Текст книги "Американская повесть. Книга 1"
Автор книги: Герман Мелвилл
Соавторы: Фрэнсис Брет Гарт,Генри Дэвид Торо,Стивен Крейн,Джордж Кейбл,Сара Джуэтт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)
XVI
Пит вовсе не считал, что погубил Мэгги. И даже если бы он понял, что ее душа уже никогда не засветится улыбкой, то обвинил бы во всем ее мать и брата – больших мастеров на всякие пакостные дела. Кроме того, в окружающей его жизни души не особенно стремились улыбаться. «А на кой черт?»
Но он был слегка озадачен, и это его удручало. Худая молва, скандалы, пожалуй, навлекут на него гнев хозяина, который требовал поддерживать репутацию первоклассного салуна. «И чего они такой шум поднимают?» – недоумевал Пит, с отвращением размышляя о притязаниях семейства. Ну неужели только из-за того, что дочь или сестра ушла из дома, нужно терять самообладание? Ломая голову над их странным поведением, Пит решил, что Мэгги не совершила ничего предосудительного, а эти двое просто хотят поймать его в западню. Он понял, что за ним охотятся.
Особа, которую Пит повстречал в шумном зале, была не прочь над ним посмеяться:
– Подружка-то у тебя бледненькая, тощенькая, квелая. Ты хоть заметил, какое у нее выражение лица? Благовоспитанной прикидывается – тоже мне добродетель! А как у нее левая щека дергается, видел? Ах, Пит, бедняга! До чего же ты докатился…
Пит сразу же принялся уверять, что девчонка ему, в общем-то, безразлична. Но независимая особа прервала его смехом:
– Да меня это, дружок, совершенно не касается! И не стоит так изощряться в объяснениях. При чем тут я?
Однако Пит не унимался. Раз смеются над его выбором, он считал себя обязанным уточнить, что таких подружек он долго не держит и никаких особых чувств к ним не питает.
На следующее утро после того, как Мэгги ушла из дома, Пит, как обычно, стоял за стойкой. Выглядел он безупречно: белая куртка, белый передник, кудрявая челка с идеально выверенной точностью закрывает лоб. Посетителей еще не было. Пит протирал стакан, медленно проворачивая в нем обернутый салфеткой кулак, и тихонько насвистывал себе под нос. Время от времени он подносил к лицу предмет своей заботы и рассматривал его на свет – слабые солнечные лучи, пробившиеся над шторами в затененный зал.
Поминутно вспоминая независимую особу пышной наружности, Пит вскидывал голову и устремлял взгляд куда-то вдаль, сквозь щели в подвижной бамбуковой занавеске у входа. Внезапно свист застыл у него на губах: мимо бара брела Мэгги. Пит вздрогнул всем телом, опасаясь за ранее упомянутую репутацию первоклассного салуна.
Он быстро испуганно огляделся, сразу почувствовав за собой вину. Зал был пуст. Он поспешил к боковому выходу, открыл дверь и выглянул: Мэгги стояла на углу улицы и, словно не зная дороги, озиралась по сторонам. Когда она увидела Пита, он торопливо подал ей знак подойти, ибо спешил вернуться на свое место за стойкой, в атмосферу первоклассного салуна с хорошей репутацией, о которой так пекся хозяин.
Мэгги подошла к Питу. Тревога исчезла с ее лица, на губах заиграла жалкая улыбка.
– Пит! Наконец-то! – с живостью начала Мэгги…
Бармен резко, нетерпеливо взмахнул рукой.
– Знаешь что! – накинулся он. – Хватит тут околачиваться! Или ты хочешь неприятностей мне добавить? – возмущался Пит тоном оскорбленного человека.
Лицо Мэгги исказилось от изумления:
– Да что ты, Пит! Ты же говорил…
Глубочайшее недовольство отразилось во взгляде Пита. Он покраснел от гнева, как человек, чья репутация оказалась под угрозой.
