Текст книги "Американская повесть. Книга 1"
Автор книги: Герман Мелвилл
Соавторы: Фрэнсис Брет Гарт,Генри Дэвид Торо,Стивен Крейн,Джордж Кейбл,Сара Джуэтт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 33 страниц)
XII
В зале неправильной формы сидели и пили пиво Пит и Мэгги. Негромко играл оркестр, которым дирижировал взлохмаченный человек в очках и грязном фраке: он покачивал растрепанной шевелюрой, взмахивал палочкой, а музыканты прилежно выполняли его команды. Певица в огненно-красном платье, как положено, трубила народные песни. Когда она удалилась, мужчины, что были поближе к сцене, громко захлопали и застучали стаканами по полированным деревянным столикам. Певица вернулась в новом, более открытом наряде и спела еще. Ее опять вызвали на бис, и она вышла еще раз в еще более открытом наряде, станцевала и удалилась. Судя по оглушительному грохоту стаканов и рукоплесканиям, какими зал наградил ее за танец, публика жаждала увидеть ее четвертый выход, но это желание исполнено не было.
Румянец сошел с лица Мэгги, и из взгляда исчезла всякая уверенность в себе. Теперь она полностью зависела от своего спутника. Она робела перед ним, словно боялась досадить или не угодить ему. Она, казалось, терпеливо ожидала от него нежности.
Доблестный дух Пита принял угрожающие размеры. Пит был безмерно любезен с девушкой. Она же нисколько не сомневалась, что его снисходительность – это чудо. Даже сидя он сохранял горделивую осанку. Даже сплевывал Пит по-особому, стараясь показать, что он – светский лев с аристократическими манерами.
Мэгги не сводила с него восхищенных глаз, а он развлекался тем, что покрикивал и погонял официантов, которые, впрочем, то ли не хотели его замечать, то ли вовсе не слышали.
– Эй, ты, пошевеливайся! Чего ты там увидел? Еще два пива! Оглох, что ли? – Пит откинулся на спинку стула и придирчиво осматривал на сцене певицу в парике соломенного цвета: та вскидывала каблуки, довольно неумело подражая известной парижской танцовщице.
Несколько раз Мэгги принималась откровенно и обстоятельно рассказывать Питу о своей жизни, описывая во всех подробностях выходки домашних. Она вспоминала о том, что ей пришлось испытать и каких усилий стоило добиться для себя хоть немного покоя. Пит отвечал ей тоном филантропа. Он ободряюще, как заботливый покровитель, брал ее за руку.
– Черт бы побрал этих болванов! – осудил Пит ее мать и брата.
Сквозь клубы дыма до слуха девушки донеслись звуки музыки, рожденной стараниями всклокоченного дирижера, и она погрузилась в мечты. Она вспомнила свою жизнь на Питейной аллее и обратила взгляд на сильные, надежные кулаки Пита. Она вспомнила пошивочную мастерскую и вечно недовольного хозяина с его «Фы что тумать, я фам пять толлар нетеля так платить?! Фы кулять сюта пришел? Не кулять, черт попери!». Она задумчиво смотрела на Пита и решила, что взгляд у него властный и одет он как богатый и удачливый человек. Будущее представилось ей в розовом свете оттого, что было оно так не похоже на все пережитое ею.
Несчастной она себя теперь почти не чувствовала. Ее жизнь принадлежала Питу, и она считала его достойным хранителем своей жизни. Ей нечего особо опасаться, пока Пит страстно ее любит, как сейчас, если верить его словам. Она не считала себя порочной женщиной. Лучшей доли она и вообразить не могла.
Мужчины за соседними столиками украдкой поглядывали на девушку. Пит, который все замечал, кивнул ей и ухмыльнулся. Он был польщен.
– Мэг, а ты красивая. Прямо цветок! – промолвил он, разглядывая ее сквозь табачный дым. Мужчины смущали ее, но от слов Пита она радостно зарделась, ибо убедилась: для него она – зеница ока.
