Текст книги "Искусство провокации"

Автор книги: Герман Сад

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Когда очень долго человек чувствует себя победителем, это становиться ощущением банальным и обыденным и хочется каких-то перемен в своей жизни. Говорят, что жизнь можно улучшать до бесконечности – думаю, что это не так. Квартира, еще лучше квартира, дом, потом коттедж, потом вилла, еще больше вилла – что дальше? Дом на Капитолийском холме? Эйфелеву башню? Кремль? И человек уткнулся в стенку – это финал собственного благополучия. Тогда некоторые начинают заниматься благотворительностью. У людей это называется: вспомнить о Боге. Ха! Люди делятся деньгами вовсе не потому, что они вспомнили о Боге и не потому, что их заела совесть: сколько несчастных вокруг. Да плевать они хотели на несчастных. Их никто не любит. На самом же деле все очень просто: люди привыкли тратить деньги, привыкли все покупать. А когда настало время, что покупать нечего, потому что все есть, люди начинают тратить деньги на нищих. Они не покупают себе память в веках: никто о них не будет помнить. Ни один, поднявшийся за счет пожертвований, человек никогда не станет вспоминать, кто ему помог, потому что это стыдно – никто не хочет вспоминать, что не сам встал с колен! Просто люди привыкли тратить и занимаются благотворительностью из собственной привычки ежедневно тратить деньги. На одном приеме я сам слышал разговор двух уважаемых господ, которые мерялись величиной суммы взносов в благотворительные фонды, как если бы речь шла о яхтах: у кого яхта дороже. Им нравится выкинуть значительную сумму и при этом не пострадать финансово.

Но когда все хорошо – людям становится плохо, потому что скучно. Наиболее приличные уезжают в деревню и там проводят свои дни в покое и блаженстве: перестают ездить на шикарных авто (в деревне это просто не удобно), отпускают на волю девок, оплатив потерю их невинности (если она и была) сполна, и выращивают капусту. Но таких мало – большая часть сходит с ума от наркотиков и алкоголя, изводя свою физиологию до истощения всякими новомодными препаратами в целях поднятия женских тяжестей в виде грудей и задниц. Они не доживают до старости – они ее и не хотят, а ведь только в старости покой! Когда тебя уже не волнуют ни политика, ни курсы валют, ни бляди с подиума, ни костюмы от модных портных. Тебя волнует восход (как он красив!) и заход, который всегда может стать последним и поэтому кажется самым прекрасным в жизни. И я хочу такой старости, когда все оставят меня в покое, когда дети вырастут и уйдут в свои дома, которые я постараюсь им помочь купить, если только у меня будут дети. Когда девки перестанут меня волновать и мне не захочется больше платить за их сомнительные услуги, шмотки, обеды, духи и косметику, которой становится все больше на их потасканных лицах. Когда я перестану все время чего-то хотеть и начну обладать тем, что есть вокруг меня: воздухом, водой, солнцем, дождем и травой. Когда правительства и шпионы станут только буковками на газете, которой я буду подтирать свое дерьмо – я стану самым счастливым человеком. Но до этого надо постараться дожить.

...Прибывающие бывшие господа фашисты уже не хотят быть господами. Они хотят быть жертвами и это затягивает! Жертва и жертвенность для них стали синонимами. Они хотят чувствовать себя жертвами на алтаре истории, а в крови у них только помыслы о всеобщем счастье, постигшем человечестве после ухода недоразумения по имени Гитлер. Им кажется, что если они выжили, значит они оказались правы, когда бросили своего фюрера на растерзание и способствовали всеобщей победе над неудавшимся художником. Им нравиться, когда им напоминают о том, кем они были и кем они стали: благополучные, выжившие и сытые – они хотят, чтобы их мучили воспоминаниями. Это своего рода – мазохизм. Чувствуете, как смешно звучит: «Сеньор оберштурмфюрер!» А им не смешно – им приятно, когда (конечно, если не паскуда-журналист) кто-то вспоминает об их заслугах. Они цитируют наизусть Гете и Шиллера, книги которых сжигали на кострах. Они искренне верят в то, что кому-нибудь надо было бы очистить землю от евреев и высшей несправедливостью считают возникновение государства Израиль. Пусть проиграли, пусть побеждены, пусть в изгнании, но – Израиль?!

