Текст книги "Звездный путь (сборник). Том 2"
Автор книги: Гордон Руперт Диксон
Соавторы: Джеймс Бенджамин Блиш,Генри Бим Пайпер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 41 страниц)
Глава 18
И все же я по-прежнему находился под пристальным наблюдением моих коллег по Гильдии. И по возвращении в Сент-Луис, на Землю, среди своей почты я обнаружил послание Пирса Лифа.
Дорогой Тэм,
Ваша серия статей оказалось весьма похвальной работой. Но, имея в виду наш последний разговор, я подумал, что прямые репортажи создали бы вам лучший профессиональный рейтинг, чем разборка с фоновым материалом подобного рода.
С наилучшими пожеланиями вашему будущемуП. Л.
В этом читалось совершенно четкое предупреждение о том, чтобы я лично не оказался вовлеченным в ситуацию, которую, как я ему объяснил, собирался исследовать. Это могло вызвать задержку с планировавшимся путешествием на Святую Марию. Но как раз тогда Донал Грин, занявший пост главнокомандующего на мирах Содружества, провел свою невозможную – военные историки утверждали: «невозможно поразительную» – атаку на Ориенте, ненаселенную планету в той же звездной системе, где находились экзотиканские миры. И в результате рейда, как почти немедленно обнаружили все четырнадцать миров, он заставил сдаться большую часть космофлота Экзотики и полностью разрушил карьеру и репутацию Женевьева бар-Колмэйна, тогдашнего командующего орбитальными космосилами экзотиканских миров.
В результате реакция против Содружества, ибо экзотиканцы были весьма уважаемы на всех четырнадцати мирах, полностью стерла внимание, вызванное серией моих статей. И этому я был рад. Чего я надеялся достичь, публикуя их, того и достиг, а именно, полевой командующий оккупационных сил Вассел стал относиться ко мне с меньшей подозрительностью.
Я отправился на Святую Марию, небольшой, но плодородный мир, который вместе с Коби – миром шахт – и несколькими ненаселенными кусками камня, вроде Ориенте, входил в звездную систему экзотиканских миров Мары и Культиса. Официальной целью моего визита являлось наблюдение эффекта военной катастрофы на Ориенте, население которой составляли в основном сельские жители, по большей части исповедующие римско-католическую веру.
Хотя не существовало никаких официальных связей между ними, за исключением пакта о взаимопомощи, Святая Мария по своему расположению и географии представляла собой почти вассала более крупных и несравненно более могущественных экзотиканских миров. Как и все, имеющие богатых и могущественных соседей, Святая Мария, ее правительства и дела в основном зависели от происходящего на экзотиканских мирах. И это могло представлять интерес для читающей публики четырнадцати миров: как неудача экзотиканских миров на Ориенте изменила направление политических ветров и мнений на Святой Марии.
Примерно через пять дней «дергания за струны» я добился интервью с Маркусом О’Дойном, в прошлом президентом и политическим лидером так называемого Голубого Фронта, партии, не находящейся сейчас у власти на Святой Марии. Одного лишь взгляда оказалось достаточно, чтобы понять, что его просто разрывает плохо скрываемая радость.
Мы встретились в его гостиничной резиденции в Блаувэй-не, столице Святой Марии. Он был примерно среднего роста, с большой головой. Черты его лица тоже были достаточно крупными: под вьющимися седыми волосами скрывался большой лоб. Голова неуклюже располагалась на его округлых и весьма узких плечах. То и дело во время беседы он по привычке повышал голос, словно находился на трибуне во время митинга. Эта привычка не вызывала моей симпатии к нему. Его выцветшие голубоватые глаза сверкали, когда он что-нибудь говорил.
– …Пробудило их, клянусь… Георгием! – произнес он, как только мы уселись в огромные кресла, расположенные в гостиной его резиденции, с выпивкой в руках. Он на мгновение замер, набирая воздух, и закончил фразу с ударением на… Георгий. Словно добивался, чтобы я заметил, что он хочет использовать имя святого, но вовремя сдержал себя. Я быстро понял, что это была его обычная уловка – останавливать себя в последний момент от произнесения непристойностей или богохульства.