Седые старики, удивительно жалкие в своем распутстве, неотрывно наблюдали за ней сквозь дым. Безусые юнцы – некоторые уже с остекленевшим взглядом и порочным ртом, – не столь жалкие, как старики, пытались поймать взгляд девушки сквозь кольца дыма. Мэгги решила, что она не та, за кого ее принимают, и смотрела только на Пита или на сцену.
Оркестр исполнял негритянские мелодии; виртуоз-барабанщик бил, колотил, стучал, щелкал по целой дюжине инструментов – шум стоял невообразимый.
От взглядов, которые мужчины бросали на Мэгги из-под полуопущенных век, ей стало не по себе. Все эти мужчины казались ей хуже Пита, и она попросила:
– Пит, давай уйдем!
Когда они выходили из зала, Мэгги обратила внимание на сидевших в компании мужчин двух женщин: сильно накрашены, щеки дряблые, впалые. Минуя их столик, девушка отшатнулась и подобрала подол длинного платья.
XIII
После драки с Питом в салуне Джимми несколько дней не появлялся дома. А когда все-таки решился, то сделал это с большой опаской.
Дома бушевала мать. Мэгги с тех пор не вернулась, и родительница беспрестанно вопрошала: как могла ее дочь дойти до жизни такой? Мать вовсе не считала Мэгги чистой жемчужиной, посланной на Питейную аллею небесами, но для нее было непостижимо, как могла ее дочь так низко пасть и навлечь позор на всю семью. Мать неистово осуждала порочную девушку.
Особенно ее изводили своими пересудами соседи. Если заходила какая-нибудь соседка, то обязательно в разговоре ненароком интересовалась: что это Мэгги давно не видать?.. В ответ мать, мотнув растрепанной головой, выкрикивала угрозы и ругательства. Она грубо пресекала любые коварные попытки вызвать ее на откровенность.
– Как же она могла, я ли ее не воспитывала! – причитала мать, обращаясь к сыну. – Я ли с ней не говорила, я ли ее не учила! Как же она могла пойти по кривой дорожке при моем-то воспитании?!
Джимми все эти вопросы ставили в тупик. У него в голове не укладывалось, как их Мэгги, его сестра, могла оказаться столь порочной.
Мать брала со стола бутылку, отпивала глоток и продолжала свои жалобы:
– Недоброе было сердце у этой девчонки. Мы с тобой, Джимми, просто не знали, какое у нее недоброе сердце.
Джимми согласно кивал.
– Мы жили с ней под одной крышей, я ее воспитывала, но мы не знали, какая она плохая девчонка.
Джимми опять кивал.
– Жила в такой хорошей семье, с такой хорошей матерью и пошла по дурному пути! – восклицала мать, подняв глаза к небу.
Однажды Джимми пришел домой, сел на стул и как-то странно, смущенно заерзал. Наконец, запинаясь и робея, заговорил:
– Слушай, это дело нас позорит! Поняла? Мы опозорены! Может, лучше нам… мне пойти поискать ее, может, лучше привести ее домой и…
Мать так и подскочила, разразившись злобными выкриками:
– Что?! Чтобы она вернулась и опять спала под одной крышей со мной?! Сейчас! Как же! Больше ты ничего не придумал? Стыдись, Джимми Джонсон, – собственной матери такое сказать! Вот уж не думала я, когда ты ребенком играл у меня под ногами, что когда вырастешь, то такое скажешь матери – собственной матери! Вот уж не думала…
Рыдания душили ее, и она прервала свои упреки.
– Нечего шум поднимать, – заметил Джимми. – Чего я сказал-то? Просто, может, лучше все это дело замять. Оно ведь позорит нас! Поняла?
Мать рассмеялась таким смехом, который, казалось, звучал по всему городу; и этому смеху вновь и вновь откуда-то вторил другой смех:
– Сейчас! Как же! Больше ты ничего не придумал?
