Текст книги "Американская повесть. Книга 1"
Автор книги: Герман Мелвилл
Соавторы: Фрэнсис Брет Гарт,Генри Дэвид Торо,Стивен Крейн,Джордж Кейбл,Сара Джуэтт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)
ГЛАВА 5
Капитан Литлпейдж
После этого прошло много времени; час – это долгий срок в таком тихом приморском городке, где ничто не стремится похитить у тебя даже самое краткое мгновение. Я наконец с головой ушла в работу, как вдруг за окном послышались шаги. Нижнюю дорогу с верхней соединяла крутая тропинка; мне ее показали дети, и я часто взбиралась по ней, чтобы сократить путь. Но мне казалось, что для миссис Тодд она чересчур трудна, и если моя хозяйка избрала теперь этот способ сообщения, значит, я очень уж спешно ей понадобилась. Я продолжала торопливо писать, чувствуя, что на мою сокровищницу времени готовится нападение, а шаги слышались все ближе, потом панически забренчал колокольчик, словно кто-то взмахом палки обратил в бегство его носителя. Тут я подняла голову и увидела, что мимо ближнего окна прошел капитан Литлпейдж; а через секунду раздался осторожный стук в дверь.
– Войдите, сэр, – сказала я, вставая ему навстречу, и он вошел с учтивым поклоном. Я спустилась со своего возвышения и предложила ему стул у окна, на который он немедленно и уселся, так как, видимо, совсем обессилел после крутого подъема. Затем я вернулась за учительский стол, а капитан, таким образом, оказался в более скромной позиции школьника.
– Вам бы следовало занять почетное место, капитан Литлпейдж, – сказала я.
продекламировал он, глядя в окно на залитые солнцем лесистые склоны вдоль берега. Потом обратил взгляд ко мне и стал осматривать комнату, улыбаясь от удовольствия, как ребенок.
– Это из «Потерянного рая», величайшей поэмы в мире, – продолжал он. – Вам, вероятно, знакомы эти слова? – Я кивнула. – По-моему, ничто не может сравниться с «Потерянным раем» – там все так возвышенно, так величаво! Шекспир, конечно, великий поэт; он верно изображал жизнь, но он часто бывает груб и несдержан.
Мне вспомнилось теперь, что миссис Тодд однажды отозвалась о капитане как о человеке, перегрузившем свой мозг неумеренным чтением, и даже намекнула, что на него иногда «находит», подразумевая под этим какие-то припадки загадочного характера. Я с любопытством посмотрела на капитана. Что, собственно, привело его ко мне? Внешность у него была приятная, даже обаятельная: худое лицо с тонкими, благородными чертами, но изможденное и грустное, так что вы сразу догадывались при взгляде на него, что это очень одинокий человек, которому много пришлось страдать от непонимания окружающих. Одет он был с такой изысканной тщательностью, словно являлся предметом забот со стороны пожилых незамужних сестер; но я знала, что Мэри Гаррис – женщина совсем простая и такое изящество в одежде не могло быть плодом ее стараний; очевидно, капитан сам следил за своим туалетом. Сейчас он сидел молча, выжидательно поглядывая на меня. Длинная его голова и тощее, сухое тело опять навели меня на сравнение с кузнечиком, и я подумала, что такой человек вряд ли способен размеренным шагом пройти свой жизненный путь; скорее всего, он будет двигаться причудливыми скачками. Но в настоящую минуту у него был такой серьезный вид, что я постаралась сдержать полет своей фантазии.
– Умерла наша бедная миссис Бегг, – проговорила я наконец подобающе печальным тоном. Кстати же на мне было и парадное платье, что еще способствовало торжественному настроению.
– Да, – ответил капитан. – И говорят, она умерла легко, без мучений, по крайней мере в последние минуты. Ускользнула тишком из жизни, словно рада была воспользоваться случаем.
Я вспомнила рассказы о смерти графини Карберри и подумала, что история повторяется.
– Она была из здешних старожилов, – продолжал капитан Литлпейдж. – Очень ее уважали у нас в городе. Это для нас большая потеря.
