Текст книги "Мой спаситель"
Автор книги: Глиннис Кемпбелл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)
Лине внимательно наблюдала за ним. Его игра действительно была великолепной, и было в нем нечто...
Затылок у нее внезапно начало покалывать, словно она попала в паутину. Эти пальцы, широкие плечи, музыка... Этого не могло быть.
Когда монах наконец запел, Лине почувствовала, как у нее оборвалось сердце, и судорожно вздохнула, узнав певца. Лорд Гийом бросил на нее внимательный взгляд, и она выдавила из себя ободряющую улыбку. Ей понадобилась вся сила воли, чтобы не броситься к ногам цыгана и не умолять его о прощении.
Он пел меланхоличную балладу, и голос его звучал устало и неотразимо. Но как только прозвучали слова о любви и предательстве, облегчение, которое испытала Лине, увидев его, постепенно сменилось страхом. Она знала, для кого он поет.
Кровь отлила от ее лица. Цыган пришел за ней, но не для того, чтобы воссоединиться. Нет, он пришел отомстить. Она нанесла ему смертельную рану своим предательством, и он пришел уничтожить и разоблачить ее. Песня имела смысл, предназначавшийся только для ее ушей, но вскоре он всем поведает историю о том, как вот эта самая леди де Монфор задрала свои юбки перед простолюдином. Мечта ее отца будет разбита, а ей предстоит пережить позор.
Когда песня закончилась, все, вскочив с мест, криками стали выражать восторг и одобрение монаху в клобуке. Лине потянулась за своим кубком и, судорожно схватив его, расплескала часть содержимого на свою дорогую накидку, где сразу же образовалось отвратительное пятно. Она залпом допила остатки вина и поперхнулась. А йогом салфеткой промокнула пот на лбу. К тому времени когда она подняла голову, он исчез.
Ей надо бежать. Она не могла думать больше ни о чем другом. Лучше удалиться под благовидным предлогом, подняться к себе в спальню и запереть дверь на засов. Ей надо побыть в одиночестве, чтобы подумать. Святой Боже, она не могла допустить, чтобы цыган загнал ее в угол. Он может уничтожить ее одним-единственным словом, оброненным якобы невзначай.
Лине вздрогнула. Лорду Гийому она промямлила что-то вроде того, что у нее болит голова и что она хочет удалиться. Одна. Он с сожалением отпустил ее, пожелав ей доброй ночи.
Скрывшись из виду, она приподняла юбки и бросилась бегом вверх по ступенькам, словно за ней гнались привидения. Она распахнула тяжелую дубовую дверь своей спальни и с грохотом закрыла ее за собой. Сердце гулко билось в груди. Только заперев за собой засов, она осмелилась перевести дух, прижавшись к двери спиной.
Она заметила цыгана слишком поздно.
Виден был только его черный силуэт на фоне огня в очаге, но она сразу же узнала его. Издав испуганный возглас, она повернулась и попыталась отодвинуть засов ставшими вдруг неловкими пальцами. В мгновение ока он оказался позади нее, и ее затылка коснулось его горячее дыхание.
Она набрала в легкие воздуха, чтобы закричать. Но прежде чем она успела развернуться лицом к нападавшему, он зажал ей рот рукой и прижал к двери. Бесконечно долго он держал ее так, не давая пошевелиться, позволяя ее испуганному дыханию увлажнить его ладонь. Наконец он заговорил, вернее, хрипло прошептал:
– Почему?
Ее глаза испуганно метались, она даже обратила внимание на кольца древесины на полотне двери. От его обжигающего дыхания, которое она по-прежнему ощущала затылком, у нее по спине бежали мурашки. Что ему от нее нужно?
Дункану же было нужно только одно от женщины, которая дрожала, как пойманная птичка.
– Почему? – повторил он. Он медленно убрал руку от ее рта, по-прежнему прижимая ее к двери.
– Что вам нужно? – задыхаясь, спросила она. – Я дам вам все что угодно. Только, пожалуйста, не говорите им...
– Не говорить им что? – выдохнул он. – Что я доверился вам и что вы предали меня?
– Нет, я...