– Ты что – за дурака меня считаешь?! – воскликнул Джимми, возмущенный насмешками матери. – Я же не говорю, что надо из нее ангелочка делать, правда? Но если так и дальше будет, то она нас совсем опозорит! Поняла?
– Ничего, ей все равно такая жизнь надоест, и эта тварь захочет вернуться домой, так ведь? Может, тогда мне ее пустить?
– Да я не о том говорю-то! – объяснял Джимми. – Что мы тут будем устраивать возвращение блудной дочери, что ли?
– Дурак ты, не было там вообще никакой дочери! Там сын был блудный.
– Без тебя знаю.
Посидели молча. Мысленным взором мать злорадно наблюдала сцену, родившуюся в ее воображении. Губы ее сложились в мстительной улыбке.
– …Ничего, пусть поплачет, пусть хлебнет лиха. Расскажет нам потом, как Пит или какой другой парень бьет ее, и как она жалеет теперь, и как ей плохо живется, и как ей хочется вернуться домой – все расскажет… – С мрачным юмором мать изобразила, добавив плаксивости в голос, как, возможно, будет жаловаться ее дочь. – Может, тогда мне ее пустить? Пусть хоть все глаза выплачет вон там – на тротуарах, но чтобы я у себя такую дрянь приютила! Она, неблагодарная, наплевала на мать – на собственную мать, которая ее любила. Нет и не будет ей моего прощения!
Джимми считал себя знатоком женского вероломства, однако не мог понять, почему жертвой должен стать кто-то из его близких. «Черт бы ее побрал!» – в сердцах выругался Джимми. И опять ему смутно подумалось, нет ли брата у какой-нибудь из его женщин. Но ему и в голову не приходило поставить себя в один ряд с этими братьями или свою сестру – с теми женщинами.
Матери с большим трудом удавалось скрывать правду от соседей, теперь же она сама жаловалась им на судьбу. «Да простит ее Господь!» – беспрестанно повторяла она и поверяла внимательным слушателям свои беды:
– Уж я ли ее не воспитывала! И вот как родная дочь отплатила мне за добро! Только ее поманили – и по кривой дорожке пошла! Да простит ее Господь!
Когда мать забирали в участок за пьянство, она поражала полицейских судей душераздирающими рассказами о падении своей дочери. В конце концов один из судей, глядя на нее поверх очков, сказал:
– Мэри, согласно документам нашего, и не только нашего, суда, ты являешься матерью сорока двух совращенных дочерей. В практике нашего суда подобного прецедента еще не было, и члены суда считают, что…
И мать пошла восвояси, проливая крупные горькие слезы. Ее красное лицо являло собой воплощенное мучение.
На людях Джимми конечно же проклинал сестру, дабы не уронить себя с высокой общественной ступени. Но в спорах с самим собой, в которых Джимми был не очень-то силен, он однажды даже пришел к выводу, что сестра его могла бы быть намного добродетельнее, если бы в жизни своей видела больше добра. Но он почувствовал, что ему нельзя держаться такой точки зрения, и поспешно отбросил ее.
XIV
В шумном зале находилось двадцать восемь столов, двадцать восемь дам и множество курящих мужчин. На сцене, в конце зала, бравурно гремел оркестр – глядя на музыкантов, можно было подумать, что они зашли сюда случайно. Неряшливые официанты сновали в проходах, коршунами налетали на зазевавшихся посетителей, позвякивали бокалами на подносах, наступали на подолы платьев и брали двойную плату за все, кроме пива, причем действовали до того проворно, что из-за них почти не было видно кокосовых пальм и запыленных чудовищных росписей на стенах. «Распорядитель», на плечи которого легла непомерная ноша ответственности, работал, не зная отдыха: нырял среди посетителей, вытаскивал робких из числа новичков и усаживал их на хорошие места, раздавал направо и налево команды официантам и сердито переругивался с желающими подпевать оркестру.
