Текст книги "Охотники за человеческими органами"

Автор книги: Гордон Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

Глава 28

Как только Фунг получил известие о том, что сердце найдено, глава Триады прилетел из Гонконга в аэропорт Манагуа, откуда его доставили на остров на реактивной «Лире» клиники.

Следующие несколько часов его готовили к операции. Он мало понимал в том, что с ним делали и что говорили. Спрашивать же было бы знаком слабости; в ответ на все он только кивал. Наконец медсестра выбрила ему волосы от горла до мошонки и сделала стандартное напоминание о том, что когда волосы станут отрастать заново, он будет испытывать все мыслимые неудобства. Потом она дала ему лекарство.

Теперь, когда утро близилось к концу, дверь его палаты снова открылась. К кровати на своем кресле подъехал доктор Ромер. Прозрачная бледность кожи Фунга свидетельствовала о том, что многолетнее курение сказалось на его артериях и в конечном счете привело к кардиомиопатии, дегенерации сердечной мышцы. Крилл со своей командой уже был в операционной, готовясь к длительной операции. Оставался лишь последний предварительный ритуал, который доктор Ромер приберегал для себя.

– Мистер Фунг, я – доктор Ромер, директор клиники, и я должен кое-что вам объяснить. Сердце, которое вы получите, принадлежало молодому человеку, находившемуся в прекрасном физическом состоянии.

Фунг кивнул, и когда доктор Ромер продолжил, инстинктивно дотронулся пальцами до своей груди.

– Сейчас вам семьдесят лет. Вы можете рассчитывать с новым сердцем еще лет на десять. Быть может, и больше. Но есть одна вещь, которую вы должны усвоить и понять с самого начала, еще до того, как полностью придете в сознание после операции. В отличие от вашего теперешнего сердца, то, которое вам пересадят, не будет обладать прямой нервной связью с вашим мозгом. Это означает, что вашему новому сердцу нельзя будет приказать ускорить или замедлить биение в зависимости от ваших действий. Оно будет биться со своей постоянной частотой.

Доктор Ромер подался вперед и нащупал пульс Фунга на запястье.

– В данный момент ваш мозг в результате принятых лекарств приказал вашему сердцу замедлить биение. Но после пересадки он не сможет этого делать. С этим не возникнет никаких проблем, пока вы будете отдыхать, но сердце, которое вы получите, рассчитано своим донором только на шестьдесят-семьдесят ударов в минуту. Он, как я уже говорил, был тренированным атлетом, бегуном на значительные дистанции, и приучил свое сердце биться в замедленном ритме, чтобы лучше сохранять энергию. Но когда это сердце станет вашим, оно постепенно начнет биться быстрее, поскольку вы не обладаете физическим здоровьем донора. Его частота превысит девяносто ударов в минуту. Чтобы справиться с этим, вам придется улучшить ваше общее состояние здоровья и увеличить силу мышц. Наш персонал обучит вас упражнениям, которые вам придется выполнять всю оставшуюся жизнь. Кроме того, вам придется вместе с телом тренировать и мозг, чтобы он научился вести себя иначе. Если вы справитесь с этим, пересадка обеспечит вам еще долгие годы жизни.

Доктор Ромер испытующе взглянул на Фунга. Тот, казалось, был погружен в собственную эмоциональную анестезию.

– Мы, китайцы, люди в себе. Мы никогда не показываем много, – начал Фунг. – Иностранцы выражают гораздо больше. Но я понял то, что вы мне сказали.

– Тогда отдыхайте. Скоро за вами придут.

Доктор Ромер двинулся на своем кресле к двери, но Фунг остановил его.

– Есть еще одно, доктор Ромер. Я хотел бы перейти в другую палату.

Доктор Ромер нахмурился.

– Все палаты для пациентов одинаковые, мистер Фунг.

– Но в этой пахнет тухлыми яйцами. Для китайца это знак грядущей неудачи.

– Это не тухлые яйца, – улыбнулся доктор Ромер и кивнул на окно. – Это сера, мистер Фунг. Отсюда вам не видно, но по другую сторону клиники вулкан. Время от времени, когда ветер дует в нашу сторону, он приносит сюда серные испарения. Но это совершенно безопасно.

