Текст книги "Искусство провокации"

Автор книги: Герман Сад

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

ГЕРМАН САД

ИСКУССТВО ПРОВОКАЦИИ

Роман – авантюра

... Одно из моих любимых имен, которые я когда-либо по разным причинам себе выбирал – Дональд Джей Германн (D.J. Hermann). Если хотите короче, то – Дон Германн. Некоторым нравится называть меня Доном. Друзья, зная, что я люблю музыку, называют Ди Джеем.

Я же предпочитаю называть себя просто – Режиссер.

Я хотел стать театральным режиссером, но смог создать только очень странный театр в своем собственном воображении.

Я планирую и режиссирую свои «спектакли», в которых участвуют неплохие «актеры».

Я люблю публику, но не люблю известность.

Мои спектакли проходят только один раз, но когда опускается занавес, я не хотел бы оказаться на месте моих «актеров».

Я – аналитик. Человеческие поступки дают мне пищу для ума и пищу для тела, которое я все-таки достаточно люблю.

Я – работаю за деньги, на всех, но прежде всего – на себя.

Я – охотник и больше всего не люблю роль дичи, поэтому стараюсь никогда ее не играть.

Я – живу в разных местах, с разными людьми и под разными именами, но лишь одно известно, хотя на это имя нет паспорта.

Меня зовут – Дон.

1.

– Это – Рембрант! – сказала она.

– Едва ли, – с сомнением протянул он и дотронулся кончиком своей сигары до носа, оставив на нем маленькое коричневое пятнышко.

– Господи, когда ты перестанешь трогать свой нос! Он у тебя уже больше головы!

– Больше твоей и оставь в покое мою привычку. Стой, как стоишь, и не дергайся – сказал он и отошел к окну. Сигара опять потухла. Он некоторое время молча смотрел на ее молодое упругое тело.

– Рембрант бы тебя сначала откармливал месяца три...

– А потом..., – перебила она.

– А потом, выгнал бы к чертовой матери, потому что толку от тебя ни на гульден! Одевайся. Сегодня работать больше не буду – ты мне надоела. – Он пошел на кухню и оттуда крикнул.

– Знаешь, почему Рембрант писал такие потасканные тела? Нет? Да потому что иначе все смотрели бы на задницу, а не на лицо! Ты кофе будешь?

– Иди ты со своим кофе! – проорала она из студии. – А кстати, это комплимент или оскорбление?

– Это – факт! Завтра не приходи, у меня будут гости.

– Ты будешь ее трахать? – она стояла в проеме двери.

Глядя на ее лицо, он понял, что в этом случае Рембрант изменил бы себе и написал бы очень симпатичную задницу, чтобы никто не увидел ее выражения лица.

– Ты одноклеточное, хорошо сохранившееся и приятнопахнущее животное! Кроме этого варианта мое общение с людьми возможно?

– Я тебе не нравлюсь! – заявила она. – И никогда не нравилась! Ты используешь меня...

– Я использую только свои краски и свое терпение. И то, и другое уже закончилось. Я позвоню тебе, когда буду свободен.

Входная дверь грохнула с такой силой, что соседка опять завтра будет верещать о странных визитах многочисленных развратных девок, которых приводит жилец из 713-го номера (то есть я), а шума, который эти шалавы должны издавать не бывает. Следовательно, то чем он с ними занимается – противозаконно, ибо непонятно, чем же они занимаются!

– Надо будет ее убить как-нибудь на досуге, – пробормотал он и устроился у открытой двери на балкон с чашкой кофе и вечерними газетами, которые еще не успел прочитать до прихода Елены...

