Текст книги "Приключения 1990"

Автор книги: Гилберт Кийт Честертон

Соавторы: Юрий Нагибин,Борис Руденко,Андрей Молчанов,Валерий Аграновский,Виктор Топоров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц)

Марина Осипова

– ...хочу сообщить, что скоро ты будешь отцом семейства.

Сказала – как вызов бросила и замерла в ожидании угнетенной досады ответа.

Обрадовался. И до того искренне, буйно, что я, дура, успевшая уже оскорбиться заранее и вообще бог весть к какому объяснению готовая, разревелась от счастья, уткнувшись в него – сильного, доброго, родного, убаюканная его лаской, поцелуями, чувствуя себя и женщиной, и ребенком одновременно.

Отвлекает сухой треск телефона.

– Марина?

Голос узнаю сразу и, узнав, стыну в тяжелой как ртуть ненависти.

В трубке – глубокий, объемный фон, а значит, муж снял трубку второго телефона и, наверняка заинтересованный началом диалога, имеет желание выслушать его до конца.

– Володя? – Злость беснуется во мне, как пламя в паровозной топке, но интонация безупречно ровна и учтива. – Послушайте, милый... – Я перехожу в октаву конфиденциальную, почти физически ощущая растущую от этого перепада тембра настороженность в соседней комнате, но понимаю, что должна говорить именно так, и что еще необходимо – это притворить дверь, дать ей тихонько, воровски скрипнуть.

Скрип удается. Вкрадчивый, боязливый... Будто вижу, как прищурились в надменной иронии глаза мужа...

– Не знаю, в чем цель вашего звонка, – полушепчу я, – но, по-моему, вам было указано, что ни в общении с вами, ни в ваших ухаживаниях я не нуждаюсь, поскольку вы глубоко мне антипатичны – раз; и далее – у меня есть муж, унижать которого я не желаю даже телефонными разговорами с поклонниками, вам подобными.

Речь мою пересекают короткие гудки. Кладу трубку. Подступает противная тошнота, будто кофе перепила. И изнеможение какое-то. На душе гадко. Но и спокойно. Все позади. Кончилось приключение. И кажется, благополучно. Слава тебе, господи, прости меня, грешную.

Входит муж. Зевая и выгибаясь в истоме спиной: дескать, вот я – безмятежен и прост.

– Кто звонил? – спрашивает безразлично.

– Да один дурак... – говорю в сердцах как бы.

Он целует меня в висок, нежно водит по лицу кончиками пальцев – мозолистых от гитарных струн. Я прижимаюсь к нему... Счастлива я? И это ли счастье? Да, вероятно. Имеются, конечно, всякие занозистые нюансики, препятствующие его идеальному восприятию, но это все равно счастье, чью истинность мы сознаем только в утрате, в невозможности обращения к нему вновь. Его надо хранить. Бережно и рачительно. Счастье – хрупкий предмет.

Игорь Егоров

На службе я характеризовался положительно, просто блаженный, шеф мой Спиридонович пришел на суд в орденах и сказал, что действия мои – страшная ошибка молодости, адвокат тоже разливался майским соловьем, но срок мне влепили. Дали с учетом того, что я хороший, по минимуму и в тот же день услали работать туда, где рельсы кончаются, дабы продолжить их в дальнейшие просторы.

С возрастом мы ощущаем время по-разному. Словно из окна набирающего скорость поезда, где проплывает все быстрее и быстрее один день за другим, постепенно сливаясь в однообразие расплывчатого, ускользающего пейзажа. И, казалось бы, набрал уже мой поезд ход, да вдруг затормозил и потянулся еле-еле, превратив срок отбывания в вечность, в эпоху тоски, отмеченную каждодневным пробуждением за час до гонга, когда выныриваешь из сна в вонючее тепло барака и, вцепившись зубами в подушку в беззвучном вое, плачешь в бессилии своем по себе самому.

