Текст книги "Американская повесть. Книга 1"
Автор книги: Герман Мелвилл
Соавторы: Фрэнсис Брет Гарт,Генри Дэвид Торо,Стивен Крейн,Джордж Кейбл,Сара Джуэтт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 33 страниц)
ГЛАВА V
Не в бровь, а в глаз
Месяца через два после приведенного разговора, и значит, перед рождественскими праздниками 1821 года, отец Жером обрадовал молившихся в его маленькой церкви, объявив, что в следующее воскресенье скажет проповедь по-французски, и не тут, а в соборе.
Его очень любили. Однако два-три духовных лица качали головами, подымали брови и говорили, что истинно католическому священнику следовало бы меньше держаться Евангелия, а больше – догматов церкви; «но, конечно, простолюдины слушают его охотно».
Узнав однажды об этом недружелюбном перешептывании, он слегка улыбнулся и ответил сообщившему – которого знал за одного из шептунов, – положив ласково руку ему на плечо:
– Отец Мэрфи (или как там его звали), мне приятно это слышать.
– То есть как?
– Потому что vae quum benedixerint mihi homines! [67]67
Горе мне, если все говорят обо мне хорошо! (лат.)
[Закрыть]
Настал назначенный день, и это был один из тех благостных дней всеобщей гармонии, когда молитва сама льется из сердца, словно родник.
– Поистине, – сказал отец Жером священнику, которому надлежало помогать ему служить мессу, – вот воскресенье, которое не надо и освящать, нам бы только соблюстиего святость.
Отец Жером больше думал о том, чт о он чувствует, чем о том, чт о именно скажет; и это, быть может, было одним из секретов успеха его проповеди.
В те годы собор представлял собой весьма непритязательное, старое здание, не блиставшее ни красотой, ни пышностью; но отцу Жерому он виделся прекрасным; отправляя перед неказистым алтарем, который ему таким не казался, торжественную службу, символ высочайших небесных истин, слыша гармонические звуки органа и еще более гармоническое слияние голосов в хоре, глядя на молящихся, преклонивших колена в мягком многоцветном свете, вдыхая жертвенные ароматы алтаря, он испытывал глубокую и торжественную радость; и все же я думаю, что самой праведной, не покидавшей его мыслью было:
«Не обольщайся, отец Жером, тем, что здесь легко чувствовать себя праведником; ведь ты – тот самый, кто сегодня едва не проспал, вчера слишком много ел, а завтра, и в дальнейшем тоже, того и гляди, впадешь в грех».
С этой мыслью – когда пропели «Veni Creator» [68]68
Приди, Создатель (лат.).
[Закрыть]– он взошел на кафедру. Из его проповеди до нас дошло лишь несколько отрывков, но это слова сильные и благозвучные.
– Друзья мои, – сказал он вначале, – гневные слова Господней книги очень милосердны; их цель – вернуть нас домой; но благие слова, друзья мои, бывают порой ужасны. Вот милосерднейшие слова самой милосердной молитвы, когда-либо исходившей из уст святого мученика, – предсмертные слова святого Стефана: «Господи, не вмени им греха сего». Разве они не ужасны? Ибо вот как надо их толковать. «Господи, не вмени им греха сего». Кому? Не тем, кто побил его каменьями. Так кому же? О том спросите апостола Павла. Три года спустя, молясь в Иерусалиме во храме, он ответил на этот вопрос: «Я там стоял и одобрял». Он говорил лишь о себе; но придет день, когда весь совет нечестивых, допустивший, чтобы святой Стефан [69]69
Святой Стефан– по Библии, один из великомучеников христианской церкви (Деяния апостолов, гл. VI–VII).
[Закрыть]был побит каменьями, и весь город Иерусалим должны сказать: «И мы, Господи, мы тоже стояли и одобряли». О друзья мои, в простых словах умирающего святого, молившегося о прощении убийцам его, сокрыта страшная истина – все мы причастны грехам каждого из нас.