Я все чаще стал думать о себе в третьем лице. Я не только думаю – я еще и говорю сам с собой! Это меня не раздражает – это помогает посмотреть на себя со стороны: «Он собирается выйти на улицу». Идиот! На улице дождь, поэтому он пусть идет, если хочет, а я собираюсь пролистать эти чертовы газеты, в которых ни одного нужного мне слова! Ни одного слова по делу! По крайней мере, по моему делу. Впрочем, слов-то как раз боле чем достаточно:

«Великобритания обращается в Международный суд для решения спора с Аргентиной и Чили о принадлежности Фолклендских островов. Два других государства отказываются подать встречный иск», – не-а, здесь мне ничего не светит. Во-первых... Хотя если поиметь и Аргентину, и Чили, и чопорных британцев, можно получить и удовольствие, и достаточно приличную сумму, чтобы решить кое-какие свои проблемы.

«В ответ на ратификацию парижского Соглашения о Западном союзе СССР аннулирует договоры с Великобританией и Францией», – а вот это уже кое-что! Ай, какие молодцы! Уже май пятьдесят пятого года, а их только пробрало!

«Он красивым жестом отшвырнул в сторону газету и резко встал». Сказано хорошо, но газетами швыряться не буду, потому что подбирать кроме меня некому, а резко встать придется – телефон проснулся. Если это тот звонок, который я жду – завтра будет неплохой день!

2.

Одним из наиболее ярких и редких дарований Дастина Макдауэла во времена его студенчества в Кембридже была способность очаровывать не только преподавателей, но и коллег по учебе. Он по праву пользовался репутацией самого способного студента Тринити-колледж, и считалось, что впереди его ждет успешная карьера ученого. Жаль только, что родители, которых он не знал, никогда не увидят его успехов и не порадуются его будущим открытиям. Только родной дядя, который впрочем почти все время пропадал где-то в Южной Африке, искренне интересовался его первыми шагами в науку и всячески помогал разнообразными советами, а также, что крайне радовало молодого Дастина, и достаточными для безбедной жизни средствами. Видимо, дела у дяди шли так хорошо, что не тянуло его на берега родного Альбиона. Дастин понимал, что к дядиному мнению надо прислушиваться особенно внимательно не только потому что доходы дяди от алмазных рудников дают ему возможность очень хорошо себя чувствовать, но и потому, что он искренне уважал такого занятого человека, который заботился о нем, сироте, как если бы Дастин был его родным сыном. Видеть же дядю ему ни разу не приходилось – и вот это и было самым грустным в жизни Дастина! Но бурная общественная жизнь, прилежная учеба, неизменная бутылка рейнского вина «Молоко богородицы» урожая 1921 года за ленчем, поздние вечера за разговорами о живописи и несомненный талант позволили Дастину в июне 1932 года с успехом сдать экзамены и заглянуть в будущее с уверенностью и весьма весомыми рекомендациями профессоров.

В тот вечер он без умолку говорил об общественном институте власти. Его мысли казались всем одновременно и оригинальными, а потому чрезвычайно смелыми, и притягательными, как нечто запретное. В воздухе носились идеи борьбы с косностью британской монархии, ее ортодоксальными и весьма отсталыми взглядами на обустройство мира. «Британской короне не мешало бы слегка привстать, чтобы отряхнуть пыль веков «, – Дастин был великолепен и у юных леди перехватывало в груди! Неотразим! И устало поблескивало недорогое серебряное кольцо на его пальце, что придавало еще больший шик его владельцу с неограниченными доходами и приятным отсутствием близких родственников. Единственное, что серьезно волновало достопочтенных родителей небесных созданий – претенденток на блестящее будущее этого юноши, насколько подвержен он новомодным течениям британских островов: марксизму и гомосексуализму! Но, нет! Ни в чем таком, тем более, что Дастин с раннего детства, проведенного в аббатстве, мечтал о дипломатической карьере и его мечты всегда поддерживал дядя. А насчет девиц, так их в портовых кабачках было предостаточно, но связывать себя узами без серьезных на то оснований – Пресвятая Дева Мария! Разве дядя не писал, что это проблема не физиологии, а политики, которая теперь делается в Германии, где к власти рвется этот гороховый шут и неудавшийся художник! Именно там, писал дядя, необходимо делать карьеру!