По субботам привозили фильмы, и хотя все бастовало: не ходи, не смотри, не пей глазами этот яд воли, похмелье будет тяжким, все-таки шел. И Володькину комедию видел, где Марина... Смотрел, одурев, сцепив пальцы, и был как бы наедине с ней... А потом конус света от аппарата исчез, вобрав в себя крутившиеся в нем пылинки и табачный дым, и я, в толпе потных черных спецовок и стриженых затылков одинокий, как первый человек в аду, вывалился из клуба на вечернюю поверку. Сочинял ей письмо. Я ей тысячу писем сочинил. Но ни одного не написал. Наверное, я ее слишком любил, чтобы беспокоить как-то. И еще. Часто выступал в памяти тот день, когда сидел я с ней и с Володькой в машине, и думалось, вот бы интересно, кабы сложить из нас троих одного человека, все лучшее в нас отобрав, каким бы он получился? Странная мыслишка, но есть в ней, по-моему, что-то, хотя что – сам не пойму. Но верю: не случайно свела нас тогда судьба в той машине – ворованной.

Ну и был миг, когда сошел я на перрон знакомого вокзала и остановился: куда? К родителям, в вымученное тепло их приема со сквознячком недоверия? Нет. Прежних родителей уже не существовало, а к этим я возвращаться не жаждал.

С вокзала поехал за город, эксгумировать сбережения. И приехал! Ни луга, ни дуба, а на месте заветного клада – котлован. И щит с надписью: «Строительство пансионата». Постоял, утопая в глинистой жиже у штабеля свеженького кирпича, глядя на бетонные сваи фундамента, зубьями скалившиеся со дна ямищи, выяснил, что отвал неделю как увезли, сбросив в реку, и двинул восвояси в город. Досада, естественно, была, не так, чтобы очень, я ни о чем не жалел.

Ирине сказал:

– Больше таких разлук не бойся. – И верю в свои слова.

А сейчас ночь, сижу на кухне, пью горький свежезаваренный чаек и думаю сквозь блаженную сонную одурь: куда? Кем? Зачем?

Впереди еще много всякого, я вновь на перепутье, и все зависит от следующего шага. Сделать этот шаг надлежит осторожно, не оплошав в выборе пути, чтобы не оказаться в тупике. Вообще с жизнью шутки плохи, и быть с нею надо неизменно бдительным, точным во всем и ничего сверх положенного не предпринимающим. Жизнь карает безрассудных, неукрепившихся, идущих под парусами, поворачивающимися на любой ветер, и любит целеустремленных и благоразумных. Я это твердо уяснил: мир жесток.

Иду в комнату, на ощупь, ориентируясь в темноте, целую спящую жену, ложусь рядом – чист, сыт, в благости свободы и сознания, что жить еще долго, наверное.

В общем, душе моей хорошо ровно настолько, насколько она еще умеет радоваться этой жизни.

Владимир Крохин

Завтра домой. Круиз закончен, и через день мир снова обретет привычные формы и обличия: квартирных стен, накатанных городских маршрутов, редакционных кабинетов, знакомых лиц... Но это – завтра. А сейчас мир огромен непостижимо и чудовищно. Сейчас. Когда стою на выщербленной площадке стены Красного форта Агры и вижу измученными солнцем глазами бурую пустыню, глинистые, иссеченные трещинами берега желтой, окаменело застывшей в мареве реки и вдали – парящий в зное беломраморный купол Тадж-Махала, оцепленный караулом словно из кости точенных башенок. Сейчас, изнывая от жары, в мечтах о прохладе отеля и воде, я суетно пытаюсь постичь необъятность мира и неисчислимость живущих в нем. Какие только просторы не открывались мне, но мой путь в них как путь острия иглы по гигантской карте, какие только людские водовороты не были вокруг меня, да и есть: ведь за спиной, внизу – кишащий миллионной толкотней город, но что я знаю о тех, кто в нем, и что знают они обо мне, о судьбе моей, о болях моих, о мною сделанном? О том, что видится мне сутью едва ли не вселенской... Но здесь, сейчас, понимаю: мир бессмыслен в огромности своей и в разъединении человеческих судеб. В вечном одиночестве каждого. Но где же тогда смысл? Наверное, в нас самих. И может, потому он, заложенный во мне, хочу я того или нет, неуклонно приведет меня в знакомый мирок моего личного жития-бытия, где буду о чем-то заботиться, чему-то огорчаться и ликовать, на что-то надеяться и пытаться снова и снова открыть и понять этот смысл.

О чем-то, чему-то, на что-то...

Да. Так сложилось.

Марина Осипова

Моя кровать у окна. Я скашиваю глаза, жмуря их от льющегося в палату солнца, вижу обрезанный забеленным низом стекла куст сирени, жухлые, как оборванные виноградные гроздья, пирамидки облетевших соцветий и, утирая сонные, невольные слезы, вспоминаю голос врача из звенящего далека:

– Девочка. Ну, мама, любуйся...