А я им и не возражал. Не нравится Израиль – пожалуйста, мне все равно – мне там не жить – там арабы близко, а они меня раздражают тем, что им можно иметь сорок жен, а мне только сорок любовниц (жены обходятся дешевле), а это – обидно! К сорок пятому году у меня уже была такая картотека на фрицев, что будущие дивиденды меня вполне устраивали. Тем более, что бизнес с приездом немцев на их новую родину, стал еще более успешным: статьи расходов резко сократились, а доходные статьи стали расти не по дням, а по часам. Дело в том, что за информацию я уже не платил – они сами совершенно бесплатно друг про друга такое рассказывали, чтобы представить своих соплеменников совершенными нацистскими демонами, что я только диву давался. Например: прихожу в дом на авенида де-Майо к сеньору Хуану Марии Эстебану (бывшему фон Мейеру) и предлагаю ему несколько историй из его недавней прошлой службы в пражском гестапо. Все красиво оформлено, с фотографиями повешенных, личными подписями и приказами, а также копией решения военного трибунала о его розыске. Сеньор Эстебан пугается, а я, чтобы завтра проснуться здоровым, заверяю его, что некие бывшие единомышленники хотят его смерти. Я отдаю ему все эти документы, но вижу как работают его мозги: он отходит от первого испуга и перестает видеть во мне шантажиста. Он лихорадочно пытается понять: кто из его знакомых хочет создать ему проблемы. Он рассказывает многое из того, чего нет в моих досье на этих людей. Он топит своих, а я ухожу его другом, который не хочет ему зла. Я не боюсь, что он расскажет им про меня – он уже слишком много рассказал мне о них. Лично мне эти люди не нужны – я не вершу правосудие и меньше всего похож на судью. Но они нужны английской и американской разведкам, а мне нужны их безделушки, которые я выставлю на аукцион. Вернее, это они сами в счет взноса в благотворительный фонд, выставят их на мой аукцион. А я на эти деньги куплю очередную партию товара, выручку от которой вложу в предвыборную кампанию какого-нибудь парламентария, ну, скажем, в той же Австрии (то есть, куплю себе немного политики), проверну пару серьезных операций, а потом продам все это по сходной цене какой-нибудь разведке. Все ведь в жизни зависит от обстоятельств этой самой жизни!

Все мои мысли по поводу скорого моего визита в Аргентину сейчас, в пятьдесят пятом году, связаны не только с тем, что Моник наконец-то выдала обещанную информацию по «коллекционеру», у которого есть, вывезенные из Голландии, эскизы Рембрандта к «Ночному дозору». Я собираюсь посетить бывшие владения еще и потому что хочу пообщаться кое с кем по поводу проблем в Германии. Активность русских как-то спала и надо подкинуть им работы, а то они там, на Лубянке, совсем заснули после ухода Берии. Я ведь уезжая из Аргентины в пятидесятом (когда понял, что всему когда-нибудь приходит конец) в Нидерланды, купил пару гостиниц в самом центре Буэнос-Айреса на дорогой пешеходной улице Флорида через подставную фирму в Швейцарии, так что это вроде инспекции – как там мои гостиницы? Мне надо разбудить КГБ и заставить нервничать их нового резидента в Буэнос-Айресе.