– Слушай, ты мне надоела! Поняла? Ну чего ты пристала? Мне же из-за тебя старик конец маршрута устроит. Да если он тебя здесь увидит, так взбесится – враз меня с работы выгонит! Поняла? Да ты хоть что-нибудь соображаешь? Отстань от меня, поняла? Братец твой уже приходил сюда скандалить, и старику пришлось весь салун заново обставлять! Я теперь на волоске! Поняла? На волоске!
Девушка пристально смотрела ему в глаза:
– Пит, разве ты не помнишь…
– Ну хватит! – оборвал ее Пит.
Девушка, по всей видимости, боролась с собой. Она была явно ошеломлена и не находила слов. Наконец она тихо спросила:
– Куда же мне теперь деваться?
От такого вопроса чаша терпения Пита переполнилась: на него пытались взвалить часть ответственности за то, что его совсем не касалось. Пит, будучи вне себя от негодования, предложил-таки подходящий вариант.
– А хоть к черту! – заорал он, яростно хлопнул дверью и, испытывая облегчение, вернулся туда, где его репутация была в безопасности.
Мэгги пошла прочь. Она бесцельно брела по улице, миновала несколько кварталов. Однажды она остановилась и вслух спросила:
– Кто?
Поравнявшись с ней прохожий услышал и пошутил, словно обратились к нему:
– А? Что? Кто? Да никто! Я вроде ничего не говорил, – рассмеялся он и пошел дальше.
Вскоре девушка поняла, что когда она идет вот так, явно без всякой цели, мужчины оценивающе поглядывают на нее. Испугавшись, она зашагала быстрее и, чтобы хоть как-то защититься, приняла сосредоточенный вид, словно спешила куда-то.
Шумные авеню постепенно кончились, и теперь по обе стороны от Мэгги тянулись особняки. Их непроницаемый, бесстрастный вид подавлял; девушка опустила голову, ощутив на себе их мрачные взгляды.
Внезапно она увидела прямо перед собой дородного господина: на нем был шелковый цилиндр и строгий черный сюртук, пуговицы на котором тянулись красивым ровным рядом от воротничка до самых колен. Девушка слышала о милосердии Бога и решила обратиться к этому господину. Его доброе круглое лицо воплощало великодушие и отзывчивость, глаза светились участием.
Но как только она с ним заговорила, господин судорожно дернулся и резво засеменил в сторону, спасая репутацию порядочного человека. Он не отважился спасти живую душу. Да и откуда было ему знать, что перед ним – душа, которая нуждается в спасении?
Несколько месяцев спустя, сырым вечером по широкому переулку двумя бесконечными потоками громыхали повозки, которые тянули скользящие лошади. Прогрохотало несколько кэбов с закутавшимися в пальто возницами. Монотонно жужжали электрические фонари, излучая матовый свет. Среди пышных букетов роз и хризантем нетерпеливо пританцовывал на месте цветочник; у него на носу и на его товаре поблескивали дождевые капли. На обмытые ливнем тротуары извергли из своих недр толпу два-три театра. Мужчины нахлобучивали шляпы до самых бровей и поднимали воротники. Женщины в теплых накидках нетерпеливо подергивали плечиками и останавливались подобрать юбки, чтобы пройти под ливнем. Два часа зрители были вынуждены соблюдать относительное молчание, и теперь все громко и разом заговорили, поскольку сердца их еще горели страстями сцены.
Тротуары превратились в волнующееся море зонтиков. Мужчины выходили на мостовую, чтобы остановить кэб или повозку, и поднимали руку каждый по-своему: кто-то вежливо просил, а кто-то настойчиво требовал. Нескончаемая процессия направилась к железнодорожным станциям. И вся эта толпа как бы несла с собой атмосферу довольства и процветания, порожденную, может быть, добротной одеждой и двумя часами приятного забвения.
В полумраке ближайшего парка, приняв привычные для отверженных позы, расселась по скамейкам кучка промокших бродяг.