И вслед за тем – зовущий крик ребенка, вернувший оглохшие, задавленные болью чувства, и сморщенное, нелепое личико – отталкивающе-чужое, но тут же, в последующий миг озарения, – родное до блаженной немоты, узнаваемое чертами себя и отца...

Я лежу, истерзанная прошлой, ушедшей мукой, упоенно счастливая и совсем-совсем другая, будто сама заново родилась и жизнь – впереди.

Мир прекрасен!

1980

Борис Руденко
ЭТОМУ НАС НИКТО НЕ НАУЧИЛ

© Руденко Б. А.

Мать не хотела, чтобы Игорь шел к Валерке. Ей было жаль расставаться с ним на целый вечер, и, хотя виду она не показывала, Игорь ясно чувствовал ее сожаление и тяготился им. Чтобы избавиться от возникшей неловкости и смутного ощущения вины, он заторопился, едва не позабыв подарок – какой-то глиняный кувшин, который мать сама же и купила по его просьбе специально для Валерия.

За два армейских года мать очень соскучилась по нему. Он тоже скучал по ней, но точно так же скучал просто по запаху их квартиры, по шуму городских улиц, по трамваям, кинотеатрам, девушкам, мороженому – по всему, чего  т а м  так остро не хватало и что казалось невероятно, несбыточно далеким.

Валерка жил в соседнем подъезде. Они не были особенно близкими друзьями, но учились вместе с первого класса и нередко бывали друг у друга. Мать Валерку не любила. Игорь замечал это по особому, подчеркнуто внимательному ее отношению. Когда-то это вызывало у Игоря удивление и протест: Валерка был, в общем, славный малый – веселый и незлобивый, скорый на выдумки и шалости, не преступавший, впрочем, грани дозволенного. Даже то, что он был малость трусоват, не привлекало стороннего внимания и не осложняло ему жизнь – рослый, широкоплечий Валерка гляделся достаточно внушительно.

Однажды Игорь захотел дознаться о причинах материной неприязни, но не сумел. Может быть, она ревновала Игоря к Валерке, как ревновала его понемногу ко всему вокруг, Валерка мягкостью своего характера нечаянно возбуждал в ней воспоминания о муже – отце Игоря, который, как она искренне считала, именно в силу своей инертности и бесхребетности оказался не в состоянии сохранить семью. Но скорее всего – это Игорь стал понимать гораздо позже – мать неосознанно переносила на Валерку неприязнь к его родителям. Валеркин отец занимал какой-то мелкий пост в исполкоме и в стремлении подчеркнуть и упрочить свою значимость в этом мире никогда не здоровался первым. Игорь так и запомнил его – каменно-неприступным, в темно-синем костюме и непременной шляпе с совершенно ровными полями, посаженной точно по центру круглой лысоватой головы. Мать Валерки, рыхлая блондинка в ярких и тесноватых платьях, напротив, сопричастность к кругу избранных демонстрировала при помощи утонченных, с ее точки зрения, манер и бесед, немедленно вызывавших у собеседника чувство неловкости и желание поскорее удрать. Однако собой они были неизменно довольны. И не без причин: к окончанию Валеркой школы сумели перебраться куда-то ближе к центру, оставив эту квартиру Валерке.

Они встретились во дворе накануне – впервые после возвращения Игоря, и Валерка сразу пригласил его на день рождения. Даже поговорить толком не успели – Валерка куда-то торопился.

Вечер был теплый и тихий, окна повсюду отворены, так что музыку из Валеркиной квартиры Игорь услышал еще на улице.

Валерка сам открыл дверь (О! Игорек! Рад, старик!) и провел его в полутемную комнату. Там уже было человек десять ребят и девчонок. Никого из них Игорь прежде не знал.

«Мой старый друг. «Афганец». Всего месяц оттуда», – отрекомендовал его Валерка, похлопывая по плечу. Это вызвало краткую вспышку внимания, и Игорь почувствовал себя неловко, каким-то свадебным генералом. Толстый парень у низенького столика на колесиках услужливо кинулся разливать в бокалы из красивой бутылки и первым потянулся к Игорю чокаться. «За наших бойцов! Героев! Ну, как там, в Афгани?» Но чокаться пришлось со всеми, необходимость отвечать растаяла сама собой в ломком бокальном звоне, чему Игорь был рад.