А почему это в разведке так мало женщин? Я все-таки больше всего люблю работать с женщинами. Работать надо только с женщинами, потому что мужчины грубы, глупы и завистливы. Работать надо с женщинами, потому что кроме пользы ты испытываешь еще и удовольствие, а бывают случаи, что и удовлетворение. Если женщина с тобой спит, если она уверена, что ты ее любишь, если она считает тебя своим любовником (а многим дамам этого уже достаточно, чтобы перестать что-либо понимать вообще), щедрым на свой член и кошелек – она эту тайну будет хранить вечно и никогда тебя не продаст. Главное правило в этих играх: никогда не злите женщину! Когда она вам надоест, сделайте так, чтобы она вас бросила, тогда она всегда будет вас жалеть и любить, как бывшего любовника. А в этой категории взаимоотношений еще больше преимуществ, чем в прежней: не надо тратить физических сил (только финансовые) на ее надоевшие прелести. Женщине надо давать все, что она хочет и тогда, когда она хочет – после этого она будет делать то, что хотите вы. Хочешь – она будет шпионить, хочешь – будет предавать, хочешь (только из любви к тебе) – она будет спать с десятью самыми грязными мужиками на свете сразу. Сначала вы приручаете женщину, а потом вы ее используете, потому что она – жертва по своей натуре и это ей нравиться. Но никогда не переоценивайте своих возможностей и, упаси вас Господь, недооценивать ее способностей. Один неверный шаг – она ваш враг, а это залог и гарантия вашей гибели. Агрессивнее женщин, хитрее, злопамятней и извращеннее только гиены. А так, это самое жестокое, но прекрасное животное на свете. Нацисты – дети по сравнению с женщиной! Потому что они поступали глупо, тупо и прямолинейно. Если бы Гитлер был женщиной, а в СС и гестапо руководили тоже женщины – никто не справился бы с ними. Новые амазонки превратили бы в концлагерь для мужчин весь мир. Их бы не интересовало: евреи, китайцы, французы или славяне. Они оставляли бы в живых только самых сильных и способных к детопроизводству особей мужского пола. Господь хранил и этого не случилось.

Почему-то женщина считает, что если у нее между ног есть дырка, то там хранятся золото и алмазы. Они воистину считают, что задница, влагалище и две груди – главное, чем хочет обладать мужчина. А кто-нибудь спрашивал – может быть нам нравится одна большая грудь – и та посередине? Но, главное, чтобы женщина так думала – тогда она пойдет на любую низость. И они это понимают! Поэтому-то и хотят поскорее зацепиться за какого-нибудь придурка. А, став женой, понимают, что игре – конец и становятся стервами, потому что их уже имеют бесплатно. Поэтому я всегда пристраиваю своих девушек замуж к богатым, озабоченным и для меня интересным персонажам. Когда ты даришь ей покой от беспокойства за свое будущее и изредка с ней расслабляешься, а деньги она берет в другом месте (которое уже пригодно чаще всего только для ношения кошелька) – ты выполняешь две самые приятные функции авантюриста: пользуешься бесплатно и замужней дамой, что безопасно, и ее мужем.

...Я знал, что основные источники информации – жены самонадеянных, но испуганных нацистов. Но, Боже мой, как это трудно – быть обворожительным, когда от нее веет плесенью и потом. И потом, немки двигаются по постели, как солдаты на плацу: ать-два, левой-правой, вошел-вышел, начал-кончил, с трех – до трех тридцати и ни минутой раньше, потому что она должна кончить именно в три тридцать, что бы осталось ровно четыре двадцать до следующего совокупления! Я подговорил несколько таких теток создать «Женский комитет спасения нации и порядка», чтобы помочь своим мужчинам возродить новую Германию и великий дух Рейха, хотя бы временно и в Южной Америке. (Как они любят спасать свою нацию, забывая о своих задницах! Прямо, как русские!) Они думают, что в новой двойной Германии до них кому-то есть дело. В новой Германии есть дело до тех вещичек, которые они уперли через океан. Но, они правы и еще очень долго будут кормить и Германию, и Америку, и Европу доходами от этих картин и драгоценностей. Моя же задача – не упустить вою долю в этом дележе, чтобы участвовать в этой новой игре. Через неделю я еду в Аргентину. Новый русский резидент, где вы? Ау! Конрад едет к Вам прямо в руки.

21.

