Текст книги "Мой спаситель"
Автор книги: Глиннис Кемпбелл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)
– Вы хотите меня, – прошептал он. – Почему вы сопротивляетесь?
– Я не хочу вас, – задыхаясь, проговорила она. – Я... презираю вас.
– Вы лжете.
– Отпустите меня! – настаивала она, колотя его кулачка по груди.
Он схватил ее руки и хриплым голосом произнес:
– Вы не презираете меня, Лине. Вы всего лишь боитесь меня. Нет, вы боитесь собственного желания...
Она боролась с ним, боролась с собственным желанием снова оказаться в его объятиях. Это было самое трудное, с чем ей когда-либо приходилось сталкиваться. С ним она чувствовав себя, как в раю. Но этот рай не предназначался для нее.
– Я не хочу вас, – настаивала она. Ложь с трудом срывалась с ее губ, и она увидела его обвиняющий взгляд. – И я не боюсь вас. Просто... вы не желаете знать свое место.
Пламя в его глазах почти угасло. Он недоумевающе изогнул бровь.
– Моеместо?
– Вы... простолюдин, – нетвердым голосом объяснила она.
– А во мне течет благородная кровь. Вам нечего предложить мне.
– Нечего предложить... – Цыган отпустил ее руки. Теперь он и впрямь выглядел взбешенным. – А как насчет любви? Как насчет верности?
– Любовь – это игра для дураков. – Ее отец говорил ей это тысячу раз. Тем не менее голос у нее сорвался, а глаза наполнились слезами, когда она произносила эти слова. – Я заслуживаю лучшего, чем жить... вот так. – Она фыркнула, имея в виду конюшню. – Вам следует найти себе кого-нибудь из вашего круга... молочницу... или служанку и жениться на ней.
Она в упор смотрела на него, заметив, как в его глазах промелькнуло выражение непереносимой боли. Ее слова больно задели его, намного больнее, чем те, которые кто-либо произносил раньше. Она почувствовала угрызения совести, но ничего не могла сделать. Если она позволит цыгану считать, что у них есть будущее, то всего лишь продлит его агонию, да и свою собственную. Пусть уж лучше все будет так, как есть, хотя ее сердце разрывается от боли. Пусть уж лучше все закончится прямо сейчас.
– Мне ничего от вас не нужно, – солгала она.
Цыган прищурился, и пламя гнева в его глазах быстро сменило выражение боли.
– О нет, миледи, кое-что вам от меня все-таки нужно, – произнес он грубым тоном, – и это не отличает женщину благородного происхождения от простолюдинки. – Он презрительно фыркнул. – И с чего это вы решили, что мне нужна женитьба? Должно быть, у вас слишком разыгралось воображение.
Проклятый румянец вернулся на щеки. Это были жестокие слова, но Лине следовало предвидеть, что он скажет их. Судя по бойкому языку цыгана, она давно должна была догадаться, что он из тех мужчин, которые сначала используют женщину, а потом бросают ее. Он привык думать только о себе, этот простолюдин, как и все ему подобные, как и ее мать.
Она постаралась прогнать горячие слезы и позволила знакомым воспоминаниям принести ей утешение.
Лине слышала эту историю тысячу раз – о том, как молодой Окассин де Монфор разорвал собственную помолвку, женившись по любви на девушке-крестьянке, а его семья, так никогда, и не простив этого, в конце концов отреклась от него. Все эти испытания отец пронес с достоинством раскаивающегося грешника. Но о том, что случилось впоследствии, он никогда не мог говорить без горечи в голосе и жгучей ненависти в глазах, вынести которые было невозможно.
Девушка-простолюдинка, его любимая Анни, радость его существования, вышла за него замуж из-за состояния и титул. Когда он лишился и того и другого, стал ей не нужен. Исчезла и пылкая любовь, которую она так убедительно изображала. Она бросила его, оставив плод их недолгого союза, новорожденную Лине, под дверью его дома.
Со временем лорд Окассин оправился. Он нашел дело, чтобы содержать себя и своего ребенка. Впоследствии от сестры Анни он узнал, что та нашла богатого господина, с которым и жила, а вскоре умерла от сифилиса, которым тот ее наградил.