Когда он развернулся и выехал из комнаты, над головой послышался рокот винтов: это прибыл пациент для трансплантации почки, полученной при сборе урожая в Сиэтле – того же урожая, что обеспечил сердцем Фунга.

Доктор Ромер направил кресло в двойные двери послеоперационной палаты. Одно из пятнадцати мест там уже было занято. Мистеру Аль-Даба, самому богатому барону наркобизнеса долины Бекаа, только что частично пересадили печень. Теперь он лежал на кровати-каталке, обставленный мониторами, баллончиками с газом и отсасывающими устройствами, совершенно голый, не считая повязок, скрывавших операционный разрез. Из бутылочек капельницы в его тело поступал раствор.

Прибыл еще один пациент. Доктор Ромер узнал бычью фигуру Исаака Кона. Последние десять лет он считался безоговорочно признанным главой чикагской мафии – первый еврей, достигший высшего поста в теневом мире города. Он получил первую почку из урожая в Сиэтле.

Появилась третья каталка – с мистером Бонетти из Рима. Это был второй визит главаря банды в Италии в операционную палату – сердце, которое он получил, давало сбои.

Удовлетворенный тем, как идут дела, доктор Ромер покинул палату.

Соня пришла в сознание и, не поднимая ресниц и не двигаясь, стала ждать, пока пробуждение постепенно не охватит все ее тело. Вместе с пробуждением пришло болезненное воспоминание. Привезя домой, Нилс раздел ее, прежде чем накрыть одеялом. А потом ее охватил сон – благодатный и всепрощающий.

Открыв один глаз, она увидела, что тусклый серый свет наступающего дня просачивается сквозь щель между занавесками. Должно быть, Нилс оставил окно открытым, чтобы в комнате было побольше воздуха. Глядя на занавески, надувающиеся, словно паруса, она продолжала вспоминать: бегство из зала, ощущение на себе возмущенных взглядов, расталкивание королевской свиты, преисполненная ледяной вежливости улыбка короля, когда она ринулась в дамский туалет – прислуге она сказала, что съела какую-то гадость, – еще одно бегство; Нилс, делающий отчаянную попытку скрыть свои чувства и соглашающийся с тем, что это, вероятно, отравление. Упоминала она шлюху Элмера? Она не могла вспомнить.

Комната стала лучше видна, свет упал на один предмет обстановки, потом на другой. Занавески снова колыхнулись; подул ветерок, такой же мягкий, как голос Нилса, когда она попросила его налить ей выпить, чтобы успокоить желудок. Он достал бокалы, а она заснула, прежде чем он успел налить.

Соня скосила глаза: бутылка стояла на ночном столике. В полутьме она не могла прочесть этикетку, но форма бутылки была знакомая. Арманьяк. Она закрыла глаза, чувствуя подступающие слезы. Никто никогда не напомнит ей того, что случилось, по крайней мере открыто, но за спиной слухи станут медленно расползаться, как боль сейчас у нее в голове. Даже если все поймут, что ее поведение спровоцировано шлюхой Элмера, это лишь подольет масла в огонь сплетен. В обществе ей придет конец.

Она раскрыла глаза и, сделав над собой усилие, села, откинув одеяло, хотя и было холодно. Она поджала под себя ноги, вслушиваясь в тишину, которая не была абсолютной: доносились слабые, утешающие звуки – отдаленный гул холодильника, капли воды из крана, который она, наверное, забыла завернуть, тиканье напольных часов в холле. Занавески снова колыхнулись. Она завернулась в одеяло, вслушиваясь в тиканье часов. Время на этих часах не похоже на другое; минута может показаться часом, час – вечностью. Выпивка заставит время поторопиться, согреет ее тело, избавит от головной боли.

Она потянулась за бутылкой, но замерла. Вот опять – тот самый звук, который, как теперь припомнилось, первым вторгся в темные остатки беспокойного сна: скрип ступеньки на лестнице. Там было две таких ступеньки: третья снизу – та, что разбудила ее, – и вот эта, пятая сверху, обе они издавали одинаковый слабый, почти неслышный звук, приглушенный ковром.