Он сел на диван, оказавшись рядом с девушкой в короткой юбке, высоко открывавшей красивые загорелые ноги. Пьяненький Валерка тут же принялся их знакомить, хлопотливо и шумно. Девушку звали Ника, она улыбалась снисходительно и рассеянно, словно вся эта суета отвлекла ее от чего-то важного и значительного. Толстый парень вновь подкатил с вопросами: «Ты где служил, в Кабуле, да?» (других названий афганских городов он скорее всего не знал). И снова отвечать не пришлось, Валерка врубил магнитофон едва не на полную мощность, разговаривать стало вообще невозможно. Парень беспечно махнул рукой, поднял со стула одну из девиц и принялся неуклюже, но с чувством топтаться с ней в обнимку посреди комнаты.

– Ника, вы танцуете? – спросил Игорь, наклоняясь к самому уху соседки.

Она непонимающе шевельнула бровями, потом с той же рассеянной улыбкой встала и податливо прильнула к нему всем телом. Это взволновало его, он невольно сжал ее в руках, и она тут же отстранилась, взглянув на него с равнодушным недоумением. Чтобы сгладить неловкость, Игорь решил о чем-нибудь поговорить.

– Ты чем занимаешься?

Она не услышала в грохоте музыки и только помотала головой.

– Где ты работаешь?

Она вяло удивилась:

– Это что, анкета, да?

– Просто так, – сказал он.

– В сфере обслуживания.

– Нормально.

Игорь стал присматриваться к окружающим и вдруг заметил, как шикарно одеты все эти ребята. В своих джинсах и курточке, отнюдь не вышедших еще из моды, он выглядел рядом с ними слабовато.

Два парня говорили о музыке. О каких-то зарубежных группах с неизвестными Игорю названиями. Впрочем, не столько о группах, сколько об их дисках, о том, где и у кого их следует доставать и сколько они стоят. Разговор шел вполне профессиональный, Игорь и вполовину его не понимал.

Подошел Валерка, полуобнял за плечи, потряс.

– Ну, старик, ты просто молодец стал. Я вчера едва врубился: ты это или не ты? – Ему было хорошо, оттого хотелось сделать для окружающих что-нибудь приятное. Хотя бы похвалить. – Ты вообще чем думаешь заниматься?

– Еще не знаю.

– Придумаем что-нибудь, не переживай. Устроим не хуже людей.

Игорь улыбнулся, представив Валерку в роли благодетеля.

– Куда же ты меня хочешь устроить?

Валерка подмигнул.

– Все будет как надо. Потом поговорим...

Несмотря на Валеркино радушие, Игорь все более ощущал себя чужим, лишним в этой совершенно незнакомой ему компании.

Опять подкатил толстый.

– Так ты в вэдэвэ служил? А как с этими делами: каратэ, там, и прочее? Обучают?

– Это входит в программу подготовки, – сказал Игорь.

– Значит, в случае чего отмахнуться сможешь? – заинтересовался толстый.

– Нет проблем.

– А! – сказал толстый и надолго задумался. Он был уже заметно на взводе.

– Валера, я, пожалуй, пойду, – сказал Игорь.

– Будь здоров! – тут же оживился толстый и сунул ему влажную, мягкую руку. – Ой! Ой! Ну, хватка! Ну, отец! – завопил он без малейшей на то причины. – Ну, мужик накачанный!

Игорь освободил свою ладонь и шагнул к двери.

– Ты уже? – изобразил сожаление Валерка. – Чего так рано? Посиди еще.

– Да так... Надо кое-что сделать, матери обещал.

– Я тоже пойду, – внезапно объявила Ника, поднимаясь с дивана.

– Ой! Ой! – снова сказал толстый. – Я понимаю, Никусик! А что Владик скажет?

– Он скажет: заткнись.

– Ой, как грубо! Ой, как невежливо!

Они молча спустились и вышли на улицу.

– Я тебя провожу? – спросил он.

– Зачем?

Он пожал плечами:

– В общем... так полагается, насколько я понимаю. Но если ты возражаешь...

– Как хочешь, – она зашагала быстрым спортивным шагом.

Игорь чувствовал себя несколько глуповато – провожать-то приходилось почти бегом, но отступать было некуда.

