Текст книги "Звездный путь (сборник). Том 2"

Автор книги: Гордон Руперт Диксон

Соавторы: Джеймс Бенджамин Блиш,Генри Бим Пайпер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 41 страниц)

– Что ж, Тэм, тебе лучше уйти, – наконец произнесла она.

Ее слова снова вернули мне чувство реальности.

– Да, – уныло согласился я. – Кажется, так будет лучше.

Я отвернулся от нее и пошел к двери. Какое-то мгновение во мне еще теплилась надежда, что она может позвать обратно. Но позади меня не было слышно никаких звуков движения. Проходя через дверь, я в последний раз оглянулся обратно.

Она не двинулась с места и по-прежнему стояла на том же месте, словно незнакомый мне человек, ожидая, когда я уйду.

И я ушел. И совершенно подавленный вернулся в космопорт.

Один, один, совершенно один…

Глава 16

Я на первом же корабле вылетел на Землю. Теперь у меня было преимущество практически перед кем угодно, кроме лиц с дипломатическим статусом, и я пользовался им.

Я вновь оказался в каюте первого класса, но теперь мне было еще более одиноко, чем раньше. Эта закрытая каюта была подобна убежищу отшельника вроде меня. Словно кокон, в котором я мог запереться и прийти себя, прежде чем снова появлюсь на людях. Ибо с меня было содрано все, вплоть до самой сути моего старого «я», и не осталось ни одной иллюзии, которая могла бы успокоить меня.

Большую часть иллюзий еще довольно рано содрал Матиас. Но оставались клочки – наподобие омытой дождем памяти о руинах Парфенона, на которые я привык смотреть через видеоэкраны еще мальчишкой. После того, как смертоносная диалектика Матиаса срывала с меня еще один лоскут нерва или мышц, Парфенон, как казалось моему юному разуму, опровергал все аргументы Матиаса.

Когда-то было так, – и, следовательно, я должен был ошибаться. Парфенон существовал с давних пор, и если бы люди Земли были тем, чем определил их Матиас, он никогда не был бы построен. Но он был – и это я видел своими глазами. Потому что сейчас это уже были просто руины, а учение Матиаса вынесло испытание временем. Однако я каким-то образом сохранил мечты о слове и правоте для тех, кто родился на Земле, несмотря на измененные и величественные детища других миров, бывшие руинами, подобно Парфенону.

О чем говорила Лиза? Если бы я понял ее, то мог бы предвидеть эту ситуацию и не строил бы иллюзий, что Эйлин могла простить меня за смерть Дэйва. Лиза тогда упомянула о двух порталах; что для меня остались только два портала, и что она была одним из них. Теперь я знал, что такое эти два портала. Это были двери, сквозь которые меня могла достать любовь.

Любовь – смертоносная болезнь, которая забирает силу у мужчин. Не просто плотская любовь, но любой, даже слабый голод по привязанности, по красоте, по надежде на приход чуда. Ибо теперь я вспомнил одну вещь, которую так никогда и не смог сделать. Я никогда не мог причинить боль Матиасу, к моему стыду, или даже побеспокоить его. А почему бы и нет? Потому что он был в совершенном здравии, как какое-нибудь стерилизованное тело. Он никого и ничего не любил. И таким образом, отринув Вселенную, он ее же и заполучил, потому что для него Вселенная тоже была ничем. И в этой превосходной симметрии, ничто по отношению к ничто, он и отдыхал, умиротворенный, подобно камню.

И неожиданно я понял, что снова мог бы выпить. До сих пор я не мог этого сделать из-за ощущения вины и надежды и из-за изорванных клочьев подкупающей, чувствительной к любви плоти, все еще трепещущей на чистом скелете философии Матиаса внутри меня. Но теперь…

Я громко рассмеялся в своей каюте. Потому что тогда, в пути на Кассиду, когда мне столь необходима была эта анестезия спиртным, я не смог ее использовать. А теперь, когда в ней не было необходимости, я мог плыть в ней, если бы того пожелал.

Естественно, всегда с оглядкой на значимость моего профессионального положения и на то, чтобы не перебирать на публике. Но теперь не было никакой причины, удерживавшей меня от того, чтобы в одиночестве напиться в своей каюте прямо сейчас, если мне того хотелось. И действительно, была масса причин, чтобы сделать именно это. Ибо это был повод для празднества – час моего освобождения от слабостей плоти и разума, которые причиняли боль всем обычным людям.

