Текст книги "Американская повесть. Книга 1"

Автор книги: Герман Мелвилл

Соавторы: Фрэнсис Брет Гарт,Генри Дэвид Торо,Стивен Крейн,Джордж Кейбл,Сара Джуэтт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)

ГЛАВА XII
Птица-мать

Недели через три после того, как капитан Леметр посетил мадам Дельфину, священник готовился идти по своим пастырским делам, но едва вышел за свою калитку, как кто-то догнал его и потянул за одежду.

– Отец Жером!

Он обернулся.

Он увидел лицо, до того измененное волнением и горем, что в первый миг не узнал его.

– Вы, мадам Дельфина!

– О, отец Жером! До чего мне нужно вас видеть! Mo oulé dit qui ç' ose. Мне надо что-то сказать.

Как видно, она думала, что на двух языках будет понятнее, чем на одном.

– Нам лучше пройти ко мне, – сказал священник на их родном языке.

Они вернулись в дом.

У мадам Дельфины изменилась даже походка: она стала неровной и тяжелой. В руке у нее был веер из индюшачьих перьев.

– Хорошо, что я вас застала, – сказала она, поднимаясь по наружной лестнице; свои слова она сопровождала каким-то резким смешком и судорожными движениями веера.

– Fé chaud, [80]80
  Жарко (креольский диалект).


[Закрыть]– заметила она, садясь на предложенный стул и продолжая обмахиваться веером.

Отец Жером положил шляпу на комод, сел напротив и спросил, утирая пот с добродушного лица:

– Что же случилось, мадам Карраз?

Хотя тон его был мягок, она задрожала, опустила веер на колени и стала разглаживать его перья.

– Отец Жером… – Она кусала губы и качала головой.

– Так что же?

Она заплакала.

Священник встал и опустил занавеску на одном из окон. Он делал это медленно – очень медленно, и когда подошел к ней, она подняла лицо и заговорила быстро и решительно:

– О, отец Жером! Закон! Закон! Я нарушила закон! Я!

Слезы опять лились, но она сжала губы и отвернулась. Отец Жером немного подождал, потом сказал очень мягко:

– Это, конечно, вышло случайно, мадам Дельфина?

Маленькому священнику захотелось – как ему часто хотелось, когда при нем плакали женщины, – быть не человеком, а ангелом, чтобы прижать к груди заплаканное лицо и заверить плачущую, что Господь не даст ее в обиду законникам и судьям. Он немного помолчал, а потом спросил:

– N'est-ce-pas, [81]81
  Не правда ли? (фр.).


[Закрыть]мадам Дельфина? Случайно?

– Нет, отец Жером, нет. Я обручила свою дочь, свою девочку с белым! – И мадам Дельфина принялась ожесточенно выдергивать дрожащей рукой нитки из ткани своей юбки; другой рукой она обмахивалась. – Они поженятся.

На лице священника выразилось удивление и огорчение. Он медленно произнес:

– Возможно ли, мадам Дельфина?

– Да, – ответила она, сперва не подымая глаз. – Да, – повторила она, сквозь слезы глядя прямо ему в лицо. – Да, это правда.

Он встал, прошелся по комнате, вернулся и спросил на креольском диалекте:

– Это, конечно, хороший человек?

– Лучший во всем Божьем мире! – ответила мадам Дельфина, блаженно улыбаясь.

– Бедный мой друг! – сказал священник. – Боюсь, что вы попались на чей-то обман.

Гордость и неколебимую веру выразила торжествующая улыбка, с какой она ответила, медленно качая головой:

– Вот уж нет, miché, вот уж нет! Разве может кого обмануть Юрсен Леметр-Виньвьель!

Отец Жером был ошеломлен. Он снова медленно зашагал по комнате, потупясь и заложив руки за спину.

– Человек он и в самом деле хороший, – сказал он, как бы думая вслух. Наконец он остановился перед женщиной.

– Мадам Дельфина…

Страдальческий взгляд, каким она следила за его шагами, остановился на его лице.

– Пусть так, но знаете, что говорят об Юрсене?

– Qui ci çа? Что? – спросила квартеронка, и веер замер в ее руке.

– Кое-кто говорит, будто Юрсен помешан.