– … обычные люди – сельские люди, – говорил он, наклонившись ко мне. – Все они здесь просто спали. И спали уже долгие годы. Убаюканные этим сынами… Белиала с экзотиканских миров. Но это дело на Ориенте пробудило их. Открыло им глаза!
– Убаюканные? Каким образом? – спросил я.
– Песенками и танцами, песенками и танцами, – О’Дойн покачался взад-вперед в кресле. – Цирковая магия! Тактика… – о, тысяча и одна вещь, журналист. Вы бы не поверили этому!
– А мои читатели? – заметил я. – Приведите примеры!
– Что ж, – черт побери ваших читателей! Да, говорю я, – черт с вашими читателями! – Он снова закачался в кресле, горделиво поглядывая на меня. – Прежде всего меня волнуют настроения обычных обитателей моего мира! Обычных жителей. Лишь они могут вам рассказать о здешней жизни и порядках. Мы здесь вовсе не на задворках, как вы, быть может, думаете, мистер Олин! Нет, я скажу, – черт побери ваших читателей, и черт побери вас! Я ни одному человеку не доставлю неприятностей, упоминая о каких-то примерах, из-за этих… деток в одеяниях.
– В таком случае, вы не даете мне материала, чтобы писать, – возразил я. – Что ж, давайте тогда несколько сменим тему разговора. Как я понимаю, вы утверждаете, что люди правительства, находящегося сейчас у власти, удерживают ее лишь благодаря давлению экзотиканских миров на Святой Марии. Это так?
– Да они просто потакают им. Это же совершенно ясно, мистер Олин. Правительство – нет и нет! Зовите их Зеленый Фронт, если хотите, как и есть на самом деле! Они утверждают, что представляют интересы всего населения Святой Марии. Они… А вам знакома политическая ситуация, сложившаяся здесь?
– Как я понимаю, – произнес я, – ваша конституция изначально, разделила всю планету на политические районы примерно одинаковой площади с двумя представителями в планетном правительстве от каждого из районов. А теперь, как я понимаю, ваша партия утверждает, что рост городского населения позволил сельским районам установить контроль над городами, так как город вроде Блаувэйна с населением в полмиллиона жителей имеет ничуть не больше представителей, чем район с населением в три – четыре тысячи человек?
– Именно так, именно! – О’Дойн качнулся вперед и прогрохотал мне. – Необходимость в пересмотре и пропорциональном представительстве весьма остра, она всегда возникала в схожих исторических ситуациях. Но в таком случае, Зеленый Фронт окажется не у власти. Допустит ли он такой ход событий? Едва ли! Только неординарный шаг – только лишь революция обывателей сможет отобрать у них власть, и наша партия, представляющая обычных людей, игнорируемых людей, людей городов, лишенных права выбора, станет правительством.
– И вы считаете, что подобная революция обывателей возможна в данное время? – я увеличил контроль громкости на своем магнитофоне.
– До Ориенте я бы сказал – нет! Как бы я ни надеялся на что-либо подобное – нет! Но после Ориенте… – он замолчал и триумфально откинулся назад, с намеком поглядывая на меня.
– После Ориенте? – повторил я, поскольку намекающие взгляды и паузы не несли в себе никакой пользы для моих репортажей. Но у О’Дойна имелось чутье политика, не позволявшее ему своей болтовней загнать себя в угол.
– Как же, после Ориенте, – произнес он, – это стало очевидно… очевидно для любого думающего человека на этой планете. Что Святая Мария сможет просуществовать и сама по себе. Что мы сможем прожить и без этой паразитической контролирующей десницы экзотиканских миров. И где можно найти людей, способных провести корабль Святой Марии сквозь штормовые испытания будущего? В городах, журналист! Среди тех из нас, кто всегда сражался за обычного человека! В нашей партии Голубого Фронта!