Я заказал бутылку, бокал и лед. И поздравил свое отражение в зеркале, напротив дивана, где сидел я с бутылкой у локтя.

«Slainte, Tam Olyn bach!» – поздравил я себя. И в этот момент в моих жилах метафорически пенилась вся моя наследственность шотландцев и ирландцев. Я пил крупными глотками.

Доброе виски разожгло внутри меня огонь, и комфорт снизошел на меня. И спустя некоторое время тесные стены каюты отодвинулись от меня на какое-то расстояние, тогда как обширные воспоминания того, как я летел, держа в упряжке молнии, под гипнотическим воздействием Падмы, в тот день в Энциклопедии, снова вернулись ко мне.

И я еще раз почувствовал силу и ярость, пришедшие ко мне в ту минуту, и я впервые понял, что во мне нет больше человеческой слабости, сдерживающей меня, чтобы помешать использованию молний. Ибо в первый раз я увидел возможности для их применения и УНИЧТОЖАЮЩУЮ силу! Возможности, по сравнению с которыми то, что сделал Матиас, или то, чего я достиг до сих пор, было детской игрой.

Я пил, мечтая о вещах, которые были возможны. И спустя некоторое время я заснул или забылся – что бы это ни было, и мне наяву пригрезилось.

Это был сон, в который я погрузился прямо из состояния бодрствования, без всякого, как казалось, перехода. Неожиданно я очутился там – и это там было каким-то местом на каменистом холме, между горами и морем на западе, в маленьком каменном жилище, скрепленном торфом и грязью. Маленькое однокомнатное жилье без очага, с примитивным горном, со стенами, сходящимися к дыре в крыше для выхода дыма. На стене, возле огня, на двух деревянных колышках, вбитых в пазы между камнями, висела моя единственная ценная вещь.

Это было семейное оружие, настоящий, неподдельный старинный палаш шотландских горцев – клайдхэммор – «великий меч». Длиною свыше четырех футов, прямой и обоюдоострый, с широким лезвием, не сужающийся к концу. Рукоятка его была простой, с поперечным стержнем, с градами, смотревшими вниз. Вместе с тем, это был двуручный меч, осторожно завернутый в промасленные тряпки и лежавший на колышках, ибо у него не было ножен.

Но во сне я снял и развернул его, ибо был человек, с которым мне предстояло встретиться через три дня, примерно в полудне пути оттуда. Два дня небо было безоблачным, и хотя солнце светило ярко, было холодно. Я сидел на берегу, затачивая оба края длинного меча серым, сглаженным морем камешком, подобранным на берегу. На утро третьего дня небо было затянуто облаками, и с рассветом начался легкий дождь. Поэтому я укрыл меч длинной прямоугольной шотландкой, что накинул на себя, и отправился на место встречи.

Дождь яростным холодным потоком хлестал мне в лицо. Ветер был пронизывающим, но под толстой, чуть ли не промасленной шерстью моей шотландки я и мой меч были сухими, и прекрасная, яростная радость поднималась во мне – чудесное чувство, превосходящее все, что я когда-либо чувствовал прежде. Я мог попробовать его на вкус, как волк, должно быть, чувствует вкус горячей крови в своей пасти, ибо не с чем было сравнить это ощущение. Я шел для того, чтобы отомстить.

И неожиданно я проснулся. Я увидел, что бутылка почти пуста, и почувствовал тяжелое, вялое похмелье. Но радость из моего сновидения по-прежнему была со мной. И я вытянулся на диване и снова заснул.

На этот раз мне ничего не приснилось.

Когда я проснулся, я не почувствовал никаких последствий похмелья. Рассудок был холоден, чист и свободен. Я мог вспомнить, словно это было всего лишь секунду назад, когда мне грезилось, нарастающее чувство радости, ощущаемое мной, когда я с мечом в руке шел под дождем на встречу. И неожиданно я отчетливо увидел перед собой мой путь.

Я закрыл два портала, которые оставались, – и это означало, что я отбросил от себя любовь. Но теперь, чтобы заменить ее, я нашел богатое, как вино, чувство радости отмщения. Я чуть не рассмеялся вслух при мысли об этом, потому что вспомнил, что сказал мне сержант Содружества, перед тем как покинуть меня, оставив наедине с телами тех, кого он убил.

– Стереть, что начертано мною на этих людях – за пределами возможностей твоих или любого иного человека.