Такова была главная мысль отца Жерома. Что еще сохранилось от его проповеди – может быть передано в немногих словах.
– Если бы, – воскликнул он, – я должен был отвечать лишь за свои грехи, я еще мог бы высоко держать голову; но нет, друзья мои, не можем мы глядеть в глаза друг другу, ибо каждый участвует в грехе каждого. Где же среди общего позора, где место для гордыни? Не будь у нас общей надежды, общее отчаяние должно бы связать нас воедино и заставить умолкнуть всякое осуждение.
И еще он говорил:
– Даже в обещании, данном Ною, [70]70
Обещание, данное Ною. – Согласно библейской легенде, Бог обещал Ною, что потоп более не повторится (Книга Бытия, IX, II).
[Закрыть]не губить человеческий род вторым потопом слышится торжественное предостережение. Счет грехам тогдашних людей был подведен в год потопа; но грехи все накапливаются на счету тех, кто родился после; и само знамение завета указывает, что Господь не закроет счет вплоть до Судного дня! Благодарю тебя, Господи, за то, что придет наконец день, когда ты уничтожишь мир и не будешь уже начислять проценты на моем счету!
Именно тогда отец Жером обратил большее внимание, чем ранее, на сидевшую среди молящихся печальную маленькую женщину с красивым, но поблекшим лицом, слушавшую его очень внимательно. С ней была другая, одетая более нарядно и, видимо, совсем юная, хотя ее лицо и шея тщательно скрыты густой вуалью, а маленькие руки – перчатками.
«Квартеронки», – подумал он с глубокой жалостью.
Раз, при особо проникновенных словах проповеди, мать и дочь (если они были таковыми), не отрывая от него глаз, крепко сжали друг другу руки. Слова же были следующие:
– Друзья мои! В нашем Орлеане есть тысячи людей, для которых общество стерло слово «не» во всех десяти заповедях. Да, джентльмены! Если Господь ввергает в чистилище бедняка, однажды сошедшего с пути истинного, куда же следует отправиться кое-кому из вас, из тех, кто усеял ему этот путь терниями?
Движение обеих женщин он заметил лишь потому, что наблюдал за ними. Снова взглянув на них, он сказал:
– Будь милостив, Господи, к тем своим чадам, которые были бы ближе к небу, если бы не имели ни отца, ни матери и все религиозные наставления получили от такого неба и такой земли, какие сияют нам здесь, в Луизиане, в сегодняшний святой день. Да, друзья мои, природа – это катехизис, напечатанный крупным шрифтом!
Мать и дочь еще больше наклонились вперед и снова обменялись судорожным рукопожатием. Глаза матери были полны слез.
– Знавал я когда-то человека, – продолжал маленький священник, взглянув в боковой притвор, где заметил сидевших рядом Эвариста и Жана, – которому с младенчества до возмужалости тщательно внушался лишь один принцип: вызов. Не справедливость, не праведность, даже не выгода, но вызов. Вызов Богу, вызов человеку, вызов природе и разуму. Вызов, вызов всему на свете.
– Сейчас он все скажет, – шепнул Эварист Жану.
– Человек этот, – продолжал отец Жером, – сделался контрабандистом, а потом пиратом в Мексиканском заливе. Господи, не возлагай грех этот на него одного! Но однажды случилось нечто странное. Командуя людьми, которых можно было держать в повиновении, только удерживая их на расстоянии, он оказался отрезанным от человеческого общества и общался лишь с морем и воздухом, бурей и тишью, дневным и ночным небом. Друзья мои, впервые в своей жизни он оказался в подлинно хорошем обществе.