Дастин уезжал в Мюнхен и именно там, в Мюнхене, прекрасная Лаура Дейч, супруга еврея Альфреда Дейча, стареющего мужчины и преуспевающего ювелира, получила письмо из Аргентины от бывшего своего любовника о приезде юного амбициозного британского денди с любезной просьбой быть к нему особенно внимательной.

В Москве считали, что итальянка Лаура Бьяджи, которая смогла стать фрау Дейч, сломав непреодолимые религиозные устои еврейского сообщества, более чем подходит для продолжения операции внедрения под кодовым названием «Донор».

3.

В глубине за невзрачными фасадами и маленькими деревянными дверями в Амстердаме, и прежде всего в квартале Йордан, куда я направлялся, расположены внутренние дворики – хофье. В 17 веке богатые бюргеры основывали в тогдашнем бедняцком квартале небольшие поселения-приюты, где охотно селились вдовы и больные старики. А сегодня здесь, в извилистых переулках, за зеленой изгородью из шиповника и маргариток селится молодежь и угрюмые нелюдимы. Типичная деталь такого хофье – пушистая йорданская кошка, которая настороженно шипит на зашедших чужаков.

Я решил пройтись пешком, а заодно и посмотреть на новый сорт тюльпанов, которые очень давно пытался вывести владелец кофейни на углу. Мне доставляло огромное удовольствие спорить с ним о принципах скрещивания различных сортов. Я даже пару раз подкинул ему несколько советов, вычитанных кажется в воскресной газете. Он конечно не послушал и вот на свет появился уникальный сорт, который продается на каждом углу Амстердама! Думаете, старик расстроился? Как бы не так! Забавный старик был счастлив – он наконец почувствовал себя настоящим голландцем!

По дороге я решил перекусить и сел за столик небольшого семейного ресторанчика. Все как обычно: картофельный салат с майонезом, старый сыр «Гауда» и маринованную сельдь с кольцами лука. Свистнул мальчишке – взял свежую газету: оставалось 20 минут до встречи с Морячком.

Мысли опять вернулись к забавной конструкции, которая давно занимала меня. После того как в Москве два года назад произошли чертовски любопытные перемены и Берию наконец-то удалось нейтрализовать, в Вашингтоне наступило идиотское благодушие. Последнее время проблемы между Лондоном и Вашингтоном стали совершенно невыносимыми и поделить Советы, не утопив при этом друг друга, было невозможно. Теперь янки видимо решили, что русские резко станут похожими на них и будут пить виски и хрустеть попкорном, забыв про водку и семечки! Единственное же, что объединяет американцев и русских – это любовь к мороженому! Так было всегда и так всегда будет и это повод для того, чтобы начать игру.

Самое замечательное это то, что Берию осудили опять как британского шпиона! А американцы еще хотят их подмять под себя – им очередной раз показали, в каком месте у русских они находятся. Кстати, это уже третий случай, когда главу МГБ казнят в качестве шпиона британской короны. Далась им эта Англия! Хотя можно проследить жутко интересную линию: два месяца назад, в апреле 55-го, убирают Уинстона Черчилля, теперь убирают ближайших сподвижников Сталина – дружба врозь – с кем теперь поведется эта «птица-тройка»?

Из всего этого я делаю только один вывод: следующий глава МГБ уже не будет джентльменом из «агентов английской разведки»! Придется господам придумать нового друга и финансового партнера, который впоследствии станет приличным и качественным врагом. Ну как раз с врагами все просто – был бы повод поссориться. А вот подкинуть причину ссоры – это задача посложнее! Если теперь русские решат двигаться в сторону Америки, того и гляди, начнут вместе есть чертово мороженое! А что будет если смешать одновременно молоко и пиво? – подумалось мне, запивая маринованную селедочку хорошим голландским пивом. – Правильно, дерьмо! А кто у нас пока еще в дерьме – немцы! Вот об этом и поговорим с Морячком! Тем более, что на июль этого 1955 года в Женеве на предстоящей конференции глав государств СССР, США, Великобритании и Франции намечены какие-то попытки соглашения по возможному объединению Германии.