Она улыбнулась. Нилс вернулся, чтобы узнать, проснулась ли она. Она позволила ему вторгнуться в ее личное – ему, чужаку; позволила ему видеть себя там, где она особенно ранима, а он продолжал вести себя с неиссякаемой добротой.

Неожиданно занавески колыхнулись сильнее, как паруса у яхты, разворачивающейся по ветру. Она скинула с себя одеяло и убрала волосы с глаз. Сняла ночную рубашку, бюстгальтер, трусики и снова улыбнулась. Он заслужил. Соня почувствовала запах своего тела. Она подошла к окну и раздвинула занавески, давая ветерку охладить кожу. Нахмурилась. На улице, недалеко от дома была припаркована машина. Местный житель никогда бы не сделал такого; у каждого дома был свой подземный гараж. Услышав шаги возле спальни, она обернулась.

– Нилс, входи, – нежно позвала она, поворачиваясь к двери.

Вошел Энгель.

Он все еще мерз от долгого торчания в машине: не заводил мотор, чтобы не потревожить соседей. И никак не ожидал, что ступенька так громко заскрипит. Правда, это не имело значения. Он увидел изумление на ее лице и закрыл за собой дверь.

– Кто вы? – В полутьме она видела, что у вошедшего в руке чемоданчик. Нилс послал к ней врача? Но что-то еще было у него в другой руке.

Энгель поставил чемоданчик на пол, держа пистолет направленным точно на нее. Она заговорила, так крепко сжав от страха губы, что он сначала не понял, что она говорит.

– Не трогайте меня. Пожалуйста, – попросила она еле слышным шепотом, по-прежнему еле внятно. – Пожалуйста, не трогайте меня.

Он подошел к ней.

– Стань на колени.

Соня подчинилась.

– Закрой глаза.

Когда она закрыла глаза, перед ними поплыли темные пятна, похожие на маленьких рыбок. Она моргнула: рыбки нырнули на дно «пруда» и снова вынырнули. Она сощурила глаза – и одна рыба подплыла к внутренней стороне век. Она ощутила странный нажим в левом ухе; что-то холодное и твердое прижалось к нему.

Выстрел Энгеля пробил ее барабанную перепонку. В Команде номер один он специализировался именно на таком способе убийства. Не успел он отступить на шаг, как женщина рухнула на ковер.

Соня еще видела, как до блеска начищенные носки его туфель стали тускнеть. Потом все начало погружаться в сумерки. Стены куда-то отодвинулись. Она не видела спинку кровати. Она уже ничего не видела. Ничего не чувствовала. Даже боль в голове, еще минуту назад невыносимая, прошла. Остался лишь маленький огонек, светящийся в темноте. Потом он тоже исчез.

Энгель стоял, изучая ее. Внешних следов ранения не было. Сахарный концентрат вонзился в мозг с такой силой, что полностью оборвал доступ кислорода, не повредив при этом ни один из внутренних органов.

Он встал, потянулся за чемоданчиком. И замер. Во входной двери поворачивался ключ. Голоса. Мужские голоса. С одним он мог справиться; двое – это уже трудности. Снаружи у окна была пожарная лестница. Он спустился по ней во двор. Дверь в гараж открыта. Через несколько секунд он оказался снова на улице.

В прихожей Линдман заколебался.

– Еще слишком рано, – сказал он, взглянув на часы.

– Если она спит, вернемся позже, – пообещал Нилс, направляясь вверх по лестнице. У закрытой двери в спальню они остановились.

– Я действительно считаю, что нам лучше вернуться, – прошептал Линдман. У него не было никакого настроения для подобных приключений. Поздно ночью он звонил Мадам, но все время натыкался на автоответчик. Потом, когда он в конце концов заснул, она позвонила, чтобы сказать, что не сможет остаться на церемонию вручения премий. Он спросил ее, что может быть важнее присутствия за королевским столом, а она ответила: «Президент Бундесбанка», и повесила трубку. Он лежал, размышляя о том, как трудно становится с ней общаться – почти так же трудно, как с миссис Крэйтон. Час назад он позвонил Нилсу, поинтересовался, как она себя чувствует, и каким-то образом Нилсу удалось втянуть его в поход сюда.