И это было правдой. Я не мог стереть именно это, особое его начертание. Но я – один-единственный среди четырнадцати миров человек – имел силу и умение, чтобы стереть нечто гораздо большее. Я мог стереть инструменты, которыми создавали подобные начертания. Я был наездником и повелителем молний. И с этим я мог уничтожить культуру и население обоих миров Содружества. Я видел уже проблески метода, которым это могло быть сделано.

К тому времени, когда мой космолет достиг Земли, основной набросок моих планов уже был готов.

Глава 17

Моей немедленной целью было быстрое возвращение на Новую Землю, где Старейшина Брайт, выкупив подразделения, взятые в плен Кейси Грином, немедленно усилил их. Усиленное подразделение расположилось лагерем рядом с Моретоном, столицей Северного Раздела, как оккупационные силы, требующие выплаты межзвездных кредитов, причитающихся мирам Содружества за войска, нанятые теперь уже несуществующим мятежным правительством.

Но было еще одно дело, о котором надо было побеспокоиться перед тем, как отправиться на Новую Землю. Прежде всего, мне была необходима санкция и одобрение того, что я намеревался сделать. Ибо как только вы становитесь полноправным членом Гильдии Журналистов, над вами не существует более высокой власти, чем пятнадцать членов Совета Гильдии, наблюдающих за выполнением Кредо Непредвзятости, которому должны были следовать все члены.

Я назначил встречу с Пирсом Лифом, председателем этого Совета. Это было яркое апрельское утро в Сент-Луисе, и словно находившаяся напротив города Конечная Энциклопедия, я, наконец, обнаружил, что сижу напротив него, за широким дубовым столом в его офисе на верхнем этаже здания Гильдии.

– Вы прошли долгий путь довольно быстро для такого молодого человека как вы, Тэм, – заметил он после того, как заказал нам кофе и тот был немедленно доставлен.

Это был сухощавый, невысокого роста человек, на вид ему было около шестидесяти, и он никогда не покидал Солнечную Систему, а в последнее время редко оставлял и Землю из-за общественного аспекта председательства.

– Не говорите мне только, что вы все еще не удовлетворены. Что вы хотите теперь?

– Я хочу место в Совете, – произнес я.

Он подносил чашку с кофе ко рту, когда я произнес эти слова. Он продолжил начатое движение, ничуть не помедлив. Но неожиданный взгляд, который он метнул в меня из-за края своей чашки, был острым, как взгляд сокола. Но единственное, что он сказал:

– Вот как? Почему?

– Я вам объясню, – ответил я. – Может быть, вы заметили, что я, кажется, обладаю способностью оказываться там, где появляются новости.

Он поставил чашку точно в центр блюдца.

– Это, Тэм, – произнес он мягко, – и есть причина, по которой вы теперь носите на себе плащ постоянно. Как вы понимаете, мы ожидаем вполне определенных вещей от членов.

– Да, – подтвердил я. – Но думаю, что мои способности могут быть несколько выше обычных, – произнес я, заметив, как неожиданно взметнулись его брови, – я не утверждаю, что обладаю даром предвидения. Я просто подумал, что у меня есть талант для более детального разбора различных ситуаций по сравнению с другими членами.

Его брови опустились. Он слегка нахмурился.

– Я знаю, – продолжил я, – что это звучит как хвастовство. Но давайте остановимся и предположим, что у меня есть то, что я утверждаю. Не мог бы подобный талант быть весьма полезен Совету в его решениях, касающихся политики Гильдии?

Он снова остро взглянул на меня.

– Возможно, – произнес он, – если бы это было правдой и действовало бы каждый раз, независимо от числа условий.

– Но если бы мне удалось убедить вас, вы бы поддержали меня на следующей сессии Совета?

Он рассмеялся.

– Я мог бы, – произнес он. – Но как вы собираетесь доказать это мне?

– Я сделаю предсказание, – ответил я. – Предсказание, потребующее – если окажется правдивым – решения по основной политике Совета.

– Хорошо, – сказал он, по-прежнему улыбаясь. – Что ж, предсказывайте.

– Экзотиканские миры, – произнес я, – готовятся уничтожить Содружество.

Улыбка мгновенно исчезла. Какой-то момент он пристально смотрел на меня.

– Что вы хотите этим сказать? – потребовал он. – Экзотиканцы никого не могут уничтожить. Это не только противоречит тому, во что, как они говорят, они верят, но никто и не может уничтожить целых два мира с людьми и их образом жизни… Что вы имеете в виду под «уничтожить», тем не менее?