По улице шла девушка из числа размалеванной городской когорты. На проходящих мимо мужчин она бросала переменчивые взгляды: зазывно улыбалась тем, у кого был сельский или неискушенный вид, и спокойно не замечала тех, чей вид говорил о жизни в большом городе. Она прошла сверкающие авеню и влилась в толпу, появившуюся из мест приятного забвения. Она спешно пробиралась в толчее, словно стремилась скорее попасть в свой далекий дом; на ней был красивый плащ и хорошие туфли, она изящно подбирала подол платья и на грязном тротуаре старалась ступать где посуше.
Двери салунов постоянно хлопали, открывая взору оживленные ряды посетителей у стоек и хлопочущих барменов. Из концертного зала на улицу доносились звуки быстрой, похожей на механическую, музыки, будто спешил сыграть свое призрачный оркестр.
Мимо девушки, с гордым видом покуривая папиросу, прошел высокий молодой человек. Все при нем – фрак, усы, хризантема в петлице и скучающее выражение лица, и он тщательно следил, чтобы все это производило должное впечатление. Но девушка прошла мимо такого мужчины, словно его вовсе не было, и он пораженно и заинтригованно обернулся, оглядел ее стеклянными глазами, но тут же резко дернулся, ибо понял – в ней нет ничего пикантного, по парижской моде, и ничего артистического. Он поспешил своей дорогой, уставившись прямо перед собой, как моряк на вахте.
Мимо прошествовал грузный господин с пышными, филантропского вида усами, его широкая спина будто насмехалась над девушкой. Задержавшийся где-то мужчина в деловом костюме так спешил остановить извозчика, что столкнулся с девушкой:
– Ох, прости, не заметил! Ничего, цела, старушка? Ну и хорошо! – Он поддержал ее, схватив за руку, и тут же исчез, убежал по мостовой.
Девушка все шла; она миновала царство ресторанов и салунов, сверкающие авеню с толпами гуляющих и оказалась в кварталах потемнее.
Молодой мужчина в легком пальто и котелке поймал на себе пристальный взгляд девушки. Он остановился, посмотрел на нее, сунул руки в карманы и скривил губы в ухмылке:
– Ну-ну, милая! Ты что же, за фермера меня приняла, что ли?
Прошагал мимо рабочий со свертками под мышкой. На ее приветствие он ответил:
– Да, вечер нынче и вправду отличный!
Девушка широко улыбнулась спешащему куда-то юноше: руки спрятаны глубоко в карманах пальто, на молодом лбу подпрыгивают льняные кудри, на губах играет веселая, беззаботная улыбка. Он обернулся и улыбнулся ей в ответ, помахав руками:
– Как-нибудь в другой раз!
На пути ее возник, шатаясь, пьяный и угрюмо рявкнул на нее:
– Нету у меня денег!
Он, качаясь, побрел дальше, жалуясь самому себе:
– Нету у меня денег! Эх, вот невезуха! Нету больше денег…
Девушка вошла в мрачные кварталы возле реки: улицу теснили высокие черные фабрики, и лишь изредка на тротуар падал широкий луч света из салуна. Там вовсю пиликала скрипка, звенел громкий смех, слышался топот танцующих ног; у дверей одного из таких заведений стоял мужчина с прыщавым лицом.
Еще дальше в темноте она повстречала оборванное существо с бегающими, налитыми кровью глазами и грязными руками.
Она дошла до самого темного, последнего квартала. Ставни в высоких домах были плотно закрыты, как неумолимо сжатые губы.
Казалось, эти строения имели глаза, которые наблюдали поверх ставен за всем вокруг. Где-то далеко, невероятно далеко, сверкали огнями авеню, весело звенели трамваи.
У подножья высоких домов раскрытой могилой зачернела река. Желтый отсвет фонарей какой-то невидимой фабрики на миг выхватывал из темноты волны, масляно бившиеся о лодки. Где-то шла своим чередом шумная жизнь, и звуки эти были далеки, недосягаемы, и оттого казались радостными; они доносились слабо, а затем все исчезло, и наступила тишина.
XVIII
В салуне, за перегородкой, в отдельном кабинете сидел мужчина в обществе нескольких женщин, которые весело смеялись, сгрудившись вокруг него. Мужчина находился в той степени опьянения, когда все вокруг становятся хорошими друзьями.
