро.

– Что именно?

– Пообещай, что не станешь писать об этом в прошлое. – Ему было бы спокойнее, если бы Розита поклялась не принимать послания от кого бы то ни было, но она уже ясно дала понять, что твердо намерена принять участие в пробном запуске системы.

– Я умею держать тимпан на замке, – ответила она. – Я не стану рассказывать тебе о том, чего ты не хочешь знать.

– Этого мало, – сказал Рамиро.

– А ты не много на себя берешь?! – раздраженно воскликнула Розита. – Ты не вправе указывать, о чем мне можно сообщать самой себе, а о чем нельзя.

Рамиро стало стыдно, но он не мог оставить все, как есть.

– Даже просто зная будущий исход, ты получишь надо мной преимущество. Такого я мог бы ожидать от Коррадо – но если ты и правда собираешься уважать мои решения, то к моменту нашего разговора должна знать столько же, сколько и я.

Розите потребовалось заметное усилие, чтобы сдержаться.

– Уважение твоих решение не означает, что я обязана ограничивать свою собственную перспективу, – наконец, произнесла она.

– Ограничивать свою собственную перспективу? – Рамиро недоверчиво прожужжал. – Можно подумать, что я прошу тебя выколоть задние глаза. Об этой зловредной диковинке ты узнала всего несколько черед тому назад – когда же она успела стать неотъемлемой частью твоей жизни?

– В тот самый день, когда ее изобрели, – ответила она.

– Ее, может быть, и изобрели, но все-таки еще не построили, – заметил Рамиро. – Тебе не стоит опережать события.

– Как и тебе. – Розита направилась к двери.

Рамиро не хотелось, чтобы их встреча закончилась вот так.

– Мне жаль, что я тебя обидел, – сказал он. – И я признателен за твои слова насчет Коррадо.

Розита остановилась, ухватившись за веревку.

– Нам стоит снова поговорить, когда мы оба успокоимся.

– Договорились.

Рамиро проводил ее взглядом, радуясь, что их встреча не прошла даром. А потом снова повернулся к консоли и неизменным результатам голосования.

Кого бы удовлетворило общество, расколотое итогами выборов, когда половине населения будущее было бы известно вплоть до момента встречи с прародителями, в то время как остальным приходилось бы день за днем бороться ради сохранения целостности собственных решений? Розита дала ему возможность заранее почувствовать на себе суть переговоров, в которые придется вступать обеим сторонам, и уже сейчас в этом было мало приятного.

Какие варианты у него остались? Рамиро получил возможность повлиять на результаты голосования, но потерпел неудачу; он не мог расплести ковер событий и сделать еще одну попытку. Но собственная история – в той же мере, что и всегда – была продиктована связью между его волей и поступками. Все, что ему теперь оставалось – это сражаться за право не знать исхода своей битвы.

– Для начала нам следует объявить забастовку, – предложил Пио. – Выборы мы проиграли только из-за того, что люди поддались фантазии – они решили, что новая система даст им ровно то, что они хотят, безо всяких сбоев и неудобств. Но если они не в состоянии представить вред, который нанесут сами сообщения, значит, нужно продемонстрировать им более осязаемые препятствия.

Рамиро, который в этот момент возился с камерами и проверял, как идет трансляция в сети, следил за их разговором вполтимпана. В пещерообразном пространстве конференц-зала собралось не больше четырех дюжин человек – при том, что сцена оставалась пустой, а все собравшиеся держались за веревки в зоне слушателей – однако число людей, следивших за их дискуссией на своих консолях, по всей горе, превышало их в дюжину с лишним раз.

– Но что нам использовать в качестве рычага для переговоров? – спросила Эмилия. – Какой бы навык ты не взял, монополии на него у нас нет.

– Верно, зато на нашей стороне численность, – ответил Пио. – Мы не сможем парализовать какую-то конкретную деятельность, но если пять двенадцатых населения перестанут работать, то всем остальным придется работать за двоих.