Будильник зазвонил ровно в семь часов в утра. Сегодня пятница и он должен увидеть Лауру. В голову ничего не лезло – никаких мыслей, кроме одной – сегодня вечером что-то должно произойти. Дастин встал, посмотрел в окно (чертова помойка), умылся, побрился новой безопасной бритвой и поставил кофе. Решил поджарить два яйца с беконом, но сначала немного овсянки на голодный желудок. Больше всего на свете Дастин любил вот это время суток, независимо от того, какая за окном была погода. Быть уверенным в том, что каждое утро у тебя есть жареные яйца с беконом и кофе – разве это не удача? Разве есть на свете люди, которые не любят по утрам жареные яйца? Еще, конечно, свежевыжатый апельсиновый сок. К ним в Кембридж на стажировку как-то приезжала группа студентов из Нью-Йорка – тупицы, одно слово, тупицы. Они говорят на ломаном английском языке, утверждая, что Лондон основал Авраам Линкольн и все время требуют по утрам апельсиновый сок из маленьких пакетиков. Скажите, может быть натуральный сок из пакетов? Даже вода в пакете не может быть свежей, а старая вода, смешанная со старым соком похожа на ослиную мочу! «Похожа на ослиную мочу – хорошо сказал», – Дастин внимательно осматривал в зеркале свои зубы. «Вот крошечка застряла, а мы ее того – и съедим!» В колледже сосед по комнате ненавидел, когда Дастин по полчаса проводил у зеркала, осматривая свои зубы. Но Макдауэла это не волновало, потому что зубы – залог хорошей работы желудка. Только вот апельсиновый сок, продукт весьма полезный, но слегка желтит зубы. В колледже был очень плохой стоматолог, а Дастин взял себе за правило раз в неделю приходить на осмотр, чем вызывал глухую ненависть врача. Сначала Дастину нравилось ходить на осмотр зубов, а уже потом ему стало нравиться ходить и смотреть с каким скрежетом доктор, стирая от злости свои собственные зубы в порошок, встречает каждое его появление в стоматологическом кабинете...

Вчера (уже поздно было) Дастин пошел наверх к старшему офицеру разведки Мередиту Кьюзу, чтобы подать отчет о встрече в ресторане с доктором Бойзеном. «Всегда надо помнить, что ты работаешь в чужой стране и, соответственно, не делать глупостей и все контролировать!» – этот совет одного из чиновников английского МИДа он запомнил на всю жизнь. Поэтому, как только добрался до посольства, проводив Лауру (какая же она все-таки потрясающая женщина!), Дастин сел в своей комнате и написал подробнейший отчет о встрече. Конечно, что уж тут греха таить, он все представил только в деловых тонах, да и про магнитофон упомянул вскользь, как о деле, возможно, полезном для работы, но не особенно значимом. Главное, на что делал упор Дастин – это установление доверительных и почти приятельских отношений с чиновником немецкого МИДа.

Кьюз Дастину не нравился – узкие, маленькие и какие-то хитрые, что ли, глаза. Лысоватый, высушенный, как стерлядь с Бристольского рыбного рынка. Руки все время что-то вертят: ручку, трубку, спички или, разговаривая с вами, он наматывает на пальцы телефонный шнур, словом, дерганый какой-то! Дастину, вообще-то, люди, которые его окружали, не очень нравились. Но это скорее плюс, чем минус, потому что доверять можно только самому себе и то в самых крайних обстоятельствах. Он действительно так думал или думал, что так думает. Но, нравится ему капитан Кьюз или нет, лучше будет, если Дастин ему будет нравиться – если такое вообще возможно! Дастин не знал, что в это же самое время старший офицер Кьюз тоже думал о нем, правда, как человек, юноша его совершенно не интересовал.