Человек этот обладал большими способностями к бухгалтерии. Он вел счета и составлял отчеты. В правильно сведенном балансе для него была красота. Неправильный казался ему уродством. И нам ясно, что произошло. Созерцая еженощно великое, священное зрелище звездной бездны над ним и водной бездны внизу, он неизбежно должен был заключить, что Создатель этого величественного творения всему ведет счет; и однажды, словно дух, шествующий по водам, предстал перед ним безмолвный и страшный вопрос: «А что же на моем счету у Господа?» Ах, друзья, на этот вопрос в книге природы нет ответа.
Я сказал, что книга природы – тоже катехизис? Да. Но, ответив на первый вопрос словом «Бог», она дальше только задает их; и вот однажды человек этот отдал целый корабль, полный товара, за маленькую книжку, где на вопросы были и ответы. Да поможет ему Бог понять ее! И да поможет Бог вам, monsieur, и вам, madame, которые носите наряды, доставленные контрабандой, вместе со мной покаяться и воскликнуть, бия себя в грудь: «И мы, Господи, и мы там стояли и одобряли».
Отец Жером не собирался на этом кончать свою проповедь; но тут прямо напротив него и почти у дальней двери встал со своего места и пристально взглянул на него человек с добрым и серьезным выражением загорелого лица; и проповедь закончилась точно по приказу. Человек еще был в церкви, когда пели «Credo»; [71]71
«Верую» (лат.).
[Закрыть]но сразу после этого, когда отец Жером снова взглянул туда, место его было пусто.
Когда маленький священник, окончив свои труды и переодевшись, оставил собор позади и сворачивал на Королевскую улицу, две женщины замедлили шаг, чтобы он поравнялся с ними; и та, что была ближе, заговорила на креольском patois, [72]72
Наречии (фр.).
[Закрыть]робко и торопливо:
– Доброго вам утра, отец Жером. Мы благодарим милостивого Господа за эту проповедь.
– Тогда и я тоже, – сказал маленький человек.
Женщины были те самые, кого он заметил во время проповеди. Младшая молча ему поклонилась; фигура ее была прелестна, но старания доброго отца Жерома что-то увидеть сквозь вуаль были тщетны. Он готовился пройти мимо, но та, что с ним заговорила, сказала:
– Я думала, вы живете на улице Урсулинок.
– Да, но сейчас я иду посетить больного.
Женщина смотрела на него и доверчиво и робко.
– Как хорошо быть настолько полезным, чтобы требоваться самому Господу Богу.
– Я не требуюсь Господу, чтобы ходить за его больными; но он дозволяет мне делать это, как вы позволяете маленькому сынишке приносить щепки на растопку. – Он мог бы добавить, что ему нравится это делать не меньше, чем ребенку.
Было ясно, что женщине надо что-то спросить, и она собирается с духом.
– У вас есть сынишка? – спросил священник.
– Нет, только дочь. – Она указала на стоявшую рядом девушку. Потом хотела еще что-то сказать и спросила, робея и волнуясь:
– Отец Жером, а как имя этого человека?
– Имя? – спросил священник. – Вы хотите знать его имя?
– Да, monsieur (она произносила miché). Уж очень хорошо вы о нем рассказали. – Ее спутница при этом отвернулась.
– Его называют, – сказал отец Жером, – то так, то этак. Некоторые считают, что это знаменитый Жан Лафитт. Слыхали о нем? А вы, значит, посещаете мою Церковь?
– Нет, miché, раньше нет, но теперь буду. А мое имя, – она немного запнулась, но ей явно было приятно выразить этим свое доверие, – …мое имя – мадам Дельфина, Дельфина Карраз.
ГЛАВА VI
Вопль горя
Когда несколько дней спустя отец Жером вошел в свою гостиную, где, как ему сказали, ожидала посетительница, его улыбка и возглас выразили более приветливости, чем удивления.
– Мадам Дельфина!
Но удивлен он все же был, ибо не наступило еще следующее воскресенье, а худенькая фигурка, одиноко сидевшая в углу в своей черной, много раз стиранной одежде, была Дельфина Карраз; и она пришла к нему уже вторично. И это, как он ясно помнил, не считая ее появления на исповеди, где он сразу узнал ее по голосу.