– О, отец Жером! – Она вскочила, точно он ее ударил, отмахиваясь от его слов протянутыми руками, потом воздела их к небу и воскликнула: – Дай-то Бог, дай-то Бог, чтобы все, весь свет был таким помешанным! – И она, дрожа, опустилась на стул. – Нет, нет, – повторяла она, качая головой, – не он помешан. Это закон помешан! – крикнула она, свирепо сверкнув глазами. – Дурацкий этот закон!

Священник, наделенный меньшей мудростью сердца, мог бы возразить: закон есть закон; но отец Жером видел, что мадам Дельфина ждет именно такого ответа. Поэтому он мягко сказал:

– Мадам Дельфина, священник не судебный пристав, а врач. Чем я могу помочь вам?

Глаза ее засветились благодарностью, но в тоне, каким она спросила его, оставалась жалкая озлобленность:

– Mais pou' quoi уé fe celle mécanique – la? Зачем было такое придумывать?

В ответ он пожал плечами и развел руками, воскликнув: «А!» Он снова стал было расхаживать по комнате, но, обернувшись к ней, сказал:

– Зачем ввели этот закон? А затем, чтобы отделить две расы друг от друга.

Мадам Дельфина удивила его громким, резким и злым смехом. Глаза ее сверкали, а губы презрительно кривились.

– Солгали они, отец Жером! Отделить! Нет! Не затем, чтобы отделить, нет! А затем, чтобы унижатьнас! – Она прижала руку к сердцу и сморщилась от боли. – А от какой расы надо отделять мою дочь? Она на семь восьмых белая! Этому закон не помешал; а теперь, когда она хочет быть честной женой белого, тут закон ей не позволяет? Нет уж! – Она встала. – Я вам скажу, зачем придуман этот закон. Чтобы наказать моего ребенка за то, что не выбирал себе отца! Что же это за закон, отец Жером? – Она снова села. Слезы лились, и она их не сдерживала.

– Нет, – заговорила она снова и перешла на английский. – Со мной пусть, все равно, но дочь, это я пришла вам говорить, отец Жером, они не будетнаказать! – Она опять встала и ударяла веером по своей бурно вздымавшейся груди. – Выйдет за кого хочет!

Отец Жером выслушал ее, не прерывая даже жестом. Он принял решение. Ласково дотронувшись до нее, он сказал:

– Домой, мадам Дельфина. Я хочу, чтоб вы шли домой.

– Что вы думаете делать? – спросила она.

– Ничего. А вы идите сейчас домой. И успокойтесь. А не то заболеете. Я повидаю Юрсена. Мы как-то уладим вам этот закон.

– А можно? – воскликнула она, и в ее глазах блеснула радость.

– Можно попробовать, мадам Дельфина. Adieu. [82]82
  Прощайте (фр.).


[Закрыть]

Он протянул ей руку. Она схватила ее и трижды поцеловала, обливая слезами, глядя ему в глаза и бормоча:

– Самый лютчи человек, что создал Бог!

В дверях она обернулась, чтобы попрощаться более обычным способом; но он с непокрытой головой проводил ее до калитки. Там они остановились и коротко попрощались; она пошла домой, а он вернулся за шляпой и отправился туда, куда перед тем собирался.

На обратном пути он зашел к мсье Виньвьелю, но того не было дома.

– И даже, – сказал ему в дверях слуга, – не будет дома несколько дней, а может, и недель.

Отец Жером, весьма удивленный, опять не пошел к себе, а зашел к одному из клерков мсье Виньвьеля.

– Да, – сказал тот, – нам даны указания по возможности откладывать дела до его возвращения. И все переведено на другое имя. – Шепотом он добавил: – Его разыскивают чиновники правительства. Что-то о нем узнали от тех, кто был захвачен в плен бригом Соединенных Штатов «Дельфин». Но, – добавил он еще тише, – не бойтесь, его не найдут. Жан Томпсон и Эварист Варийа очень надежно его спрятали.

ГЛАВА XIII
Беда

В следующую субботу день выдался отличный. Утром над городом прошел небольшой дождь, и весь день можно было видеть то тут, то там на горизонте, что где-то тоже выпадали дожди. Почва быстро просохла, веял приятный прохладный ветерок, пахнувший мокрой листвой, в которой красиво перемежались свет и тени.