– Вы давно задумали все это? – прорычал он, чувствуя, как в нем поднимается и грозит накрыть его с головой волна горечи. – С самого начала? Держали меня при себе, пока я был вам нужен, позволяли мне рисковать своей никчемной жизнью, использовали меня, как игрушку, а потом бросили, когда нужда в моих услугах отпала?
Стон Лине болью отозвался в его сердце. Но сейчас было не время проявлять слабость.
– А теперь вы больше всего боитесь, что я унижу вас, рассказав вашим дорогим новообретенным родственникам о нас.
– Я прав? – Ее молчание было красноречивее любых слов. – Я доверился вам, – прорычал он. – Будьте вы прокляты, я доверился вам! – Наступила долгая пауза, пока он пытался обуздать боль, которая грозила превратить его в зверя.
– Я не желала вам ничего плохого, – слабым голосом пролепетала Лине.
Его смех показался ей жестоким и горьким. Скорее в аду ударит мороз, чем он поверит ей. Он не был дураком. Глядя в эти невинные большие изумрудно-зеленые глаза, на этот раз он не собирался показывать свою уязвимость. Сколь бы жестоким ни было избиение, оно все равно не шло ни в какое сравнение с тем, какую боль причинила ему она.
– Ничего плохого?
В очаге затрещал огонь. Лине поморщилась.
Внезапно он понизил голос почти до шепота:
– Вы оставили меня обнаженным и без оружия, привязанным к кровати. А знаете, что случилось со мной после того, как вы ушли?
Он развернул ее лицом к себе. Пришло время ей своими глазами увидеть, что она натворила. Он грубо толкнул ее спиной к двери и отбросил капюшон.
– Господи! – в ужасе выдохнула Лине, прикрывая рот рукой. Она покачнулась. Дрожа, она разглядывала его раны – опухшие глаза, разбитую губу, синяки на подбородке, длинный подживающий порез на щеке, шишку на лбу. Его привлекательное лицо было... уничтожено. Она прижалась спиной к двери, чтобы не упасть, будучи не в состоянии открыть рот.
– Как... кто это сделал?
– Пираты Эль Галло, – ровным голосом ответил он. – Они преследовали нас. Им показалось чертовски занятным найти свою жертву привязанной к кровати. Они получили массу удовольствия.
– О Господи, – выдохнула она. Ее затошнило. – Они сделали это с вами? – Она покачала головой. – Вы должны мне поверить, – произнесла она слабым голосом. – Я понятия не имела... Я бы не поступила так... со своим злейшим врагом. – Она протянула руку, чтобы провести пальцами по синяку у него на ключице. Он отшатнулся, но она почувствовала, что он поступил так не от боли, а от ее прикосновения. – Ваши раны нужно лечить, – пробормотала она. – Пожалуйста, позвольте мне искупить свою вину.
– Вы не можете исправить то зло, которое уже сделали.
У Лине задрожал подбородок. Она стиснула зубы, чтобы унять дрожь. Как бы больно ни ранили ее эти слова, она заслужила их. Она нанесла ему рану, причем более глубокую, чем е порезы и синяки. Глаза у него потухли от внутренней боли, подобно драгоценному камню, заброшенному и ненужному.
Усилием воли поборов головокружение, Лине встретилась с ним взглядом. Она поклялась, что каким-то образом все исправит, вылечит его. Даже если при этом ее собственное сердце разорвется, она сделает так, чтобы он снова был здоров.
– Я не могу вам объяснить, почему я сделала то, что сделала, – сказала она, – но я скажу вам следующее. – Голос у нее дрогнул. Ей пришлось отвести глаза в сторону. – Никогда еще... я не любила и не полюблю... никого... так, как вас.
Сердце замерло у Дункана в груди. Казалось, целую вечность он вообще не дышал. Очевидно, он что-то неправильно расслышал. Она обманывает тебя, подсказывал разум. Она отвернулась от него, бросила его, оставила на растерзание пиратам.
– Нет! – с трудом выдавил он.
– Да, – прошептала она. И это было так – глаза, в которых притаились боль и тревога, говорили правду.