Если новые боссы СССР за предстоящий месяц в эйфории от освобождения от собственного страха перед МГБ решат взять тайм-аут и сделать подарок Западу в виде объединенной Германии, дальше дело может принять плохой для меня оборот – кушать придется не в Гранд Паласе, а у чертова разводителя тюльпанов!

Как красиво сказал Лаврентий Палыч еще совсем недавно: «ГДР? Что она из себя представляет, эта ГДР? Это даже не настоящее государство. Оно держится исключительно на советских штыках, даже если мы его называем Германской Демократической Республикой». У этого человека была цена, а сколько будут стоить нынешние, черт его знает! Я встал и пошел по направлению к докам.

Интересно, почему селедка знает к каким берегам подплывать? Ведь все равно же съедят. Ну и какая ей разница – кто? Морячок не так давно угощал советской селедкой из штатного офицерского пайка: ее перед смертью или пытали голодом или она похудела от ужаса, когда увидела, кто ее поймал. Если даже селедка знает кому лучше давать..., то что говорить о нас грешных?

4.

«Милая моя, Лаура! Ты знаешь, как пахнет лес после дождя. Ты знаешь, как неторопливо скатывается капля по листу, напрягаясь в ожидании своего падения. Сквозь нее, как через увеличительное стекло, видны сосуды, по которым течет живительная влага дерева. Это – кровь, Лаура, пульсирует, рискуя разорвать аорты стройных стволов! Сорви листок и поднеси его к губам. Дай капле упасть в пересохший от жажды рот! Сок этот наполнит тело твое желанием. Ты захочешь еще одну. И с каждой каплей жажда твоя будет усиливаться! И не напьешься никогда, потому что только разжигают соки желание. И уже тебе казаться будет, что не одна капля, а потоки влаги врываются в истомленное тело. И ты будешь счастлива этой капле, как последней, после которой не будет ничего. Засуха выжелтит тело и перед успокоением оставит лишь воспоминание, как дрогнуло все внутри от чужого вторжения. Толчками, еще и еще! Дай каплям право войти, пока есть время! И не забудь посмотреть на небо, и благодари за влагу, и не спрашивай – зачем! Просто – пей. Отдай себя, стань дождем и донеси влагу до сухой земли! Пусть выпьет тебя тот, кому это сейчас необходимо. Только тогда имеет смысл то, что мы называем жизнью! Научи желанию того, кому лишь кажется, что он желает! Но не тебе мне это говорить! Ведь ты сама источник влаги. Надеюсь только, что от ожидания влага твоя не превратилась в яд! Помнишь старую китайскую пословицу: «Яд черного скорпиона или зеленой змеи не так опасен, как яд, находящийся в сердце женщины»?

Я посылаю тебе горячую от жажды плоть под названием – мой племянник Дастин! Я не могу назвать это дипломированное существо, окончившее пресловутый Кембридж, глупым животным, так как оно еще даже не стало таковым! Он страстен, он жаден, он честолюбив, и он неопытен! Я живо представляю себе, как ты его проглотишь! А поскольку дела мои все еще заставляют меня находится на рудниках, желаю тебе напиться им, но дать и ему повод думать о себе как о мужчине!

Кстати, доходили до меня слухи о его не очень скромном поведении в обществе ему подобных жеребцов! Если это так, то будь с ним «по-мужски» обходительной, а потом забудь – я сам о нем позабочусь! Если же это все пустое, подари мне внука – хочу побаловать себя на старости лет!

Я уже начинаю задумываться о покое и это приводит меня в грустное расположение мыслей! Увижу ли тебя в этом году?...» Лаура дочитала письмо, достала из верхнего ящика секретера в стиле рококо с вставками из фарфора 18 века настоящую «Гавану», гильотину для обрезания сигар и держа ее в руке, неожиданно для себя захохотала: «Интересно, когда мой почтенный муж достиг поры зрелости, чем родители отделили его верхнюю плоть? Не гильотиной ли?» Она была девушкой весьма свободных взглядов как раз до той поры, пока на горизонте не появился тот самый южно-американский дядюшка и не вытащил ее из парижских подворотен пять лет назад.