– Ты не сможешь вовлечь в дело всех, кто голосовал против системы, – заметила Лена. – Когда она начала говорить, видеотрансляция автоматически переключилась на охватывавшую ее камеру, и Рамиро немного расслабился. Несмотря на то, что акустика зала осложняло работу ПО, ему, по-видимому, удалось найти правильный способ фильтрации сбивавшего с толку эха и сделать возможной триангуляцию местоположения каждого из говоривших.

– Ты права, – согласился Пио. – Но мы могли бы подтолкнуть людей к вступлению в наши ряды, сосредоточившись на последствиях, которые забастовка возымеет для тех, кто к ней непричастен. Что, если мы заведем открытый список с именами всех участников? Тогда вместо того, чтобы сидеть дома и ничего не делать, мы могли бы даже в этих обстоятельствах оказать друг другу поддержку.

Лена весело зажужжала, не впечатлившись его словами.

– А потом Совет просто возьмет список имен и упрячет всех нас в тюрьму?

– Так они могут поступить максимум с парой гроссов человек; на большее им не хватит даже места в тюрьмах – не говоря уже об охранниках. Мы не станем предавать список гласности, пока наше число не превысит этот лимит.

– Мы могли бы завести реестр, доступ к которому имели бы только члены группы, – предложил Рамиро.

– А потом к нам примкнет какой-нибудь шпион – просто чтобы его прочитать! – возразила Лена.

– Хмм. – Рамиро не видел выхода из этой ситуации.

– Нас, может быть, и не посадят, – заметил Диего, – но если мы станем усложнять жизнь людям не из нашего числа, они не оставят нас в долгу.

– Ясное дело, – согласился Пио. – Стоит ожидать, что отношение к нам будет гораздо хуже любого вреда, который мы можем нанести большинству. Однако для большей части жителей система передачи сообщений – просто новинка, и они прекрасно знают, что смогут без нее обойтись; как только цена вопроса станет слишком высокой, от их поддержки не останется и следа.

– А что произойдет, если Совет издаст закон, по которому отказ от работы будет караться лишением нормы? – спросила Плачида.

– С этим никто не смирится, – прямо заявил Пио. – Право на долю общего урожая принадлежит каждой семье, а не Совету. Если бы они попытались это изменить, то столкнулись бы со всеобщим восстанием.

– Не всеобщим, – возразила Плачида. – Чем больше реального вреда мы им причиняем, тем охотнее они согласятся с такой реформой. Если бы твоя работа стала вдвое тяжелее, разве ты бы не захотел, чтобы Совет сделал все возможное, лишь бы голодом принудить тунеядцев к послушанию?

Пио обдумал ее слова.

– Такое вполне возможно. Но если до этого дойдет дело, одной только забастовкой ограничиваться будет уже нельзя. Если нас лишат пищи, мы должны быть готовы взять ее силой.

В конце собрания все присутствующие согласились примкнуть к забастовке. Открытого списка имен не было, но любой человек, проявивший достаточно любопытства, чтобы получить доступ к видеозаписи – будь то друг или враг – уже видел их лица. Рамиро пытался убедить себя в том, что, нарушая данное Грете обещание, рисковал куда больше. Но правда состояла в том, что людей, которые выступили бы в его защиту за раскрытие ее секретного плана, было бы намного больше, чем тех, кто поддержал бы его теперь, после того, как система была вынесена на всеобщее обсуждение и публично одобрена.

Когда Рамиро занялся упаковкой оборудования, к нему подошел Пио.

– Спасибо, что помог нам сегодня.

– Не за что. – Отсоединив фотонный кабель от разъема в стене, Рамиро принялся наматывать его на бобину.

– Сколько человек видели трансляцию?

– Пик пришелся на дюжину и пять гроссов, – ответил Рамиро. – Но запись останется доступной – кто угодно сможет посмотреть ее и позже, по желанию.

– Может ли Совет заблокировать запись? – спросил Пио.

– На законных основаниях – нет. Полагаю, они могли бы запретить к ней доступ, но при этом отрицать свою причастность – свалив все на техническую неисправность.

– Тогда нам нужно подумать о том, как это обойти.