Она встала, застенчиво протянула руку, не подымая глаз и запинаясь, начала говорить; судорожно сглотнула и снова начала, кротко и тихо, по временам подымая глаза; по лицу ее пробегали то тревога, то извиняющаяся улыбка. Она пыталась просить у него совета.
– Сядьте, – сказал он, и когда оба они уселись, она сказала, опустив глаза:
– Мне, верно, надо было сказать про это на исповеди, но…
– Ничего, мадам Дельфина. Вам, может быть, нужен не исповедник, а друг.
Она подняла глаза, блестящие от слез, и снова их опустила.
– Я… – она остановилась, – я поступала… – она опустила голову и уныло покачала ею, – очень дурно. – Слезы полились у нее из глаз, и она отвернулась.
Отец Жером молчал, и она снова к нему обернулась, явно желая продолжать.
– Это началось девятнадцать лет назад. – Глаза ее, снова поднявшись, опустились, лицо и шея залились румянцем, и она прошептала: – Я полюбила.
Больше она ничего не сказала, и отец Жером, помолчав, ответил:
– Так что же, мадам Дельфина, любить – это ведь право каждого. Я верю в любовь. Если ваша была чиста и законна, ваш ангел-хранитель, наверное, улыбался вам; а если нет, я не скажу, что вам совсем уж не за что отвечать; но думаю, что Господь сказал: «Она квартеронка; все ее женские права втоптаны в грязь, и все способствует ее греху – почти что понуждает к нему, – пусть же ляжет он на тех, кто этому причинен».
– Нет, нет! – поспешно сказала мадам Дельфина. – А то он ляжет на… – Она опустила глаза, закусила губы и стала нервно собирать на юбке мелкие складочки. – Он был добр ко мне, насколько позволял закон, нет, добрее, ведь он оставил мне имущество, а это законом недозволено. Он очень любил нашу маленькую дочь. Он написал своей матери и сестрам, во всем покаялся и просил взять ребенка и воспитать его. Я ее отослала к ним, когда он умер, а это случилось скоро, и шестнадцать лет не видела свое дитя. Но мы все время писали друг другу, и она меня любила. А потом… – Мадам Дельфина умолкла и только продолжала дрожащими пальцами собирать на юбке ненужные складочки.
– А потом ваше материнское сердце не выдержало, – сказал отец Жером.
Она кивнула.
– Его сестры вышли замуж, мать умерла; я увидела, что даже там ей ставят в укор ее рождение, а когда она попросила взять ее… – Она опять подняла полные слез глаза. – Знаю, это было дурно, но я сказала: приезжай.
Слезы капали сквозь ее пальцы на платье.
– Это она была с вами в прошлое воскресенье?
– Да.
– И вы теперь не знаете, что с нею делать?
– Ah! C'est ça oui! Да, да.
– Она похожа на вас, мадам Дельфина?
– Слава Богу, нет! Вы бы не поверили, что она моя дочь. Она белая, она красавица!
– Вы говорите: слава Богу, а ведь в этом главная ваша трудность, мадам Дельфина.
– Увы, да!
Отец Жером крепко оперся ладонями о колени, расставив локти, устремив взгляд в пол, и задумался.
– Она, наверное, хорошая, ласковая дочь? – сказал он, взглянув на мадам Дельфину и не меняя позы.
В ответ она восторженно возвела глаза вверх.
– А это еще больше затрудняет нам дело, – сказал священник, словно обращаясь к полу. – Ей здесь так же нет места, как если бы она упала с другой планеты. – Тут он поднял взгляд, в котором что-то блеснуло, но тотчас погасло, и он снова опустил глаза. Блеснувшая мысль была о монастыре, но он тут же сказал себе: «Им эта мысль наверняка приходила, значит, ее отбросили, а это их право». И он мог только покачать головой.