Проблема была в другом: сегодня надо ехать к Лауре, а это вызывало у Дастина противоречивые ощущения. С одной стороны, она вызывающе хороша и, кажется, его ждет некое фантастическое продолжение их намечающегося романа. А, с другой стороны, Дастин не мог освободиться от мысли, что она, как все женщины мира, не сможет дать ему того, что он заслуживает. Он хотел всего и сразу. Как только могут хотеть амбициозные молодые люди: если женщин, то самых красивых, если денег, то самых больших, если любви, то космического масштаба. И такой любви, которая бы заполнила его без остатка, заняла бы все части его мозга, души и тела. Любовь, конечно, прекрасное чувство, но вот тут-то и таится загвоздка. Разве он достоин только любви? Разве только любовь могут испытывать к нему люди. То, что они должны ее испытывать – сомнений в этом никогда не было, но разве только это? А уважение? А преклонение, признание его личности, его будущих заслуг, его места в этой жизни? Любви Дастину всегда не хватало, но... Она ведет себя чересчур уж независимо, свысока, слегка вызывающе и очень откровенно! Так ведет себя, как будто дело уже решенное – он станет ее игрушкой! Ну, не воспылала же она к нему моментально бешеной любовью? Это-то он понимал. А его кто-нибудь спросил? Лаура принимает его неловкость за наивность и неопытность, а дело в его неуверенности. Неуверен Дастин в том, что это возможно – вот так вот, прыгнуть в постель к женщине, которую толком-то еще и не знает. Если уж говорить о женщинах, то ее служанка Дастину больше понравилась! Она какая-то – жесткая, что ли...И, вот этот черный пушок над верхней губой тоже говорит о многом! Даже руки у нее не холеные, как у Лауры, не мягкие, а крепкие и мускулистые тоже с едва заметным темным пушком. Черт! Дастин всегда гнал от себя эти мысли о милых и доступных служанках, потому что нельзя ему теперь – он все же дипломат Его Величества и если уж трахать кого, то повыше статусом в обществе. Положение обязывает! Хотя, ему всегда служанки больше нравились: незатейливые, простецкие, чаще всего без этих вот подпрыгиваний и ужимок, как на банкетах. Дастин всегда старался приударить за какой-нибудь простушкой из бара, правда, дело только желанием и оставалось. Что-то не складывалось. Не в том дело, что у него были какие-то физические проблемы – вовсе нет! Просто, ну не возбуждался, что ли... Еще с первых лет учебы в колледже Дастин с сокурсниками частенько ходил на студенческие пирушки: ну вы понимаете, пиво, стихи, политические трактаты и все такое. Девчонок они в свой круг не пускали. Правда были две очень странные леди, которые ходили только друг с другом, жили в одной комнате, слишком громко разговаривали, курили, пили пиво и участвовали во всех студенческих митингах, но парни только смеялись над ними, называя их «своими ребятами». Что это означало, Дастин даже и не задумывался, пока однажды не застал их, целующимися в одном из укромных уголков сада. Поначалу его это шокировало, но сосед по комнате объяснил ему, что так бывает – некоторых девушек вдруг начинает тянуть к другим девушкам и, что это явление сугубо медицинское. Словом, Дастин понял, что они не вполне нормальные и стал относиться к ним, как к больным раком: с ужасом и неподдельным интересом.

Уже позднее, перед выпускными экзаменами, как-то в мужской туалетной комнате, преподаватель по биологии спросил Дастина, хочет ли тот поехать с ними на пикник в ближайшие выходные. Будут ребята, которых он знает, отдохнем, да и поговорим о предстоящем экзамене. Идея была привлекательная еще и потому что Макдауэл числился не в самых первых учениках класса по биологии.

Подошли выходные и они собрались, человек шесть или семь, в предместье Лондона в домике Ричарда Коула – профессора биологии. Было даже как-то странно: профессор, а такое внимание к своим ученикам. Пока ехали в поезде, успел перезнакомиться ребятами – из его группы был только один парень, да и с тем Дастин близко не был знаком. Смеялись над преподавателями, а ребята как-то странно на него посматривали – Дастину было первое время не очень уютно. Но потом все прошло, когда оказались у домика профессора, потянуло чем-то очень домашним. Профессор в вязаном свитере из пакистанской шерсти был в саду, пахло весной и жареным мясом, которое готовилось на углях. Сразу стало легко и он почти моментально сбросил с себя легкую неловкость. Дурачились и носились по саду, все смеялись, а когда профессор позвал в дом, уселись за большим овальным столом под бледно-розовым абажуром и принялись за еду.