– Ты правда был в Афганистане? – вдруг спросила она, не повернув головы.

– Да.

– Ну и что? Воевал? Стрелять приходилось?

– Не очень часто.

– Как же так?

– Я попал туда всего на три месяца. Уже перед самой демобилизацией. К тому же в то время «духи», то есть душманы, там бывали редко.

– Я думала, у тебя медалей куча, – разочарованно сказала Ника.

– Медалей за так не дают, – сухо ответил он. – Ты где живешь?

– Мы уже пришли, – она остановилась. – Вот мой дом.

Ника повернулась, ткнулась ему в щеку холодным, деловым поцелуем и тут же ушла, прежде чем Игорь понял, что это просто ритуал, хотя и обязательный, но ровным счетом ничего не значащий.

– Подожди! – крикнул он, спохватившись. – У тебя телефон есть?

Она обернулась, смерила его коротким взглядом, будто что-то решая.

– Не поставили еще. Пока!

Домой он вернулся раздосадованный, недовольный Валеркой, Никой, а больше всего самим собой. Вероятно, он произвел на всех впечатление кретина. Он представлял себе картины прошедшего вечера, придумывал, как остроумно и ловко надо было отвечать на идиотские вопросы толстого, иронично и мужественно вести разговор с Никой, а потом принимался ругать себя, вспоминая, как все было на самом деле.

Мать заметила его досаду, но расспрашивать не стала. Она была рада, что Игорь вернулся домой так скоро.

Сегодня предстояла встреча с Крисанем. Тот позвонил первым из «афганцев», и Игорь понял, что с нетерпением ждал этого звонка. Крисань был свой. Голос его пробудил недавнюю память, и мир сразу обрел поблекшие было краски. Вообще Крисаня звали Леонид, но все предпочитали обращаться к нему по фамилии – звонкой и четкой, как клацанье затвора.

«Скучаешь, братишка, – сразу угадал Крисань. – Давай повидаемся».

Весь день было жарко. Влажная духота текла в квартиру через распахнутые окна. Игорь с утра валялся с книжкой на диване. Не читалось. Он то и дело поглядывал на часы, сожалея, что не догадался назначить встречу пораньше. Конечно, можно было позвонить Крисаню и передоговориться, но Игорю не хотелось показаться нетерпеливым.

Все же на площади у памятника Игорь был минут за пятнадцать до назначенного времени. Солнце уже скрылось за крышами домов, но прокаленный за день асфальт исходил жаром. Он первым увидел Крисаня. Его напряженное, злое лицо удивило Игоря. В следующий момент Крисань его тоже заметил и расслабился, махнул рукой, улыбнулся.

– Здоров, братишка!

– Здравствуй, Крисань! Ты чего такой сердитый?

– Да вот, смотрю, – процедил он, тяжелым взглядом окидывая толпу. – Ты взгляни вот хотя бы на этого гаденыша. На его прическу, на рожу его. Это теперь мода такая, да? Смотри, как выеживается, сопляк! А что у него за душой? Что он видел?

– Брось, Крисань, – сказал Игорь. – Пойдем погуляем.

– Погуляем, – отстраненно пробормотал тот. – Зло берет, честное слово.

– Наплюй на них. Это щенки, мальчишки.

Паренек с удивительной ярко-рыжей прической-гребнем почувствовал на себе взгляд Крисаня. Прервав разговор с приятелями, обернулся недоуменно, а потом еще раз, уже с вызовом. Игорь взял Крисаня под руку и ощутил, как каменеют его мышцы.

– Пойдем, пойдем, – сказал он, с усилием сдвигая друга с места.

– Гаденыш! – с ненавистью прошептал Крисань и вдруг словно очнулся. – Пойдем!

– Не могу, – объяснял он, когда они уже шагали вниз по бульвару. – Никак чего-то не привыкну. Смотрю на этого сидора с хохлом, а перед глазами Лешка Корецкий. Мы его вынесли не сразу, «духи» нас к нему не пускали. Мы их тоже не пускали, а сами подойти не могли. Только на второй день... А там уже черви, ты понимаешь!..

В той воинской части Крисань провел все два года, с самого начала. Ранен был в боях, имел награды. Игорь вначале сильно робел перед ним. Как, впрочем, и остальные новички. Но Крисань был настоящим парнем, сильным и справедливым. К тому же в роте их всего трое было из одного города – они вдвоем да Юрка Васильев.