– Примерно то же, что думаете и вы, – ответил я. – Разрушьте культуру Содружества как рабочую теократию, вызовите финансовое банкротство обоих миров, и у вас останется лишь пара каменистых планет, наполненных голодными людьми, которым либо придется изменить свой образ жизни, либо – эмигрировать на другие миры.

Он снова посмотрел на меня. Долгое мгновение ни один из нас не проронил ни слова.

– Что именно, – наконец произнес он, – привело вас к столь фантастической идее?

– Предчувствие. Моя интуиция, – ответил я. – Плюс тот факт, что именно дорсайский полевой командующий, Кейси Грин, был предоставлен в распоряжение кассидианских сил в самый последний момент, благодаря чему силы Содружества потерпели поражение.

– Ну почему же, – возразил Лиф, – подобная вещь могла произойти на любой войне, где угодно, между любыми двумя армиями.

– Не совсем так, – произнес я. – Решение Кейси обойти северный фланг боевых порядков войск Содружества не было бы столь успешным, если бы днем ранее Старейшина Брайт не принял командование на себя и не приказал подготовить атаку Содружества на южном фланге боевых порядков Кейси. Здесь мы имеем двойное совпадение. Военачальник с экзотиканского мира появляется и проделывает именно то, что нужно, и в тот самый момент, когда силы Содружества предпринимают именно те действия, которые приводят их в весьма уязвимое положение.

Пирс повернулся и потянулся к телефону на столе.

– Не беспокойте себя проверкой, – остановил я его. – Я уже это сделал. Решение передать Кейси было экспромтом принято командованием кассидианских рекрутов, и не было никакой возможности, что разведподразделение Кейси заранее разузнало о задуманной Брайтом атаке.

– Это всего лишь совпадение, – нахмурился Пирс. – Или этот дорсайский военный гений, о которым мы все достаточно хорошо знаем.

– А не думаете ли вы, что этот дорсайский гений может быть слегка преувеличенным? И мне не нравятся совпадения, – произнес я.

– Тогда что же? – потребовал Пирс. – Как вы объясните это?

– Мое предчувствие – моя интуиция – предполагает, что у экзотиканцев есть какая-то возможность предугадывать то, что предпримет Содружество, заранее. Вы говорили о дорсайском военном гении, ну, а как насчет психологического гения Экзотики?

– Да, но… – Пирс неожиданно замолчал, задумавшись. – Все это просто фантастично.

Он снова посмотрел на меня.

– И что вы предполагаете делать на этот счет?

– Позвольте мне разобраться с этим, – попросил я. – Если я прав, то через три года мы увидим войска Экзотики, воюющие с войсками Содружества. Не как наемники в какой-то инопланетной войне, но как силы Экзотики против сил Содружества.

Я помедлил.

– И если я окажусь прав, вы поддержите меня как замену для умершего или уходящего в отставку члена Совета.

И снова сухой маленький человечек сидел, пристально глядя на меня, бесконечно долгую минуту.

– Тэм, – наконец произнес он. – Я не верю ни единому слову. Но разбирайтесь в этом столько, сколько захотите. И я гарантирую, что поддержу вас в Совете – если вопрос дойдет до этого. И если произойдет хоть что-нибудь похожее на то, что вы сказали, приходите, чтобы вновь побеседовать со мной.

– Непременно это сделаю, – сказал я, улыбаясь и вставая со своего места.

Он покачал головой, оставаясь в кресле, но ничего не сказал.

– Я надеюсь увидеться с вами снова через очень непродолжительное время, – произнес я. И вышел.

Это был словно крошечный шип, который я воткнул в него, чтобы постоянно раздражать его ум в том направлении, в котором мне было нужно. Но, к несчастью, Пирс Лиф обладал высокотренированным и созидательным умом. Иначе он просто не мог бы быть председателем Совета. Этот был именно тот тип ума, который не мог отбросить вопрос до тех пор, пока он не решался так или иначе. И если он не мог опровергнуть вопрос, то скорее всего он начал бы поиск доказательств даже в таких местах, о которых другие и догадаться бы не смогли.

И эта особенная колючка имела в своем распоряжении почти три года для проникновения внутрь сердцевины представления Лифа о сути вещей. Я довольствовался тем, что мне придется подождать этого, а пока занялся другими делами.