В зале, как обычно, было накурено, но дым стоял столь густой, что плотно окутывал головы и руки. Шум голосов сменился криками и ревом. Обильная брань сотрясала воздух. Зал звенел от визгливого хохота и резких возгласов подвыпивших женщин. Главным достоинством исполняемых оркестром номеров был темп: музыканты играли неистово, страстно. На сцене пела, улыбаясь, солистка, но на нее никто не обращал внимания. Пианист, корнетист и скрипачи играли в бешеном темпе, заражая им полупьяную публику: посетители залпом осушали кружки с пивом и начинали стрекотать как сороки. Дым клубился и петлял, словно призрачный поток, устремленный к невидимому водопаду. Пит с Мэгги вошли в зал и заняли столик возле дверей. Сидевшая рядом дама попыталась было привлечь внимание Пита, но не сумела и удалилась.
Минуло три недели с тех пор, как Мэгги ушла из дома. Она еще сильнее, как собачонка, привязалась к своему хозяину – Питу, что немедленно сказалось на его отношении к девушке: он вел себя подчеркнуто бесцеремонно и небрежно. Мэгги смотрела на него неотрывно, улыбками стараясь вызвать милостивый взгляд.
В дверях показалась независимая особа пышной наружности в сопровождении какого-то неказистого юнца. Пара села неподалеку от Пита с Мэгги. Пит тут же вскочил, лицо его засияло от приятного удивления.
– Вот это да! Нелли! Здорово! – воскликнул он, подойдя к ее столику и поспешно протягивая руку.
– Привет, Пит! Как поживаешь, голубок? – И она подала ему сложенные перевернутой лодочкой пальцы.
Мэгги мгновенно оглядела женщину: черное платье сидит как влитое, льняной воротничок и манжеты – без единого пятнышка, бежевые перчатки плотно облегают красивые руки, шляпка самого модного фасона небрежно покоится на темных прядях. Украшений нет никаких, косметика аккуратная и почти не заметна. Дама ничуть не смущалась под пристальными взглядами мужчин.
– Присаживайся и подругу сюда зови, – сказала она Питу. Он кивком подозвал Мэгги, та подошла и расположилась между Питом и неказистым юнцом.
– А я-то думал, ты насовсем в Буффало уехала, – сразу же начал Пит. – Ты когда вернулась? С дружком этим чем у вас кончилось?
Дама пожала плечами:
– Да изображал из себя важную персону, а в кармане, считай, ничего и нет. Ну я и помахала ему ручкой.
– Рад снова видеть тебя в наших местах, – галантно произнес Пит.
Они оба пустились в воспоминания о проведенных вместе днях. Говорили долго, а Мэгги молча страдала: она так и не сумела придумать ничего вразумительного, чтобы присоединиться к беседе.
Она наблюдала за Питом. Тот не сводил сияющих глаз с хорошенькой незнакомки. Он слушал ее и все время улыбался. Дама была осведомлена обо всех его делах, справлялась об общих знакомых; знала она и размер его жалованья. Мэгги она попросту не замечала – взглянула в ее сторону раз-другой, да и то поверх головы.
Неказистый юнец насупился. Поначалу он приветствовал пополнение шумными возгласами:
– Давайте выпьем! Нелли, ты чего будешь пить? А вы, мисс… как вас там? Выпьемте, мистер… э-э-э… Ну, в общем, вы!
Ему явно хотелось верховодить, и он начал было подробно рассказывать о своем семействе и громко разглагольствовать на разные темы. С Питом юнец обращался покровительственно. К Мэгги он вовсе не обращался, поскольку та молчала. Независимую особу пышной наружности он старался поразить своей безграничной щедростью.
– Фредди! Уймись! Болтаешь как заведенный, – сказала дама и отвернулась, обратив все внимание к Питу:
– Ну что? Повеселимся, как прежде?
– Ага! – охотно согласился Пит. – Еще как!
– Слушай, – прошептала она, подавшись вперед, – пойдем прямо сейчас к Билли – там и повеселимся…
– Да тут такое дело… Я же не один. Поняла?