– Нам? – Рамиро перестал сматывать кабель и вопросительно посмотрел на него.

Пио прожужжал.

– Ну ладно: я в этих вещах не разбираюсь. Я имел в виду тебя и любого другого члена нашей группы, который изучал автоматизацию.

– Ни один из знакомых мне автоматизаторов не разделяет наших взглядов, – сказал Рамиро. – Система передачи сообщений – настолько привлекательный проект, что перед ней невозможно устоять: она поставит перед нами целую массу задач, которые не решить без привлечения хитроумных фотонных схем.

– Но ты все-таки не поддался на искушение?

Рамиро затолкал бобину с кабелем в свой ящик с принадлежностями.

– С вами я постольку-поскольку, – сказал он напрямую. – Но если ты попытаешься обратить все это в войну, на мою поддержку можешь не рассчитывать.

Пио нахмурился.

– Я тоже не ищу насилия.

– А столкновение москита со Станцией ты бы отнес к насильственным методам?

– Я не имел к этому отношения, – возразил Пио.

– Допустим, – сказал Рамиро, – но мне все равно интересно твое мнение. Как бы ты описал эту ситуацию?

Пио поразмыслил над его вопросом.

– Думаю, это пограничный случай. Стоящие за этим люди не собирались причинять кому-либо вред, но все же поставили под угрозу ваши с Тарквинией жизни. А если бы им удалось разметать по окружающему пространству пол-Объекта, в опасности бы оказались мы все.

– Вообще-то, есть немало способов уничтожить нас и не прибегая к антиматерии, – заметил Рамиро. – Нанести достаточно вреда системе охлаждения. Или фермам.

– Я это понимаю, – сказал Пио. – И я не собираюсь призывать людей к грабежу ферм – я просто сказал, что если бы Совет решил морить нас голодом, свою норму нам бы пришлось получать при помощи силы.

Рамиро задвинул крышку ящика.

– Мы должны донести до своих оппонентов силу наших чувств. В этом я с тобой согласен. Но если мы забудем, где проходит черта, то на Бесподобной, может статься, вскоре не останется ни одной живой души.

– Всю свою жизнь я провел в попытках сделать Бесподобную безопаснее, – сказал в ответ Пио. – Тебе вовсе не обязательно относиться ко мне, как к какому-то фанатику.

– Хорошо. – Больше добавить ему было нечего. Если он собирался хоть как-то сотрудничать с Пио, Рамиро оставалось лишь поверить ему на слово.

Отцепив контейнер от веревки, он стал пробираться к выходу, ощущая в себе больший заряд оптимизма, чем за все время, прошедшее со дня дебатов. Опыт его наблюдения за членами сопротивления показывал, что они были преданы делу, но при этом воздерживались от опрометчивых поступков. Им было по силам противостоять устрашению и отстаивать свою точку зрения, не сжигая дотла свой единственный дом.

Глава 12

– Не хочешь ее немного подержать? – предложила Серена, протягивая свою дочь.

Агата не могла оторвать глаз ото швов, которые искрещивали туловище Серены, туго натягивая кожу над раной, образовавшейся в том самом месте, где четверть ее плоти вырвалась на свободу и стала жить собственной жизнью. Но ее яростная борьба за набор предродовой массы, по крайней мере, принесла свои плоды: ей удалось сохранить в целости все четыре конечности. Консервативным решением было втянуть конечности до начала процедуры – чтобы предоставить будущему ребенку максимально возможное количество живой плоти – однако в этом случае матери после родов могло потребоваться несколько дней, чтобы отрастить новые. Отказ от поглощения конечностей был сопряжен с другим риском: Агате доводилось слышать о женщинах, которые во время родов теряли обе ноги из-за того, что их бедра захватывались бластулой.

– Не стесняйся! – подтолкнул ее Медоро.

Агата с опаской посмотрела на ребенка. Ей не хотелось кого бы то ни было обижать, ведь будучи первым человеком не из числа членов семьи, кого пригласили в послеоперационную палату, она могла бы, по крайней мере, проявить интерес.