В небольшом саду отца Жерома была дорожка, о которой мы еще не упоминали; она шла от правой стороны дома – там, куда выходило окно его спальни; по сторонам ее росло несколько старых, искривленных, но осыпанных цветами миртовых деревьев; кое-где – несколько роз непритязательных сортов, пучки душистой руты; в конце дорожки в голубой нише стояла маленькая статуя Девы Марии со сложенными руками и глазами, воздетыми к небу. На дорожку не выходило никакое другое окно, и это уединение бывало приятно отцу Жерому.

Вдоль этой дорожки и прохаживался священник, улучив немного времени после долгих часов в исповедальне. В тот день исповедующихся было много. А он думал о Юрсене. Чиновники правительства не нашли его; не видел его и отец Жером; однако он считал, что неким косвенным образом онисоставили простой план, который поможет «уладить этот закон», лишь бы правительственные чиновники прекратили поиски; хотя он не видался со скрывавшимся, с ним видалась мадам Дельфина, которая и осуществляла между ними связь. Было где-то неизвестное сыщикам апельсиновое дерево, на котором пел пересмешник, под которым гуляла девушка в белом. С законом все будет улажено, когда трое посетителей благоухающего жасмином сада вместе уедут на корабле во Францию, где закон не будет препятствием.

Те, кто искал мсье Виньвьеля, почти не сомневались (и то была правда), что укрывают его Жан и Эварист; тем не менее поиски оказались безуспешными и даже не навели на след. Маленького банка все это не коснулось. Жан Томпсон кое-что сообщил искавшим о банке и его кротком владельце, и это убедило их не предпринимать ничего против банка, хотя они не прекратили поисков его владельца.

Над этим и раздумывал отец Жером, прохаживаясь по дорожке и заложив руки за спину. На мгновение он остановился в ее дальнем конце и взглянул на небо, а повернувшись, увидел в другом ее конце женскую фигуру под густой вуалью и сразу узнал Оливию.

Она торопливо приблизилась.

– Я пришла исповедаться, – сказала она, переводя дыхание и блестя глазами сквозь вуаль, – но, оказывается, опоздала.

– На это нельзя ни опоздать, ни прийти слишком рано; я всегда готов, – сказал священник. – Как поживает твоя мать?

– Ах! – Голос ее прервался.

– Какая-нибудь новая беда?

– О сэр, все из-за меня. Ах, отец Жером, сколько горя я доставляю моей бедной матери!

Отец Жером медленно шел к дому, опустив глаза. Девушка под вуалью шла рядом.

– Не твоя это вина, – сказал он. И, помолчав, добавил: – Я думал, что все устроилось.

Даже сквозь вуаль он увидел, как она покраснела.

– О нет, – ответила она тихо и горестно, опуская голову.

– В чем же трудность? – спросил священник, остановись там, где дорожка поворачивала к фасаду дома.

Она отвернула лицо и стала отрывать от ствола миртового дерева тонкие чешуйки коры.

– Сегодня утром к нам пришла мадам Томпсон с мужем. Онведь все рассказал мсье Томпсону. Сперва они были со мной очень ласковы, но хотели… – Она заплакала.

– Чего они хотели? – спросил священник.

– Убедить меня, будто он помешан.

Она вытерла глаза под вуалью.

– Твою бедную мать это, конечно, рассердило?

– Да, а они рассердились еще больше и сказали, чтобы я в тот же день написала ему и разорвала…

– Помолвку, – сказал отец Жером.

– Иначе они выдадут его правительству. О, отец Жером, что же мне делать? Мою мать это убивает!

Она рыдала, опустив голову.

– Где сейчас твоя мать?

– Пошла к мсье Жану Томпсону. Говорит, что придумала, как с ними всеми сладить. Не знаю, что это. Я умоляла ее не ходить, но вот она-тои верно помешалась. И я тоже.

– Бедное дитя, – сказал отец Жером, – тебе, как видно, нужно не отпущение грехов, а облегчение мук.

– Отец мой, я совершила смертный грех – я согрешила гордостью и гневом.