– Я только проверю, – пробормотал Нилс, открывая дверь.

С улицы раздался звук отъезжающего автомобиля. И тут же Нилс бросился в спальню.

– О Боже… О Боже мой! – повторял он, опускаясь на колени перед телом Сони.

– Сердечный приступ, – сказал Линдман, подходя ближе. – Взгляните на ее губы. Когда они так синеют, это всегда означает сердечный приступ.

Он подошел к телефону на ночном столике, чтобы вызвать «скорую помощь».

«Тристар» компании Глобал Транспортер вылетел из международного аэропорта Даллес двумя часами раньше. Теперь, на высоте 39 000 футов и при скорости 500 узлов, он направлялся к Мадриду, первой посадке в полете, который по расписанию должен закончиться в Токио.

В шестистах милях от восточного побережья Соединенных Штатов самолет полностью потерял радиосвязь с воздушным контролем Атлантики.

Два установленных заранее детонатора взорвали 300 килограммов взрывчатки, аккуратно уложенных вокруг тел Суто и Гонзалеса в их гробах.

Команда, Транг и Координатор погибли мгновенно.

Моше Вейл выбрал момент взрыва над самой глубокой точкой Атлантического океана. Корабли в этой зоне доложили об огненной вспышке, словно маленький метеорит вошел в земную атмосферу и разлетелся на куски.

Глава 29

Когда полицейский вертолет приземлился, Мортон увидел, как автобан на Зальцбург осветился еще одной вспышкой молнии. Вертолет ждал в мюнхенском аэропорту, чтобы доставить Мортона к Вальбергу. Полет по ночному небу над южной Баварией сопровождался электрическими разрядами и оглушительными громовыми раскатами. В таком же кипящем котле непогоды он летел раньше на «Конкорде» из Стокгольма.

В вертолете Мортон просчитывал последствия смерти Клингера. Убедившись, что Томми невредим, хотя все еще немного потрясен, он велел ему продолжать работу и присоединиться к Анне в Калифорнии. Токсикологи Билла определили вещество на перчатках Клингера как одно из производных зарина. Лестер установил, что Клингер был одной из крупных фигур в Команде номер один. Потом вновь на связь вышел Билл с известием, что на туфлях Клингера этикетка Манагуа. После того, как они решили, что делать дальше, он объяснил Биллу, как нужно поступить с телом Клингера.

Мортон почувствовал, как желудок снова подкатился к горлу, когда пол кабины, казалось, провалился под ногами и возникло мгновенное ощущение, что пилот не справляется с рычагами управления. Потом еще одна ударная волна чуть не оторвала его ремни от болтов, которыми они крепились к полу. Кроме смерча, Мортон не знал ничего опаснее грозы такой силы.

Автобан на Австрию исчез из виду, вертолет снизился и направился к Тегернзее. Вальберг находился с другой стороны озера – самый высокий пик в округе.

Мортон глянул на пилота – ни единой эмоции, лишь легкое напряжение человека, целиком сосредоточившегося на своей работе. Мортон знал это чувство; он управлял «стрекозой» вроде этой, вылетая из Ирака в почти такую же жуткую бурю, да еще и песчаную.

– Осталось десять минут, – проорал пилот в наушники Мортона.

– Понял, – подтвердил Мортон в свой микрофон у рта. Он сидел позади и сбоку от пилота.

– Воздушные течения над Тегернзее еще меньше предсказуемы. – Пилот сделал быстрый неопределенный жест рукой.

От этой руки крестьянского мальчишки зависело оборудование высочайшей технологии ценой в пять миллионов дойчмарок. А еще у него была одна плохая привычка для того, кто летает в такую грозу: время от времени дотрагиваться до какой-нибудь части кабины, словно убеждаясь, что все по-прежнему на своих местах.