И каждый раз, когда ее отец рассказывал ей эту историю, он заставлял Лине обещать ему только одно, что казалось ей странным до чрезвычайности. Только одно. Он заставил Лине клясться, что она никогда не полюбит простолюдина.
Она сжала дрожавшие губы и уставилась в одну точку куда-то над плечом цыгана, стараясь наполнить свои слова холодностью и достоинством.
– Утром мы расстанемся.
– Вы так спешите оказаться вне моей заботы?
– Спешу оказаться с людьми своего сословия, – произнесла она, гордо поджав губы.
Дункан сплюнул. Он не знал, плакать ему или смеяться.
– Своего сословия?
– Да. Благородными людьми, уважаемыми людьми, людьми которые платят за хлеб деньгами... а не поцелуями.
Дункан кивнул, пытаясь унять гнев. Он внимательно рассматривал ее – упрямо вздернутый подбородок, блеск в глаза, розовые, гордо поджатые губки – и не мог отделаться от чувства отчаяния, которое волной накрыло его. Похоже, что всем женщинам нужно одно – богатство и благородное происхождение. А он-то надеялся, что Лине де Монфор окажется другой.
Когда он наконец заговорил, в его словах слышалось спокойствие обреченного.
– Получается, это так для вас важно?
– Это для меня все,– яростно прошептала она в ответ.
Дункан долго смотрел на нее. Он кивнул и опустил глаза, признавая свое поражение. Одинокое белое перо плавно слетело сверху, с сеновала, как свидетельство перемирия. Лине, подобрав юбки, тихонько удалилась, чтобы приготовить себе постель на сеновале.
А Дункан только сейчас ощутил, сколько им довелось пережить сегодня. Ему было грустно, он устал, словно пораженный воин, некогда уверенный в своей победе. Ночь простерла над амбаром свои крылья. В темноте послышалось слабое неуверенное стрекотание сверчков. Животные успокоились и улеглись на ночь. Дункан долго лежал без сна, в глубокой задумчивости глядя на залитые лунным светом темные балки амбара.
Этой ночью он намеревался открыться ей, назвать свое имя и титул. Он планировал уверить ее в том, что его намерения были самыми благородными, что с ним она будет в безопасности, пока он не сопроводит ее в замок де Монфоров.
Он и думать не мог, что полюбит ее всем сердцем. И он по-прежнему не понимал, как это все получилось. В конце концов, защита ее была всего лишь обязательством, которое он взял на себя. Если он и испытывал к ней некоторое сострадание, то это было не более чем обычное чувство, которое он питал ко всем, кто оказался под его крылом. Это объясняло ту нежность, которую он ощущал, глядя в ее милое лицо. Это было обычное сострадание.
И все-таки... она отвечала ему, а он – ей, словно они были вылеплены из одного теста. Когда он держал ее в своих объятиях, она была огнем для его трута и вином, утолявшим его жажду. В ней совмещались благородство, которое он находил в леди, и изобретательность, присущая простой девушке. Еще никогда Женщина не действовала на него так – восхищала, возбуждала, изумляла, бросала вызов на каждом шагу, очаровывая неподражаемым сочетанием интеллекта и невинности.
Будь прокляты его глаза, он влюбился в нее.
Но это было еще до того, выругал он себя, как она обнажив свою подлинную сущность. В ней обнаружился фатальный недостаток, при виде которого ему хотелось скрипеть зубами в бессильной ярости. У Лине де Монфор было предосудительное отношение к простым людям.
Он повернулся на бок, подбил солому, как подушку, и закрыл глаза. Невероятно, но как он мог испытывать нежные чувства к женщине, которая строила свою жизнь на тех предрассудков против которых он всегда так рьяно восставал? Ни одна женщина не могла оказаться более неподходящей для него. Он не мог полюбить ее.
Он вздохнул. Ему оставалось убедить в этом свое сердце.
А до этого он будет держаться от нее подальше. Он по-прежнему намеревался защищать ее, пока она не окажется в безопасности за стенами замка де Монфоров. А потом он исчезнет. Она никогда не узнает о том, что цыган, который спас ей жизнь, на самом деле был благороднейшим из благородных господ.