– Девочки, я же… отличный парень, ну! – убежденно проговорил он. – Я же… отличный парень! Если со мной… по-хорошему, так и я… всей душой! Поняли?
Женщины одобрительно кивнули и хором закричали:
– Правильно, Пит! Нам такие, как ты, нравятся. Да таких еще поискать надо! А что ты нам на этот раз купишь, дружок?
– А все, что хотите! – заявил мужчина в приступе великодушия. Он весь так и светился неподдельной щедростью. Он был настроен вершить добрые дела и, пожалуй, готов был брататься с кем угодно – хоть с мрачными и непонятными готтентотами. И самое главное – его переполняла нежность к подругам, любая из которых – хоть куда!
– Все, что хотите! – повторял он, размахивая руками от нетерпения проявить щедрость. – Я же… отличный парень, девочки, и если со мной… по-хорошему, так и я… Эй, официант! – крикнул он в открытую дверцу. – Принеси девочкам выпить. Девочки, что будете пить? Все, что хотите…
Официант заглянул в кабинет с брезгливым видом того, кому приходится обслуживать пьяниц за счет слишком много о них возомнившего. Все сделали заказы, официант в ответ каждой коротко кивнул и ушел.
– А что, мы отлично веселимся, ну! – сказал мужчина. – И вы отличные девочки – что надо! Поняли?
Он пустился в долгие, обстоятельные рассуждения о достоинствах составивших ему компанию подруг:
– Мужчину… обманывать нечего, лучше веселиться, ну! Вот как надо! Если б вы… со мной… только ради выпивки, я б вам… ничего не купил! Но вы – что надо! Вы парня умеете… обласкать, и я с вами буду… пока… пока… последний цент не истрачу! Вот так! Я же… отличный парень, и уж я-то знаю, когда со мной… по-хорошему!
В промежутках между появлением официанта мужчина объяснял своим дамам, какую нежность он испытывает ко всем. Особенно он упирал на чистоту своих помыслов во всех делах и разглагольствовал о том, как горяча его дружба со всеми милыми и добрыми людьми. Из глаз его лились слезы, голос дрожал.
Когда официант собрался уходить с пустым подносом, мужчина вынул из кармана монету и протянул ему.
– Вот… двадцать пять центов – тебе! – произнес он величественно.
Официант по-прежнему держал поднос и руки не протянул.
– Не нужны мне твои деньги, – сказал он.
Но мужчина с плаксивой настойчивостью протягивал монету.
– Вот… двадцать пять! – кричал он. – Бери! Ты… отличный парень, и я хочу… для тебя…
– Ладно шуметь-то, – сказал официант с мрачным видом человека, который вынужден давать совет. – И деньги убери в карман. Нагрузился – вот и выставляешь теперь себя дураком.
Официант вышел, и мужчина со страдальческим видом обратился к женщинам и проскулил:
– Он… не знает, что я отличный парень.
– Пит, милый, не обращай внимания, – сказала независимая особа пышной наружности, положив ему руку на плечо в знак необычайной приязни. – Не обращай внимания, дружок! Мы останемся с тобой, милый!
– Вот как надо! – вскричал мужчина, весь просияв от утешительных слов подружки. – Вот как надо, ну! Я отличный парень, и кто… кто ко мне по-хорошему, с тем и я по-хорошему! Поняли?
– Ну конечно! – вскричали женщины. – Уж мы-то тебя не оставим, дружок!
Мужчина обратил на пышную особу просящий взгляд. Он понял, что просто умрет, если его заподозрят в недостойном мужчины поведении:
– Слушай, Нелли, я же всегда с тобой по-честному, так? Я всегда, как положено хорошему парню, так, Нелли?
– Ну, конечно, Пит, конечно, – подтвердила особа и обратилась ко всей компании с такой речью:
– Слушайте все! Пит – настоящий парень! Честный парень! Он никогда не бросит друга. Он такой, как надо, и мы останемся с ним, верно, девочки?