– Она прекрасна, – признала Агата. – Как жаль, что мы не можем выращивать их прямо в земле, как пшеницу.

– Еще не вечер, – пошутил Медоро.

Агата неуверенно подалась вперед, и Серена положила ребенка ей на руки. Арианна уже сумела отрастить четыре конечности, хотя пальцы ей по-прежнему давались с трудом: одна из рук завершалась шестеркой тонких пальчиков, в то время как другие конечности были увенчаны круглыми пеньками. Она пристально разглядывала Агату, хмурясь от недоумения, но не выказывая никаких признаков страха.

– Скоро она заговорит? – поинтересовалась Агата. Пио, должно быть, рос у нее на глазах, но тогда она и сама еще жила в младенческом мире безвременья.

– Черёд через пять-шесть, – ответил Медоро.

– Значит, все это время тебе придется разговаривать с ней, не слыша ни единого словечка в ответ?

Медоро прожужжал.

– Я же не с пустотой буду разговаривать! Она уже сейчас прислушивается к каждому нашему слову.

Агата посмотрела ребенку в лицо.

– Это правда? – спросила она, обращаясь к Арианне. – Но когда же ты начнешь нас понимать?

Арианна пыталась с чем-то совладать, но это явно был не смысл таинственных звуков, произнесенных Агатой.

– Прошу прощения, – сказал Медоро, проворно вытягивая руку, чтобы схватить комок темных экскрементов, плывущих к ногам Агаты. Он ненадолго покинул комнату, после чего вернулся, счищая песок со своих ладоней.

– А когда она научится напрямую скармливать их червякам? – спросила Агата.

– Это случится чуть позже. Черёд через восемь, наверное.

– Возьми лучше ты. – Агата протянула ему ребенка; Медоро взял Арианну на руки и с восторженным щебетанием крутанул в воздухе.

Агата повернулась к Серене.

– Вы оба храбрее меня – это все, что я могу сказать.

Серена была приятно удивлена.

– Храбрее? Что значат несколько дней боли в сравнении с тем, через что проходили наши бабушки?

– И то верно. – Она уже устала выслушивать это от Чиры, но спорить с женщиной, в сознании которой еще свежи воспоминания о родах, было непросто. – И ты хочешь сделать это снова?

– Конечно, – не задумываясь, ответила Серена. – Арианне нужен брат.

Агата бросила взгляд в сторону Медоро, пребывавшего в полном умилении от своей племянницы. После родов техник должен был проткнуть фотонными кабелями сначала его грудь, затем – грудь его племянницы, чтобы машины смогли убедить их обоих в том, что мужчина, приходящийся девочке всего-навсего дядей, был ее биологическим отцом. Инстинкты, которые отвечали за привязанность и защиту ребенка, и при естественных родах возникали сами по себе, пробуждались при помощи контролируемого обмена световыми импульсами; тот факт, что Медоро не выполнил одного из условий, некогда составлявших неотъемлемую часть отцовства, по-видимому, не вызывал в нем ни малейшего беспокойства. В сагах мужчин, которые вместо своих ко инициировали сестер, ждала беда, хотя в случае смерти братьев это в каком-то смысле становилось их обязанностью. Но теперь ко стали прерогативой постников – так о ком же думали мужчины, когда их обуревало желание?

– Интересно, что люди будут делать еще через пару поколений, – сказала Агата. – Накладывать обеты на женщин?

– Ты что, хочешь нас истребить? – ответил в шутку Медоро. – Мужчины не способны к отторжению, женщины не могут давать обет. Если эти слова еще не потеряли своего смысла, то что еще они могут значить?

Агата ощутила нарастающую волну извращенного упрямства.

– А почему мы должны отказывать матери в способности любить собственного ребенка? Я не верю, что это невозможно биологически; нужно просто найти правильные сигнальные пути. И тогда выбор будет у всех и каждого.

Медоро ее слова забавляли все меньше и меньше.

– Если все сложится именно так, никаких «всех и каждого» просто не будет.