Прошло много лет с тех пор, когда Дункан в последний раз доил корову, но это было из разряда вещей, которые, хорошо усвоив, забыть уже невозможно. Он устроился на трехногом стульчике, упершись лбом в теплый, приятно пахнущий бок животного, и помассировал ее вымя, прежде чем начать доить. После бессонной ночи ритмичные движения успокаивали: звуки струй молока, ударявших в ведро, пережевывание коровой жвачки, забавное притопывание задней ногой. Его веки настолько отяжелели, что он с превеликим трудом удерживался, чтобы не заснуть.
Дункан услышал доносившиеся снаружи звуки. Чувства его обострились. Он спрыгнул со стульчика и приник к щели в двери амбара. Но к тому времени было уже слишком поздно. Два всадника спешились и направлялись в его сторону. Фермер тоже проснулся и что-то сердито кричал им вслед, вероятно, призывая их убраться восвояси.
Дункан мгновенно узнал парочку – это были Томас и Клайв, пираты с «Черной короны». Через мгновение в его голове промелькнуло несколько возможных вариантов бегства. Затем он запер дверь, прыгнул к все еще спящей Лине, перекатился вместе с ней в угол амбара и схватил лежавшие у стены вилы.
План, вероятно, сработал бы безошибочно, если бы на месте Лине оказалось какое-нибудь бессловесное, набитое соломой чучело. Но едва она ощутила вес тела Дункана, прижимавшего ее к соломе, почувствовала, как они перекатываются, она разгневанно закричала, вполне вероятно, подняв на ноги обитателей соседней деревушки.
– Отпустите меня, негодяй! – завопила она. – Как вы смеете?! Что вы себе...
Дункан зажал ей рот рукой слишком поздно.
Глава 12
Лине изо всех сил впилась зубами в руку, закрывавшую ей рот, когда дверь амбара распахнулась с таким грохотом, что задрожали потолочные балки. Ее жертва взвыла от боли, мгновенно отпустив девушку.
В дверях пылинки танцевали бальный танец вокруг двух головорезов Эль Галло. Они стояли в столбе солнечного света с мечами в руках. Лине выплюнула соломинку изо рта, щурясь и моргая от яркого света. Она надеялась, что это всего лишь очередной ночной кошмар. Но пираты никуда не исчезли. Они были такими же реальными, как и твердая земля, на которой она лежала.
Она не представляла, как двое пиратов Эль Галло смогли проследить за ними через полстраны до этого амбара. Она знала только, что капитан пиратов, должно быть, очень сильно жаждал отмщения, раз послал своих людей в такую даль.
– Ну, и что мы имеем, а? – захрюкал пират пониже ростом, похожий на хорька. – Славная пара курочек, не так ли, Томас?
Томас, выступая вперед подобно здоровенному медведю, что-то проворчал в ответ, явно недовольный тем, что цыган вооружился вилами.
– Один из них должен быть курицей-несушкой, не правда ли? – снова вмешался хорек, обнажая кривые зубы в гнусной ухмылке.
Как раз в эту минуту в дверь ворвался фермер-пекарь, громко протестуя против вторжения пиратов. Но прежде чем он успел закончить свою пламенную речь, медведеобразный громила ударил его по голове, отчего бедняга рухнул на землю без чувств.
– А теперь выходите, курочки, – нараспев затянул хорек. – Вас зовет Эль Галло.
У Лине все еще кружилась голова от столь грубого пробуждения. Она бросила взгляд на цыгана, с ним, по крайней мере, было все в порядке. Его лицо, казалось, было вырублено из гранита, а глаза сохраняли каменное спокойствие. Она чувствовала, что он напряжен подобно грозовой туче, готовой разразиться молнией.
Он пробормотал так тихо, что она едва расслышала его слова:
– Когда я двинусь вперед, лезьте наверх, на чердак.
Она нахмурилась. У нее не было ни малейшего желания бежать, оставив его с двумя бандитами.
– Нет, – решительно бросила она в ответ.
– Делайте, как я говорю, – настаивал Дункан.