Воспоминания об их сладком единении – как он чувствовал себя рядом с ней, внутри нее, обладал ею – нахлынули на Дункана подобно прохладной воде. Но он знал, что должен остановить этот поток, чтобы сохранить рассудок.
– Вы полагаете, ваши слова служат оправданием? – тихо спросил он.
– Нет, – мертвым голосом откликнулась Лине. – Я никогда не буду прощена, ни вами, ни своим отцом. Но по крайней мере я должна назвать вам причину. – Он хранил молчание, пока она испустила глубокий вздох и, дрожа всем телом, попыталась объяснить. – На смертном одре отец взял с меня клятву.
– Я не сомневалась в его правоте. Он умирал, и я... я думала, что эту клятву будет легко выполнить, но я ошибалась. – Она судорожно сглотнула. – Я пообещала своему отцу, что никогда... никогда не полюблю простолюдина. – Лине рискнула бросить на него быстрый взгляд, но выражение его лица было непроницаемым. – Если бы я знала, насколько невозможным окажется соблюсти эту клятву... – пробормотала она, и глаза ее увлажнились. – Ах Господи, я не могу себе представить тот ад, что означает жизнь без вас, зная то райское блаженство, которое я обрела в ваших объятиях.
Дункан крепко зажмурился, пытаясь вернуть себе рассудок. Одна часть его души хотела воспарить при этих словах, другую же душили слезы.
– Я предлагал вам этот рай, предлагал навсегда, на всю жизнь. Вы отвергли его.
– Потому что я должна была. Потому что я должна и сейчас, – всхлипнула она. – Из-за моего обещания.
Дункан выручался и схватил ее за плечи.
– Каким же должно быть обещание, которое заставляет вас отвергнуть самую большую любовь в своей жизни? Или заставляет вас предать мужчину, который положил к вашим ногам свое сердце? Каким же должно быть обещание, чтобы приговорить вас к жизни без этого?
Он привлек ее к себе одной рукой, а другую запустил ей в локоны, рассыпав половину заколок. Он прильнул своим ртом к ее губам, жадно и яростно, словно намеревался выпить ее. Ее губы были горячими, как огонь, и на вкус – как мед. Он с силой прижал ее к себе, не обращая внимания на боль, целуя ее с обреченностью приговоренного к смерти.
Лине вцепилась обеими руками в отвороты его рясы, притягивая ее ближе к себе. Она вернула ему поцелуй так яростно, что поранила ему разбитую губу. Она вдыхала и выдыхала воздух дрожащими губами, прижавшись лицом к его щеке. Самообладание Дункана исчезло.
– Пусть проклянет меня дьявол за то, что снова выставляю себя дураком, – хрипло пробормотал он ей в волосы. – Я хочу вас, Лине.
– Тогда дьявол проклянет нас обоих, – выдохнула она. Лине чувствовала себя так, словно окунается в бурлящий океан чувств и ощущений. Каждый нерв ее тела был натянут как струна и звенел. При каждом движении его плоть касалась ее, и она горела от желания. Губы у нее распухли, грудь ныла от неудовлетворенного желания, и, хотя она крепко прижималась к нему, она хотела оказаться еще ближе. Каждая клеточка ее тела умирала от желания соединиться с ним.
Еще раз, подумала она, еще один раз. Прежде чем встретить свою судьбу – мрачную отрешенность, которая, казалось, уже поджидала ее, чтобы остаться с ней на веки вечные, – она хотела хотя бы мельком, хотя бы один раз, но снова увидеть рай Она готова к последствиям. Потом она согласится влачить существование, к которому ее приговорила жестокая судьба. Но до этого ей хотелось еще раз испытать его любовь.
– Пожалуйста, – взмолилась она, вцепившись в его монашеское одеяние.
Цыган не нуждался в повторном приглашении. Поморщившись, когда Лине задела его сломанные ребра, он подхватил ее на руки, понес на кровать и положил поверх пахнущего розами покрывала.
Она хотела его сейчас, хотела его как можно быстрее, чтобы не успеть передумать. Когда его развязанная ряса распахнулась, обнажая мощное свидетельство его страсти, она задрала до пояса свою бархатную накидку и нижнее белье.