– Конечно же женщины способны любить своих детей, – произнесла, пытаясь их примирить, Серена. – Они были и тетями, и сестрами, и кузинами; никто не говорит, будто у нас нет чувств. Нет сомнений в том, что во все времена мы помогали растить детей. Я способна любить Арианну точно так же, как женщина с нашей родной планеты любит свою племянницу.

– Мне этого было бы мало, – сказала Агата. – Я не хочу истребления мужчин, но если бы я не смогла стать человеком, который любит своего ребенка сильнее всех на свете, я бы вообще не стала себя этим обременять.

– Вот руки-то загребущие. – Голос Медоро был под стать умиротворенно-счастливому выражению, не сходившему с его лица; Агата, тем не менее, понимала, что что эта теплота целиком и полностью была адресована отнюдь не ей, а исключительно Арианне.

– Ты решаешь за себя, а я буду решать за себя, – сказала она.

– А если это невозможно? – язвительно возразил он. – Можно сколько угодно накачивать твое тело светом, но если мужчины, которого ты хочешь пробудить, там нет – значит, нет.

– Поживем – увидим, – сказал Агата. – Может быть, скоро мы все узнаем ответ из письма, которое ты получишь от самой Арианны.

– Сферы односвязны, – сказала Лила. – Тебе не кажется, что разгадка именно в этом?

– Возможно. – Ее задний взгляд, пустившийся в свободное плавание, задержался на расположенных позади полках, доверху забитых книгами. В них были уложены многие поколения знаний – открытия, уходящие в прошлое вплоть до времен Витторио. Она чувствовала запах краски и старой бумаги – запах, который всегда приводил ее в восторг, предвосхищая волнительное удовольствие от новых идей – хотя к этому моменту она настолько тщательно изучила содержание этих полок, что творения прошлого были уже не в силах ее чем-то удивить.

– Любую пару замкнутых путей на поверхности двумерной сферы можно перевести друг в друга с помощью непрерывной деформации, – задумчиво произнесла Лила, машинально изображая у себя на груди пример замысловатого контура, демонстрируя его преобразование в более простую петлю.

 – С поверхностью тора все иначе: количество обмоток контура вокруг каждого из пространственных измерений не поддается изменению, что дает бесконечное множество классов эквивалентности. – Она набросала примеры четырех из них – четырех пар замкнутых путей, которые можно было связать непрерывным преобразованием в силу того, что для обоих путей этот характерный набор чисел был одним и тем же. Перейти от одного класса к другому при помощи одних лишь растяжений и сжатий было невозможно.

 Лила выдержала паузу, будто бы ожидая, что Агата продолжит начатую ею мысль, но спустя полмаха потеряла терпение и дала подсказку.

– Итак, что мы можем сказать насчет 4-сферы?

Агата постаралась сосредоточиться.

– Все будет точно так же, как и в двумерном случае: есть только один класс замкнутых путей. – Она могла бы дюжину раз обмотать воображаемую нить вокруг 4-сферы, сделать из нее клубок и как угодно запутать, но попытавшись после этого максимально упростить петлю, сжав ее до обыкновенной окружности, не встретила бы никаких препятствий ни в своих действиях, ни со стороны самого пространства.

– А удовлетворяет ли этому условию космос, в котором мы живем? – продолжала наседать Лила.

– Откуда нам это знать?

– Если ты сможешь указать вескую причину, по которой космос был бы устроен именно так, это стало бы ключом к объяснению энтропийных градиентов.

Хотя Агате было нечего возразить против логики этого заявления, она не возлагала особых надежд на то, что его посылка окажется истинной.

– Я не вижу причин, которые бы поспособствовали именно такому развитию событий. Решения уравнений Нерео ведут себя одинаково хорошо как на сфере, так и на поверхности тора.

– Тогда нам, вероятно, стоит выйти за рамки уже известного. У тебя наверняка есть на этот счет какие-нибудь новые идеи, которые тебе хотелось бы развить.

Лила выжидающе посмотрела на нее. Агата почувствовал, как ее кожа загорелась от стыда, но никаких гениальных идей, способных заполнить эту пустоту, у нее не было.