– А что, если вы внезапно умрете? – сказал отец Жером, желая сразу обсудить самое худшее.
Женщина сделала быстрое движение и спрятала лицо в платок, глухо простонав:
– Оливия, деточка моя!
– И все же, мадам Дельфина, – сказал отец Жером более бодрым тоном, – одно ясно, нам надо найти выход!
– О! – воскликнула она, подняв глаза к небу. – Если бы он был!
– Должен быть! – сказал священник.
– Но какой? – спросила она печально.
– Ах! – сказал отец Жером, пожимая плечами. – Господь знает!
– Да, – сказала квартеронка, и ее кроткие глаза засияли, – и уж если Господь кому скажет, так это вам!
Священник улыбнулся и встал.
– Вы так думаете? Что ж, дайте мне время. Я у Него спрошу.
– Да, вам Он скажет! – ответила она. – И благословит вас! – Она встала и протянула руку. Потом улыбнулась. – Странный мне привиделся сон, – сказала она, уже идя к двери.
– Да?
– Да. Мои заботы перемешались у меня с вашей проповедью. Вот мне и приснилось, будто я сделала того пирата опекуном моей дочери.
Отец Жером тоже улыбнулся и пожал плечами.
– Для вас в вашем положении, мадам Дельфина, всякий белый мужчина в здешнем крае, на суше или на море, будет пиратом, а тот, пожалуй, еще самый из них лучший.
– Пожалуй, – устало повторила за ним мадам Дельфина, уходя.
Отец Жером открыл перед нею дверь.
В этот момент чья-то тень упала снаружи на порог, и вошел человек в одежде из синей бумажной материи; снимая шляпу из тонкой панамской соломки, он откинул со лба мягкие каштановые волосы; лоб у него был белый там, где его скрывала шляпа, но лицо загорелое. Мадам Дельфина отступила, а отец Жером молча и радостно двинулся к нему, пожал маленькой рукой его большую руку и указал на стул. Мадам Дельфина, не смевшая поднять глаз, заметила только, что башмаки пришедшего были из белой парусины.
– Отец Жером, – сказала она торопливо и тихо, – буду молиться Пресвятой Деве, пока вы не узнаете, что мне делать.
– Надеюсь, это будет скоро, мадам Карраз. До свидания, мадам Карраз.
Когда она ушла, священник обернулся к пришедшему и протянул ему обе руки, сказав на том же диалекте, на каком говорил с квартеронкой:
– Здор о во, старый товарищ! Сколько лет прошло!
Они уселись рядом, точно любящие супруги; священник держал своего друга за руку и говорил о былых днях, часто упоминая Эвариста и Жана.
Мадам Дельфина с полдороги вернулась к отцу Жерому. Его входная дверь была раскрыта настежь, а дверь в гостиную приоткрыта. Она прошла в первую и, потупив глаза, остановилась перед второй; она готовилась постучать, когда дверь открылась, и мимо нее прошли башмаки из белой парусины. Теперь она заметила и костюм из синей бумажной материи.
– Да? – послышался голос отца Жерома, и лицо его показалось в дверях. – Это вы, мадам?
– Я забыла зонтик, – сказала по-английски мадам Дельфина.
Где-то под ее робостью явно таился дух неповиновения, ибо наперекор суровому обычаю вместо тюрбана, который предписывался ее касте, она носила шляпку и к тому же зонтик.
Отец Жером принес его.
Он кивнул по направлению, в котором удалился посетитель:
– Мадам Дельфина, вы видели этого человека?
– Лица не видела.
– Вы не поверите, если я скажу, что он задумал!
– Неужели, отец Жером?
– Он собирается открыть банк!
– О! – сказала мадам Дельфина, видя, что от нее ожидают удивления.
Отцу Жерому явно не терпелось рассказать нечто такое, что лучше было бы не разглашать. Он удержался, но что-то все же вырвалось из его души. Дружелюбно глядя на мадам Дельфину, он простер руку, сжал кулак и сказал тихо и торжественно:
– Это банкир Господа Бога, мадам Дельфина.