– Нет, – ответила Лине сквозь стиснутые зубы.
На его скулах заиграли желваки. Он выглядел так, словно готов был задушить непокорную девчонку собственными руками.
– Тогда, по крайней мере, держитесь в стороне, – прорычал он.
Хорек злобно оскалился:
– Твой ход, трус.
Цыган не заставил себя упрашивать, выпрыгнув из тени, словно волк, преследующий добычу, грозно размахивая вилами. Оба испанца бросились на него, быстро вращая своими мечами и беспорядочно нанося удары, которые цыган отбивал зубьями вил. Они кружились по полу амбара, поднимая в воздух пыль и солому.
Желая убраться в безопасное место, корова подняла заднюю ногу и копытом опрокинула наполовину полное ведро с молоком. Зазвенел металл, и куры от этих звуков тревожно закудахтали.
Цыган пригнулся, держа вилы как палицу, готовый принять удар с любой стороны, а пираты кружили вокруг него. Когда их инкрустированные драгоценными каменьями мечи одновременно взлетели в воздух, он упал на землю. Мечи двух негодяев со звоном столкнулись, а цыган откатился в сторону и вскочил на ноги.
Лине негромко выругалась. Она решила, что не может просто так стоять и смотреть, пока убьют этого глупого цыгана. Схватив лопату стоявшую у стены, она откинула назад волосы и двинулась на сражающихся. Мужчины передвигались так быстро, что она не знала, с кого начать. Она наудачу ткнула лопатой вперед, но пронзила лишь воздух. Потом, когда она отступила назад и замахнулась лопатой на одного из пиратов, того, которого звали Томас, на его месте неожиданно возник цыган, и ей потребовалось приложить все силы, чтобы не опустить руку. Она поскользнулась на соломе, нелепо размахивая лопатой.
Когда она обрела равновесие, оказалась в самом центре схватки. Мечи свистели у нее над головой. Она с ужасом затаила дыхание.
Ничто не могло привлечь внимания Дункана больше, чем крик испуганной женщины. Он резко развернулся, чтобы посмотреть, что происходит. Во имя Господа, что здесь делает Лине? Она стояла, держа перед собой лопату, словно это был волшебный, заговоренный щит, который позволит ей избежать ранений. Разве он не приказал ей держаться подальше от поля боя? Он скорчил ей зверскую рожу, и это мгновение, на которое он позабыл о битве, стоило ему скользящего удара по ребрам. Скорчившись от боли, он выхватил у Лине лопату и с силой оттолкнул ее, пнув пониже спины.
Ягодицы Лине пострадали от этого пинка, хотя ее гордость пострадала значительно больше. У нее было мало времени, чтобы зализывать раны. Она отползла в пыли на несколько шагов назад, и в этот момент над головой в очередной раз просвистел меч. Она должна найти другое оружие. Она быстро осмотрела амбар.
Дункан чувствовал, как его туника намокает от крови, но сомневался в том, что рана окажется серьезной. Он надеялся, что с оружием в обеих руках быстро закончит схватку.
Сажальный кол, который попался Лине на глаза, был слишком хрупким оружием. Она ползла вперед, оценивая достоинств и недостатки перевернутого ведра с молоком, когда прямо над ее головой снова просвистел вражеский меч.
Ей не было страшно. Для страха не оставалось времени.
– Нет! – вскричал цыган и с невероятной проворностью бросился вперед, чтобы прикрыть ее собой, отбив в полете меч вилами.
От подобного героизма у нее перехватило дыхание, и она отползла подальше, решив наблюдать за сражением. К ее изумлению, и без ее помощи цыган легко держал обоих испанцев на расстоянии, вооруженный всего лишь сельскохозяйственным инвентарем и собственными навыками. Она со страхом смотрела, как он ловко делал выпады вперед, уклонялся, отбивал удары и нападал, орудуя лопатой и вилами так ловко, как не всякий рыцарь управляется с мечом. Интересно, промелькнула в ее голове мысль, где мог крестьянин научиться такому обращению с оружием?