...Он вошел в бордель как входят в морг – спокойно, с печальным взглядом человека, повидавшего горы трупов. Оглядел сидящий в ожидании клиентов товар и выбрал ее. Они поднялись в комнату и вместо того, чтобы заняться делом, он коротко и четко изложил ей план ее «спасения», передав ей письмо от родственников из Италии. В письме на простом итальянском языке в доступной форме было предложено либо выброситься из первого попавшегося окна в связи с позором, который ее французские занятия принесли честной и благородной семье, каждый день молящейся о ее спасении либо делать то, что скажет господин, передавший это послание.

Со следующего дня Лаура превратилась в студентку Сорбонны, изучающую историю искусств на дому по причине слабого здоровья, которое было подорвано печальной историей неразделенной любви к итальянскому юноше, единственному сыну богатых родителей из рода римских патрициев. Ее так жалели соседи! Еще бы! Бедная девочка! Покинуть родину и найти в себе силы учиться и работать в чужой стране, полной соблазнов и опасностей для юного создания: французских балбесов, жаждущих секса, секса, секса....

Лауру навещал только один почтенный мсье, который доводился ей, кажется, дядей. Он приходил только один раз в неделю, в среду, и приносил Лауре книги и еду. Всегда был мил и учтив с соседями и справлялся о здоровье мадам Пруден, хозяйки меблированных комнат, которой в один и тот же день, первого числа каждого месяца, вносил плату за комнату Лауры. Мадам его боготворила: он всегда дарил ей пирожные – шесть штук в коробочке, аккуратно перевязанной голубой лентой, из кондитерской на Рю де ля Шез. Ровно час находился у девушки и уходил.

По утрам Лаура бежала на работу в ювелирный магазин, а вечером допоздна соседи видели, как у нее в комнате горел свет: девушка занималась!

Через год, в сентябре 1928, Лаура постучалась к мадам Пруден – ей так нужен был совет: за ней весьма прилично, с цветами и сладостями, вот уже 2 месяца ухаживает хозяин ювелирного магазина, где она работает. «Мсье Дейч такой галантный кавалер, только вот... возраст!» – смущенно проговорила девушка.

«Милая моя, – отвечала мадам Пруден, которая последний раз пользовалась мужчиной не позднее начала Великой французской революции. – У мужчины, который делает Вам предложение, может быть только один недостаток: отсутствие солидного банковского счета. Все остальное есть у других! Да простит меня Господь!» Через месяц Лаура вышла замуж и уехала с семидесятилетним «молодым супругом» на его родину в Мюнхен, где на еврейском кладбище лежали все его родственники: в Москве сочли, что умирать банкиру лучше всего на родине.

5.

Было без трех минут восемь вечера. Набережная по направлению к докам светилась тусклым желтым светом и, казалось, была скользкой от плотного запаха рыбы, который ветер доносил с моря. Суда красиво покачивались на рейде, а те, которым хватило места у причала, возможностью видеть их вблизи лишали наблюдателя какой-либо романтики и желания забраться по трапу и выйти на них в море.

Налево, за третьим доком, стоял потрепанный временем советский траулер РТ-17. Прошло десять лет после окончания войны, но казалось, он только что напоролся на мину и через открытую рану в днище рыба сама заплыла в его трюмы и заблудившись в обломках шпангоутов, померла от безысходности. На мостике одиноко стояла фигура судового начальника погибших рыб и с тоской смотрела на город: городу было наплевать на него.

Судно пришло своим обычным маршрутом: из Мурманска через Норвегию и Данию сюда, в Голландию. Далее его путь лежал к берегам Великобритании, откуда в обратном порядке траулер вернется домой, еще раз пришвартовавшись в Амстердаме. Он привезет мне то, за что я уже заплатил.