– Верно! – воскликнули те и, любовно глядя на него, провозгласили тост за его здоровье.
– Девочки! – заискивающе сказал мужчина. – Я же к вам всегда по-хорошему, так? Я же отличный парень, верно?
– Верно! – снова хором воскликнули те.
– Ну, тогда… давайте еще выпьем!
– Вот! Правильно! – вскричала одна из женщин. – Правильно! Ты не какой-нибудь пустомеля! Как настоящий мужчина, деньги тратишь. Правильно!
Мужчина стукнул нетвердыми кулаками по столу в сердцах, словно с ним спорили.
– Слушайте все! Я отличный парень, и кто ко мне по-хорошему, с тем и я… давайте еще выпьем! – И он принялся стучать бокалом. – Эй, официант! – заорал он, потеряв вдруг терпение. Однако официант не появлялся, и мужчина весь надулся от злости. – Эй! – снова заорал он. На пороге возник официант. – Принеси еще выпить! – велел мужчина:
Официант ушел выполнять заказ.
– Этот парень – дурак! – кричал мужчина. – Он меня… оскорбил! А я – джентльмен! Он не имеет права меня… Пусть только придет – я ему врежу!
– Нет! Не надо! – всполошились женщины; они вскочили и пытались утихомирить его. – Он просто так сказал! Он не хотел тебя обидеть! Оставь его – он хороший парень!
– Разве он не оскорбил меня? – озабоченно спросил мужчина.
– Да что ты! Он же просто так сказал! Он не хотел обидеть!
– А точно он не оскорбил меня? – спросил мужчина необычайно взволнованно.
– Да точно, точно! Мы его знаем! Он хороший парень. Он просто так сказал.
– Ладно! – решительно произнес мужчина. – Тогда… я… извинюсь перед ним, ну!
Когда пришел официант, мужчина кое-как встал и, качаясь, выступил на середину кабинета.
– Девочки сказали, что ты… меня оскорбил! А я сказал – ложь! Я извиняюсь, ну!
– Ладно, – ответил официант.
Мужчина сел. Ему хотелось спать, но еще больше – все со всеми окончательно выяснить и уладить.
– Нелли, я же с тобой всегда по-честному, так, Нелли? Я тебе нравлюсь? Хороший я парень, а?
– Конечно! – ответила особа.
– Нелли, я же тебя люблю, ты же знаешь, а?
– Конечно! – небрежно ответила та.
В приступе пьяного обожания мужчина вынул из кармана два или три чека и положил их на стол перед пышной особой. При этом руки его дрожали, как у благоговейно вносящего дары священника.
– Нелли, ты же знаешь, я тебе все отдам, потому что… люблю, ну, люблю, Нелли… выпьем еще… хорошо веселимся… когда ко мне по-хорошему, я… Нелли, отлично… веселимся…
Вскоре он уснул, уронив опухшее лицо на грудь.
Женщины пили и смеялись, не обращая внимания на спящего в углу мужчину. В конце концов он накренился вперед и, мыча, повалился на пол.
Женщины взвизгнули от отвращения и подобрали юбки.
– Фу! – сердито вскричала одна и вскочила. – Пойдемте отсюда.
Независимая особа пышной наружности ушла последней, забрав чеки и затолкав их в глубокий косой карман. Мужчина громко захрапел – она обернулась, взглянула на него и засмеялась.
– Вот дурак-то! – сказала она и ушла.
Лампы коптили, и в кабинете зависло плотное облако, скрывая выход. Воздух был густо напитан до удушливости сильным запахом масла. Из опрокинутого стакана на прыщавую шею мужчины потихоньку капало вино.
XIX
В комнате за столом сидела женщина и ела, точно толстый монах на гравюре. Дверь распахнулась, и вошел грязный, небритый мужчина.
– Слушай, – сказал он, – Мэгги умерла.
– Чего? – с набитым ртом спросила женщина, жуя хлеб.
– Мэгги умерла, – повторил мужчина.
– Черта с два! – отозвалась женщина и продолжила трапезу.
Плакать она начала, допив кофе.