Хотя Мортон и не видел гор, он знал, что они сейчас уже где-то неподалеку. Последний раз он был здесь в ту ночь, когда брал пару армян, пытавшихся продать часть старого советского ядерного арсенала, хранившегося на складах и в бункерах в степях Восточной Европы. Должно было совершиться преступление, и Мортона главным образом удивило то, как близко эта парочка подошла к его осуществлению. Они сняли лыжный домик для завершения сделки, и Мортон с Дэнни наткнулись на сценку гаражной распродажи: оружие было аккуратно разложено на полу, и армяне уверяли иракского посредника, что другие образцы тоже вполне доступны. Весь вопрос только в том, что он может себе позволить, объясняли армяне иракцу.

Интересно, Ромер тоже так ведет дела? Столько-то за сердце, побольше за печень, поменьше за почку? Как насчет глаз? Наверняка пересадка легкого обойдется дороже. А за пару – платить в два раза больше? И какая цена у прямой кишки? В конце концов это тоже должно было зависеть от того, что мог себе позволить клиент. Но как пациенты Ромера попадали к нему? Слухи передавались непосредственно из чьих-то губ в чье-то ухо или…

Кабина снова ярко осветилась. Левая рука пилота ухватилась за лонжерон. Кожа и металл слились воедино в дуге искр. Голова пилота откинулась назад на подголовник, а потом упала вперед под неестественным углом. Кабина стала наполняться отвратительным запахом паленого мяса. Мортон понял, что даже если пилота не убила молния, он все равно уже мертв от перелома шеи.

Он ухитрился высвободиться из ремней и двинулся вперед. Моторы визжали. Он отстегнул ремни на кресле пилота и спихнул тело на пол. Еще одна лиловая вспышка осветила кабину. Мортон ухватился за скобу и пролез в кресло пилота. Вертолет начал раскачиваться из стороны в сторону. Ослепительная вспышка. Канонада. Вспышка. Канонада. Вспышка. Это было похоже на какую-то безумную симфонию. Он чувствовал, что «стрекоза» уходит в штопор, и потянул на себя рычаг, который, как живой, дергался и вырывался из рук, грозя выскочить из своего гнезда. Машина вся тряслась.

Внизу темнота была усеяна огоньками размером с булавочные головки – первая из маленьких деревенек и городков вокруг Тегернзее. Огоньки исчезли, как только винты нырнули в густую черноту очередной тучи. Стрелки альтиметра и спидометра вертелись, как колеса ветряных мельниц, на контрольной панели. Он потянул рычаг сильнее. Вибрация усилилась. Во рту было ощущение, словно бормашина дантиста вгрызалась прямо в зуб. Еще одна вспышка прорезала темноту. Гром жахнул так, будто взорвалась сама кабина.

Мортон напряг все силы и рванул рычаг на себя. Вертолет еще круче ринулся к водам Тегернзее. Булавочные головки огоньков приблизились. Озеро казалось еще чернее.

По ветровому стеклу забарабанила дробь. Град. Миллионы замороженных капелек врезались в плексиглас, в металлическую окантовку, в кожух мотора, стучали по всему вертолету, словно ружейные пули. Стеклоочистители не могли с ними справиться; на ветровом стекле начала образовываться ледяная корка. Одному Богу известно, что происходило с винтами. Не потому ли тахометр замедлил свое бешеное вращение?

Нос вертолета поднимался! Стрелка измерителя высоты уже не грозилась выскочить за стекло. И дождь делал то, с чем не могли справиться стеклоочистители – смывал лед. Но озеро стало уже гораздо ближе, а огни вокруг него – ярче.

Набирай высоту! Если попал в беду – набирай высоту. Когда его летному инструктору больше нечего было сказать, он орал только это. Мортон снова потянул рычаг, на сей раз более плавно. Нос вертолета продолжал подниматься. Рябь на искусственном горизонте уже не бесновалась с такой яростью. Он снова глянул на альтиметр. Тот двинулся вверх на пятьсот футов.

– Давай! Давай! – заорал он на прибор.

Вертолет поднялся еще на сто футов. Он усилил хватку на рычаге и набрал еще двести. Огни на берегу тускнели. Мортон удовлетворенно промычал: вертолет снова становился послушным.