– Ну и веселись тогда с ней, – заключила дама.
Пит всполошился, а дама промолвила, вскинув голову:
– Ладно же, дружок! Попробуй теперь попроси меня о чем-нибудь – посмотришь, как я тебе отвечу!
Питу стало не по себе.
– Послушай, – взмолился он, – выйдем на минуту, я тебе все объясню!
Дама махнула рукой:
– Да ладно, чего объяснять – и так все ясно: не хочешь – не надо.
И она, к явному огорчению Пита, повернулась к неказистому юнцу, чем моментально погасила бушевавшую в нем ярость, ибо он не знал, на что решиться: то ли затеять ссору с Питом, как подобает джентльмену, то ли грубо, по-простому и без предупреждения двинуть Пита кружкой. Но когда дама повернулась к нему и возобновила свои улыбки, он успокоился. Он просиял, и лицо его приняло невыразимо блаженное и какое-то хмельное выражение.
– Слушай, помаши ручкой этому болвану, – громким шепотом попросил он.
– Фредди, не смеши меня, – ответила она.
Пит подался вперед и тронул даму за руку:
– Выйдем на минутку, Нелли, я тебе объясню, почему не могу сейчас с тобой пойти. За что ж такая немилость? Вот уж не ожидал от тебя! Давай выйдем – что тебе стоит? – В голосе его звучала сильная обида.
– А с какой стати я должна слушать твои объяснения? – промолвила дама холодно, отчего Пит совершенно обмяк.
– Ну давай выйдем – я все объясню! Честное слово! – просил Пит, умоляюще глядя на нее.
Дама едва заметно кивнула Мэгги и неказистому юнцу:
– Извините…
Неказистый юнец перестал мило улыбаться, метнул на Пита потухший взгляд, и его мальчишечье лицо покраснело.
– Нелли! Нелли! – заскулил он. – Мы так не договаривались! Ты что же, уйдешь с этим пройдохой, а меня здесь бросишь? Ты же говорила, что…
– Ну что ты, дружок! Разве я тебя брошу! – ласково возразила дама. Она наклонилась к нему и что-то прошептала на ухо. Неказистый юнец снова заулыбался и уселся поудобнее, словно приготовился терпеливо ждать.
Дама заскользила между столиками, Пит шел рядом и что-то с жаром говорил – очевидно, оправдывался. Дама отмахивалась с нарочитым безразличием. Они вышли, двери за ними закрылись, и Мэгги с неказистым юнцом остались одни.
Мэгги была ошеломлена. Она смутно почувствовала: произошло нечто страшное. Ее удивило, что Пит стал заискивать перед этой особой, что в глазах его появилась мольба о прощении. Она глазам своим не верила – ее Пит, этот светский лев, раболепствовал. Мэгги была потрясена.
Неказистый юнец принялся за коктейли и сигары. Полчаса он провел в безмятежном молчании, затем встрепенулся и заговорил.
– Да, – вздохнул он, – я так и знал – этим все кончится. Смылись они.
Он снова умолк – видимо, размышлял.
– Одурачила она меня, и больше ничего, – вдруг произнес он. – И до чего по-наглому! Я сегодня только на выпивку больше двух долларов потратил, а она взяла и сбежала с этим проходимцем. Да на него и посмотреть-то страшно: рожа – как болванкой припечатана. Эй, официант! Еще один коктейль, да покрепче!
Мэгги не проронила ни слова. Она следила за входом.
– …Вот ведь паскудство какое! – пожаловался неказистый юнец и принялся рассказывать Мэгги, как он поражен, что с ним вообще могли так поступить.
– Ну ничего, я с ней расквитаюсь! Не удастся ей скрыться от вашего покорного слуги, – добавил он, подмигнув. – Я ей прямо скажу, что это самое настоящее паскудство. И уж ей не удастся умаслить меня всякими штучками вроде «ну что ты, Фредди, дружок!». Она ведь думает, что меня зовут Фредди. Ха! И никакой я не Фредди. Таким, как она, я всегда называюсь чужим именем, потому что скажи им настоящее, так ведь и воспользоваться этим потом могут. Понятно? Меня не так уж просто одурачить!