Потом, у камина, под треск дров, долго разговаривали об учебе, политике, мировых новостях и новостях колледжа, а в камине готовился глинтвейн. После первого глотка стало совсем просто – профессор перестал быть опасностью: смеялся так заразительно над шутками юнцов, что Дастину захотелось посоревноваться в остроумии с остальными. С самого начала он больше молчал и то и дело ловил на себе взгляды мистера Коула, а позже ушло стеснение и Дастин впервые в жизни хохотал в голос над историями из жизни студентов, которые рассказывал профессор. За окном уже совсем не стало света, наступила ночь, но никто не обирался расходиться по своим комнатам, которые для всех приготовил мистер Коул. Одно время его с двумя ребятами не было, но потом они вернулись и принесли пирожные и несколько бутылок виски. В голове у Дастина уже вовсю гулял ветер: хорошая доза глинтвейна плюс еще старое шотландское виски – вот уж не думал парень, что все будет так хорошо! Профессор сидел рядом тоже изрядно захмелевший, но полностью контролирующий себя, как и подобает и педагогу, и джентльмену. Вдруг Джеймс, один из ребят, что уходили куда-то с профессором, и который теперь сидел слева на низком табурете, что-то такое выкрикнул и неловко вскинул руку с бокалом глинтвейна, и горячий напиток выплеснулся на белый шерстяной свитер Дастина. А все были нетрезвые и поэтому дружно захохотали, так что Дастин даже и не успел расстроиться. Только вот круги от красного вина на белом свитере расползлись моментально и напиток обжег тело.

Давай, Дастин, снимай эту овечью шкуру, да побыстрее! – Профессор помог ему освободиться от намокшего свитера. Моментально все затихли. – Вот, парни, посмотрите, что делает с обыкновенным человеком спорт! – Восторг мистера Коула был неподдельным. Да и чего сомневаться – Дастин был одним из лучших спортсменов в колледже и по крикету, и по борьбе.

Не смущайся, парень, здесь нет девиц, которые с визгом бы сейчас на тебя набросились! – Профессор смог как-то так это сказать, что Дастин и не почувствовал неловкости. У камина и так было жарко, да еще и спиртное сделало свое дело.

Эй, Дастин! А как с девицами-то. Кого-нибудь уже успел поддеть на свою штуку?

Давай, Дастин! Расскажи-ка нам про свои похождения!

Не жмись, парень, всем же хочется послушать, как они своими ручками шлифовали эту мраморную статую!

Ребята, ну чего вы пристали к человеку! – Мистер Коул уже вернулся из своей комнаты с чистой накрахмаленной рубашкой.

Что Вы, профессор, это очень дорогая рубашка! Я не могу ее надеть, а вдруг опять что-нибудь случится.

Правильно, Дастин, к черту одежду. Я виноват, значит мне тоже страдать. – Виновник инцидента Джеймс, который уже и на ногах-то не стоял, лежа стаскивал с себя свой свитер и принялся снимать бриджи. Поднялся вообще невообразимый хохот – все наблюдали, как Джеймс окончательно запутывается в штанинах и рукавах, пытаясь снять всю одежду одновременно!

Хотите вы этого или нет, но когда ваше тело упруго, когда ваши мышцы не висят, как побитые градом груши, когда живота нет, а вместо него – плоский и упругий щит, когда все смотрят на вас с нескрываемым восхищением – есть ли вам дело до того, одеты вы или нет! Пусть стесняется тот, кому есть чего стесняться. Не переживаете же вы в душевой комнате, что рядом с десяток голых парней!

Потом они пели песни и рука профессора лежала у Дастина на плече. Кто-то уже ушел в свою комнату, а кто-то перебрался подальше от огня и лежа на шелковых индийских подушках прямо на полу, курил. Профессор принес кальяны, которые привез из Египта, они разожгли угли и запах свежего яблочного табака наполнил комнату.

Послушайте, профессор, а правда, что они там что-то такое добавляют в табак? – хитро спросил один из ребят, – Вы случайно не захватили попробовать?

А кое-кому еще рано пробовать такие вещи.

Ну, мистер Коул, – стали канючить ребята, – ну один разочек.