– Я тоже иногда такое чувствую, – признался Игорь. – Словно бы все стало не так. Все изменилось.

– Ничего, братишка, – сказал Крисань, и в голосе его прозвучала непонятная горечь, – перемелется. Отвыкли мы. А может, поумнели малость. Ты как, с работой определился?

– Нет еще, – сказал Игорь. – Куда торопиться? Да и мать говорит: погуляй месяц-другой.

– И я. Ты знаешь, чего-то боязно... Нет, не то. Просто как-то не по себе, когда подумаю, что придется идти, где совсем никого не знаешь... Попривыкнуть надо. Вообще я к отцу на завод пойду. Да! Тут мне Серега Акимцев письмо прислал. Зовет к себе, землю пахать. А ты о наших что-нибудь слышал?

– Только Юрке звонил. Да все никак не застану – бегает где-то. Так ведь всего месяц прошел!

Крисань удивился:

– Да, верно. Уже месяц... А я все как глаза закрываю – там. Да еще жара эта, как нарочно.

– Слушай, Крисань, – сказал Игорь, замедляя шаг, – я все хотел спросить у тебя: как Оксана? Я помню, ты собирался...

– Хватит об этом, братишка, – тяжело сказал Крисань. – Отрезано.

– Как?!

– Все. Нету Оксаны. Уехала с одним корешком. Слушай, ты-то как сам? Рассказывай, как живешь?

– Да нормально все. Рассказывать-то нечего. Только месяц прошел.

– Да, – сказал Крисань. – Уже целый месяц...

Они вышли к набережной и повернули в сторону моста. У реки казалось прохладнее, народа здесь было совсем мало – только редкие парочки да терпеливые рыболовы, и Крисань совсем успокоился.

– Ты бы обратно поехал? – спросил он.

– Не знаю, – покачал головой Игорь. – Может быть.

– Я бы поехал. Хоть сейчас, честное слово. Привык, что ли, черт его знает. Там – дни считал, часы. Едва расслабишься – дом перед глазами, двор. А здесь все наоборот. И все словно бы не так, ты ж понимаешь! Не знаю даже, как объяснить. Самому бы разобраться.

– Понимаю, – сказал Игорь. – И мне так же.

Посреди моста они остановились. Поглядели на темную воду, речные трамваи, тяжелые силуэты домов на набережной.

– Все-таки дома мы, – сказал Игорь, но Крисань сквозь грохот автомобильного потока не расслышал, хотя и кивнул в ответ.

Свернули в парк. Была середина недели, но людей на аллеях хватало. Все больше молодежь. Бродили парами или стайками.

– Посидим где-нибудь, что ли? – предложил Крисань. – Я при деньгах.

– Да я тоже. Никак не придумаю, куда тратить.

Пивной бар был битком набит. Поискав глазами свободное место, Крисань безнадежно махнул рукой.

– Дохлый номер. Как сельди в бочке. Пошли отсюда.

– Подожди, – Игорь приглядывался к одному из официантов, неспешно бродивших между столами в коротких белых куртках, одетых, кажется, прямо на голое тело. – Слушай-ка, нам повезло. Надо же! Никогда бы не подумал!

– Валера! – крикнул он и махнул рукой. – Валерка!

Тот остановился на секунду, оглянулся равнодушно и устало, затем его взгляд несколько прояснился.

– А, Игорек!

Ему, кажется, было ничуть не стыдно, что Игорь застал его в этом месте. Но и сильной радости по поводу встречи он не проявил. Скорее всего ему было просто безразлично.

– Решил к нам заглянуть?

– Я и не знал, что ты здесь работаешь, – сказал Игорь. – Вот бы не подумал.

Он тут же пожалел о своих словах, решив, что Валерка может обидеться. Но тот лишь глянул на него с ухмылкой и непонятным превосходством.

– У нас всякий труд в почете. Забыл, чему в школе учили? Так тебе пивка сделать?

– Знакомься, это мой друг, – спохватился Игорь. – Вместе служили.

Крисань бесстрастно протянул руку, а Валерка вяло ее пожал. Лишь теперь по нечеткости Валеркиных движений Игорь увидел, что тот был на взводе.

– Боевые друзья встречаются вновь, – прокомментировал Валерка, и Крисань сразу насупился. Но Валерка беззаботно продолжил: – Сейчас, мужики, я вас устрою. Все будет о’кэй.