У меня было не больше часа, чтобы зайти в портовый кабачок, переброситься парой сальных анекдотов с барменом, подсесть к Морячку и «случайно узнав», что он из России, заплатить за его выпивку в память о союзнических заблуждениях.

Морячок вот уже 5 лет, как ходил на этом судне по иностранным портам в качестве старшего помощника капитана «по политическим вопросам и ответам». Ему было позволено всегда и в обязательном порядке сходить на берег и общаться с моряками из других стран, рассказывая о том, что надо знать о жизни Советов. Я называл его «полупроводником», потому что он искренне врал, как Иван Сусанин, заводя слушателей в дебри советской пропаганды. Но была у него одна потрясающая черта: майор МГБ весьма неплохо разбирался в искусстве и брал за свою работу только ювелирными изделиями.

Высокий, худой и сутулый, с серым цветом лица, какой бывает у шахтеров и рабочих предприятий, имеющих дело со свинцом, он держался просто и незаносчиво. Со свинцом действительно был дружен – стрелял отменно: во время войны служил в расстрельной команде. Стрельба по недвижимым и мокрым от ужаса мишеням отточила его глаз и натренировала руку, ну и конечно, зарекомендовала с наилучшей стороны в его ведомстве, сотрудники которого его за эти достижения презирали, но боялись.

Я подсел: он поднял глаза и улыбнулся. Еще бы – зарплата приехала с доставкой на дом!

Как добрались, кэп? – спросил я. – Не всю еще рыбу перепугали своей посудиной?

Она еще походит, – он вытер пивную пену с губ.

Что у Вас происходит в Великой и Ужасной стране победившего социализма? Неужели после того, как Ваша всесильная и сверхсекретная контора размазала по стенке своего собственного начальника, ей ничего другого не оставалось, как предложить миру посмотреть на СССР влюбленными глазами? Это что – легкий перерыв на перекур или как? Газеты пишут странные для России слова: демократия, права человека... . И это после таких привычных и радостных слов: равенство и братство? Неужели шок оттого, что Берия оказался английским шпионом не прошел за два года? – я закурил.

Вы вот курите, мистер, а это очень вредно, – он откинулся на стуле и посмотрел на мою сигару. – Вреднее чем то, что пишут в газетах. Зачем Вы себе так вредите? Кстати, мне нужно купить хороший кофе. Посоветуете?

А вот как выйдете из бара, поверните направо и метров через пятьдесят увидите маленький магазинчик. Спросите Вейланда и скажите ему, что Дон просил продать Вам венского кофе. Вам нравится венский кофе, мрачный русский кэп?

Мне нравится хороший кофе, а венский он или африканский, я в этом не очень разбираюсь, – Морячок встал. – Что же до Вашего едкого замечания, то газеты на то и существуют, чтобы люди разбирали буковки и слова, не особенно разбираясь в смысле. И чем больше этих самых знакомых буковок и правильных слов, тем больше вероятности, что читатели не станут писателями. Это как в кроссворде: угадал – молодец, а не угадал – ну и черт с ним. Какая разница: был Берия, а стал Иванов или Петров. Буковки и там, и там одни и те же, а Вам кажется, что что-то изменилось. Если полковник вдруг стал генералом – это не значит, что он стал умнее – просто кому-то срочно надо стать полковником. Так что, поверьте: за эти два года ничего не изменилось, потому что решают не начальники – все решают кадры. А кадры, какими были, такими и остались. До свидания. – Он усмехнулся и пошел к выходу.

Удачи Вам, капитан, – я повернулся к стойке. – Симон, я заплачу за русского. Сколько он выпил?

На полтора гульдена. – Симон был верен себе: кто бы, что не заказал, все стоило полтора гульдена. Особенно если это был не самый удачный вечер в его баре.