Он взглянул на панель. Высота набиралась все увереннее. Тысяча футов, потом сразу еще тысяча. Он вторгся в гряду туч – никогда бы не подумал, что обрадуется их адской черноте. Приветственно полыхнула вспышка молнии. Гром грянул громче, чем прежде. Но вертолет продолжал набирать высоту.

Какой высоты Вальберг? Он оглядел кабину. Карта, которой пользовался пилот, валялась в углу. Он выждал, когда кабину озарит следующая вспышка молнии, схватил карту и развернул ее на коленях.

Пилот отметил маршрут полета красной полосой. Карандашная линия вела через Тегернзее. Итак, вроде не отклонился от курса. Он провел пальцем по линии. Она прерывалась неподалеку от вершины Вальберга. Напротив посадочной площадки пилот нацарапал цифры 3.5. Метры это были или футы? Мортон взглянул на альтиметр. Должно быть, футы. Вальберг – обычная гора, а не заоблачная вершина. Он снова сверился с альтиметром. В данный момент в запасе была тысяча футов, чтобы посадить вертолет на нужную площадку. Он потуже затянул ремни и удобнее устроился в кресле. Теперь он почти расслабился.

Винты остановились.

Секунду назад их рев служил гарантией того, что он еще владеет ситуацией. В следующее мгновение единственное, что напомнило о том, что он еще жив, это молния, прорезавшая небо в сопровождении громового раската. Секунду назад он слегка удивлялся тому, что каждый раскат звучит по-своему, одновременно думая о том, как забавно начинаешь размышлять о посторонних предметах, когда чудом избегнешь катастрофы.

Теперь беда снова вернулась, чтобы отомстить. Горючего было достаточно, остальные приборы тоже показывали полный порядок. Но лопасти винтов над его головой крутились лишь от порывов ветра. Еще один росчерк молнии сверкнул перед ветровым стеклом. Громовой раскат бухнул так, словно разорвался в самой кабине. Все вернулась на круги своя. Стрелки приборов ринулись вниз. Он падал с нарастающим ускорением в чернильную тьму.

Мортон ощутил на своей ноге что-то тяжелое – пилот растянулся на полу так, что его голова очутилась на контрольной панели. Мортон яростно пнул тело. Его нога врезалась в плоть. Тело откатилось в угол. На мгновение ему стало дурно и он преисполнился отвращением к самому себе за то, что вынужден был так обойтись со славным молодым парнем. Но мгновение миновало, исчезло в запахе паленого мяса, вызвавшем еще один приступ дурноты. Он торопливо выдохнул. Свист бесполезных винтов походил на страшный вопль плакальщиков на похоронах.

Что говорил инструктор? Продолжай снижаться. Это единственный способ снова завести двигатели. Продолжай падение до самых телеграфных столбов. Он снизился на три тысячи футов. Сколько еще оставалось до телеграфных столбов? Огоньки снова были вокруг него повсюду. Еще пятьсот футов потеряно. Что-то белое мелькнуло внизу. Гребешки волн на озере.

Он толкнул рычаг от себя, увеличив угол падения, и почувствовал, как устремляется вперед в своем кресле. Ремни врезались в плечи. Еще один росчерк молнии ослепил на мгновение. Он моргнул, чтобы убрать пот. Стереть влагу с рук, ухватившихся за рычаг, было невозможно.

Слева он уловил взглядом горстку домов вокруг элегантного шпиля церкви. Это, вероятно, Роттах-Эгерн. По маршруту, прочерченному пилотом, он должен был пролететь над ним. Но на высоте шесть тысяч футов, а не шестьсот.

И в этот момент так же внезапно, как и прекратился, над его головой раздался радостный рык. Рык превратился в ровный вой, когда винты набрали обороты.

Секунду назад он смотрел почти прямо вниз, в озеро. Теперь его взгляд шел почти параллельно водной глади. Инструктор не поставил бы никаких оценок за такой полет, но уж точно поблагодарил бы инженерное искусство создателей вертолета, предусмотревших возможность такого маневра. И гроза постепенно слабела.