– Я понял, – произнес я. – Но разве по вашей конституции смена представителей власти не требует проведения выборов? И не могут ли такие выборы быть назначены только лишь большинством голосов представителей, занимающих посты в настоящее время? И таким образом, не окажется ли Зеленый Фронт, имеющий сейчас большинство, в ситуации, когда такие выборы лишили бы большинство представителей своих постов?
– Правда! – прогрохотал он. – Сущая правда! – Он закачался взад-вперед, глядя на меня.
– Тогда, – вздохнул я, – мне неясно, насколько реальна эта ваша революция обывателей, мистер О’Дойн.
– Все возможно! – ответил он. – Для обычного человека нет ничего невозможного! Соломинки уже летят по ветру, ибо уже дует ветер перемен! Кто может это отрицать?
Я выключил магнитофон.
– Все понятно, – произнес я. – Так мы ни к чему не придем. Быть может, мы могли бы несколько дальше продвинуться без записи?
– Без записи? И действительно… без записи, – произнес он тепло. – Я готов отвечать на вопросы независимо от того, ведете вы запись или нет, журналист. И знаете почему? Потому что для меня – записываете вы или нет – все едино. Все едино!
– Что ж, тогда, – продолжал я, – расскажите кое-что об этих соломинках. Без записи вы могли бы привести мне примеры?
Он качнулся ко мне и понизил голос.
– Проходят кое-какие… собрания, даже в сельских районах, – пробормотал он. – Зачатки недовольства – об этом я могу вам сказать. Если же вы спросите меня о местах, именах, тогда – нет. Я не хочу посвящать вас в это.
– Тогда вы не оставляете мне ничего, кроме весьма туманных намеков. Я не могу из этого сделать статью, – заметил я. – А я предполагаю, что вы хотели бы увидеть репортаж об этой ситуации?
– Да, но… – Его мощные челюсти плотно сжались. – Я не хочу ничего сообщать вам. Я не хочу рисковать… не хочу вам ничего сообщать!
Из-под своих седых бровей он метнул на меня почти подозрительный взгляд.
– Тогда, может быть, мне кое-что рассказать вам? – тихо произнес я. – Вам бы ничего не потребовалось подтверждать. И конечно же, как я уже сказал, даже мои собственные замечания не будут записаны.
– Вы – расскажете мне? – Он тяжело уставился на меня.
– А почему бы и нет? – спросил я. Он был слишком опытным политиком, чтобы по его лицу догадаться о его чувствах. А сейчас он продолжал неотрывно смотреть на меня. – В Службе Новостей мы имеем свои источники информации. И используя их, мы можем построить общую картину даже при отсутствии некоторых частей. А теперь, говоря гипотетически, общая картина на Святой Марии весьма схожа с той, что вы обрисовали. Зачатки недовольства, собрания, гул недовольства существующим – вы бы, наверное, сказали – марионеточным правительством.
– Да, – громыхнул он. – Да, точное слово. Именно так – чертово марионеточное правительство!
– В то же время, – продолжал я, – как мы уже обсудили, это марионеточное правительство в силах подавить любой местный мятеж и вовсе не собирается созывать выборы, которые лишат его власти. Однако помимо созыва выборов, похоже, не существует другого конституционного пути изменения статус кво. Конечно, Святая Мария могла бы найти умных и преданных лидеров, – я повторяю: могла бы. Конечно же, я занимаю нейтральную позицию среди лидеров Голубого Фронта, которые, оставаясь законопослушными гражданами, имеют в своем распоряжении возможности спасти свой мир от иностранного влияния.
– Да, – пробормотал он, все так же неотрывно уставясь на меня. – Да.
– Соответственно, какой же путь остается открытым для тех, кто желал бы спасти Святую Марию от ее нынешнего правительства? – продолжил я. – Так как все законные пути помощи недоступны, единственный оставшийся путь, как мне кажется, – для храбрых и сильных людей. Этот путь – на время отбросить в сторону обычную процедуру столь тяжких испытаний, и если не существует конституционного пути убрать людей, в настоящее время держащих нити управления правительством в своих руках, значит, их надо убрать каким-то иным образом, исключительно для блага Святой Марии и ее жителей.