Ты жадный, Симон. А жадность – это грех. – Я встал и, проходя мимо стойки, положил деньги в мокрое блюдце.

Я плачу налоги, – Симон состроил печальное лицо. – У меня три дочери, жена, теща и масса неприятностей за которые надо платить!

Твою «неприятность», Симон, я вчера видел с двумя молодыми людьми в заведении Николь. Она выглядела весьма располневшей – тебе не хватает еще одной неприятности? Кажется, она вот-вот родит! – Я вышел из бара.

Морячка уже не было видно. Сейчас он скажет Вейланду про кофе и получит пакет. Кофе, конечно, там тоже будет, но в качестве приправы в пакете будет лежать побрякушка весом в двести долларов. Морячок расплатится и исчезнет из моей жизни на 2 месяца. Одна из купюр, которые он отдаст Вейланду, завтра утром окажется у меня в качестве сдачи за кофе. На купюре я и обнаружу письмецо с очередным заказом на работу, а также информацию о том, что намереваются делать в ближайшее время коллеги из, очистившегося от британской скверны МГБ.

«Пора! Пора тебе, братец, немного заработать! Потому что последняя операция принесла тебе меньше, чем ты ожидал. Потому что ноги Линды кажется, опять стали длиннее и стоят уже дороже! Тем более что эти ноги давно хотят в Париж. Утверждают, что мечтают учиться в Сорбонне. Интересно – чему? Потому что цены в мире растут. Да и потому что ты собирался купить часть акций алмазной кампании. Вот и выходит, что в связи с усложнившимися международными обстоятельствами, что бы ни было написано на купюре, будет стоить на 25 процентов дороже. Даже если речь в послании идет о прекращении сотрудничества с агентом Конрадом, которому ты якобы должен переслать это письмо. Если им Конрад будет не нужен – мы потопим Морячка еще до его прибытия в Англию за контрабанду драгоценностями. А если они чего-то хотят, то комиссионные Дона также вырастут на 25 процентов. И до перевода недостающей суммы в Банк Женевы пусть они считают письмо не отправленным.

Если же задача в письме стоящая, то Конрад (а это – я же, чего они не знают, и, надеюсь, не узнают никогда. Потому что, как можно что-либо узнать о человека, которого не только нет, но и никогда не было на свете!) будет этим заниматься, а если это еще и можно удачно продать.... В бухгалтерии ЦРУ в Вашингтоне кажется уже соскучились по мне! Как ты думаешь, Дон?» Я думаю, что я прав! Но все это – суета! А сейчас очень хочется немного освободить свой разум и поэтому я направляюсь к Николь – там появилась новая партия свежего сладкого товара и не менее свежих девушек из Китая. Николь пробовала – как мне ей не доверять?

6.

В Москве копали. Копали яростно и тяжело. Задача стояла не из простых. Ситуация в Германской Демократической Республике категорически не устраивала руководство страны, которое словно бульдозером прошло по прошлому миллионов советских людей. За последние два года были разрушены все, десятилетиями созданные в мозгах у людей, представления о справедливости власти, безграничной вере правительству и бескрайней любви к Нему, единственному и всевидящему, всезнающему и все понимающему. Куда идти? Кому верить? И как обычно: что делать и кто виноват? Племя осталось без Бога, а Бог, то ли покинул их, то ли присел покурить в сторонке.