Впереди замаячил поросший лесом склон. Зелень сменялась наверху снежной шляпкой вершины. Вальберг. Он должен найти дорогу туда, наверх. Мортон снова взглянул на приборы. Горючего оставалось мало. Времени медленно набирать высоту не было; нужно найти самый короткий и быстрый путь. Он начал скользить над нижним склоном горы. Навстречу ему поднимались деревья. Он держал вертолет на такой высоте, чтобы только не задевать их верхушки.

Он засек место, где деревья были вырублены и по обеим сторонам ущелья установлены стальные столбы, уходящие наверх, к снежной вершине. Лыжный подъемник. Еще один взгляд на приборы – стрелка тахометра стоит ровно, но горючее на исходе. Хватит, пожалуй, еще на две-три минуты, даже при такой черепашьей скорости. Когда учишься пилотировать вертолет, тебе дают самые разные указания, но самое важное из всех – это держаться подальше от проводов.

Мортон направил машину между столбов, прямо над канатами подъемника, и устремился вверх, вдоль ущелья. Посадка после дождя на мягкий снег… Он постарался вспомнить, что об этом говорилось в инструкции. Ничего. Для таких трюков нужен инстинкт.

Справа и наверху он заметил мигающий свет. Портативное сигнальное устройство. Здесь должна быть посадочная площадка. Он снова мягко толкнул от себя рычаг и двинулся к свету. Внизу уже виднелся домик. Из его дверей вынырнули фигурки, стали в круг и направили фонари в небо в качестве дополнительных указателей. Мгновение спустя он посадил вертолет в середину круга. Дверца кабины распахнулась. Мюллер молча уставился на Мортона.

Мортон выдавил улыбку.

– Я бы с удовольствием воспользовался подъемником… жаль, не сумел отыскать билетную кассу. – С этими словами он вылез на снег и упал бы, если б не протянутые к нему руки. Он выпрямился и стал глубоко дышать, глядя, как из вертолета вытаскивают тело пилота.

– Что случилось? – откуда-то издалека послышался какой-то смазанный голос Мюллера.

Когда Мортон закончил рассказ, Мюллер лишь покачал головой и сказал:

– Давай зайдем внутрь.

У Мортона не возникло никаких возражений…

Час спустя Мортон, одолев несколько чашек горяченного черного кофе, уже знал из объяснений Мюллера, что Грубер снял домик на неделю. Он уже арендовал его дважды и оба раза – по предварительному заказу. Владелец домика, живущий ниже, в долине, ничего не знал о Грубере, кроме того, что тот был врачом. Как обычно, Грубер приехал на такси из мюнхенского аэропорта и забрал ключи. Шофер такси подтвердил, что высадил Грубера у лыжного подъемника. Женщина, хозяйка кафе на вершине Вальберга, рассказала местным полицейским, что у нее договоренность с владельцем домика об уборке и обслуживании; она послала своего сына с Грубером – дотащить его чемодан и растопить печку.

Служащий на лыжном подъемнике дал описание остальных пассажиров, которых он перевозил после Грубера. Большинство были местными. Но никому и в голову не приходило, что в подобном преступлении замешан кто-то из местных. Описания нескольких туристов, пользовавшихся подъемником, обошли всю округу. Некоторых уже нашли, допросили и исключили из списка подозреваемых.

Мюллер еще раз взглянул на снежный пейзаж, а потом отвернулся от окна и вздохнул.

– В своей следующей жизни я буду лыжным инструктором или водителем снежного вездехода… или вообще кем угодно. Но полицейским – больше никогда. Один раз взялся за это наказание, и хватит. Никто ничего не видит, никто ничего не слышит, как раз когда тебе нужно. Это как в сексе: все хорошо помнят преамбулу, но никогда – главный момент.

Ни владелица кафе, ни ее сын не видели, чтобы кто-нибудь приходил в домик или выходил из него с тех пор, как прибыл Грубер.

– Тот, кто сделал это, должно быть, пришел с другой стороны горы, – предположил Мортон.

– Если так, мы никогда не узнаем. К тому времени, когда мы добрались сюда, снег уже все скрыл. Такие вещи вызывают ностальгию по разборкам в Красной Армии или тем дням, когда Серые Волки оставляли повсюду свои следы, – пробурчал Мюллер.

Мортон отставил чашку.