Со стоном цыган опустился на нее, и его монашеское одеяние накрыло обоих, как крылья. Он зарылся лицом ей в шею и всхлипнул. Она нетерпеливо пошевелилась, пока его теплая плоть коснулась ее лона, ища, находя и проникая внутрь.
В этот раз боли не было. Ее охватило чувство настолько полного единения с ним, что у нее перехватило дыхание, когда ее тело со стоном сомкнулось вокруг его. В экстазе она сильно зажмурилась, хотя он просто держал ее. Потом она обняла его руками за шею и положила голову ему на плечо.
Его место здесь, подумала она, наслаждаясь его давлением на свое лоно.
Долгое время он лежал неподвижно, ожидая, пока волны возбуждения охватят ее и подчинят собственному ритму. А потом он начал медленно двигаться. Каждое движение внутрь напоминало движение нитки по ткацкому станку, ровное и гладкое. Лине, подобно пряхе-новичку, нетерпеливо двигалась под ним. Но, хотя он и дрожал от сдерживаемых усилий, следовало признать, что цыган был ткачом-мастером. Уступив ему, она с наслаждением погрузилась в ритм их любви.
Вместе они ткали материю своей страсти, целуя и поглаживая, увлекая друг друга к совместному финалу. Сейчас для них обоих не существовало другой жизни, только их соединившиеся пуши – никаких пиратов, никаких титулов, никаких обещании. Ничто не могло разъединить или отвлечь их от этого полного и всеобъемлющего растворения друг в друге. Огонь потрескивал в такт их хриплым вскрикам, окутывая их золотистым светом.
Лине быстро привыкла к темпу удовольствия и старалась продлить сладкую агонию, медленно отодвигаясь и наслаждаясь чувственными ощущениями. Но цыган не смог долго выдерживать такую игру. С низким утробным стоном он с размаху вошел в нее, а она обхватила его бедрами за талию, прижав сломанные ребра, о которых оба позабыли.
Его движения становились все более размеренными. Вскоре она встречала каждый его толчок, уткнувшись лицом в его могучую шею и прижимаясь к нему, как годовалый жеребенок.
Она могла бы двигаться так целую вечность, но ее тело начало постепенно подниматься к жаркому пику чувственности. Лине чувствовала, как какой-то стержень в ней превратился в раскаленный светящийся шар, который поднимается к небесам и достигает зенита. Ее спина сильно болела, и она вцепилась в цыгана в ожидании бесконечного, захватывающего дыхание момента абсолютной неподвижности.
А потом ее потрясли взрывы миллионов кристаллов в небесах. Сверкающие осколки рассыпались во все стороны и в конце концов мягко опали на землю.
И, пока все ее тело сотрясалось в непроизвольных судорогах, цыган совершил свое мощное восхождение вниз. Охваченный порывом страсти, не обращая внимания на стоны и крики своих натруженных и избитых мышц, он ринулся вперед с силой и яростью дикого животного, пролив свой щедрый дар в ее лоно.
Долгое время единственными звуками, раздающимися в комнате, были треск огня и их учащенное дыхание.
Дункан с обожанием взглянул на женщину, с которой он только что занимался любовью, несмотря на все свои предыдущие намерения. Она сделала его слабым, как новорожденного ребенка. Он дрожал от силы своего освобождения, и ноздри его вздрагивали при каждом вздохе. Завтра утром каждая клеточка и каждый мускул в его теле будут жаловаться на надругательство, которое им пришлось претерпеть сегодня. Но оно того стоило. Никто не мог сравниться с Лине. Она была всем – страстной, сильной и мягкой. Она требовала и отдавала, принимала и получала с одинаковым пылом.
Он собирался наказать ее за то, что она предала его, но сейчас это казалось ему невообразимо далекой глупостью. Потом, позже, они разберутся и решат все свои проблемы. Она извинится. Он простит ее. Постепенно он излечит ее от снобизма. Но сейчас ему больше всего хотелось просто держать ее в объятиях.
– Может быть, мне придется пожалеть об этих словах, Лине, но я их скажу. – Он провел большим пальцем по изгибу ее подбородка. – Я люблю вас.