ГЛАВА VII
Miché Виньвьель
Мадам Дельфина продала один из угловых участков своего владения. У нее почти не было доходов, и это иногда приходилось делать. Продажа принесла ей несколько крупных банкнотов, которые она хранила зашитыми в подоле нижней юбки; однажды – недели через две после того, как она плакала перед отцом Жеромом, – ей понадобилось разменять один из них. Идя по рю Тулуз в поисках банка, который был совсем не там, она заметила над дверью маленькую вывеску с фамилией «Виньвьель». Она заглянула туда. Отец Жером сказал ей (когда она советовалась с ним, где разменять деньги), что если подождать несколько дней, то откроется новый банк на рю Тулуз, и, кажется, назвал именно фамилию Виньвьель; было похоже, что банк этот частный. «У.-Л. Виньвьель» – гласила более крупная вывеска, которую она увидела внутри, когда решилась войти. За конторкой, завершая разговор с каким-то озабоченным человеком, который, уходя, едва не сбил мадам Дельфину с ног, стоял тот самый человек в синем костюме, которого она встретила в дверях отца Жерома. Сейчас она впервые увидела его лицо, серьезность и доброту, тихо светившиеся в каждой черте этого загорелого лица. Они узнали друг друга. Чтобы ободрить ее, он поспешил заговорить первым, и на языке, который в прошлый раз от нее слышал:
– Чем могу служить, мадам?
– Пожалста, мне менять эти деньги, miché.
Она вынула из кармана темный хлопчатобумажный платок, в который был завернут банкнот. У мадам Дельфины был удивительно красивый голос; так, видимо, показалось мсье Виньвьелю. Обслуживая ее, он еще раз или два заговорил с нею по-английски, словно ему нравилось слушать тихую мелодию этого голоса; а когда она собралась уходить, сказал:
– Мадам Карраз!
Она удивилась, но тут же вспомнила, что он мог услышать ее фамилию у отца Жерома. Быть может, добрый священник сказал о ней несколько слов после ее ухода; ведь сердце его было преисполнено доброты.
– Мадам Карраз, – сказал мсье Виньвьель, – такие банкноты, как ваш, часто подделывают. Надо остерегаться. Вот, смотрите. – Он вынул из ящика банкнот, похожий на тот, который он ей разменял, и указал, как отличить подлинный. А у поддельного, сказал он, здесь так и так.
– Но ведь мой, – воскликнула она в смятении, – был как раз такой! Значит… Дайте его, пожалста, miché.
Мсье Виньвьель заговорил с клерком и с новым посетителем, словно и не слышал мадам Дельфину. Она попросила его еще раз, с тем же результатом, робко подождала и, когда он повернулся к третьему посетителю, повторила:
– Miché Виньвьель, я очень прошу…
– Мадам Карраз, – сказал он, обернувшись так внезапно, что маленькая женщина вздрогнула; разводя руками, он терпеливо объяснил: – Ну как искать его среди других? Не доставляйте мне таких хлопот, пожалуйста.
Чуть заметная тень улыбки несколько смягчала повелительность тона; и когда он отвернулся, всем своим видом показывая, что разговор окончен, мадам Дельфине оставалось только удалиться. Но ушла она, обожая самую землю под ногами мсье У.-Л. Виньвьеля.
– Ах, отец Жером! – воскликнула она на искаженном французском языке своей касты, когда несколько дней спустя встретила маленького священника на улице – верно вы мне тогда сказали, у себя. Mo conné li à c't heure. Теперь я его знаю; он такой и есть, как вы говорили.
– Почему бы ему не стать и вашимбанкиром, а, мадам Дельфина?
– А я нынче так и сделала, – ответила она, и глаза ее заблестели радостней, чем когда-либо видел отец Жером.