Хорек занес свой меч высоко над головой, и цыган незамедлительно воспользовался этим: ловко проскочил под ним, резко выпрямился и нанес ему лопатой сокрушительный удар по затылку. Раздавшийся тупой звук заставил Лине сочувственно застонать. Цыган не стал терять времени, чтобы посмотреть, жив ли противник, а резко обернулся ко второму. Томас же стоял, открыв рот, и смотрел на своего павшего компаньона. Цыган взмахнул лопатой снизу вверх, и меч Томаса, перелетев через весь амбар, приземлился в считанных дюймах от коровы, жующей свою жвачку с присущей этому животному невозмутимостью.
«Теперь они в моих руках», – подумал Дункан и прищурился, готовясь нанести последний удар. Он небрежно уронил лопату. Его жертва пятилась назад нетвердыми шагами. Потом движение, которое он уловил краем глаза, напомнило ему о том, что за ним наблюдает Лине.
По всем правилам ему следовало прикончить негодяя – так подсказывал ему здравый смысл. Побежденный противник был морским пиратом, одним из разбойников Эль Галло, и он, безусловно, не заслуживал даже быстрой и легкой смерти. Но Дункан не мог заставить себя хладнокровно убить его, во всяком случае, не на глазах у своего ангела.
Внезапно ему в голову пришла блестящая идея. Ему представилась великолепная возможность преподать Лине де Монфор урок о том, что у представителей низших классов тоже есть честь и достоинство. В конце концов, он сам не раз наблюдал за рыцарским поведением беднейших крестьян и видел честь и достоинство в самых жалких лачугах. Ему представился шанс доказать, что не состояние и титул делают джентльмена джентльменом.
Дункан приставил зубья вил к выступающему кадыку пирата.
– Мне следовало бы заколоть тебя, негодяй, – объявил он, – но я не сделаю этого. Я не хочу причинять миледи огорчения, которые может ей доставить вид твоей крови.
Томас по-прежнему не сводил глаз с длинных зубьев перед собой.
– Вы двое, – продолжал он, приведя Клайва в чувство пинком по тощей заднице, – вернетесь к Эль Галло. Вы скажете ему, что заглянули в глаза смерти и я оставил вас в живых. Да, еще вы предупредите его, что если кто-нибудь тронет хотя бы волос на голове леди Лине де Монфор, то ему придется иметь дело с... – Он выпрямился, озаренный новой блестящей идеей. – С единственным человеком, который когда-либо нанес поражение самому сэру Холдену де Ваэру.
– Де Ваэру... – выдохнул Клайв. – Но никто и никогда...
– А в следующий раз я могу и не проявить подобного милосердия. – С этими словами он опустил вилы.
Томас отполз назад и направился к выходу, позабыв и о своем мече, и о своем напарнике. Клайв на четвереньках последовал за ним. Дункан кольнул его вилами в зад с силой, как раз достаточной для того, чтобы пираты поспешили убраться за дверь амбара в поисках безопасности. Испанцы вскрикнули и пустились наутек.
Лине стояла с открытым ртом, а вокруг нее постепенно оседала пыль. Она просто стояла и смотрела в спину своего необычного спасителя – на его измятую одежду и спутанные волосы, в которых застряли соломинки. Неужели она все расслышала правильно? Она готова была поклясться, что он назвал ее леди. Он проявил по отношению к пиратам благородство знатного лорда, отпустив с предупреждением, которое ни о чем не говорило. Неужели у этого цыгана все-таки были свои принципы?
Нет, решила она, тряхнув головой, особенно после этой беспардонной лжи, которую он сочинил, заявив, что победил Холдена де Ваэра.
Она отряхнула соломинки со своей куртки.
– Если вы собираетесь и дальше лгать, советую вам делать это более тонко. Холден де Ваэр, подумать только!
Он обернулся к ней, и от ужаса слова замерли у нее на языке. Она молча смотрела, как ярко-красные бусинки побежали вниз по груди цыгана, пачкая белое полотно его туники.
– Вы ранены, – выдохнула она.
Дункан нахмурился и посмотрел вниз. Это? Это всего лишь царапина. Забинтовать ее какой-нибудь тряпицей, и порез заживет за неделю.