Лине расплакалась. Она вовсе не собиралась этого делать. Ей хотелось отогреться в лучах их любви, устроив из этого горько-сладкое прощальное представление, а потом достойно смириться с тем мрачным будущим, которое было ей уготовано. Но она не ожидала, что их соитие перевернет ее душу. Она не ожидала, что мысль о том, чтобы оставить его, причинит ей такую боль. Святой Боже, как же она собирается жить без его любви?
– Я сделал вам больно? – прошептал он, и лоб его прочертили озабоченные морщины.
– Нет, – всхлипнула она. Душа ее разрывалась на части, а это было значительно хуже физической боли.
– Ш-ш, – попытался успокоить он ее, убирая волосы со лба. – Не нужно плакать, любовь моя.
Лине расплакалась еще сильнее. Она не хотела, чтобы он называл ее так. Она не хотела слышать, что он любит ее. Их слияние, каким бы сладостным оно ни было, не изменило того факта, что он был простолюдином, а она – знатной дамой.
Не изменило оно и обещания, данного ею своему отцу. Прежде чем слезы высохнут на ее щеках, он уйдет из ее жизни... навсегда. И у нее ничего не останется, не считая воспоминаний и его...
Всхлип застрял у нее в горле. Господи, вдруг поняла она, она даже не знает...
Она вытерла нос рукавом.
– Вы дадите мне кое-что... прежде чем уйти?
Он наморщил лоб.
– Прежде чем уйти?
– Скажите мне свое имя, настоящее имя.
Воцарилось долгое молчание. Потом уголки его губ искривились в улыбке.
– Вы не знаете моего...
Ему не дали продолжить. Дверь в спальню распахнулась так резко, что языки пламени в очаге взмыли вверх, и с грохотом ударилась о стену.
Сердце у Лине замерло.
– Похоже, что она попала в беду, – лепетала служанка Лине, входя в комнату.
– Какого дьявола! – в комнату вошел лорд Гийом, лицо которого налилось яростью.
Лине почувствовала, как воздух замерзает у нее в груди, словно ее обдало ледяным дыханием зимы. Ее словно парализовало.
Цыган быстро, но с достоинством отодвинулся от нее, набросив на нее накидку, а потом и сам завернулся в свою рясу. Он стоял, высокий и суровый, с уверенностью высокородного рыцаря, способного защитить и свою честь, и честь своей возлюбленной.
– Что все это значит? – требовательно спросил лорд Гийом. Лине трепетала, уверенная, что ее вина была крупными буквами написана у нее на лбу.
– Стража! – закричал лорд.
– Я могу объяснить, – обратился к нему цыган.
– Этот мужчина значит что-либо для вас? – с нажимом спросил лорд Гийом, игнорируя цыгана.
Лине была слишком потрясена, чтобы говорить.
– Покажите ему кольцо, которое я вам дал, Лине, – проговорил цыган, – оно объяснит...
– Молчать!
Лине схватилась за палец, где должно было быть кольцо. Она бросила виноватый взгляд на цыгана. У того задергалась жилка на виске.
– Стража! – снова закричал лорд Гийом.
– Скажите ему, кто я, – настаивал цыган.
Лине пришла в совершеннейшее смущение. Ее дядя ничего не должен узнать. После всего, что пришлось вынести ее отцу, чтобы вернуть свой титул, – все эти годы тяжелого труда и жертв, она не собиралась разбивать его мечту, как дешевое стекло. Ее дядя не должен узнать, что она свалилась в ту же сточную канаву, в которой и была зачата.
Дункан попытался сохранить спокойствие. На его лице не дрогнул ни один мускул, когда в дверях выросли два гориллообразных стражника. Он знал, что, несмотря на пропавшее кольцо, Лине как-нибудь сумеет объяснить его присутствие.
– Лине? – повторил лорд Гийом.
Голос ее был чужим, негромким, лишенным всякого выражения.
– Я не знаю его имени, милорд.
Сердце Дункана обратилось в камень. Не веря своим ушам, он уставился на нее, но она боялась встретиться с ним взглядом.