– Мадам Дельфина, – сказал он, тоже сияя глазами, – пусть онбудет опекуном вашей дочери; мне как священнику это было неудобно; попросите его, думаю, он не откажется.
Лицо мадам Дельфины просветлело еще больше, и она сказала:
– Я тоже об этом думала.
Однако для робкой мадам Дельфины всякий пустяк являл собою препятствие, мешавшее ей сделать это предложение; прошло немало недель, прежде чем дальнейшая оттяжка стала казаться уже непростительной. И наконец в мае 1822 года, в маленьком кабинете позади конторы мсье Виньвьеля – когда он сидел за столом, а она, робея еще больше обычного, присела на стул у двери, – она сказала с застенчивым смешком, словно речь шла о пустяке, но дрожащим голосом:
– Miché Виньвьель, я составляйт завещание. (Начав свое знакомство на английском, они так и продолжали.)
– Это хорошо, – ответил банкир.
– Можна просийт сохраняйт этот завещание у вас, Miché Виньвьель?
– Можно.
Она благодарно взглянула на него; но снова потупилась и заговорила:
– Miché Виньвьель! – Она запнулась и по своей привычке стала дрожащими пальцами собирать складочки на подоле платья. Подняв на него глаза и встретив полный доброты взгляд, она несколько ободрилась и повторила:
– Miché…
– Что вы хотите? – спросил он ласково.
– Если случится мне умереть…
– Да. И что?
Она сказала едва слышно:
– Я бы поручать вам свой девочка.
– У вас маленькая дочь, мадам Карраз?
Она кивнула и опустила голову.
– Других детей нет?
– Нет.
– Я это не знал, мадам Карраз. Она еще маленькая?
Матерям свойственно забывать, как выросли дочери. Мадам Дельфина сказала:
– Да.
Оба помолчали, потом мсье Виньвьель сказал:
– Хорошо, я о ней позабочусь.
– Как о свой? – спросила мать, ужасаясь собственной дерзости.
– А она хорошая девочка?
– Miché, она ангелочек! – воскликнула взволнованно мадам Дельфина.
– Да, как о своей. Это я вам обещаю.
– Вот только… – Было, как видно, еще что-то, и мадам Дельфина раздумывала.
Банкир молча ждал.
– Вы, верно, хотийт видеть мой девочка?
Он улыбнулся, ибо она смотрела на него так, словно умоляла отказаться.
– О, я полагаюсь на ваши слова, мадам Карраз. Не все ли равно, как она выглядит. Незачем мне ее видеть.
Прощальная улыбка мадам Дельфины – она тут же ушла – выражала благодарность красноречивее всяких слов.
Мсье Виньвьель сел на прежнее место и снова взялся за газету – это была, скорее всего, «Луизианская газета», – которую отложил, когда пришла мадам Дельфина. На глаза ему попалась заметка, не увиденная им раньше. На ней взгляд его остановился надолго. То ли он много раз перечитывал ее, то ли задумался. Вошел Жан Томпсон.
– Теперь, – сказал негромко м-р Томпсон, наклонясь над столом и похлопывая по стопке бумаг, которую держал в другой руке, – все в полном порядке. Твое дело можно свернуть в любой день за несколько часов, и никто не понесет убытка. (Поясним, что здесь, как и везде, где говорят на правильном английском языке, это значит, что говорят на правильном французском.)
Мсье Виньвьель поднял глаза; он протянул адвокату свою газету, и тот тоже прочел заметку. Суть ее состояла в том, что некий военный корабль возвратился из круиза по Мексиканскому заливу и проливу Флориды, где успешно сражался с пиратами, а именно: за две недели уничтожил двенадцать пиратских судов на воде, два – на стапелях, а также три их убежища на берегу.
– Бриг Соединенных Штатов «Дельфин», – повторил Жан Томпсон. – Он тебе известен?
– Знаком, – сказал мсье Виньвьель.