Он неотрывно смотрел на меня широко раскрытыми глазами из-под седых бровей. Его губы чуть шевельнулись, но он ничего не сказал.
– Короче – бескровный дворцовый переворот. Прямое и насильственное удаление плохих лидеров покажется единственным решением, оставшимся для тех, кто верит, что эта планета нуждается в спасении. А теперь мы знаем…
– Подождите, – прервал меня О’Дойн, снова громыхнув. – Я должен сказать вам здесь же и сейчас, журналист, что мое молчание не должно рассматриваться как согласие со всеми предположениями, которые вы только что высказали. Вы не должны упоминать…
– Пожалуйста, – перебил я его в свою очередь, подняв руку. Он замолчал быстрее, чем можно было того ожидать.
– Все это – просто теоретические предположения с моей стороны. Не думаю, что все это имеет отношение к реальной ситуации.
Я помедлил.
– Единственный вопрос в проекции этой ситуации на реальность – напоминаю: теоретической ситуации – состоит в ее исполнении. Как мы понимаем, поскольку силы и оборудование, имеющиеся в распоряжении Голубого Фронта, уступают правительственным в соотношении один к ста в последних выборах, они едва ли сопоставимы с планетарными силами правительства Святой Марии.
– Наша поддержка, поддержка обывателей…
– О, конечно же, – подтвердил я. – И все же существует вопрос о действительно эффективных мерах в данной ситуации. Для этого потребовались бы оборудование и люди – в особенности люди. Конечно же, я имею в виду военных, способных либо обучить местные части, либо самим применить силу…
– Мистер Олин, – произнес О’Дойн, – я должен выразить протест против такой беседы. Я должен отвергнуть ее. Я должен… – он встал и начал возбужденно вышагивать туда-сюда по комнате, размахивая руками, – …я должен отказаться слушать подобные вещи.
– Простите меня, – сказал я. – Как я уже упоминал, я проигрываю всего лишь гипотетическую ситуацию. Но суть, до которой я пытаюсь добраться…
– Суть, до которой вы пытаетесь добраться, меня не касается, журналист! – произнес О’Дойн, резко останавливаясь прямо передо мной, с ожесточенным лицом. – Нас, в Голубом Фронте, эта суть не интересует.
– Конечно же, нет, – успокаивающе произнес я. – Я знаю, что это так. Конечно же, вся эта схема просто невозможна.
– Невозможна? – О’Дойн замер. – Что невозможно?
– Ну, все это дело с дворцовым переворотом, – пояснил я. – Это совершенно очевидно. Любая подобная вещь потребовала бы помощи извне, обученных военных, к примеру. Ну, а так как военных мог бы предоставить только какой-нибудь другой мир, то какой же мир стал бы сдавать внаем свои дорогостоящие войсковые подразделения какой-то политической партии, находящейся не у власти на Святой Марии?
Я позволил своему голосу как бы тихонько уплыть в неизвестность и теперь просто сидел, улыбаясь и разглядывая его. Словно ожидал, что он сам ответит на мой последний вопрос. А он сел, уставившись на меня так, словно сам ждал ответа. Должно быть, пролетело добрых секунд двадцать взаимного молчания, прежде чем я вновь нарушил его, одновременно вставая.
– Совершенно очевидно, – сказал я, придав своему голосу выражение подчеркнутого извинения, – ни один. Поэтому я могу заключить, что мы не увидим никаких значительных изменений в правительстве или перемен во взаимоотношениях Святой Марии с экзотиканскими мирами в ближайшем будущем. Что ж, – я протянул ему руку, – я должен извиниться за то, что именно мне пришлось резко прекратить это интервью, мистер О’Дойн. Но я совсем забыл о времени. Через пятнадцать минут я должен быть в здании правительства для интервью с президентом, чтобы увидеть другую сторону общей картины. А затем мне придется мчаться назад в космопорт, чтобы успеть на лайнер, этим вечером вылетающий на Землю.