А я тем временем все разглядывала его и строила на его счет разные предположения. Не из пасторской ли он семьи? В нем есть тот аристократизм черт и та повелительность манер, которые составляют достояние старых священнических родов Новой Англии. Но, как говорит Дарвин в своей автобиографии, [95]95
…как говорит Дарвин в своей автобиографии. – Речь идет о Чарлзе Роберте Дарвине (1809–1882), великом английском естествоиспытателе.
[Закрыть]«где еще искать прирожденных повелителей, если не среди морских капитанов? Капитан дальнего плавания облечен большей властью, чем даже король или учитель».
Капитан Литлпейдж отодвинул свой стул подальше от полосы солнечного света и опять молча уставился на меня. Я положительно сгорала от любопытства: зачем я ему понадобилась?
– Когда-нибудь все станет известно, – с важностью проговорил он. – Все узнаем: и где сейчас миссис Бегг, и что ждет каждого из нас. И это уже будут не догадки, а точное знание.
– Когда-нибудь всякий это узнает, – ответила я.
– Я не про то, – нетерпеливо возразил капитан, и легкий румянец окрасил его худые щеки. – Не в смертный час откроется это нам, а еще здесь, на земле. До сих пор мы искали ответа не там, где надо. Поверьте, я знаю, о чем говорю. И те, кто смеется надо мной, даже не представляют себе, какие разумные основания есть у меня для таких взглядов. – Он махнул рукой в сторону приютившегося на берегу поселка. – Живут весь век вон в этих домишках и думают, что постигли вселенную.
Я усмехнулась и молча ждала, что он скажет дальше.
– Вы видите, я старик, – продолжал он, – и большую часть жизни я проплавал шкипером. Сорок три года, чтобы быть точным. Вы, может, не поверите, а мне ведь уже девятый десяток идет.
Я поспешила сказать, что на вид ему нельзя дать столько.
– Но вы, значит, уже давно расстались с морем, капитан Литлпейдж? – добавила я.
– Да, уж порядочно, – сказал он. – Хотя лет пять или шесть вполне еще мог поработать. Но случилась история… Мое знакомство с одним человеком… Вернее, приключение, которое я пережил… В общем, ко мне стали относиться с недоверием. Но вам я не боюсь признаться, что я тогда совершенно случайно узнал об одном очень важном открытии – может быть, самом важном из всех, сделанных человечеством.
«Вот оно, – подумала я, – мы вступаем на опасную почву». Но тут же меня охватила глубокая жалость к нему за все насмешки, какие ему, наверно, пришлось вытерпеть от невежественных слушателей, и когда я попросила его продолжать, голос мой звучал серьезно и почтительно, в полном соответствии с моими истинными чувствами. В это мгновение в комнату влетела ласточка – она неслась с такой быстротой, словно ее преследовал ястреб, – и стала биться о стены; потом вылетела обратно. Но капитан, казалось, вовсе не заметил всей этой суматохи.
– Я тогда шел с ценным грузом разных товаров из лондонских доков в форт Черчил на берегу Гудзонова залива, – начал он ровным голосом. – Там была торговая фактория нашей компании. Мы задержались с погрузкой; потом на пути к северу и через Атлантику был противный ветер и сильное волнение; потом долго нельзя было подойти к берегу из-за тумана. Одним словом, когда мы наконец вошли в гавань, я понял, что дольше медлить в этих северных водах нам никак нельзя – в особенности с таким кораблем и с такой командой. Народец, я вам скажу, подобрался; им на все было наплевать, лишь бы работать поменьше, из-за них я и захворал. Но первый помощник у меня был молодец, отличный моряк, и ему тоже не хотелось застрять во льдах до весны, так что мы сделали все возможное, чтобы поскорей выбраться из Гудзонова залива и уйти в открытое море. Мы с ним оба были совладельцами этого корабля – я в восьмой доле, он в шестнадцатой. Бриг этот был с полной оснасткой, «Минервой» звали, но уже приходил в ветхость и протекал порядком. Я считал, что это его последний рейс; так оно и вышло. А в свое время отличное было суденышко и поработало на славу, чего нельзя было сказать про тех бездельников на борту.