– Это ерун... – Святой Боже! Лине стала белой как снег. Она выглядела так, словно вот-вот лишится чувств. Сердце замерло у него в груди. Она ранена? Забыв о своей царапине, он быстро подошел к ней и схватил за плечи, его глаза излучали заботу. – С вами все в порядке? – спросил он охрипшим от волнения голосом.
Она отшатнулась, и глаза у нее закатились, как у перепуганной дамской лошади, когда она вновь посмотрела на его грудь.
– Вы ранены, – пробормотала она.
Он прищурился и быстро осмотрел ее в поисках ран. Она казалась невредимой, слава Богу. Он почувствовал огромное облегчение.
Но она все еще была бледна как смерть.
– Так много крови, – прошептала она слабым голосом.
Ее забота тронула его.
– У меня ее достаточно, миледи, так что можно не бояться, – заверил он ее, задирая подол своей туники и прижимая его к ране, чтобы остановить кровотечение. – Это всего лишь царапина.
Лине перевела дух и заставила себя успокоиться. Если цыган может терпеть такую рану, то и она тоже. Она отвернулась, запустила руку под накидку и оторвала большой лоскут своего нижнего белья. Прикусив нижнюю губу, чтобы та не дрожала, она подошла к нему. Но заставить себя посмотреть на ужасную рану она не могла. Отведя глаза, она доверилась своим рукам и вслепую прижала материю к ране.
Он накрыл ее руку, лежавшую на его груди, своей. В его глазах светилось любопытство.
– Вы никогда не убивали мужчину кинжалом, – сказал он, вспоминая ее хвастовство.
– Нет, – ответила она, слишком взволнованная, чтобы лгать.
– Вы ведь сама кротость, правда, под всеми этими толстыми слоями шерсти, не так ли?
Ее молчание было красноречивее любого ответа.
– Тогда я рад, что пощадил этих двоих, – мягко сказал Дункан. Он осторожно отвел ее перепачканные кровью пальцы, все равно они были не в силах выполнить непривычную для них задачу. – Ступайте, вытрите руки о солому. Я сам перевяжусь, – пробормотал он.
Она посмотрела на свои руки и попыталась представить, что пальцы перепачканы карминовым красителем, а не его кровью.
– Я никогда не выносила вида крови, – с некоторым отвращением пробормотала она.
– Для женщины, не способной видеть кровь, – заметил он, морщась от боли, туго забинтовывая рану на боку, – вы достаточно кровожадны. – Он многозначительно посмотрел на свою ладонь, на которой до сих пор отчетливо были видны отпечатки ее зубов.
Лине покраснела, но, к счастью, от необходимости отвечать ее избавила ворвавшаяся в амбар жена фермера.
– Поль! – заверещала женщина, увидев своего супруга на земле. Ее голос пробудил бедного малого от его неестественного забытья. Женщина с горящими диким блеском глазами набросилась на цыгана с обвинениями: – Вы! Вы – неблагодарный негодяй! Я дала вам хлеба, и вот как вы отплатили мне – избили моего супруга. Убирайтесь отсюда! Убирайтесь!
– Отродье дьявола! Проклятый лгун...
– Как вы смеете! – вскричала Лине, величественным жестом поправив свои юбки. – Послушайте, вы, сумасбродная женщина! Если бы не этот мужчина, ваш супруг был бы уже мертв!
– А вы! Вас бы сейчас какой-нибудь морской разбойник нес на плече на рынок рабов!
Уголки губ Дункана растянулись в довольной улыбке. Высокомерный ангелочек пребывала в крайнем раздражении. Это был неожиданный поворот – Лине де Монфор встала на его защиту.
Матильда была явно ошарашена. Она вопросительно взглянула на него.
– Кто она?
Дункан изо всех сил постарался сохранить серьезное выражение лица.
– Это, – церемонно начал он, – леди Лине де Мон...
– Матильда? – слабым голосом позвал ее пекарь, Матильда сразу же бросилась к нему. Все остальное было забыто, пока она бормотала слова утешения своему все еще не пришедшему в себя мужу, одновременно пытаясь объяснить присутствие незваных гостей в его амбаре.