В общем-то Валерка оставался прежним добродушным, веселым парнем, и Игорь подумал, что Крисань, кажется, тоже это понял. Валерка исчез на пару минут, а потом появился с двумя стульями, которые подставил к маленькому столику у самой стены. А еще через несколько минут водрузил перед ними запотевшие кружки с белыми пенными шапками.

– Пиво – первый класс, – объявил Валерка. – Цени, Игорек, только по дружбе. Спецзаказ!

Он так хвастался, словно сам только что сварил это пиво. Игорь решил, что Валерка просто болтает спьяну, и собрался его остеречь по-дружески – а то ведь и с работы попрут за выпивон, но Валерка уже умчался в другой конец зала.

Хоть и гомон стоял в зале, и воздух синел дымным табачным туманом, за своим столиком они чувствовали себя словно в отдельном купе. Пиво Игорь не любил, оно всегда казалось ему горьким и невкусным, зато сейчас создавало иллюзию прохлады. И разговор тут пошел как-то легче, без прежней непонятной напряженки. Просто вспоминали, что было с ними совсем недавно.

Сидели так, наверное, долго. Потому, что пробегавший в очередной раз мимо Валерка (а к этому времени он уже здорово нагрузился) сказал слегка заплетающимся языком: «Закругляйтесь, мужики, закрываемся». И, прежде чем Игорь успел ответить, убежал к своим коллегам, столпившимся у буфетной стойки в грязно-белых коротких куртках. Одного из них Игорь признал – того, толстого. Мудрено было не запомнить его маслянисто-ленивую рожу. Нетрезвую к тому же.

Расплачивался Крисань. Сунул Валерке купюру, поглядел на сдачу, поднял удивленно брови, но ничего не сказал.

– Все нормально, мужики? – напрягаясь, спросил Валерка.

– Нормально, – пожалел его Игорь. – Спасибо, Валерик.

– Все путем? – настаивал тот, покачиваясь.

– Ясное дело.

– Ну, заходите.

На улице стемнело. Парк заметно опустел.

– Что это за парень? – спросил Крисань спустя какое-то время.

– Школьный товарищ. Живем в одном доме.

– Товарищ? – усомнился Крисань. – Что-то у твоего товарища пиво чуть не рубль кружка. Я не к тому, что денег жалко. Просто для сведения.

– Как? – удивился Игорь. – Может, он просто ошибся?

– Может, и ошибся, – без убежденности сказал Крисань. – Всякое бывает.

Они шли молча, слегка разомлев от пива. Игорь проводил Крисаня до метро, а самому ему до дома было рукой подать.

– Счастливо, братишка, – сказал Крисань. – Если что, помни: я рядом. А вообще – звони.

– И ты тоже, братишка, – сказал Игорь.

Едва он успел войти в квартиру и поздороваться с матерью как в дверь позвонили. Звонок получился совсем коротким, словно телеграфная точка. Мать открыла, впустив соседку из квартиры напротив.

– Я все ждала-ждала, когда Игорь придет, – заговорила она, взволнованно округляя глаза и отчего-то шепотом. Звали ее Вера или Варя, Игорь точно не помнил. Она была лишь ненамного моложе матери и жила вдвоем с дочерью, которая теперь заканчивала восьмилетку.

– Там у нас кто-то на чердаке, – сказала соседка.

– Кто там может быть? – спросила мать нормальным голосом, и соседка испуганно прижала палец к губам.

– Ш-ш! Услышит!

– Кто?

– Мужик какой-то. Две недели тут живет, я замечаю. Днем его нет, а к ночи приходит. Я смотрела: и подстилку себе там сделал. Может, бандит какой.

– Надо вызвать милицию, – мать потянулась к телефону.

– Подожди, – сказал Игорь, – я сейчас посмотрю.

Легкий пивной хмель еще бродил в голове, ему было приятно выглядеть перед двумя женщинами сильным и уверенным.

– Не надо, – с тревогой сказала мать.

– Да он спит, – успокоила соседка. – Храпит – отсюда слышно.

Она осторожно приоткрыла дверь. В самом деле, сверху доносились звуки, похожие на сонное сопение.

– Сейчас разбудим. – Игорь сделал шаг, но мать ухватила его за руку.

– Не ходи!