– Я ее помню вот такусенькой, когда ножки у ней были с твой большой палец, и она ходила в пинетках… – причитала женщина.
– Ну и что с того? – спросил мужчина.
– Я ее помню еще в пинетках… – плакала женщина.
В коридоре начали собираться соседи; они заглядывали в комнату и смотрели на женщину так, как смотрят на бьющуюся в агонии собаку. Вошло несколько женщин, и все запричитали вместе. Под их заботливыми руками комната приобрела тот пугающий чистотой и порядком вид, с которым обычно встречают смерть.
Внезапно дверь распахнулась, и в комнату, протягивая руки, вбежала женщина в черном платье.
– Бедная, бедная Мэри! – вскричала она и бережно обняла рыдающую мать. – О, какое ужасное несчастье! – продолжала она. Лексикон ее был заимствован из миссионерских проповедей. – Бедная моя Мэри! Всем сердцем я тебе сочувствую! О, какое ужасное несчастье – иметь непослушное дитя. – Ее по-матерински доброе лицо было мокро от слез. Она вся дрожала от нетерпения выразить сочувствие.
Плакальщица сидела, опустив голову и тяжело раскачиваясь из стороны в сторону. Она причитала высоким, надтреснутым голосом, точно кто-то играл погребальную песнь на одинокой свирели.
– Мисс Смит, я ее помню вот такой, когда она ходила в пинетках, и ножки у ней были с ваш большой палец, и она еще ходила в пинетках… – голосила женщина, закатив глаза, из которых так и лились слезы.
– О, бедная моя Мэри! – всхлипывала женщина в траурном платье. Сочувственно рыдая басом, она опустилась на колени возле стула плакальщицы и обняла ее. Остальные принялись причитать – каждая на свой лад.
– Мэри, нет больше твоего несчастного, сбившегося с пути дитяти, и может, так оно и лучше… Ведь теперь ты простишь ее, Мэри, дорогая? Ведь теперь ты простишь свое непокорное дитя? Простишь свою неблагодарную, дурную дочь? Ибо теперь она там, где все ее ужасные грехи предстанут перед судом…
Женщина в черном подняла голову и сделала паузу. В окно неумолимо проникал солнечный свет, сообщая убогим краскам комнаты безобразную веселость. Кое-кто из зрительниц всхлипывал, а одна плакала в голос.
Плакальщица встала и ушла в другую комнату. Через минуту она вернулась, держа на ладони крошечные выцветшие пинетки.
– Я ее помню вот такой, когда она в них ходила! – заплакала она, и женщины зарыдали пуще прежнего, точно их всех вдруг пронзила острая боль. Плакальщица повернулась к грязному, небритому мужчине:
– Джимми, мальчик мой, привези сестру, и мы обуем ее в эти пинетки!
– Они же ей теперь не налезут, дура, – ответил мужчина.
– Кому сказано – привези! – взвизгнула женщина, яростно наступая на Джимми.
Мужчина хмуро выругался, отошел в угол и начал медленно надевать пальто. Затем взял шляпу и нехотя вышел.
Женщина в трауре выступила вперед и вновь начала умолять:
– Ты простишь ее, Мэри? Ты простишь свое бедное, грешное дитя? Ее жизнь была проклятием, и ее дни были черны. Ведь ты простишь свою грешную дочь? Теперь она там, где все ее грехи предстанут перед судом…
– Она там, где ее грехи предстанут перед судом! – вскричали остальные женщины, точно хор на похоронах.
– Господь дал, Господь и взял, – сказала женщина в черном, подняв глаза к солнечным лучам.
– Господь дал, Господь и взял, – эхом откликнулись остальные.
– Ты простишь ее, Мэри? – молила женщина в черном.
Плакальщица попыталась что-то сказать, но голос изменил ей. Ее огромные плечи ходили ходуном, она была вне себя от горя. По щекам катились жгучие слезы. Наконец она обрела голос и закричала, как от боли:
– Да! Я прощаю ее! Прощаю!
Перевод А. А. Волкова 1991 г.