Капитан надолго умолк, и, подождав, я спросила;
– Вы, значит, потерпели крушение?
– Не моя вина, что ее разбило в щепы, – мрачно ответил капитан. – Мы вышли из порта и хорошим ходом побежали по заливу, но, пока шла разгрузка, я столько попортил себе крови с этими канительщиками в конторе компании, а потом еще промерз на палубе, подгоняя наших лодырей, так что, когда берег наконец ушел из виду и мы взяли курс на Гудзонов пролив, начала меня трепать какая-то злая лихорадка, и мне пришлось отлеживаться в каюте. Дни уже становились короче, но мы шли недурно, и, кроме меня самого, все на корабле было в порядке, и команду мы хоть силком, а все-таки заставили работать.
Я начинала находить это повествование несколько скучным. Капитан Литлпейдж вел свой рассказ обстоятельно и неторопливо, без тех сочных словечек, к которым я привыкла, живя среди прибрежных рыбаков. Но я все же покорно слушала, пока он ровным голосом с утомительными подробностями продолжал перечень всех трудностей этого путешествия: противных ветров, штормовой погоды, чрезмерной легкости незагруженного корабля, который плясал по волнам, как стружка в ведре с водой, и не слушался толком ни руля, ни парусов.
– Плелись, одним словом, кое-как, – пожаловался он, но, взглянув на меня и заметив, что мои мысли далеко, он умолк.
– Трудная в те дни была жизнь у моряков, – поспешила я сказать, стараясь выразить в своем тоне усиленное внимание.
– Прямо собачья, – подхватил бедный старик, подбодренный таким проявлением интереса с моей стороны. – Но так выковывались настоящие люди. А теперь я всюду вижу перемену к худшему, даже вот в нашем городке – теперь тут полно бездельников, сидят сложа руки и без гроша в кармане. А раньше все бы ушли в море. Для таких людей, хоть им выше простого матроса и не подняться, это все-таки самое лучшее занятие. Кроме того, и для общества плохо, если люди весь век варятся в собственном соку, и о том, что делается в мире, узнают только из какой-нибудь дешевой, бессовестной газетки. Невежество, ограниченность – вот к чему это приводит. А в прежнее время у нас тут нашлось бы немало таких, что сами побывали в доброй сотне портов и видали, как там люди живут. Своими глазами видели, а через них и жены их узнавали, и дети. Образования у них, может, никакого и не было, но они знали, например, какие есть на земле другие страны и какие где законы, так что выборы городского клерка здесь, в Деннете, не казались уже им самым важным событием на свете; у них было чувство меры. Да, они вели более достойную жизнь, и дом свой умели убрать понарядней, что внутри, что снаружи. Это очень большая потеря для Новой Англии, что здесь перестали заниматься морским фрахтом.
– Я сама об этом думала, – откликнулась я теперь уже с непритворным интересом. – Ведь правда, многое изменилось с тех пор, как перевелись в здешних местах старые шкиперы?
– Ну а как же! – воскликнул капитан, еще более оживляясь; его прежняя сдержанность исчезла, он обращался ко мне с трогательным доверием. – Возьмите хотя бы то, что шкипер обыкновенно много читал. Капитану не полагается фамильярничать с командой, поговорить, значит, не с кем, ну он от скуки и брался за книгу. Среди нас, старых шкиперов, были такие, что прямо доками стали по какой-нибудь части. Один изучал сельское хозяйство, другие медицину – у этих, правда, матросам тяжеленько приходилось; кто увлекался историей, а кто, как я, все время отдавал поэзии. А у одного был свой конек – пчелы и пчеловодство, и ежели встретится он с тобой в порту да затащит к себе на корабль, так уж тут только сиди да слушай, как он про пчел расписывает – какие они умные и как выгодно их разводить. Часами мог говорить. Первоклассный был моряк и корабль водил уже много лет – огромный барк, «Ньюкасл» по имени, так матросы этот «Ньюкасл» прозвали «Теттлов улей». А то был еще старый капитан Джеймсон, тот все соображал насчет Соломонова храма – каков, мол, он был с виду; даже сделал маленькую модель по тем размерам, что указаны в Священном писании, – ну вот как другие моряки делают маленькие кораблики и придумывают разные штуки с оснасткой и все такое. Нет, для наших мест мореходство – это очень важное дело. Теперь вот велосипеды завели, да ведь это так, баловство, меня даже досада берет: разве с велосипедом столько увидишь, как во время дальнего рейса? Нет, в прежние годы, если человек покидал дом, так для какой-нибудь цели, а когда возвращался, так уж и сидел дома и гордился тем, что у него есть родной угол. Не стало теперь людей с широким кругозором; всякая мелкота лезет вперед и норовит командовать; перевернули нас всех вверх ногами, и с каждым годом мы только назад откатываемся.