– Тем не менее, – сказал священник, направляясь к калитке, – твоя исповедь подождет. До завтрашнего утра; я буду в исповедальне перед мессой и тогда выслушаю тебя. Дитя мое, я знаю, что в сердце своем ты сейчас жалеешь на это времени, так оно и должно быть. Бывают в жизни минуты, когда наше место не в исповедальне. Так обстоит теперь с тобой. Надо найти твою мать. Ступай скорее домой; если она там, утешай ее и удерживай дома, если возможно, пока я не приду. А если ее дома нет, побудь там сама; я поищу ее; хотя бы одна из вас должна быть на месте, чтобы я сразу мог вас вызвать. Да поможет тебе Бог! Надеюсь, что она дома; скажи ей от меня, чтобы она ничего не боялась – она и дочь ее лучше многих малых птиц. [83]83
  …лучше многих малых птиц. – Отец Жером часто прибегает к речениям из Библии. Здесь он имеет в виду притчу из Нового Завета (Евангелие от Матфея, 10, 29–31).


[Закрыть]Скажи, что слуга Божий передает ей это от Него. Скажи, чтобы она уповала на Небесного Супруга церкви, и ей еще доведется увидеть, как над ее дочерью свершится святое таинство брака. Ступай, а я сейчас пойду к Жану Томпсону и найду ее, не там, так где бы она ни была. Иди, я не дам тебя в обиду. Adieu.

Спустя несколько минут он и сам вышел из дому.

ГЛАВА XIV
Под присягой

Остановившись на углу в лучах догоравшего заката, отец Жером отер лоб и снова взял в руки трость, которую держал под мышкой, чтобы идти дальше, как вдруг кто-то, бесшумно появившийся неведомо откуда, заговорил с ним так внезапно, что он вздрогнул:

– Miché, commin уé pellé la rie ici? Как называется эта улица?

Скорее по шляпке и платью, хотя они были в беспорядке, чем по измученному, осунувшемуся лицу он узнал женщину и ответил ей на ее собственном patois:

– Это рю Бургунди. А куда вы идете, мадам Дельфина?

Она подскочила от неожиданности.

– Ах, это вы, отец Жером! Mo pas conné. Не знаю. Где тут дом miché Жана Томпсона? Mo courri'ci, mo, courri, là – mo pas capabe li trouvé. Бегаю туда-сюда и не могу найти.

– Я сам туда иду, – сказал он, – а зачем вам к Жану Томпсону, мадам Дельфина?

–  Надо! – ответила она, резко повернувшись и выставив одну ногу вперед в самой решительной позе. – У меня есть такое, что надосказать!

– Мадам Дельфина…

– Ах, отец Жером, ради Бога укажите, где дом Жана Томкина!

Жалкой улыбкой она извинялась за свои дерзкие речи.

– Что же вы ему скажете? – спросил священник.

– Ах, отец Жером… (Опять на креольском patois.) Я покончу со всей этой бедой, только сейчас не спрашивайте ни о чем, умоляю; дорога каждая минута.

Он не мог устоять перед ее молящим взором.

– Пойдемте, – сказал он, и они пошли.

Жан Томпсон и доктор Варийа жили напротив друг друга на Байу-роуд, сразу за тогдашней городской чертой. У каждого из них был большой квадратный бело-колонный дом, окруженный магнолиями; у каждого – большие падубы, затенявшие с обеих сторон и без того тенистый сад; широкая, вымощенная кирпичом дорожка к высоким воротам с кирпичными столбами; мощеная площадка посреди дерновой лужайки и огороженная дренажная канава с двумя зелеными скамьями по обе ее стороны. Каждый день в час заката вы непременно увидели бы там хозяина дома, его супругу в прохладных одеждах, стоящих поблизости двух-трех нянек-рабынь в белых тюрбанах и шумную стайку белых детей, почти одинакового роста.

Иногда, если их окликали или звали жестами, родители присоединялись к своим соседям на другой стороне улицы, а детям и нянькам обоих семейств предоставлялся покинутый сад и деньги на мороженое. Обычно родители выбирали сад Томпсонов, выходивший на запад.

Так было и в тот вечер. Мужья сидели на одной скамье, жены – на другой, чинно провожая уходящий день и лишь изредка обмениваясь малозначащими замечаниями обо всем, что приходило в голову. В одну из молчаливых минут мадам Варийа, бледная и худая, но жизнерадостная дама, дотронулась до обнаженного белого локтя мадам Томпсон, превосходившей ее дородностью раза в два с половиной, и указала на улицу.