– Я немного отвлеклась из-за своих новых обязанностей, – ответила она.

– Понятно. – Несмотря на нейтральный тон голоса, отсутствие солидарности придало словам Лилы укоризненный оттенок.

– Я понимаю, что это не оправдание, – сказала Агата. – Пока забастовка не окончится, всем приходится вносить свою лепту и поддерживать порядок. Но что я могу сделать, когда мои мысли зашли в тупик?

Лила сменила позу в своей страховочной привязи.

– Смотря о каком затруднении идет речь.

– У вас ведь тоже не все и не всегда шло гладко, – возразила Агата. – Наверняка и вам иногда приходилось на чем-то зацикливаться.

– Разумеется, – согласилась Лила. – Но я никогда не сталкивалась с необходимостью задумываться о том, что рано или поздно культура, в которой все мои задачи были решены настолько давно, что ответы на них знает любой смышленый трехлетка, станет делиться со мной знаниями. Это вряд ли придало бы мне мотивации.

– Я не жду помощи из будущего, – сказала Агата. – Это было бы нелепо.

Лила наклонила голову, соглашаясь с последней фразой.

– Ты привела веские доводы. Но я не уверена, что саму себя ты убедила в этом так же хорошо, как и меня.

Агата была в замешательстве.

– Что вы имеете в виду?

– Ты так себя ведешь с самого начала споров о системе передачи. – Лила сделала паузу, чтобы Агата смогла возразить, но та молчала. – Может быть, тебя приводит в восторг сама возможность новой системы, или вся эта политика отвлекает твое внимание от других дел. Но скажи честно: действительно ли ты можешь заглушить в себе мысль, что вскоре тебе, вполне вероятно, доведется читать послания от людей, в распоряжении которых будет иметься опыт шести поколений будущих исследований?

– А разве это важно, если они все равно не смогут о них сообщить? – возразила Агата. Лила утверждала, что была согласна с ее доводом: сложные концепции вряд ли бы появились сами по себе, без четких предпосылок – гораздо вероятнее было то, что в отправители сообщений о них бы просто не упомянули.

– Важно то, что это обстоятельство тебя, судя по всему, парализовало.

Агата пыталась припомнить что-нибудь из своих менее значительных достижений, которые бы дали ей повод возразить, но с тех пор, как они с Лилой доказали гипотезу о кривизне 4-сфер, вся ее работа ограничивалась лишь рутинными расчетами.

– Все заходят в тупик, – сказала она. – Скоро я из него выберусь.

– Надеюсь, что так и будет, – сказала Лила. – Ведь как только ты узнаешь, удалось тебе это или нет, вопрос будет решен раз и навсегда, верно?

Агата настроила консоль на раннее пробуждение. Она быстро позавтракала и добравшись до оси, прыгнула в длинную невесомую шахту и полетела вниз, легонько касалась опорных веревок, чтобы не отклоняться от центра.

Долетев до дна шахты, она оказалась на этаже, где располагалось то, что осталось от топливопроводов, снабжавших горючим старые соляритовые двигатели. Она пробралась через камеры, заполненные списанными механизмами, зеркалитовыми шестернями и пружинами, покрытыми патиной и забитыми песком, но по-прежнему тускло сиявшими при свете мха. В течение полутора лет после запуска Бесподобной механические гироскопы отслеживали ориентацию горы, а механизмы топливопроводов поддерживали сбалансированную работу двигателей, контролируя поток либератора, достигавшего соляритового топлива. Агата сомневалась, что на тот момент кто-то мог себе представить, что однажды все эти помещения можно будет заменить фотонной схемой размером с ее большой палец.