...Мир стал понемногу исчезать. Наступил радостный покой и голоса доносились как будто издалека. Кто-то гладил Дастина по голове и вдруг он почувствовал невероятное возбуждение. С трудом приоткрыв глаза он увидел странное животное с десятью руками и десятью ногами. Оно лежало на полу и медленно извивалось. У него было очень много голов (или это были огромные глаза?), которые плавно покачивались, то куда-то исчезая, то вновь появляясь. Руки доставали до Дастина и гладили его тело – смотри-ка, а он был уже совсем без одежды! А ведь, как хорошо! И совсем не стыдно. Чей-то голос нашептывал что-то ласковое, но слов было не разобрать... Только будто кто-то очень нежный целует твои губы. И это длилось веками – время потеряло свое значение – только чуткие прикосновения и восторг... Вдруг, что-то стало меняться: Дастину показалось, что он становится все больше и больше, а голоса уходили все дальше и дальше...И случилось большое счастье! Он почувствовал, что оно его переполняет и был открыт для всех...Он целовал чьи-то руки, а потом провалился в небытие...

Утром, когда Дастин открыл глаза, солнце уже светило через тюль в комнату и на душе было легко. Помнил ли он, что было вчера? Да, помнил. Все помнил. Всю жизнь он чувствовал, что он не такой, как все, но оказалось, что таких, как он не мало. Он почувствовал именно то, что ждал и чего боялся больше всего на свете. Все эти грязные разговоры сокурсников про дешевых девок в кустах и на лавках в Центральном парке были отвратительны! Любовь это не чувства двух животных друг к другу, а что-то большее! Это не ограничивается совокуплением, это не может быть просто механическим движением вперед-назад. Это не возникшее чувство вожделения и похоти – это состояние души, когда плоть перестает существовать и телом становится сама душа. А стыд, о котором говорят проповедники низкопробной человеческой морали – это просто страх стать ближе к Богу. Это как любовь к Богу! Разве ее можно сравнить с любовью к человеку, разве это одно и тоже чувство? Это одно и тоже слово, но слова ничего не значат. Только древние знали, кто такой Бог, потому что они его любили, а не боялись, потому что они любили все то, что он создал, а не перестраивали мир по своему разумению. Он всегда в музеях любовался красотой их тела и лиц – они жили по-настоящему: создавали шедевры искусства, любили и умирали так, что об этом слагались песни!

Дастин вскочил с постели. Чувства переполняли его. Мелькнула мысль: все ли кто вчера приехал с ним, были там? Но он отогнал ее, оделся (на стуле у кровати висела его одежда: чистая и выглаженная!) и спустился по лестнице вниз. За большим столом сидели несколько ребят во главе с мистером Коулом, они смеялись и пили молоко со свежими булочками. На их лицах не было ничего, что могло бы смутить Дастина.

Привет, засоня!

Как почивало Ваше Высочество? – Ребята с радостными лицами повернулись к нему.

Иди к нам, Дастин! – Мистер Коул взял Дастина за руку и, обняв за плечи, посадил на свободный стул.

Ты как? Все в порядке? Как ты себя чувствуешь, Дастин? – Профессор смотрел на Дастина с нескрываемой нежностью.

Спасибо Вам, мистер Коул. Все было даже лучше, чем я думал.

Это правда?

Да.

Появилось между ними что-то тайное, что объединяло их теперь, что отличало их от серых обитателей Лондона. Они обладали чем-то особенным. Так думал Дастин. По дороге домой, в поезде, он спросил: «А вы часто ездили к профессору раньше?» «Да, почти каждые выходные». И он почувствовал укол ревности.

...Надо было звонить Лауре. Надо, но не хотелось. Он подошел к телефону и набрал номер.

Да. Алло.

Здравствуйте, миссис Дейч. Это Дастин. Как вы себя чувствуете?

Я ужасно спала. Что это вы вчера мне подмешали в бокал, негодный мальчишка? Не отнекивайтесь – я же видела, что вы все время мне что-то подливали! – Голос был не похож на то, о чем она говорила. Кажется, она знала, что она хочет, а как Дастину от этого увильнуть было не понятно.