– Итак, что же мы имеем? Грубер пробыл здесь три дня. Потом одинокий лыжник проезжает мимо и замечает, что дверь открыта. И она остается открытой, когда он возвращается со своей дневной прогулки по склонам. Будучи человеком любопытным, он подъезжает и исследует все.

– Знаешь, как говорят в Англии, любопытство сгубило кошку, – неуклюже пошутил Мюллер, качая головой от такой необычной иностранной поговорки.

Хотя сравнение, мягко говоря, было неудачным, Мортон наградил его понимающей улыбкой, прежде чем продолжить.

– Наш лыжник находит Грубера лежащим здесь, на полу. Оправившись от шока, он добирается до кафе, и добрая фрау звонит в местное отделение полиции в долине. Они прилетают сюда на вертолете, кидают один взгляд на происшедшее, и у них хватает ума вызвать полицейских из Мюнхена. Те присылают еще один вертолет со своими лучшими парнями.

– Который сдувает все следы, которые не успел замести первый вертолет, – мрачно вставил Мюллер.

– Совершенно верно, – в тон ему поддакнул Мортон. – Как бы там ни было, мюнхенские ребята кидают один взгляд на Грубера и вспоминают приказ, по которому все дела подобного рода – теперь твоя епархия.

– Со случая Кроуза.

– Со случая Кроуза, – кивнул Мортон. – Итак, они звонят тебе – и вот ты здесь, Ганс-Дитер. Все верно?

– Кроме того, что ради вскрытия вряд ли стоило сюда тащиться. Мой патологоанатом ничего не нашел – даже булавочного укола. Он сказал, что, судя по состоянию тела, сомневается, что даже полное вскрытие к чему-нибудь приведет.

– Но он взял анализы, так?

– Увез в Пуллах, – подтвердил Мюллер. – Где мы все, хвала Господу, скоро окажемся.

Радист, согнувшийся в углу комнаты над своей установкой и безостановочно передающий сигналы, поднял глаза и рассмеялся так громко, что заставил одного из техников, посыпавших все вокруг порошком для снятия отпечатков, удивленно вскинуть голову. Мортон знал, что тот, кто прикончил Грубера, принял меры предосторожности и проделал все в перчатках.

– Приведены в действие все обычные проверки на границах, Дэвид, – продолжал Мюллер.

Мортон кивнул. До Мюнхена – идеального трамплина для прыжка куда угодно – было рукой подать.

– Если тебе в голову придет что-нибудь еще, пожалуйста, скажи, – попросил Мюллер.

Мортон начал было говорить, что все возможное уже сделано, но тут открылась дверь спальни, куда отнесли тело Грубера, и последний член команды БНД подошел к печке, чтобы согреть руки. Мюллер представил его Мортону.

– Это профессор Ганс Шмайсснер. Он – специалист по ритуалам в Гамбургском университете.

– Рад познакомиться с вами, профессор, – сказал Мортон, вспомнив доклад Шанталь. Знания Шмайсснера о ритуальном поведении были потрясающими для человека, который ни разу не побывал на шабаше ведьм и никогда не приносил в жертву даже летучей мыши. Шмайсснер руководствовался вторичным опытом, но умудрялся извлекать из него такие вещи, которые не сумели заметить другие, и делал выводы, к которым они в жизни не смогли бы прийти. Шанталь говорила, что он, вероятно, самый блестящий специалист в своей области.

– Напротив, это я рад, – сказал Шмайсснер на хорошем английском, но с акцентом. – Ваша репутация идет впереди вас.

Шмайсснер отошел от печки; у него была коренастая фигура, руки пианиста и улыбка, которая, подумал Мортон, должна сниться вздыхающим девицам с младших курсов все долгие летние месяцы до начала семестра.

– Ваш стиль работы вызывает у меня сильную зависть, мистер Мортон. Это не лесть, у меня никогда не было ни нужды, ни желания льстить. Суть в том, что все рассказанное мне о вас весьма впечатляет. – Шмайсснер замолчал, а потом усмехнулся так, словно у них имелся какой-то общий секрет. – Я вижу, вы удивлены. Но у нас есть общий друг. Как поживает доктор Крамер?