Он тут же встал и пожал мою руку.
– Ничего страшного, – начал он. Его голос снова громыхнул, но затем опустился до нормального тона. – Ничего, мне доставило удовольствие ознакомить вас с реальной ситуацией здесь, журналист. – Он отпустил мою руку, почти сожалея.
– Что ж, тогда до свидания, – произнес я.
Я повернулся, чтобы уйти, и когда уже прошел полпути к двери, он окликнул меня.
– Журналист Олин…
Я остановился и повернулся.
– Да? – спросил я.
– Я чувствую… – его голос неожиданно опять громыхнул, – я обязан спросить вас – обязан перед Голубым Фронтом, обязан перед моей партией потребовать у вас сообщить мне любые слухи, которые вы могли бы слышать. Слухи, касающиеся возможной готовности любого из миров – любого из них – прийти на помощь теперешнему правительству Святой Марии. Мы здесь, на этом мире, тоже ваши читатели. Вы также должны поставлять нам информацию. Слышали ли вы о каком-нибудь мире, который, по слухам ли, по сообщениям, или что там еще у вас есть, был бы готов предложить помощь революционному движению обывателей на Святой Марии, чтобы сбросить ярмо экзотиканских миров и гарантировать равное представительство от нашего народа?
Я посмотрел на него и заставил подождать секунду – другую.
– Нет, – ответил я. – Нет, мистер О’Дойн, ничего не слышал.
Он стоял, не сдвинувшись с места, словно мои слова пригвоздили его к этому месту. Ноги его были слегка расставлены, подбородок задран, словно он бросал мне вызов.
– Мне жаль, – произнес я. – До свидания.
Я вышел. Не думаю, что он что-то ответил на мое прощание.
Я направился в расположенное напротив здание правительства и провел двадцать минут в ободряющей, приятной беседе с Чарльзом Перинни, Президентом Святой Марии. Затем вернулся через Новый Сан-Маркос и Джозеф-таун в космопорт на лайнер, направлявшийся на Землю.
Я задержался там лишь настолько, чтобы проверить свою почту, и после этого немедленно отправился на Гармонию. В то место на планете, где располагался Объединенный Совет Церквей, который совместно управлял обоими мирами Содружества – Гармонией и Ассоциацией. Пять дней я провел в том городе, обивая пороги в приемных и офисах младших офицеров и их так называемого Бюро по Связям с Общественностью.
На шестой день записка, по приезде посланная мной полевому командующему Васселу, оказала свое влияние. Меня доставили в здание Совета. И после обыска на предмет наличия оружия – существовали какие-то жесткие сектантские различия между концепциями Церквей на самих мирах Содружества и, совершенно очевидно, они не делали исключения даже для журналистов – меня допустили в офис с высоким потолком и голыми стенами. Там посреди черно-белых плиток пола, окруженный несколькими стульями с прямыми спинками, располагался громоздкий стол, за которым сидел человек, одетый во все черное.
Единственными белыми пятнами у него были лицо и руки. Все остальное было закрыто. Его плечи были широки и объемисты, как амбарная дверь, а на белом лице сияли черные, как тьма, глаза. Он встал из-за стола и обошел его, возвышаясь надо мной на пол головы, протягивая мне руку.
– Да пребудет с вами Господь, – произнес он.
Наши руки встретились. Чувствовался легкий намек на веселье в линии его плотно сжатых губ. А его глаза буравили меня, подобно двум врачебным скальпелям. Он пожал мою руку, не сильно, но с намеком на силу, которая могла сокрушить мои пальцы, как тиски, если бы ему того захотелось.
Наконец-то я оказался лицом к лицу со Старейшим Совета Старейшин, управляющим Объединенными Церквями Гармонии и Ассоциации. Лицом к лицу с тем, кто звался Брайт. Первым среди Содружества.