По мере удаления от оси перегородки, некогда бывшие полом этих камер, превращались в стены. Спускаясь по веревочной лестнице, пересекавшей третью каюту, она миновала едва висящие нагромождения шестеренок и шпинделей, вывалившихся из своих корпусов – отдельные детали были по-прежнему непрочно соединены друг с другом, сопротивляясь многолетней осаде центробежной гравитации. Эти своего рода излияния выглядели почти что органическими, как будто забытые всеми шестеренки росли на цветущих буйным цветом лианах. К замысловатым механизмам наверняка были приставлены люди, которые следили за ними и занимались ремонтом до того самого дня, когда Карла, наконец-то, доказала, что необходимость в них отпала навсегда. Теперь же стоит не выдержать еще паре заклепок, и все эти замысловатые скульптуры рухнут вниз.

Оставив обветшавшие механизмы позади, Агата добралась до узкого прохода, ведущего в обшарпанный кабинет своей начальницы, Челии. Кабинет казался таким же старым, как сама Бесподобная, но среди руин проблеском современности выделялась консоль Челии, подключенная к общей сети – размещенный на ней график добровольческих дежурств был зашифрован – пусть даже это и приносило довольно сомнительную пользу, если учесть, что все штрейкбрехеры были на виду. Челия передала ей ключ от смотрового люка и пояс с инструментами, после чего Агата расписалась за снаряжение – воспользовавшись не краской, а фотонной накладкой.

– Тебе эта работа, наверное, покажется чересчур грубой, – сказала, подначивая ее, Челия. – Твой предшественник не слишком увлекался космологией.

– Мне она нравится, – ответила Агата. – Настраивает на созерцательный лад.

– Это пройдет, – заверила ее Челия.

Агата свернула в пыльный коридор и прошла несколько долговязей. Найти отведенный ей участок системы охлаждения было нетрудно: мох выел в соседней стене большое углубление, и привычное красное свечение было искрещено желтыми нитями. Она вставила ключ в смотровой люк и с усилием потянула на себя крышку.

Короткая лестница вела вниз, внутрь туннеля. Легкий ветер, пульсировавший в темноте, остудил кожу Агаты, но после первого шока неприятные ощущения отступили. Потолок туннеля оказался слишком низким, чтобы она могла встать в полный рост, но для того, чтобы уместиться без каких-либо неудобств ей было достаточно втянуть полпяди бедер. Она зашагала вперед, касаясь рукой стены, которая служила ей ориентиром. Пятно красного света, проникавшего в туннель снаружи, сжалось в поле зрения ее задних глаз, и когда оно, наконец, исчезло, Агата оказалась посреди непроглядной темноты.

Ниже по оси, на расстоянии одной-двух проминок, в системе камер, которые были вырезаны внутри соляритовой жилы, некогда обреченной стать топливом и сгореть в недрах ракеты, это самое топливо под действием катализатора разлагалось, превращаясь напрямую в газ – без выделения тепла и света, сопровождавших этот процесс в обычных условиях. Газ создавал ощутимое давление и, преодолевая сопротивление пружинного поршня, просачивался наружу, отдавая при этом тепло. Такое решение было гораздо эффективнее старой системы, в которой исходным материалом служили газы, образующиеся при сгорании топлива; с другой стороны, мох, которым были покрыты стены горы, под таким ветром рос настолько бурно, что грозил забить все туннели системы охлаждения.

По мере того, как ее глаза привыкали к темноте, Агата стала замечать окружавшие ее красные пятна молодой поросли. Когда она покидала этот участок всего смену назад, здесь были только голые камни, но свежим спорам не потребовалось много времени, чтобы попасть внутрь с током воздуха и найти себе точку опору. Агата достала из пояса с инструментами когерер и направила его на ближайшую колонию, прикрыв глаза, чтобы вспышка света не лишила их чувствительности.

Даже спустя три череды после начала забастовки это занятие продолжало приносить ей какое-то нелепое удовлетворение. Очистка туннелей была жизненно необходимым делом, не говоря о том, что она могла сразу же увидеть результаты своего труда. Тот факт, что мох быстро возвращался, ее ничуть не беспокоил – до тех пор, пока его рост удавалось держать под контролем. Лучше регулярно проходить весь туннель в поисках раннего заражения, чем ждать, пока мох покроет стены таким толстым слоем, что его придется отдирать твердолитовыми ножами.