Дункан прошептал Лине:
– Мне все еще предстоит заплатить за хлеб и кров. – Он задумчиво нахмурился. – Хотя, боюсь, моя рана затруднит выполнение работы.
– Работы? – прошептала она в ответ. – Какой работы?
– С другой стороны...
– Разве нам не следует сбежать...
– Вы когда-нибудь доили корову?
Она молча уставилась на него.
– Доили? – повторил он.
– Корову?
– Да.
– Вы шутите.
– Ничуть, – ответил он. – Я научу вас. Это несложно.
Конечно же, он шутил. Она не собиралась пачкать свои руки, руки де Монфоров, о коровье вымя. О чем она и поведала ему шепотом.
Он пробормотал ей в ответ:
– Получается, вы хотите, чтобы прошел слух, будто один из де Монфоров украл три каравая хорошего хлеба и не заплатил за ночлег?
Лине поджала губы. В чем-то он был, безусловно, прав. И, судя по блеску в его глазах, он от души наслаждался своей правотой.
В конце концов, решила она, не так уж все и ужасно. Собственно говоря, стоило ей приноровиться, как дойка коровы даже показалась ей приятным занятием. В чем-то оно напоминало ткачество – простое движение повторяется снова и снова, и результат достигается медленно, но верно. Ведро было уже на три четверти полным, но ей не хотелось останавливаться. И не только из-за того, что оказание услуги станет благородным делом и если она честно уплатит свой долг, то продемонстрирует всем, что де Монфоры – люди чести. Лине вынуждена была признать, что это новое занятие доставляло ей удовольствие, хотя и противоречило принципам, в которых ее воспитывали. Она робко прижалась щекой к теплому боку коровы. От животного пахло чем-то сладким, летним, и оно было мягким и теплым, как валяная шерсть.
Цыган присел рядом с ней на корточки и прошептал, уткнувшись в ее волосы:
Вы уверены, что не занимались этим раньше?
– Конечно, нет. Мой отец скорее согласился бы увидеть меня танцующей с дьяволом, чем сидящей в амбаре.
От негромкого смеха цыгана у нее по спине побежали мурашки.
– Тогда, возможно, мне следовало попросить вас станцевать. Она оцепенела и перестала доить.
Дункан мысленно выругался. Лине была от него на расстоянии вытянутой руки, и он в буквальном смысле не мог держаться от нее подальше. Не далее как прошлой ночью он поклялся себе в этом, и вот он снова находился в непосредственной близости к ней. Медленно, терпеливо он снова вернул ее к ритму дойки, направляя движение ее мягких и послушных пальчиков.
Господи, как замечательно она пахла – травой и сладостью корма, сена и свежего молока. Ее волосы искушающе щекотали его шею, локоны, заправленные за уши, колыхались в нескольких дюймах от его губ, сводя его с ума. Ее пальцы продолжали чудесную работу – тянули, сжимали, выцеживая райскую белую жидкость. Бешеная волна желания захлестнула его, когда он представил, что эти самые пальчики могут делать с ним.
Когда Лине закончила, Дункану только благодаря силе воли удалось удержаться от того, чтобы не схватить ее в охапку и не опрокинуть на сено. Еще никогда он не желал женщину так страстно. Желание буквально съедало его. Теперь он понимал, почему недоеные коровы мычат так жалобно. Он тоже готов был замычать.
Впрочем, он довольствовался меньшим. Как оказалось, и этого было слишком много.
Когда он отпустил руки Лине, сжимавшие коровье вымя, капелька молока потекла по внутренней стороне ее запястья. Повинуясь инстинктивному порыву, он поднес ее руку к губам и слизнул каплю языком.
Это было ошибкой.
Она отдернула руку, словно обжегшись, и вскочила на ноги, опрокинув стульчик для дойки. К счастью, Дункан успел ободряюще похлопать корову по боку, прежде чем Лине окончательно напугала животное. Но мирное спокойствие, в котором они до этого пребывали, было нарушено. В воздухе опять возникло напряжение.
Дункан поставил стульчик и вытащил из-под коровы ведро с молоком.