– Ты что, мам? Кого ты боишься? – удивился он. – Какого-то пьяницу?

– Неизвестно, пьяница или кто еще, – сердито сказала мать. – А если преступник? С ножом?

Игорь засмеялся, и она, поняв, что этим его не остановить, заговорила по-другому.

– Даже если пьяница. Что ты с ним станешь делать?

– Выгоню к чертям.

– Ой, не надо, мало ли кто это, – сказала и соседка.

– Выгонишь? На себе потащишь? Не ходи, Игорь, я тебя прошу.

Он задумался. Действительно, тащить на себе пьяницу не хотелось.

– Ладно, – согласился он. – Вызывай милицию.

Наряд приехал очень быстро. Два молодых, крепких милиционера взбежали наверх, светя перед собой карманными фонарями.

«Гляди-ка! Отдыхает. Ну-ка, вставай!» – услышал Игорь.

Ночного гостя уже вели вниз. Это был маленький человечек неопределенного возраста, худой и жалкий, в обтрепанном пиджачишке. Он щурился на свет красными глазками без ресниц и безропотно шагал, подталкиваемый своими конвоирами. На лице его читалась полная покорность обстоятельствам, ежедневно и произвольно определяющим его судьбу.

Один из милиционеров поехал с ним на лифте, другой задержался на площадке.

– Это вы сигнализировали? – спросил он.

Мать кивнула.

– Что это за человек?

– Да это ведь бомж, – сказал милиционер. – Без определенного места жительства.

– Как это? – не поняла мать. – Он что же, дома не имеет?

– Бомжи – они без прописки, – охотно объяснил милиционер. – Может, из заключения только что. А может, так, бродяга. Значит, обязательно там окажется. В общем, если что, мы позвоним.

Он вызвал лифт и уехал.

– Какой несчастный человек, – сказала мать.

– Почему несчастный? – удивился Игорь. – Не работает, гуляет где хочет. Ворует, наверное. А ты – несчастный.

– Может быть, – она покачала головой, вздохнула. –Все равно. Таких всегда очень жалко.

Игорь не понимал, почему он непременно обязан жалеть бомжа, но спорить не стал: мать задумалась. Возле губ у нее пролегли горькие складки. Игорь всегда немного боялся непонятной ему печали и поспешил уйти в свою комнату.

Резкий звонок сдернул его с постели. Не открывая еще глаз, он лихорадочно зашарил рукой справа у изголовья, отыскивая автомат, и, не ощутив привычной прохлады металла, проснулся.

Мать уже ушла на работу. Утреннюю свежесть он почти проспал. Пятна солнечного света, неровно обрезанные тенью листвы, разогрели паркет до температуры парного молока. Приятно было ступать по ним босыми ногами. А в прихожую солнце не доставало, тут казалось темно и зябко.

Снова загремел звонок. Игорь приоткрыл дверь. На площадке улыбался Валерка.

– Здорово, старичок! Дрыхнешь еще?

Пока Игорь одевался и споласкивал лицо, Валерка прошел на кухню и сразу загремел там чем-то, захлопал по-хозяйски дверцами шкафов.

– Прошу! – пригласил он Игоря.

На столе стояла плоская бутылочка коньяка, а в хлебнице горкой – апельсины и яблоки.

– Ты чего это вдруг? – удивился Игорь.

Валерка тоже удивился.

– А тебе разве поправляться не требуется? Вы вчера с приятелем все-таки погуляли... Вот я и проявляю заботу.

– За заботу спасибо, а желания не испытываю.

– А, все равно, – легкомысленно сказал Валерка, – тогда давай за компанию. Я-то вчера точно перебрал. Башка чугунная.

Игорь свою рюмку только в руках подержал и отставил. А Валерка опрокинул залпом и тут же налил еще.

– Я же к тебе по делу, – вспомнил Валерка. – Ты с работой не определился?

Игорь отрицательно покачал головой.

– Ну и отлично! Я тебя устрою в нормальное место. – Он снова тяпнул коньяку и опять налил. Все это Игорю не нравилось. Таким он Валерку никогда не знал.

– Пиво разносить? – поинтересовался Игорь.

– Ты напрасно так, – осуждающе сказал Валерка. – Ирония тут неуместна. У нас любой труд в почете. Помнишь, чему в школе учили? Кстати, сколько ты  т а м  в день получал?