Текст книги "Американская повесть. Книга 1"
Автор книги: Герман Мелвилл
Соавторы: Фрэнсис Брет Гарт,Генри Дэвид Торо,Стивен Крейн,Джордж Кейбл,Сара Джуэтт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)
– Пусть попробовал бы! – заявил ее брат, усмехнувшись высокомерно и заливаясь гневным румянцем. – За кого ты меня принимаешь?!
Мэгги увидела, что взяла ошибочный тон, и впервые в жизни решила скрыть свою тайну от брата – пока до утра.
– Как бы не остыл ужин, – сказала она, поднимаясь.
Они перешли в столовую, скудно обставленную, как и гостиная, но хранившую в ловко пригнанной деревянной обшивке, в настенных шкафах и полках все то же родство с кораблем, и уселись за небольшой стол, где их ждал скромный ужин. Джим сел напротив сестры, но вдруг положил нож и вилку и уставился на нее.
– Послушай!..
– Что такое? – спросила Мэгги, слегка вздрагивая. – Ты всегда меня так пугаешь…
– Почему ты так вырядилась?
– Просто волосы растрепались под зюйдвесткой, – сказала Мэгги, краснея, – и мне пришлось причесаться. Зюйдвестка не женский убор.
– А косынка, а платье? А все эти штучки-оборочки? – продолжал Джим, быстрым движением указательных пальцев суммируя свои наблюдения. – Уж не ждешь ли ты в гости судью Мартина или к нам приедет почтовый курьер?
Судья Мартин, юрист из Логпорта, который ввел их в право наследства, до сих пор не пришел в себя от восторга после первого и единственного свидания с прекрасной дочерью Зимородка. А юный курьер привез однажды адресованную Мэгги посылку, но оставил взамен свое сердце и с тех пор, как считалось в округе, не ведал ни сна, ни покоя.
Это была уже поднадоевшая шутка Джима, которая не раз помогала им коротать длинные зимние вечера и счастливо сочетала в себе веселость с элементами критики. Мэгги обычно откликалась смешком и старалась в ответ побольней ущипнуть брата, но сегодня была холодна.
– Джим, милый, – сказала она, когда, завершив свою спартанскую трапезу, они снова уселись в гостиной перед огнем. – Сколько давали тебе лесопильщики за тот участок возле Трясины Мертвеца?
Вынув трубку изо рта, Джим сказал:
– Десять тысяч долларов, – и вновь затянулся.
– А сколько стоит вся наша земля, не считая дома и береговых топей?
– Вместе с тем, что должно нам правительство? Ты ведь знаешь, что все это наше? – быстро спросил Джим.
– Я о том, что у нас теперь, – сказала Мэгги.
– Примерно сто семьдесят пять тысяч долларов, так я считаю.
– Экая куча денег! Старый полковник Престон не накопит столько и за сто лет, – сказала Мэгги, грея коленки.
– И за миллион лет, – безапелляционно подтвердил Джим. Помолчав, он добавил: – Кто бы ни хвалился богатством, Мэг, мы всегда им ответим, что у нас на пятьдесят тысяч больше.
Несколько минут они оба молчали: Мэгги поглаживала себе коленки, а трубка Джима, словно разжиревшая на богатстве владельца, похрапывала апоплексически.
– Милый Джим, а что, если бы мы – это просто фантазия, ты понимаешь, – если бы мы предложили Компании один участок, а на эти деньги удивили бы весь Логпорт! Подразнили бы их, взяли бы лучшие номера в новой гостинице, купили кабриолет, разоделись бы в пух и прах и заставили этих людишек из Форта раз навсегда понять, кто они и кто мы. Ты понимаешь, конечно, Джим, чего я хочу! – торопливо продолжала она, в то время как брат ее, заразившийся, как видно, апоплексией от собственной трубки, глядел на нее, словно сраженный параличом. – Господи! Да когда мы пофорсим до отвала, поистратим все денежки, мы просто щелкнем пальцами под самым их носом и укатим назад, словно нас там и не было. Ты ведь не думаешь, Джим, – обернулась она к нему почти яростно, – что я предлагаю остаться жить с ними – хоть на минуту!