Я провел пару недель на Земле, приведя в относительный порядок свои личные дела здесь. Но в конце концов я снова отправился на космолете на Новую Землю.

Содружество, как я уже упоминал, выкупив свои подразделения, которые были захвачены в плен кассидианскими силами под командованием Кейси Грина, немедленно укрепило их и разместило около столицы Северного Раздела Моретона в качестве оккупационных сил, требующих уплаты причитавшихся им межзвездных кредитов.

Причитались кредиты, конечно же, от побежденного и теперь уже несуществующего правительства мятежников Северного Раздела, которое их и наняло. Но хотя в этом не было ничего законного, не являлось столь уж редкой практикой между звездами держать целый мир как выкуп за любой долг по контракту с любыми населявшими его людьми.

Конечно же, причина была в этой особой валюте между мирами, которая являлась производительной силой человеческих единиц, будь это психиатры или солдаты. Долг по контракту должен был быть уплачен миром-должником и не мог быть отменен сменой правительства. Как оказалось, правительства легко можно было сменять, если бы это был путь избежания выплаты межпланетных долгов.

На практике же это было обычное дело – «победитель платит за все», даже если сталкивались противоположные интересы на одном-единственном мире, нанявшем помощь с других миров. Что-то вроде обратного гражданского иска для возмещения финансовых потерь, когда проигравшему приходится оплачивать расходы на разбирательство дела. Официально то, что произошло, означало, что правительство Содружества, не получив денег за солдат, предоставленных мятежникам, объявило войну Новой Земле как миру до тех пор, пока Новая Земля не уплатит долг по контракту, заключенному некоторыми из ее жителей.

В действительности же никаких боевых действий не велось, и плата должна была, спустя определенное время, поступить от тех правительств Новой Земли, которые более других были замешаны в происшедшем. В этом же случае – по большей части от правительства Южного Раздела, так как оно было победителем. Но тем временем войска Содружества оккупировали мир Новой Земли. И в мое задание входило написание серии больших статей об этом, когда я сюда прибыл, примерно через восемь месяцев после того, как был увезен отсюда.

Я направился, чтобы повидаться с полевым командующим, на этот раз без всяких препятствий. Было совершенно очевидно, что среди выдутых пластиковых строений лагеря, который они разместили в открытом поле, командование Содружества имело приказ как можно меньше раздражать другие миры, насколько, конечно, это было возможно. Я не услышал той молитвенной разновидности речи, которую солдаты употребляли обычно между собой, как не увидел и ворот у входа в лагерь, вплоть до резиденции полевого командующего. Но несмотря на то, что он «выкал», а не «тыкал» мне, ему не хотелось видеть меня.

– Полевой командующий Вассел, – представился он. – Присаживайтесь, журналист Олин. Я слышал о вас.

Это был человек, которому было где-то под пятьдесят или чуть больше, с коротко подстриженными, совершенно седыми волосами. Он был скроен, словно нижняя половина голландской двери, и у него был массивный квадратный подбородок, который без особого труда придавал его лицу угрюмый вид. Лицо и сейчас выглядело угрюмо, несмотря на то, что он старался выглядеть спокойным, – но я – то знал причину его беспокойства.

– Я предполагаю, что вы слышали, – произнес я довольно угрюмо. – Так что с самого начала, я напомню вам кое-что о непредвзятости Межзвездной Службы Новостей.

Он лишь глубже опустился в кресло.

– Мы знаем об этом, – произнес он, – и я не думаю, что у вас есть предубеждение против нас, журналист. Мы сожалеем о смерти вашего шурина и вашем собственном ранении. Но я хотел бы указать, что Служба Новостей послала вас, из всех остальных членов Гильдии, чтобы написать серию статей о нашей оккупации территории Новой Земли…

– Позвольте мне объясниться совершенно четко! – прервал я его. – Я сам выбрал это поручение, командующий. Я попросил его, уверенный, что смогу выполнить его!

К этому моменту лицо его стало столь же угрюмым, как морда бульдога, и на нем читалось лишь недоверие. Я как можно более жалостливо уставился в его глаза.

– Я вижу, вы все еще не понимаете, командующий.

Я выпаливал эти слова как можно более металлическим тоном. И – для моего уха – этот тон был весьма неплох.