Больше он ничего не чувствовал, даже когда стражники схватили его за руки и грубо вытолкали за дверь. Он не помнил, как очутился в темном сыром подземелье замка. И только когда защелкнулись холодные железные кандалы на его руках, он подумал, что они ничуть не холоднее сердца Лине – ее черного, лживого сердца.
Глава 16
Лине с трудом могла припомнить, что еще произошло той ночью, но память возвращалась к ней какими-то обрывками. Она впала в какое-то странное оцепенение, которое окружило ее, словно кокон, оберегая и отстраняя от суматохи внешнего мира. Вокруг нее поднялась настоящая суета. Парочка перешептывающихся служанок сняли с кровати простыни и заменили их новыми. Другая женщина подала ей большую чашу вина с опиумом. Лорд Гийом в сильном волнении мерил спальню шагами, снова и снова повторяя, что происшедшее не должно выйти за пределы этой комнаты. А кто-то без конца всхлипывал, словно оплакивая умершего. Но ей внутри своего кокона казалось, что она свободно парит над всеми.
И если время от времени сердце Лине пронзала сильная боль, она быстро притуплялась действием вина, уверенностью, что она может во всем положиться на лорда Гийома.
Она никак не рассчитывала на гнев своего родственника.
Глубоко в подземельях замка де Монфоров Дункан сидел на охапке сгнившей соломы, в которой кишмя кишели вши. С влажных, покрытых плесенью стен сочилась влага, а от вони гниющего камыша и крысиных экскрементов у него судорогой сводило желудок. В камеру не проникал ни один луч света. Дункан мог только догадываться, какие создания скреблись и шуршали по углам тесной кельи, в которую его бросили.
Он тяжело, неуклюже передвигался по камере, не заботясь о том, чтобы запахнуть свою рясу, несмотря на то что все его тело сотрясала крупная дрожь, а губы посинели от холода. Он был слишком истощен, чтобы беспокоиться о таких мелочах.
Он отказывался думать о Лине. Он знал, что если позволит себе задуматься о ее предательстве, то не сумеет совладать со своей яростью. Вместо этого он думал о своей семье – своей милосердной матери и добродушном отце. Он думал о своих братьях – Холдене, таком храбром, и Гарте, таком умном, – и о десятках черноволосых голубоглазых детишек, которые собирались шумной толпой вокруг него после каждого ужина, чтобы послушать любимые истории.
Кто расскажет им о том, отчего погиб их отец? Кто вообще узнает об этом? Даже торговка шерстью не могла сказать, кем он был на самом деле. Без своего перстня он был никем, человеком без имени. Он медленно выдохнул ледяной воздух.
Он должен умереть. Он знал это. Ни один благородный дворянин не согласится на меньшее, чем такой мучительный конец для простолюдина, который осмелился обесчестить его родственницу. Вопрос заключался в том, когда и как. Разумеется, она не будет присутствовать при его казни, ведь она не выносит вида крови. Впрочем, это и к лучшему. Он не хотел больше видеть ее лживое лицо и только молился о том, чтобы, когда наступит время умереть, он храбро встретил свою смерть, как и подобает де Ваэру.
С молитвой о ниспослании ему мужества он свернулся в клубочек на влажных камнях и забылся спасительным сном.
Солнце поднялось над горизонтом, и в воздухе разлилась та неподвижность, которая предвещает удушающую жару на целый день. В розовеющем небе описывал ленивые круги ястреб, выискивая свой завтрак. За серыми стенами замка большинство его обитателей уже приступили к дневным хлопотам.
И только Лине спала. Но молоденькая служанка, хлопотавшая в комнате, в конце концов разбудила ее от тяжелого наркотического сна. Девушка сразу же вывалила ей все хозяйственные новости – о слуге из буфетной, который обжегся на кухне, о том, кого из обитателей замка выпороли плетью, а также о своей последней по счету любви. Лине, раздосадованная тем, что спала так долго, сонно села на кровати, пропуская мимо ушей почти всю болтовню служанки.