Глава 19
– О вас хорошо отзывается полевой командующий Вассел, – произнес он, пожав мою руку. – Необычная вещь для журналиста. – Это было утверждение а не насмешка. И я повиновался его приглашению, больше похожему на приказ – сесть. После чего он обошел стол и уселся в свое кресло напротив меня.
В этом человеке чувствовалась сила, подобная проблескам какого-то черного пламени. И это навеяло на меня воспоминания о пламени, дремавшем в порохе, размещенном в 1867 году турками внутри Парфенона, когда пуля, выпущенная одним из солдат венецианской армии под командованием Морозини, взорвала его черные зерна и подняла на воздух центральную часть храма. Во мне всегда существовал какой-то темный уголок ненависти к этой пуле и к этой армии – ибо если Парфенон был для меня, еще мальчишки, живым воплощением отрицания мрака Матиаса, урон, нанесенный ему этой пулей, явился свидетельством того, как эта тьма победила даже там, в сердце света.
И лицезрел перед собой Старейшину Брайта, я соединил его с этой застарелой ненавистью, хотя и позаботился о том, чтобы скрыть это чувство от его глаз. Прежде только в Падме я чувствовал подобную проницательную силу взгляда. Но там за взглядом существовал и человек.
Его же глаза скорее могли принадлежать Торквемаде, одной из главных фигур инквизиции в древней Испании, что до меня отмечали многие. Ибо Церкви Содружества имели своих собственных блюстителей чистоты и искоренителей ереси. Но в то же время за его глазами существовал ум, и он хорошо знал, когда отпустить, а когда и натянуть поводья, управлявшие могуществом двух планет. И в первый раз я понял ощущения того, кто впервые входит в клетку льва и слышит, как позади захлопывается стальная дверь.
Впервые с того момента, когда я стоял в Индекс-зале Конечной Энциклопедии, у меня вдруг задрожали колени. А вдруг в этом человеке не существует слабостей и, пытаясь проконтролировать его, я лишь выдам свои планы?
Но привычки, выработанные тысячами интервью, пришли мне на помощь, и хотя меня и мучили сомнения, язык мой заработал как бы сам по себе.
– …теснейшее сотрудничество со стороны полевого командующего Вассела и его людей на Новой Земле, – проговорил я. – Я высоко оценил его.
– Я тоже, – резко проговорил Брайт; его глаза словно пытались прожечь меня насквозь, – оцениваю журналиста без предубеждения. Иначе бы вы не оказались в моем офисе и не интервьюировали меня. Работа Господа Нашего между звезд оставляет мне мало времени для подобного время препровождения с безбожникам семи миров. А теперь, какова причина вашего интервью?
– Я подумывал о разработке проекта, – заговорил я, – освещения Содружества в лучшем свете людям остальных миров…
– Чтобы доказать свою приверженность Кодексу вашей профессии, как сказал Вассел? – прервал меня Брайт.
– Да, конечно, – ответил я, и слегка замер в кресле. – Я остался сиротой еще в юном возрасте. И постоянной мечтой моих ранних лет являлась работа в Службе Новостей…
– Не тратьте понапрасну мое время, журналист! – суровый голос Брайта, словно топор, отрубил незаконченную половину моего предложения. Неожиданно он снова поднялся на ноги, словно энергия, бурлившая в нем, оказалась слишком велика, чтобы ее сдержать, и, обогнув стол, остановился, смотря на меня сверху вниз, заткнув ладони за пояс на своей узкой талии. Его костлявое лицо неопределенного возраста нависло надо мной.
– Что ваш Кодекс для меня, того, кто идет в свете Слова Господня?
– Мы все движемся в наших собственных огнях, каждый – своим путем, – произнес я.
Он настолько близко стоял ко мне, что я не мог встать на ноги, чтобы разговаривать с ним лицом к лицу, чего требовали мои инстинкты. Он словно физически пригвоздил меня к стулу.