Но Мэгги его не слушала – она неотрывно следила за входом. Неказистый юнец, погрузившись в мрачные раздумья, решительно расправлялся с вереницей коктейлей, словно дерзко отвечая на удар судьбы. Иногда он разражался бранью, которая лилась нескончаемым потоком.
Девушка по-прежнему не отрывала взгляда от входа. Мало-помалу у неказистого юнца в глазах начало двоиться, Он взнуздал себя, стараясь сохранить галантность, и стал усиленно предлагать Мэгги выпить «Шарлотт Рюс» и пива.
– Смылись, – бросил он. – Смылись.
Он поглядел на нее сквозь кольца дыма:
– Слышь, крошка, а нам… и без них… хорошо, ну! Ты, это, в общем… девица ничего – подходящая, ну! Но до Нелли тебе… далеко. Да! Далеко! Что? А я говорю – да-ле-ко! Нелли у нас кто? Красавица! Кра-са-ви-ца! Ты… рядом с ней – тьфу! Но без… без нее – ничего! А что ж мне… еще остается? А? Нелли-то сбежала! А ты… вот осталась. А ты, в общем… девица… девица ничего, да!
Мэгги встала:
– Я пойду домой.
Неказистый юнец вздрогнул.
– А? Чего? Домой?! – воскликнул он, совершенно обескураженный. – Пардон, не понял: ты что – «домой», что ли, сказала?
– Я пойду домой, – повторила девушка.
– Вот те и на! Что же это делается?! – воскликнул донельзя изумленный юнец. Как в тяжком бреду, он проводил Мэгги до шедшего на окраину трамвая, демонстративно купил ей билет, бросил на нее через заднее окно полный добродушного сладострастия взгляд и свалился с подножки.
XV
По освещенной улице брела одинокая несчастная женщина. Улица была заполнена людьми, спешащими по своим неотложным делам. У ступеней железнодорожных станций безостановочно бурлила толпа, на повозках громоздились пассажиры со свертками.
Несчастная женщина шла медленно. Она, видимо, кого-то искала: останавливалась у дверей салунов и смотрела на выходящих из них мужчин. Она украдкой заглядывала в лица бегущим мимо прохожим. Мужчины торопились, чтобы успеть на поезд или паром, задевали ее локтями, но не замечали ее – они думали только об ужине где-то далеко у себя дома.
У несчастной женщины было странное лицо. Ее улыбка вовсе не напоминала улыбку. Когда же ее лицо было спокойно, на нем обозначались тени, будто она язвительно усмехалась, будто кто-то грубо провел неизгладимые линии вокруг рта.
По улице неторопливо шел Джимми. Женщина встретила его с обиженным видом.
– Джимми! Наконец-то! Я тебя всюду искала, – начала женщина.
Джимми нетерпеливо дернулся и ускорил шаг.
– Отстань! – сказал он грубо, как человек, которому страшно надоедают.
Женщина докучливым просителем шла за ним:
– Как же так, Джимми? Ты же мне обещал, что…
Джимми резко повернулся к ней, словно решившись на последний бой ради спокойствия мира:
– Слушай, Хетти, ты кончай ходить за мной по всему городу, поняла? Кончай – и все! Оставь меня в покое! Ты мне надоела, поняла? Что ты всюду таскаешься за мной? Что ты, сдурела, что ли, совсем? Ты что, хочешь, чтобы на меня пальцем показывали? Пошла вон!
Женщина подошла ближе и взяла его за руку:
– Но послушай, ты же…
– Да иди ты к черту! – огрызнулся Джимми и стремглав метнулся в главный вход первого попавшегося знакомого салуна, а в следующее мгновение выскользнул через боковую дверь и скрылся в тени. На ярко освещенной улице он опять заметил несчастную женщину – та рыскала, как настоящий разведчик. Джимми с легким сердцем рассмеялся и ушел.