– Нам следует уйти отсюда до того, как люди Эль Галло отыщут нас снова, – пробормотала Лине, по-прежнему неловко прижимая к груди руку.
Дункан, скрывая разочарование, молча кивнул в ответ.
Солнце начинало клониться к горизонту. Лине больше не могла молчать. Они шли уже несколько часов, в течение которых Лине прислушивалась к скрипу кожаного пояса цыгана и мягкому хлопанью о его бедро кинжала в ножнах, молча сносила случайное прикосновение его плаща к своей ноге, улавливала его поразительный запах, который доносил до нее налетавший временами ветерок. И с каждым мгновением, проведенным рядом с цыганом, ей все труднее было представить жизнь без него.
Он был не виноват. Она знала это. Но происходившая внутри нее борьба заставляла ее вести себя жестоко и вызывающе.
– Вы хоть имеете представление о том, куда мы направляемся? – запыхавшись, спросила она, когда терпеть боль в боку от быстрой утомительной ходьбы стало невыносимо. – Я готова поклясться, что мы дошли до самого Иерусалима.
Цыган посмотрел на нее чуть ли Tie извиняющимся взглядом и объявил привал. Они остановились в месте, где ручеек, вдоль которого они шли, расширялся, образуя небольшое озерцо. Наверное, это место можно было назвать красивым – зеленым и тенистым, скрытым нависавшими кронами вязов, – но Лине была слишком утомлена и раздражена происходящим, чтобы обращать внимание на природу. Она повалилась на заросший мягкой травой берег, опершись спиной о ствол старого дерева, нависавшего над водой. Потом она сняла сапожки, пошевелила пальцами от боли и облегчения. Еще никогда в жизни она не чувствовала себя такой жалкой.
Цыган порылся в провизии, которой снабдила их Матильда после того, как их невиновность была доказана, и протянул ей кусок хлеба с сыром. Она была так голодна, что набросилась на еду с такой поспешностью и отсутствием хороших манер, что на глаза навернулись слезы стыда.
– Почему вы не сказали мне раньше, что хотите есть? – спросил цыган, когда она впилась зубами в кусок хлеба.
Слабая и униженная, она с трудом подавила всхлип, готовый сорваться с ее губ.
– Я не должна чувствовать себя голодной, – выдохнула она, разрываясь от жалости к самой себе. – Я не должна странствовать в этих тряпках, вдали от цивилизации, уродуя ноги об эту проклятую каменистую землю Фландрии. – Она знала, что ей следовало бы держать свои чувства при себе. Настоящая леди не жалуется на подобные вещи. Но стоило начать, и слова хлынули неудержимым потоком, подобно элю из треснувшей кружки. – Сейчас я должна была мирно работать на весенней ярмарке, продавая свою шерсть и получая какой-никакой доход. – Как она ни пыталась сдерживать эмоции, из груди вырвался всхлип отчаяния. – Я хочу вернуться домой, к своей жизни.
В кои-то веки цыган молчал, позволяя ее детским, эгоистичным и неуместным стенаниям эхом разноситься над водой. Потом он сделал из кувшина с вином большой глоток и проговорил напряженным голосом:
– Мы будем в безопасности через день или два. Мне жаль, что вам пришлось вынести... такие испытания.
Судя по его тону, ему довелось испытать в жизни куда большие трудности, и внезапно она почувствовала себя простолюдинкой.
Он протянул ей кувшин. Она поджала губы, подавляя новый приступ отчаяния. Даже сейчас цыган отказывался проявлять к ней признаки хотя бы малейшего уважения. Он должен был предложить ей выпить вина первой. Будь он проклят – все, что он делал, шло вразрез с принятыми правилами и традициями. Ну почему ему так трудно...
– Ну, вы будете пить или нет? – нетерпеливо спросил цыган.
Лине очень хотела пить. Она фыркнула и взяла у него кувшин, вытерев его край рукавом, прежде чем дотронуться до него.
– Я понятия не имел, что вы настолько брезгливы, – сухо заметил цыган, опускаясь на землю рядом с ней. – В следующий раз, когда я соберусь поцеловать вас снова, я непременно почищу свои губы песком.