– Мои родители умерли, когда мне было еще совсем мало лет. Меня вырастил и воспитал дядя, и целью всей моей жизни было желание стать журналистом. Для меня Служба Новостей гораздо важнее, чем любое иное общество или человеческое существо на любом из четырнадцати цивилизованных миров. Кредо Непредвзятости Гильдии я несу в своем сердце, командующий. И ключевой статьей этого Кредо является непредвзятость – уничтожение, стирание любых личных чувств, которые могут войти в конфликт или воздействовать хотя бы в малейшей степени на работу журналиста.

Он продолжал угрюмо смотреть на меня из-за своего стола. И, как мне показалось, едва-едва, но намек на сомнение вполз в стальное выражение его лица.

– Мистер Олин, – наконец произнес он. Более нейтральное обращение было определенным просветом по сравнению с формальностями, с которых мы начали наш разговор. – Вы пытаетесь мне сказать, что бы, вы здесь для того, чтобы написав эти статьи, доказать отсутствие предубеждения с вашей стороны по отношению к нам?

– По отношению к вам, или к иным людям или вещам, – ответил я, – в соответствии с Кредо Непредвзятости. Эта серия станет публичным свидетельством нашего Кредо и, соответственно, принесет пользу всем, кто носит плащ журналиста.

Я думаю, что он мне даже и тогда не поверил. Его чувства расходились с тем, что я ему говорил. И принятие на веру моей самоотверженности, должно быть, имело хвастливый привкус, слышимый из уст кого-то, кто, как он знал, не был с миров Содружества.

Но в то же время я говорил с ним на его языке. Суровая радость самопожертвования, стоическая ампутация моих собственных личных чувств в преследовании целей выполнения моих обязанностей правдиво соотносилась с верованиями, с которыми он жил всю свою жизнь.

– Мне понятно, – наконец произнес он. Он поднялся на ноги и протянул мне руку; я тоже поднялся.

– Что ж, журналист, я не могу сказать, что мы рады видеть вас здесь, даже сейчас. Но мы будем с вами сотрудничать в рамках разумного, насколько это будет возможно. Хотя любые статьи, отражающие тот факт, что мы находимся здесь как непрошеные посетители на чужой планете, неизбежно причинят нам вред в глазах людей четырнадцати миров.

– Я так не думаю, – произнес я, пожимая его руку. Он отпустил мою руку и посмотрел на меня с вновь проявившимся подозрением.

– То, что я планирую, будет серией редакционных статей, – пояснил я. – Они будут озаглавлены примерно так: «Обстоятельства оккупации войсками Содружества Новой Земли», и они полностью ограничатся рассмотрением отношений и позиций вас и ваших людей в оккупационных силах.

Он уставился на меня.

– Доброго дня, – произнес я.

Я уже выходил, когда расслышал его невнятное «Доброго дня» мне вслед. Я покинул его, сознавая, что он совершенно не уверен, сидит ли он на бочке с порохом или нет.

Но, – и я знал, что так будет, – он начал менять свое мнение, как только появились первые статьи серии в выпусках межзвездных новостей. Есть определенное различие между обычной статьей-репортажем и редакционной статьей. В редакционной статье вы можете представлять дело хоть от лица дьявола. И пока вы не соотнесете себя с ним лично, вы можете сохранить свою репутацию беспристрастного наблюдателя.

Я представлял дело за Содружество, в выражениях и терминах самих людей Содружества. Впервые за многие годы о солдатах Содружества писалось в межзвездных новостях без вредной критики. И конечно же, для самих людей Содружества, всякая излишняя критика рассматривалась как предубежденность против них. Ибо они не знали полумер в собственной жизни и не признавали таковой в чужаках. К тому времени, когда я уже наполовину завершил работу над серией, первый командующий Вассел и все его оккупационные силы приняли меня настолько близко к своим угрюмым сердцам, насколько может быть принят человек, не рожденный в мире Содружества.

И конечно же, серия вызвала вой со стороны новоземлян, которые потребовали, чтобы и их взгляды на оккупацию также были описаны. И очень хороший журналист по имени Моха Сканоски был прислан Гильдией для этого.

Но я уже получил первые удачные замечания публики. Однако сами статьи возымели столь сильный эффект, что они почти что убедили меня, что в них правда. В словах присутствует волшебство, когда ими хорошо управляют. И когда я закончил всю серию, я был готов найти в себе какое-то оправдание и симпатии к этим несгибаемым людям спартанской веры.

Но со мной был мой клайдхэмор, пока еще не заостренный и не укрепленный, висящий на каменных стенах моей души, который не мог поддаться подобной слабости.