– Если бы не мой Кодекс, я бы сейчас не оказался здесь. Возможно, вы и не знаете, что произошло со мной и моим шурином в руках одного из ваших сержантов на Новой Земле…
– Я знаю, – эти два слова прозвучали безжалостно. – За это некоторое время назад вам были принесены извинения. Послушайте меня, журналист. – Его тонкие губы неожиданно изогнулись в слабом подобии ироничной усмешки. – Вы – не Избранный Господа Нашего.
– Нет, – произнес я.
– В тех, кто следует Слову Господню, быть может, есть причина верить в то, что они действуют из веры во что-то большее, чем их собственные эгоистичные интересы. Но в тех, кто не несет в себе Света, как может существовать вера во что-то иное, кроме самих себя?
Трепещущая на тонких губах усмешка как бы насмехалась над его же собственными словами, насмехалась над церковными фразами, над тем, что он назвал меня лжецом и предложил мне попытаться отрицать ту способность в нем, которая позволяла ему видеть меня насквозь.
На этот раз я замер, бросив на него возмущенный взгляд.
– Вы насмехаетесь над моим Журналистским Кодексом только потому, что он не ваш собственный! – накинулся я на него.
Мой взрыв никак не подействовал на него.
– Господь не выбрал бы дурака в качестве Старейшего в Совете наших Церквей, – произнес он и, повернувшись, снова обогнул стол, чтобы усесться в своем кресле. – Вы должны были подумать об этом, прежде чем прибыли на Гармонию, журналист. Но так или иначе, теперь вы это знаете.
Я уставился на него, почти ослепленный внезапным светом понимания. Да, теперь я это знал – и зная это, неожиданно увидел, как он сам, одними лишь своими словами, предоставил себя в мои руки.
Я боялся, что в нем не окажется ни одной слабости, которую я мог бы использовать как свое преимущество. Преимущество, которым я пользовался против мужчин и женщин более низкого положения, заключалось в умело подобранных словах. И это было правдой, – в нем не существовало обычных слабостей. Но в то же время он нес в себе огромнейшую. Ибо его слабость была силой, той самой силой, что подняла и поставила его правителем и лидером народа. Слабость его состояла в том, что, чтобы стать тем, кем он стал, ему необходимо было быть таким же фанатиком, как и худшие из них. Но в то же время и чем-то большим. Ему необходима была дополнительная сила, которая могла позволить ему при необходимости отбросить свой фанатизм. В случаях, когда необходимо было иметь дело с лидерами других миров – с равными ему и являющимися его противниками. И именно это именно это он только что признал.
В отличие от его яростных черных глаз, он не ограничивался взглядом фанатика на Вселенную, воспринимавшего все либо только в черном, либо только в белом цвете, – он воспринимал и полутона. Короче, он мог действовать как политик, выбирая определенную линию поведения. И как с политиком я мог иметь с ним дело.
Как политика я мог привести его к политической ошибке.
Я в бессилии откинулся на спинку стула. Я почувствовал, как напряжение спало и глаза его снова внимательно осмотрели меня. И я издал долгий трепещущий вздох.
– Вы правы, – произнес я пустым голосом. И поднялся на ноги. – Что ж, теперь это не имеет значения. Я, пожалуй, пойду…
– Уйти? – его голос хлестнул, словно винтовочный выстрел, остановив меня. – Разве я сказал, что интервью закончено? Сядьте!
Я тут же торопливо сел и постарался выглядеть побледневшим, и, кажется, мне это удалось. Ибо, как я неожиданно понял, я все еще находился в клетке со львом, а львом по-прежнему считался он.
– А теперь, – произнес он, пристально смотря на меня, – что в действительности вы надеялись получить от меня? От нас, Избранных Господа?
Я облизал губы.
– Говорите. – Он не повысил тона, но явственно прозвучавшие в нем обертона пообещали мне неприятности с его стороны, если я не повинуюсь.
– Совет… – пробормотал я.
– Совет? Совет Старейшин? В чем дело?