Он пришел домой и увидел, что мать шумно возмущается: вернулась Мэгги. Она вздрагивала от потока гневных ругательств, который обрушила на нее мать.
– Черт возьми! – сказал Джимми вместо приветствия.
Мать кружила по комнате, указывая трясущимся пальцем на Мэгги:
– Глянь на нее, Джимми, глянь! Полюбуйся на свою сестру! Вот она – явилась! Глянь, глянь на нее! – И она глумливо хохотала, не спуская глаз с Мэгги.
Девушка стояла посреди комнаты, переминаясь с ноги на ногу, словно никак не могла найти себе места.
– Ха-ха-ха! – загремела мать. – Явилась – полюбуйтесь! Хороша, нечего сказать! Полюбуйтесь – хороша тварь, ничего не скажешь! Ха-ха! Нет, вы только полюбуйтесь на нее!
Мать наклонилась, взяла дочь за голову красными морщинистыми руками и пристально посмотрела ей прямо в глаза:
– Ба! Да она нисколько не изменилась! Все такая же хорошая мамина дочка! Полюбуйся на нее, Джимми! Подойди сюда и полюбуйся!
Громогласная брань матери привлекла обитателей дома к дверям: в коридорах появились женщины, начали шнырять дети.
– Чего случилось-то? Опять, что ли, у Джонсонов драка?
– Не-ет! Мэгги их вернулась.
– Вернулась? Ну да?!
Через открытую дверь на Мэгги уставилось множество любопытных глаз. Дети пробрались в комнату и робко поглядывали на Мэгги, образуя нечто вроде первых рядов партера. Женщины остались в коридоре и, склонившись друг к другу, шептались и качали головами с глубокомысленным видом.
Один малыш, которому до невозможности был любопытен этот объект всеобщего внимания, тихо приблизился и осторожно, словно раскаленной плиты, коснулся ее платья. И тут же трубным сигналом прозвучал резкий окрик его матери. Она подскочила и схватила ребенка, бросив на девушку полный негодования взгляд.
Мать Мэгги шагала из угла в угол, обращаясь к заполнившим дверной проем зрителям, точно речистый конферансье. Голос ее гремел на весь дом.
– Вот, явилась! – восклицала мать, резко поворачиваясь и театрально указывая пальцем на Мэгги. – Явилась! Полюбуйтесь на нее! Красавица, да и только! И дочь хорошая – домой пришла, к матери. Вот какая молодец! Вот какая красавица!
Эти издевательские выкрики завершились еще одним взрывом визгливого хохота.
Девушка словно очнулась:
– Джимми! Я…
Но брат поспешно отступил от нее.
– Ты теперь, поди, уличная? – сказал он, презрительно скривив губы. Лицо его прямо-таки излучало оскорбленную добродетель, и он с отвращением убрал руки, словно опасаясь испачкаться.
Мэгги повернулась и пошла прочь.
Толпа у дверей стремительно расступилась. Лишь тот самый малыш упал на пороге, отчего у его матери вырвался дикий крик. Другая женщина подскочила и схватила малыша с таким геройским видом, будто спасла человека из-под колес скорого поезда.
Девушка шла по коридору, минуя одну распахнутую дверь за другой – из этих дверей выглядывали еще чьи-то крошечные, с булавочную головку глаза, лились широкие лучи света, с любопытством освещая ее темный путь.
На втором этаже ей повстречалась шишковатая старуха, обладательница музыкальной шкатулки.
– Ну что, вернулась? – вскричала старуха. – Явилась, а тебя выгнали! Ладно, заходи, можешь сегодня у меня переночевать. У меня-то порядочности никакой не осталось.
А сверху слышалась беспрестанная болтовня и пересуды, и над всем гремел презрительный хохот матери.