Примерно в ста ярдах от них тянулась, уходя к реке, длинная тенистая дерновая дорожка, которой в будущем предстояло стать тротуаром. По одну ее сторону – канава, по другую, дальнюю, – сколоченная из кипарисовых досок ограда; за оградой шел ряд апельсиновых деревьев, а вдоль канавы – кусты персидской сирени. По этой тенистой аллее приближались две фигуры, шедшие рядом. Мадам Варийа заметила их сперва по игре золотых солнечных пятен, которые скользили по ним сквозь щели в ограде.

Мадам Томпсон взглянула через очки, ничуть не портившие ее миловидного лица, и произнесла со спокойствием генерала, обозревающего местность в бинокль:

– Père Jerôme et cette milatraise. [84]84
  Отец Жером и эта мулатка (фр.).


[Закрыть]

Все глаза устремились туда.

– Она шагает как мужчина, – сказала мадам Варийа на том же языке, на каком разговор был начат.

– Нет, – сказал врач, – как женщина в состоянии крайнего нервного возбуждения.

Жан Томпсон, глядя на женщину, сказал:

– Нет, просто как женщина из штата Луизиана.

Все засмеялись. Жан Томпсон посмотрел на жену, ибо ценил ее похвалу, а она ответила одобрительным кивком, откинувшись назад и не без труда складывая руки на животе. Ее смех был музыкален и негромок, но и при этом живот ее колыхался под сложенными руками.

– Отец Жером с ней разговаривает, – заметил кто-то.

Священник в этот момент пытался ради сохранения мира замолвить доброе слово за четырех особ, следивших за его приближением. Это снова была его любимая мысль:

– Осуждайте их лишь на сотую долю, мадам Дельфина, а на девяносто девять – их отцов, матерей, братьев и сограждан.

На все это у нее был один кроткий ответ, который отец Жером игнорировал:

– Я все улажу, и все будут довольны. Tout à fait. [85]85
  Вполне (фр.).


[Закрыть]

– Они идут сюда, – пробормотала мадам Варийа.

– Ну конечно, – тихо сказал кто-то; и все четверо встали, вежливо улыбаясь; врач и адвокат пожали священнику руку.

– Нет, нет, – отец Жером поблагодарил их, но не пожелал садиться – он всего лишь на минуту.

– А это – вы, кажется, ее знаете, Жан, – это мадам Дельфина.

Квартеронка сделала реверанс.

– Это мой друг, – добавил священник, ласково улыбаясь ей и повелительно глядя на остальных. – Она говорит, что должна сообщить нечто важное.

– Мне? – спросил Жан Томпсон.

– Всем вам; а я откланяюсь. До свиданья. – Он не ответил на высказанные сожаления и снова повернулся к мадам Дельфине. Она что-то прошептала.

– Ах да, разумеется. – Он обратился к собравшимся: – Она хочет, чтобы я поручился за ее правдивость; это не подлежит сомнению. Ну, до свиданья. – Он пожал всем руки и удалился.

Все четверо сели и устремили глаза на стоявшую перед ними женщину.

– Вы хотите что-то нам сказать? – спросил Жан Томпсон, хмурясь при виде ее шляпки, которая бросала вызов закону.

– Oui, – ответила женщина, как-то сжавшись и ухватясь за одну из скамеек. – Me oulé di'tou' c'ose. Я хочу всем сказать. Miché Vignevielle la plis bon homme de moune – самый лучший человек на свете; mo pas capabe li fe tracas – я не могу причинять ему огорчений.

Она пыталась обмахиваться веером, отвернувшись от адвоката и потупившись.

– Сядьте, – неожиданно сказал доктор Варийа, вставая и ласково подводя ослабевшую женщину к скамье. Дамы встали; кому-то надо было стоять; белые и цветные не могли сидеть вместе – во всяком случае, публично.

– Дай свои соли, – сказал врач жене. Она протянула ему флакон. Но мадам Дельфина уже снова стояла.

– Мы все пойдем в дом, – сказала мадам Томпсон, и они прошли в ворота, затем по дорожке и по ступенькам и вошли в просторную, прохладную гостиную.

Здесь мадам Томпсон сама предложила квартеронке сесть.

– Итак, – сказал Жан Томпсон, когда сели и остальные.