– Ну что вы, капитан Литлпейдж, – сказала я, стараясь его успокоить. – Авось не так уж плохо!
В школьном доме царила тишина, но снизу, от берега, доносился шум моря. В нем ясно был слышен тот странный говор набегающих волн, который возвещает о начале прилива. А под самым окном в зарослях шиповника пела-разливалась запоздалая малиновка, и сколько же радости, сколько неуемной страсти звенело в ее голоске!
ГЛАВА 6
Место ожидания
– А как дальше проходило это трудное плаванье на «Минерве»? – спросила я.
– С удовольствием вам расскажу, – ответил капитан Литлпейдж, забывая на миг свои огорчения. – Жаль, нету карты, а то я мог бы лучше объяснить. Нас мотало по морю то туда, то сюда, и все дальше относило на север по направлению к тем местам, которые мы, моряки, обычно называли Открытия Парри. [96]96
Открытия Парри. – Уильям Парри (1790–1855) – английский мореплаватель, один из ранних открывателей Арктики.
[Закрыть]Под конец мы совсем сбились с пути и уже не могли сказать, где находимся. Вдобавок был густой туман. Тут-то и погибла моя «Минерва». Она наскочила на камни, а нам удалось добраться до берега, то есть тем из нас, кто еще оставался в живых. Когда она ударилась в первый раз, волненье было не очень сильное, поменьше, чем до тех пор, и матросы, вопреки моему приказанию, поспешили спустить баркас; набились в него чуть не все, и больше мы их не видели. Нашу шлюпку тоже перевернуло, но судовой плотник сумел удержаться на воде и мне помог, и под конец нас всех выбросило на необитаемый остров, то есть это я тогда думал, что он необитаем. Я совсем обессилел – слаб был после болезни, – лег и приготовился умирать. Но тот же плотник на другой день приметил в песке следы человека и собаки, пошел по следу вдоль берега и набрел на жилье. Это оказалась миссионерская станция – одна из тех, что содержат Моравские братья. [97]97
Моравские братья– протестантская секта, посвятившая себя миссионерской деятельности.
[Закрыть]Они на станции сами очень бедствовали, да и делать миссионерам в этих местах, по правде сказать, было нечего – всего-то населения на острове было какая-нибудь горсточка эскимосов. Там мы и остались на время, и там я узнал о некоторых удивительных событиях.
Капитан поднял голову и испытующе посмотрел на меня. Я отметила невольно, что глаза у него уже не такие тусклые, как раньше, а темные и блестящие; в них светилось живое внимание, взгляд стал пронзительным и острым.