Джим отложил трубку и воззрился на сестру холодным, испытующим взглядом.
– И чего же ты думаешь этим достичь? – спросил он, презрительно отчеканивая слова.
– Да просто им показать, что у нас хватит денег, чтобы купить их с потрохами, – ответила Мэгги, не сдавая своих позиций, но чувствуя, что противник обходит ее с флангов и уже нацелил ответный удар.
– Ты думаешь, они не знают этого без тебя? – спросил он все с той же насмешкой.
– Не знают! – сказала Мэгги. – Или ты позабыл новую учительницу из Логпорта, которая хотела рисовать тебя в лодке, Джим, чтобы ты изображал контрабандиста, или пирата, или итальянского рыбака, говорила, что ты так хорош собой, и обещала платить за каждый сеанс? Уж наверное она-то не знает, что ее школа стоит на твоей земле. Нет! Многие об этом не знают. Одни считают, что мы бедняки, а другие…
– Что же считают другие? – грозно спросил ее Джим.
– Что мы с тобой скряги.
Джим залился злым румянцем.
– Так, значит, – сказал он, метнув на сестру быстрый взгляд, – ради какого-то сброда, чтобы покрасоваться перед эдакой дрянью, ты будешь якшаться со всеми, кто звал твою мать испанской негритянкой и канакой, а твоего отца – захватчиком чужой земли и пиратом, кто болтал, будто он был убит или покончил с собой, кто называл тебя язычницей и дикаркой потому, что ты не ходишь в церковь и не пошла с их ублюдками в школу, кто отказался помочь больной маме, словно у нее была оспа, и не пришел хоронить отца, словно он был конокрадом, кто покинул нас ночью в Болоте сторожить отцовский гроб до прилива. А ты! Разве в лодке в ту ночь мы не соединили с тобой руки над телом отца, когда он лежал там, хладный, отверженный, словно подохший пес, вынесенный волнами прилива, и не поклялись, что, сколько ни пробегут волны туда и назад, никогда они не сблизят нас с теми людьми? И что же я слышу? Ты хочешь пойти к ним сама, связать с ними нашу судьбу, жить их идиотской жизнью… ты хочешь…
– Замолчи! Это ложь! Я и не думала! Как ты смеешь! – вскричала девушка, вскакивая и, в свою очередь, устремляя на брата горящий взор.
С минуту они простояли, как бы глядясь оба в зеркало – так схоже гнев одного в каждой черточке, вспышке румянца, игре светотени отразился на лице другого. Каждый увидел в другом свою собственную пылкую и своевольную душу, и оба были напуганы. Это случалось уже не раз и кончалось всегда одинаково. Юноша первым опустил грозный взгляд. Глаза девушки наполнились слезами.
– Хорошо, ты не думала этого. Тогда что же ты хотела сказать? – спросил Джим, откидываясь на спинку стула со слегка виноватым видом.
– Я… хотела… им отомстить! – всхлипнув, сказала Мэгги.
– Ах, вот что?! – смягчился Джим, как бы тронутый благородным порывом сестры. – Но я не вижу, в чем будет месть.
– Не видишь? И что же? – сказала Мэгги, по обыкновению всех женщин на свете делая вид, что не она была виной произошедшей размолвки. – Но как ты мог только подумать… (Речь заглушается рыданиями.)
– Я и не думал, Мэг… (В голосе нежные нотки.)
Завершив ссору этим спорным путем, Мэгги позволила Джиму обнять себя, и некоторое время оба чистили друг другу клювиками взъерошенные перышки и приглаживали вздыбленные хохолки, словно и впрямь были не людьми, а – как то гласила молва – двумя великолепными пернатыми существами из породы зимородков. По прошествии получаса Джим поднялся и сказал, небрежно позевывая:
– А где же книга?
Речь шла о Библии. Молодые люди взяли себе за правило ежевечерне читать вслух главу из Библии; то была смутно осознанная ими дань религии и изящной словесности. Когда книга нашлась, Мэгги, играя на ласковом и покаянном настроении брата, предложила выбрать для чтения сегодня «что-нибудь поинтереснее». Но Джим отверг ее нечестивую вольность. В виде уступки он решил «кинуть жребий», иными словами, раскрыть Библию наугад.