– Нет, не это, – произнес я, уставившись в пол. – Совет Гильдии Журналистов. Я хочу получить место в нем. После Дэйва – после случая с моим шурином – мое общение с Васселом показало, что я могу выполнять свою работу без предубеждения даже против ваших людей. И это привлекло ко мне внимание даже в Гильдии. И если бы я мог продолжить действовать в том же направлении, если бы я мог поднять мнение общественности на других семи мирах в вашу пользу, это возвеличило бы меня в глазах и общественности, и Гильдии.
Я замолчал. Затем медленно поднял глаза и посмотрел на него. Он смотрел на меня с нескрываемой иронией.
– Признание очищает душу даже такого, как вы, – угрюмо произнес он. – Скажите мне, вы задумывались над тем, как собираетесь улучшить общественное мнение о нас среди этих отвергнутых Господом на других мирах?
– Ну, это зависит от обстоятельств, – произнес я. – Я должен осмотреться здесь, набрать материал для статьи. Прежде всего…
– Теперь это не имеет значения! – Он снова поднялся из-за стола и глазами скомандовал мне тоже подняться. Что я и сделал.
– Мы вернемся к этой теме через несколько дней, – проговорил он. Его улыбка Торквемады салютовала мне. – А пока – доброго дня, журналист.
– Доброго… дня, – удалось вымолвить мне. Я повернулся и, слегка пошатываясь, вышел.
Это получилось не нарочно, я просто чувствовал, что ноги стали ватными, словно я только что балансировал на краю бездонной пропасти. И во рту у меня было сухо.
Я прошлялся по городу в течение нескольких следующих дней, трудолюбиво собирая фоновый материал. А затем, на четвертый день после моей встречи со Старейшиной Брайтом, меня снова вызвали в его офис. Когда я вошел, он стоял и оставался неподвижен, пока я не прошел половину пути от двери до его стола.
– Журналист, – неожиданно произнес он, когда я вошел, – мне кажется, вы не сможете положительно отзываться о нас в своих сводках новостей без того, чтобы ваши коллеги по Гильдии не заметили этого положительного настроя. И если это так, какая мне от вас польза?
– Я не сказал, что буду только положительно отзываться о вас, – ответил я возмущенно. – Но если вы мне покажете что-то положительное, о чем бы я мог рассказать, я готов сообщить об этом.
– Да. – он тяжело посмотрел на меня, и черное пламя метнулось в его глазах. – Тогда пойдемте и посмотрим на наш народ.
Он вывел меня из своего офиса, и мы спустились на лифте в гараж, где нас ждала штабная машина. Мы сели в нее, и водитель повез нас за пределы города Совета, по каменистым и почти лишенным растительности пригородным районам, которые, однако, весьма четко делились на фермерские хозяйства.
– Смотрите, – угрюмо произнес Брайт в тот момент, когда мы проезжали через небольшой городок, в действительности бывший лишь ненамного больше деревни. – На наших бедных мирах мы выращиваем единственный реальный урожай – это наши молодые люди, которых нанимают, как солдат, чтобы наш народ не голодал, а вера – жила. Что отличает этих молодых людей и других, которых мы отправляем, и почему на прочих мирах их должны столь сильно презирать, в то же время нанимая для сражений и смерти в иноземных войнах?
Я повернулся и увидел, что он снова смотрит на меня с угрюмым весельем.
– Их отношение, – осторожно произнес я.
Брайт рассмеялся. Его смех оказался подобен рыку льва, глубокому и сильному.
– Отношение! – резко воскликнул он. – Назовите это проще, журналист! Не отношение – гордость! Гордость! Бедные, владеющие лишь искусством обработки земли да воинским искусством, как вы заметили, эти люди все же смотрят, словно с высоких гор, на рожденных в пыли червей, которые нанимают их. Зная то, что их наниматели могут быть баснословно богаты, вкусно жрать и носить замечательные одежды, но всем им, когда они окажутся за тенью могилы, не будет позволено даже стоять с чашкой милостыни в руках у ворот из злата и серебра, через которые мы, Избранные Господа Нашего, будем проходить, распевая.