– В миссии нам сказали, что скоро должен прибыть пароход, который завозил им провизию, и пастор – добрейший человек, истинный христианин – не сомневался, что нам помогут вернуться на родину. Сам он ждал с этим пароходом приказа о закрытии миссии. Но все это было еще очень неопределенно, а пока что надо было как-то устраиваться. Мы с плотником рыбачили и вообще старались им помогать; у нас ведь не было других способов отблагодарить их за то, что они нас приютили. Сначала я жил у пастора, пока не поправился; но в доме было тесно, я чувствовал, что всем мешаю, и под первым благовидным предлогом перебрался к другому тамошнему обитателю, у которого была теплая хижина и достаточно места для двоих. Это был шотландец, старый моряк. Его очень уважали на станции; он в свое время оказал большую поддержку пастору, когда вышли какие-то неприятности с местным населением. Он попал сюда с одной из тех английских экспедиций, что пытались открыть Северный полюс, но и полюса не открыли, и назад не вернулись. Хижина, которую он себе построил, с виду была вроде собачьей конуры, но в ней было тепло, а это ведь главное; он натаскал туда кучу птичьих перьев и сделал себе мягкое ложе, а другое для меня. Так вот мы и жили на этом острове и дожидались парохода. Тоска была смертная; пароход все не шел, мы уж стали думать, что он потонул, и мою бедную «Минерву» совсем разбило о камни и раскидало обломки по всему берегу. Каждый день мы выходили на мыс и все смотрели, не покажется ли в море дымок; мы очень хорошо понимали – и я, и моя команда, – что людям на станции самим приходится туго и они делятся с нами последним. В Священном писании сказано: «Не единым хлебом жив будет человек», – ну и напрасно; надо бы написать «не единой рыбой»: посидели б на одной рыбке, как мы, так поняли бы, что хлеб – это царская пища. Старый Гаффет – это у которого я жил – первое время все молчал, как немой; мне даже чудно было, что это за человек, да и он, наверно, на меня дивился; потом, когда мы ближе познакомились, я узнал, что он еще больше перенес всяких бедствий, чем я, и так подорвал свое здоровье, что уже не надеялся долго прожить. Он находил некоторое облегчение в беседах с понимающим человеком; поэтому, когда шел дождь или дул такой ветер, что нельзя было высунуть нос наружу, мы с ним по целым дням сидели и разговаривали. Я тоже чувствовал себя неважно; когда нас выбросило на берег после крушения, я обо что-то ударился головой, и с тех пор меня временами мучили боли в затылке, да и вообще сила уж была не та; она и после ко мне не совсем вернулась.
Капитан Литлпейдж умолк и погрузился в раздумье.
– Вот когда пригодилась моя начитанность, – снова заговорил он через минуту. – Там-то читать было нечего; пастор с трудом объяснялся по-английски, и книги у него все были иностранные; ну, так я читал наизусть все, что мог припомнить. Старинные наши поэты, наверно, и не догадывались, сколько утешения они могут принести человеку. Я хорошо знал Мильтона, но там, на острове, мне стало казаться, что король поэзии – это Шекспир; где он морского дела касается, там у него всегда очень точно сказано, а некоторые его стихи удивительно как успокаивают душу. Я их читал, и перечитывал, и повторял без конца, пока слезы не начинали литься из глаз; ведь на этом острове ничего не было красивого, только звезды на небе да вот эти стихи.
Гаффет все о чем-то думал и разговаривал сам с собой; он боялся, что так никогда и не выберется оттуда, и это его угнетало. Все-таки, он надеялся, что, когда я вернусь домой, мне удастся заинтересовать ученых в его открытии, но, видно, все они очень уж заняты собственными открытиями – я им писал кое-кому, но ни один даже не потрудился ответить. Кажется, я вам уже говорил, что этот бедняга Гаффет участвовал в полярной экспедиции. Теперь добавлю, что они потерпели крушение на обратном пути у берегов Гренландии, спаслись только Гаффет и еще два офицера, но те двое тоже не вернулись домой. Гаффет слыхал, что бриг, на котором они отплыли в Англию, столкнулся ночью с пароходом и затонул со всеми людьми. Стало быть, о том, что они видали во время своего путешествия, теперь, кроме Гаффета, не знала ни одна живая душа, и Гаффет все это рассказал мне. А видели они вот что: там, на севере, за полярными льдами, есть неведомая страна, и в ней живут необыкновенные люди. Гаффет считал, что это промежуточное звено между тем светом и этим.