Так он и сделал. Приступая к чтению, Джим обычно проглядывал текст, чтобы решить, годится ли он для сестры. Сегодня он пренебрег этой разумной предосторожностью и стал читать своим звучным голосом:
– «Прокляните Мероз, говорит ангел Господень, прокляните жителей его за то, что не пришли на помощь Господу, на помощь Господу с храбрыми».
– Ты нарочно такое выбрал, – сказала Мэгги.
– Само вышло. Провалиться мне на этом месте!
– Хорошо. Читай дальше, – сказала Мэгги, подтолкнув брата в бок и заглядывая ему через плечо.
И Джим прочитал вдохновенную песнь Деворы об Иаили и Сисаре [90]90
Вдохновенная песнь Деворы об Иаили и Сисаре. – Имеется в виду эпизод из библейской Книги Судей (4, 16–21). Со слов пророчицы Деворы, там повествуется, как, спасая от поражения разбитые в бою израильские войска, Иаиль заманила к себе в шатер ханаанского полководца Сисару, усыпила и убила его.
[Закрыть]вплоть до горького конца ее, выраженного с библейской силой и краткостью.
– Вот, – сказал он, закрывая книгу, – какова настоящая месть. Это – Святое писание, а не какие-нибудь финтифлюшки.
– Все так, милый Джим, но разве ты не заметил, что она сперва угостила его и обласкала? – возразила Мэгги самым серьезным тоном.
Но Джим не принял эту женскую точку зрения и вообще не захотел пускаться в дальнейшие споры; а потому, поцеловав друг друга на ночь, они отправились спать. Джим чуть помешкал, проверяя засовы на дверях и на окнах, а Мэгги постояла у окна, глядя на галерею и далее на Болото.
В небе светила луна, начинался новый прилив. Если и сохранились где следы чужака, вода их начисто смыла. Переменился и облик Болота. Черного мыса как не бывало. Ровная береговая линия была вся изгрызена зубами из серебра. Огромное темное тело Болота светилось тонкими жилками, по которым в него, должно быть, вливалась новая жизнь. А воды залива, отделявшие их от Форта, словно вторглись на сушу и сейчас в лунном свете казались белой рукой, дерзко протянутой к самому гнезду Зимородков.
III
Труба в Редвудском форте сыграла подъем, но денщику потребовались еще пятиминутные уговоры, чтобы поднять с койки лейтенанта Джорджа Кальверта. Голова у лейтенанта раскалывалась, язык не ворочался, губы пересохли, глаза не глядели на белый свет; прошла ночь, и уже наступило утро; карты и бутылки наползали на безупречную фигуру ординарца, стоявшего в дверях с бумагами и приказами в руке.
Лейтенант Кальверт участвовал этой ночью в очередной дружеской попойке с собратьями-офицерами, известной у них под названием «бурной переправы» или «холостяцкой закуски»; от одной лишь мысли, что это не первая такая пирушка и, конечно, не последняя, его сейчас сильно мутило. Он преисполнился было презрения к себе, но тут же, по обычаю всех гуляк, стал клясть судьбу, забросившую его после выпуска в этот захолустный Форт на границе, где нет другого спасения от скуки, как виски и пьяный разгул. Он уже так низко пал, что завидовал тем из сверстников и старших по чину, которые могли выпить больше него. «Если бы я мог пить, как Кэрби или Крауниншилд! Если бы в этой дыре было хоть что-нибудь, чем заняться!» – раздумывал он в отчаянии после каждой попойки и с нетерпением ждал новой, чтобы снова явиться по долгу младшего офицера и вновь испытать свои силы в дружеском соревновании. Юнкером в годы Вест-Пойнта [91]91
В годы Вест-Пойнта. – Вест-Пойнтская Академия – американское военное училище в штате Нью-Йорк, выпускающее младших офицеров.