Она попыталась стряхнуть паутину, окутывавшую ее сознание. После снотворного она чувствовала себя одурманенной. Когда она села на край постели, в памяти у нее зашевелились какие-то неприятные кошмарные воспоминания, стараясь всплыть на поверхность, но всякий раз, прежде чем она успевала ухватиться за них, они ускользали. Она потерла пульсирующие от боли виски. «Больше никогда, – поклялась она, – я не стану пить вино с опиумом».
В конце концов она слезла с постели и начала рыться в своих деревянных сундуках в поисках какой-нибудь одежды. Служанка захихикала и покачала головой, показывая на одежду, уже приготовленную для нее.
Лине зевнула, отгоняя остатки сна с глаз тыльной стороной ладони. Пошатываясь, словно новорожденный жеребенок, она встала на ноги, опершись на руку служанки.
И тут из открытого окна до нее долетел глухой удар. Это был звук церемониального барабана.
– Что это может быть? – спросила она вслух, разговаривая, впрочем, сама с собой.
– Ну как же, это тот узник, о котором я вам говорила, миледи, – сказала ей служанка. – Наверное, они собираются его казнить.
Лине нахмурилась. Пожалуй, ей следовало уделить больше внимания болтовне служанки.
– Узник?
– Да, миледи, – ответила служанка, держа на вытянутых руках сорочку для Лине, – тот самый, которого должны выпороть. – Она прищелкнула языком. – Какая жалость, что мы не сможем посмотреть: лорд Гийом приказал мне удержать вас здесь, пока все не закончится.
Лине скривилась от отвращения, пока служанка натягивала ей сорочку через голову. Она бы и сама осталась у себя в спальне. Она всегда презирала публичные унижения и наказания. Они были неприятным напоминанием о том, что в некотором роде, что бы там ни говорил ее отец, благородные господа недалеко ушли от дикарей.
Это просто позор, – между тем, перекрестившись, продолжала служанка.
– Говорят, он монах.
Сердце у Лине сбилось с ритма.
– Что? – Она едва смогла перевести дух. – Что ты сказала?
– Этот мужчина – монах. Они не говорят, что он сделал, но лорд Гийом...
Лине уже не слушала. Память вернулась к ней, и ее словно поразило громом. Вдалеке продолжал греметь барабан.
Этого не может быть. Этого не может быть, сказала она себе. Но откуда-то она знала, по ком звучит этот барабан.
– Монах? – прошептала она.
– Да, – ответила служанка, не обращая внимания на выражение лица своей госпожи.
Когда Лине подошла к окну, дробь барабана показалась ей погребальной песней. Нервы завибрировали от напряжения. Сквозь бойницу проник узкий ручеек воздуха, который заставил ее вздрогнуть. Она прищурилась, глядя против солнца. От увиденного ноги у нее подкосились. Она вцепилась в каменный подоконник, чтобы не упасть.
Из ворот навесной башни-барбикана тянулась мрачная процессия. С десяток знатных господ ехали верхом на лошадях с лордом Гийомом во главе. Вокруг толпилось множество простолюдинов – любопытные ребятишки, старухи, фермеры. До нее долетали жадные глумливые выкрики зрителей, оскорбления и ругань. В середине процессии находилась черная повозка, медленно катящаяся по дороге к Холму Виселицы. Сидящий на ней мужчина был наполовину обнажен, и его перепачканная коричневая накидка свисала с пояса, удерживаемая лишь веревочной подвязкой. Он широко расставил ноги, чтобы не упасть с повозки, раскачивающейся и подпрыгивающей на неровностях дороги. Его руки были скованы тяжелыми цепями. И хотя его голова безвольно свешивалась на грудь, вздувшиеся жилы на шее свидетельствовали о том, что он напряжен до предела. Лица его не было видно, но ошибиться при виде этой мускулистой фигуры с черными кудрями было невозможно.
У Лине перехватило дыхание. Она не могла отвести взгляд от мужчины на повозке. Она хотела забыть увиденное, но какая-то сила заставляла ее смотреть, не отрываясь. Только когда кортеж скрылся за деревьями, она наконец нетвердой походкой отошла от окна. В ее лице не было ни кровинки.