– Что вы говорите, капитан Литлпейдж! – воскликнула я, глядя на него с изумлением: заканчивая свою речь, он словно преобразился – нагнулся вперед, понизил голос до шепота, а перед тем как произнести последние слова, боязливо оглянулся через плечо. Но спустя минуту он как бы опомнился.
– Когда Гаффет рассказывал про все их приключения, так, бывало, слушаешь и даже жуть берет, – продолжал капитан с прежней неторопливостью. – Сперва они все кружили по льдам на санях и собаках; представляете себе – мороз, снег, ветер! Потом стали замечать, что лед подтаивает. Дело в том, что их корабль застрял во льдах и дрейфовал вместе со льдиной к северу – далеко их загнало, за Лисий пролив, и еще дальше. Тут лед двинулся, и корабль раздавило. Ну, они все тогда сошли в шлюпки, и тем же теплым течением их вынесло за кромку льда в открытое море; короче говоря, они все время шли на север, примерно так, как и было намечено. А затем вдруг открылась земля, совсем неизвестная, не обозначенная ни на одной карте. Подойдя ближе, они увидели, что это сплошная скала; и долго не могли пристать даже в шлюпке, пока не набрели на широкий залив и не прошли под парусами на другую его сторону, где берег был более отлогий. Запасы у них почти кончились, пресная вода тоже, но в отдалении на берегу ясно был виден большой город. «Помилуйте, Гаффет! – сказал я, когда в первый раз услышал от него эту историю. – Какой там может быть город – на два градуса севернее, чем когда-либо заходили суда?» Он, видите ли, нашел на корабле какую-то старую карту, подшил вверху к ней кусок и все время отмечал курс. В ответ на мои сомнения он клялся, что все именно так и было, и после еще много раз повторял, вдалбливал мне в голову, чтобы я хорошенько запомнил и мог передать тем, кого это заинтересует. По его словам, в тех дальних широтах нет уже ни льда, ни снега; они, во всяком случае, не видели ни разу, пока их лодку двое или трое суток гнало теплым течением; а вот откуда оно взялось, это течение, он не мог сказать; как будто прямо из-под той льдины, в которую вмерз их корабль и которую они всю исходили вдоль и поперек за предыдущие недели дрейфа.
– Ну а город-то? – спросила я. – Добрались они до города?
– Добрались, – ответил капитан, – и видели жителей. Вот тут-то и начинается самое странное. Это, по-видимому, такое место, где люди и не живые, и не мертвые, – так по крайней мере я понял из объяснений Гаффета. Если смотреть с моря, то видно – город как город, дома и все прочее, а потом вдруг исчезнет из глаз, и нет ничего. Когда Гаффет с командой подошли к самому берегу, то увидели и людей, но приблизиться к ним никак не удавалось: видятся, понимаете ли, какие-то серые фигуры, проплывают вдали поодиночке, а то стоят толпой и как будто наблюдают. Матросы сперва напугались, но потом видят, что эти фигуры близко не подходят, их словно ветром отдувает, тогда осмелели и высадились на берег. Нашли много птичьих яиц, а птицы там были непуганые, как обычно в диких северных уголках, куда нога человеческая не ступала. Нашлась и пресная вода. Гаффет рассказывал, что он и один матрос заметили среди скал, совсем близко, такого туманного человека – он скользил себе потихоньку, и за спиной у него было что-то вроде котомки – и погнались за ним, но куда там! – он унесся прочь, как лист по ветру или как паутина. Иногда эти туманные люди как будто разговаривали между собой, но голосов не было слышно, а раз Гаффет сказал мне, стараясь поточнее объяснить: «Они вели себя так, как будто не видели нас, но чувствовали наше приближение». Город виден был только с моря, а если сойти на берег, он исчезал. Однажды капитан и доктор решили пробраться на ту возвышенность, где, по их расчетам, был расположен город; они пропадали там до ночи, вернулись измученные, бледные, как полотно, и весь следующий день что-то писали в своих записных книжках и взволнованно перешептывались, а если кто-нибудь пытался их расспрашивать, они сердито его обрывали.