Знаете, Лаура, я может быть сегодня не смогу приехать, потому что...

Даже не хочу этого слышать! – Оборвала она. – Я жду Вас к восьми часам. Мужа дома не будет. – Заговорщицки прошептала она последнюю фразу. – Милый, ну перестаньте. Вы хотите, чтобы дама Вас упрашивала? Ну, как Вам не стыдно?

Видите ли, – сделал последнюю попытку Дастин, – в посольстве так много дел, что...

А в мире так мало женщин, которые сами назначают свидание, – опять прервала она его, – что бойтесь отказывать! Женщины не прощают оскорблений!

Ну, что Вы, Лаура, я и не думал. Конечно, я буду к восьми. Уверен, что это будет прекрасный вечер. До скорого свидания!

Это будет потрясающий вечер. Такого вы еще не видели. Целую Вас, мой странный юноша.

Лаура повесила трубку и задумалась. Кажется аргентинский дядюшка был прав: мальчик-то – педик! Вот это номер! И что прикажете делать в такой ситуации? Она еще поначалу заметила что-то не то в его поведении. Не манеры, нет, а просто, что-то как стена не пускала ее к нему. Сначала казалось, что это неопытность, но потом, в ресторане, она заметила, что Йоганн как-то странно несколько раз посмотрел на Дастина. Ну, про доктора-то она все знала – всех его любовников пыталась ради спортивного интереса поиметь – а тут вдруг неподдельный интерес Бойзена. Сначала не обратила внимания, но, как говорится, рыбак рыбака видит издалека!

Она как раз писала письмо в Аргентину, которое обязательно должна завтра передать послу английского посольства на приеме: про магнитофон, про Дастина, про Бойзена и про английскую разведку: придется кое-что дописать и про племянничка. Расстроится дядюшка – «Донор-то» может и не расстаться со своей драгоценной спермой! Все может рухнуть. Господи, а уж как она старалась, чтобы этот идиот кончил прямо в ресторане! Что делать? Да и Бойзен по головке не погладит. А какое ему дело, кого мальчишка предпочитает? Нет. Никуда он не денется. Педик, говорите? Ну-ну. А мы ему такой спектакль закатим, что он и не поймет, как его трахнул!

Все в разведке имеет значение, даже погода, а когда планируются сверхсложные операции, любая случайность может сорвать их выполнение. Конрад был на пороге провала, тщательно продуманной в Москве, сложной и, пожалуй, самой длительной операции НКВД по внедрению сверхшпиона. И все только потому, что клиент оказался не той сексуальной ориентации!

22.

Очень душно. К вечеру обязательно пойдет дождь. Сергей поехал в пивную на Таганку, где всегда чувствовал себя хорошо – там не встретишь знакомых и сослуживцев. Да и поесть там можно не торопясь и вполне вкусно: всегда есть харчо с хорошими кусочками баранины на косточке, не жидкость какая-нибудь невразумительная, а наваристый бульон с хорошо разварившимся рисом, овощами и восточными приправами. В Москве сейчас такового второго места не найдешь. Это недалеко от метро – перейдешь улицу, чуть спустишься вниз и вот, слева, за театром комедии, длинная лестница наверх, на второй этаж. Конечно, набивалось там народу прилично и попасть прямо так, с улицы, и не надейся (особенно вечером). Но Трошин знал пару серьезных и правильных слов, которые ему открывали многие двери. Там точно не встретишь знакомых – все сослуживцы обычно предпочитали всякие центровые ресторации: туда и телок можно сводить, чтоб потом, после шампанского с мороженым, легко можно было закадрить на ночь две-три штуки. Денег-то с таких мужиков не брали! У нас кредитных карточек при социализме, как в Америке, не будет, но удостоверение – лучше любой кредитной карточки – накормят, напоят, шлюх подсадят, да и на квартирку отвезут от греха подальше. Любому метрдотелю такие знакомства важнее любых денег – дела-то проворачивать надо, а тут тебе не менты какие-нибудь, а настоящие чекисты, которых даже мусора боятся, как огня!