– О миледи! – испуганно заверещала служанка, бросаясь к ней и неправильно истолковав ее бледность. – Не расстраивайтесь! Ваш дядя позаботится о том, чтобы этот дьявол понес наказание. Говорят, что этот мужчина уже и так был избит до полусмерти. Так что порка наверняка прикончит его. Вам не о чем беспокоиться.
Прикончит его? Лине готова была кричать. Святой боже, неужели лорд Гийом намерен убить цыгана? От страха у нее перехватило дыхание. Этого не может быть. Она не может допустить, чтобы это произошло, ведь она...
Она любила цыгана. Святая Мария, теперь она понимала это. Она любила его. Несмотря ни на что. Безнадежно. Невзирая на все обещания, данные отцу.
И, во имя Господа, она должна спасти его, чего бы ей это ни стоило. Теперь все зависело только от нее, вдруг осознала она. Только она могла остановить этот кошмар. Закусив губу, она схватила серый плащ, висевший на крюке на стене, и набросила его на плечи поверх сорочки.
– Миледи! – заверещала служанка. – Что вы делаете. Куда вы собрались? Лорд Гийом дал мне строгий приказ...
Лине запахнула накидку, заколола ее булавкой и наспех провела рукой по волосам.
– Ми... миледи! Вы даже не одеты, как подобает. Вы без платья и без башмаков. Я даже не расчесывала...
– Нет времени... я должна идти сейчас же, – задыхаясь, проговорила Лине. – Я должна идти сейчас же.
Привидение не смогло бы быстрее покинуть комнату. Когда она сбежала вниз но каменным ступеням, промчалась через пустынный двор и выскочила за ворота навесной башни, привлекая любопытные взгляды стражей наверху, процессия уже приближалась к вершине Холма Виселицы.
Отчаянно вскрикнув, Лине подобрала свои юбки и побежала по длинной извилистой дороге. Под ноги ей то и дело попадали! острые камни или шипы чертополоха. Один раз она случайно наступила на подол своей накидки, подвернув лодыжку, и неловко упала на землю, разорвав сорочку и сбив колени. Она с трудом поднялась на ноги, бросила накидку и побежала, хромая, к Холму Виселицы.
Она наконец нагнала процессию. Зловещий палец виселицы обвиняющим жестом указывал в небеса. Внезапно она похолодела при мысли о тех душах, которые покинули землю на этом месте, не исповедавшись перед смертью, подобно ее цыгану. Она быстро перекрестилась и побежала дальше.
Дункан старался не показывать страха, когда повозка наконец остановилась. Он не боялся умереть. Будучи рыцарем, он сталкивался со смертью каждый день. Нет – он ощущал лишь бессильную и горькую ярость. Подлинный позор этой казни, настоящая пытка, заключался в том, что он, Дункан де Ваэр, – опытный мечник, наследник одного из самых богатых поместий в Англии, вассал самого короля Эдуарда, герой простых людей, – должен умереть безымянным, смертью нищего, неспособного отвести от себя обвинения в преступлении, которого он не совершал. Бессмысленность и бесполезность жизни обрушилась на него подобно непобедимому борцу, сопротивляться которому, однако же, он намеревался до последнего вздоха.
Коренастый мужчина, лицо которого скрывал зловещий черный капюшон, отвязал цепь от повозки и толкнул Дункана вперед. Тот потерял равновесие и упал на борт повозки, ударившись сломанным ребром, не успев даже выставить перед собой руки. Палач грубо стащил его с повозки и поволок к позорному столбу. Здесь привязывали тех, кому предстояла публичная порка. Крестьянские мальчишки швыряли в него камнями и палками. Их отцы изрыгали ругательства и непристойности.
Лине негромко выругалась – уже стащили цыгана с повозки. Да поможет ему Господь, он держался храбро. Она закричала, чтобы они остановились, но ее хриплый задыхающийся голос потерялся в гуле толпы.
Дункан шел неловко, но ни разу не споткнулся. На заляпанной кровью деревянной платформе, служившей помостом перед столбом, он повернулся лицом к толпе. Его холодные сапфировые глаза пылали невозмутимостью. Даже когда перед ним встал сам лорд Гийом, злоба во взгляде хозяина замка не смутила узника и не заставила опустить глаза.