«Победители всегда на какое-то время становятся великодушными: ау, побежденные, как вы там? Не надо ли чего? Счастья немного, которое нас переполняет – вы скажите, если что, отольем от нашей чаши! Расслабленность – вот причина следующего за победой поражения. Любая победа, самая маленькая, над самым мелким врагом, требует особенной концентрации сил. Надо быть еще сильнее, чем ты был ранее, чтобы побежденный не смог, подлечивши раны, ударить в спину! Ведь только мертвый может быть достоин твоих добрых слов и воспоминаний, потому что загнанный в угол, раненый и оскорбленный поражением, никогда тебе не простит своей обиды! Никогда нельзя говорить о том, кого ты победил в этот раз, добрые слова о его чести и мужестве – в десятки раз быстрее от этих слов затягиваются раны, а великодушные слова принимаются только как насмешка и оскорбление! Нельзя подавать руки лежащему, потому что он встанет, отойдет в сторону и пропустит вперед его поднявшего. И вдруг окажется, что тот к нему спиной. Ах, как приятно видеть спину уверенного в себе, гарцующего на воображаемом коне славы! Победитель становится слаб в своей, возникшей ниоткуда, минутной уверенности в окончательной победе. И вот тут-то долго ждать не надо! Побежденный уже знает вкус горечи поражения и стыда – ему больше нечего опасаться. Он знает, как до дрожи противно оказываться на земле и видеть переступающие через тебя ноги. Но, как прекрасно это положение лежащего! Ведь, если задуматься, то стыд и горечь – чувства несущественные – их легко отбросить, увидев всю выгоду твоего положения. Пока они маршируют и радостные, тратят свои силы, ты отдыхаешь и набираешься сил. Ты видишь их снизу и понимаешь цену их победы: им еще предстоит дорога вниз, а ты ее уже прошел. Им есть что терять – свою победу, а у тебя дорога только вверх, если ты еще не умер! Полежи, отдохни, посмотри, какими глупыми кажутся эти победители снизу. Стоит только протянуть руку и они споткнуться, потому что не смотрят вниз – они думают, что ты там навсегда. Глупые! Лежачих надо добивать! Обязательно надо добивать, иначе они встанут и тогда не будет пощады: победитель сам подписал себе приговор, который будет приведен в исполнение, но только чуть позже! Поэтому умные победители на параде выглядят грустными – они видят тупик и знают, что у них теперь только одна дорога – назад.

Так случилось в конце войны. Победители, к сожалению, перестали думать о поверженных, как о равных себе по силе. Равных, но просто проигравших на этот раз. Война – это сложная игра для взрослых мальчиков. Но в войне не бывает окончательной победы, пока жив хоть один из проигравших! «Разделяй и властвуй» – вот совет для идиотов! Поэтому, когда основные союзники: СССР, США и Великобритания стали делить пирог победы, в виде опозоренной и поверженной Германии, они не сразу поняли, что это и есть та самая «шкура неубитого медведя».

Это была самая идиотская затея: часть немцев сделать американцами, а другую – русскими! Если бы те, кто столько времени потратил на борьбу, внимательно слушал, что пели немцы: «Германия превыше всего»! Можно ли заставить нацию быть такой, какой она быть не хочет? Могла ли Россия стать такой, какой стала, если бы не была к этому готова? Ведь, Сталин и Гитлер очень хорошо понимали, что они – братья-близнецы. А русские и немцы всю историю были неразделимы. Так тесно жили, что не понять было порой, кто у кого чему учиться: немцы у русских воровству, пьянству, мордобою по выходным, предательству и слепой вере в свое великое предназначение, или наоборот. Равновеликие культуры, единокровные властители и одни исторические корни: так перемешались они, что всегда будут чувствовать непонятную близость друг к другу! И прав тот, кто сказал: «Что русскому хорошо, то немцу – смерть!», потому что это про зависть – чувство родственное у этих народов.

...ГДР должна была стать частью СССР. Это была давняя мечта русских властителей с незапамятных времен: «Мы едины – значит: ваше – это наше!» Пусть не вся Германия – пусть лишь часть, но по нашему образу и подобию! А вся глупость состояла в том, что такими русских сделали именно немцы еще со времен Петра. Строили по-немецки, говорили по-немецки, пили по-немецки, одевались по-немецки и воевали тоже по-немецки с немецкими генералами во главе.

Ах, эта любовь, замешанная на жестокости, по принципу: «Бьет – значит любит!». Сколько уже раз в истории они пытались залезть друг другу в постель, и каждый раз вокруг появлялись советчики, которые рассказывали, как и что лучше им сделать друг с другом!