А потом они уехали. Ну, это была история! – Капитан Литлпейдж снова нагнулся вперед и заговорил шепотом, со странным блеском в глазах. – Матросы заявили, что больше ни одного дня здесь не останутся, и утром чуть свет вахтенный дал команду грузиться; все сели в шлюпки и отошли от берега, но сперва недалеко. Так эти люди, или как их там назвать, налетели со всех сторон, как летучие мыши, и все прибывали, все прибывали, целую армию выслали, чтобы их прогнать. По всему берегу вдоль воды стояли стеной, словно войско перед боем; вот уж подлинно – «несметный легионов строй!». Помните: «Назад ни шагу; грозные ряды то недвижимы, то, как черный вихрь, взмывают в небо, трепеща крылами…» Ну, матросы давай скорей грести, а как отошли подальше, где уже было безопасно, оглянулись назад – стоит опять город на берегу, точь-в-точь такой, как был, когда они в первый раз подходили с моря. Гаффет сам видел. И вот думайте что хотите, а они считали, что этот город – это какое-то такое место ожидания между нашим миром и загробным.
Капитан от волнения даже вскочил на ноги и говорил с нервными жестами, но по-прежнему хриплым шепотом.
– Сядьте, сэр, – сказала я как могла спокойнее, и капитан в изнеможении опустился на стул. Через минуту он снова заговорил уже обычным своим голосом.
– Гаффет не сомневался, что капитан и доктор поспешат в Англию – сделать сообщение и снарядить новую экспедицию. Матросам пока что приказано было молчать о том, что они видели. Но тут как раз и разбилась ихняя лодка.
– А это не мог быть мираж или что-нибудь в этом роде? – рискнула я спросить. – Они ведь все были истощены от голода.
Но капитан только посмотрел на меня невидящим взглядом.
– Гаффет до того дошел, что уже ни о чем другом не мог думать, – продолжал он. – Как-то раз доктор в разговоре с капитаном высказал предположение, что все эти образы происходят от особых условий освещения и от магнитных токов. В этой части света, правда, все было какое-то ненормальное. Компас иногда врал так, что им нельзя было пользоваться; и вообще все приборы словно с ума сошли. Но Гаффет был твердо убежден, что эти туманные люди – это духи умерших, ну, то, что называется призраки, только условия здесь особенно благоприятны для того, чтобы их видеть. Он все говорил, что надо снестись с Географическим обществом, но, по-моему, ничего для этого не делал и сидел на острове, как сурок в норе. Он был больной человек, покалеченный, и боялся, что, если вернется домой, его там упрячут в какую-нибудь больницу. Считал, что лучше подождать здесь – авось набредет подходящий человек, из тех, что направлялись на север с полярными экспедициями, – ему бы он все рассказал и поручил дальнейшее расследование. Это верно, такие суда, случалось, заходили на остров – почту оставить или еще за чем-нибудь, и при Гаффете это было два или три раза, но они ему не понравились, – он ведь упрямый был, и что ему в голову втемяшится, того уж не выбьешь. А мне рассказал просто потому, что, когда я попал на остров, он уже начинал беспокоиться, что того и гляди умрет и ничего не успеет. У него была написана подробная инструкция, как идти, и все объяснения – он заготовил их для этого самого человека, которого сочтет достойным. Я просил его отдать рукопись мне, чтобы у меня было что показать, когда я вернусь на родину, но он не захотел. Теперь он, наверно, уже умер. Я ему писал и сделал все, что мог. Когда-нибудь этим еще займутся, и кто это сделает, тот совершит великий подвиг.
Я рассеянно кивнула. Меня сейчас гораздо больше интересовал сам капитан – его властная, решительная осанка и светлый, зоркий взгляд; таким он, наверно, бывал на капитанском мостике. Но в тот же миг все это странно изменилось: передо мною опять был дряхлый старик с обличьем скорее ученого, чем моряка, кроткий и немного жалкий. На стене за моей спиной висела карта Северной Америки, и, слегка повернув голову, я увидела, что глаза капитана недоуменно приковались к самой северной ее части – к четким контурам, тщательно выписанным на основе последних научных данных.