– C'est drôle – смешно, – сказала мадам Дельфина, делая жалкую попытку улыбнуться, – что никто об этом не догадался. А ведь все ясно. Стоит только взглянуть на Оливию. – Она расстегнула одну из пуговиц корсажа и засунула туда руку. – Хотя сама Оливия об этом не подумала. И ничего не знает.

В руке у нее оказалась миниатюра. Мадам Варийа передала ее Жану Томпсону.

– Ouala so рора, – сказала мадам Дельфина. – Вот ее отец.

Портрет передавали друг другу, негромко выражая восхищение.

– Она – вылитый отец, – тихо и торжественно сказала мадам Томпсон, возвращая портрет мужу.

Доктор Варийа смотрел на мадам Дельфину. Она была очень бледна. Дрожащей рукой она достала из кармана юбки еще один портрет, в такой же рамке, как первый. Он протянул за ним руку, взглянул и с просиявшими глазами передал его адвокату.

– Et là, – с трудом выговорила мадам Дельфина, – et là ouala sa moman. А вот ее мать.

Трое остальных собрались вокруг Жана Томпсона. Впечатление было сильное.

– Несомненно! – сказала мадам Томпсон.

Мадам Варийа посмотрела на нее удивленно.

– Достаточно взглянуть на эти лица, – сказала мадам Томпсон.

– Да, да! – возбужденно заговорила мадам Дельфина. – Стоит только взглянуть! Какое еще нужно доказательство? Я готова присягнуть! Но и так лучшего доказательства не нужно. Господи! И так все видно!

Она твердила это как безумная.

Жан Томпсон строго взглянул на нее.

– Но вы готовы показать это под присягой?

– Конечно.

– Вам придется это сделать.

– Конечно, miché Томпсон, конечно. Вы выправите такую бумагу, а я перед Богом поклянусь, что все правда! Только, – она повернулась к дамам, – не говорите Оливии, она ни за что не поверит. Это ее убьет! Это…

Вошел слуга и что-то сказал мадам Томпсон, которая встала и поспешила в прихожую.

– Она ведь на моих руках с младенчества. И ничего не знает. Отец принес мне ее двухмесячную. А мать умерла на корабле, по пути сюда. И ехали они не из дому. Его родня и не знала, что он женился.

Вдруг она испуганно оглянулась. Из прихожей доносился взволнованный голос.

– Это неправда, мадам Томпсон! – кричал девичий голос. Взгляд мадам Дельфины выразил смятение и отчаяние. Губы ее раскрывались в тщетной попытке что-то сказать; тут в дверях показалась Оливия и кинулась в ее объятия.

– Мама! Мама!

Мадам Томпсон со слезами на глазах нежно разняла их и усадила мадам Дельфину на стул. Оливия бросилась перед ней на колени, повторяя:

– Мама! Скажи, что ты моя мама!

Мадам Дельфина взглянула в ее запрокинутое лицо, со стоном отвернулась, снова взглянула и, положив ей обе руки на голову, сказала:

– Oh, chère piti á moin, to ma fie! Дорогая моя крошка, ты не моя дочь! – Глаза ее закрылись, голова откинулась назад; оба джентльмена бросились на помощь и уложили ее на софу в глубоком обмороке.

Когда ее привели в чувство, Оливия стояла подле нее на коленях и молча плакала.

– Maman, chère maman! – говорила девушка, целуя ее.

– Mo courri c'ez moin – пойду к себе, – сказала мать с тоской.

– Вы пойдете ко мне, – возразила ласково мадам Варийа. – Сюда, через улицу. Я не отпущу вас, пока вам не станет лучше. А Оливия останется у мадам Томпсон. Вот вы и будете всего через улицу друг от друга.

Но мадам Дельфина хотела идти непременно к себе. А Оливии не позволила идти с ней. Ей предложили кого-нибудь из служанок, чтобы ночевала у нее ради помощи и безопасности; но она согласилась только, чтобы послали за ее соплеменниками, супружеской парой, и предложили им поселиться у нее.

Пришло время, когда эти двое – люди бедные, робкие и беспомощные – унаследовали дом. Потом там жили их дети, но, в чьих бы руках он ни был, дом имел свои привычки и сохранял их; доныне, как уже говорилось, соседи объясняют его нежилой, отовсюду запертый вид всеобъясняющими словами: «Да так – квартероны».