[Закрыть]он мечтал отличиться в обществе на какой-то иной манер, но мечты его пошли прахом. Да и где это общество, если не считать семейства полковника Престона и еще двух офицерских жен! Всегдашнее недоброжелательство и недоверие к военным, с которыми федеральным властям приходилось считаться в городках на границе, здесь еще усугублялись твердостью, с которой командование пресекало зверское обращение местного населения с индейцами. Жители Логпорта не водились с гарнизоном. Напрасно полковой оркестр наигрывал им по субботам, они не желали плясать под военную музыку.
Как бы там ни было, лейтенант Кальверт свершал свой утренний туалет хотя и не твердыми руками, но с вошедшей в привычку педантичностью и аккуратностью. Повинуясь автоматически действующему духу воинской дисциплины, он подавил свои чувства, как только застегнул на мундире последнюю пуговицу, взял себя в руки, когда затянул ремень на еще тонкой по-юнкерски талии, и в конце концов добился того трудно определимого сочетания подтянутости и лихости, которое у иных из его сослуживцев, увы, столь легко переходило в развязность. Окунув голову в холодную воду, он пригладил свои светлые волосы щеткой, с воинским тщанием наметил пробор, а после того он надел кепи и с продуманным щегольством слегка надвинул козырек на глаза; одна только бледность лица, при которой его маленькие белокурые усики казались темнее щек, выдавала его ночное времяпрепровождение. Недоуменно взглянув на бумаги, лежавшие на столе, он уже рассеянно потянулся было за саблей, когда денщик прервал его мысли.
– По приказанию майора Бромли, поскольку вы нездоровы, сэр, дежурить будет сегодня лейтенант Кэрби. А вам, – добавил денщик, почтительно указывая на лежавший конверт, – приказано явиться к полковнику для особого поручения.
Тронутый заботливостью своего начальника майора Бромли, непременного участника всех ночных бдений, Кальверт открыл конверт и, воздержавшись на этот раз от проклятий, которыми полагалось встречать каждое особое поручение, сказал: «Спасибо, Парке!» – и вышел из дома.
Учебный плац, залитый солнцем, пустынный, чистый, как подметенный, свежевыбеленные стены и галереи стоящих за плацем казарм, белые и зеленые офицерские коттеджи по сторонам, сверкающий штык часового – все это в первую минуту резало глаз. И, однако же, по некоей странной игре судьбы никогда еще дух и суть избранной им профессии не представали перед лейтенантом столь красноречиво, как в этой утренней сцене. Уединенность и дисциплина, чистота и порядок, уравновешенность, атмосфера здоровья, строгая воздержанность почти монастырской жизни, но без ее мистики – не об этом ли всем он мечтал? И вот, словно себе назло, он ищет дурацких попоек, после которых встает с издерганными нервами и с ноющей болью в глазах.
Через час лейтенант Кальверт дослушивал последние инструкции полковника Престона. Согласно полученному приказу, ему надлежало выступить с небольшим отрядом, разыскать и доставить в Форт нескольких дезертиров, и в первую очередь Денниса Мак-Кафри, рядового из роты «Г», повинного, помимо побега, еще и в подстрекательстве к мятежу. Кальверт стоял перед своим начальником, и этот заслуженный офицер, природный ораторский талант которого значительно окреп и усовершенствовался за долгие годы заздравных тостов, слегка выпятив грудь, внушал ему отеческим тоном:
– Отлично знаю, мистер Кальверт, что молодые офицеры не жалуют поручений такого рода, считают их чем-то вроде полицейской нагрузки, но я хочу вам напомнить, что в армии все важно и все почетно и любое, даже малейшее, поручение начальника требует от каждого уважающего себя офицера напряжения всех сил и неусыпной заботы о подчиненных. Чтобы справиться с этим делом, хватило бы сержанта со взводом солдат, но мне нужен человек, хорошо воспитанный, осторожный, с чувством такта, короче говоря, джентльмен, способный пробудить почтение у всякого, с кем столкнет его долг службы. Достойные сожаления предрассудки, препятствующие местному населению разумно относиться к мероприятиям военных властей, как вы сами понимаете, могут осложнить вашу задачу, но я надеюсь, что вам удастся, не роняя достоинства офицера и представленной в вашем лице государственной власти, избежать в то же время излишне суровых мер, которые могли бы лишь разжечь имеющееся чувство недоброжелательства и вовлечь нас в конфликт с гражданскими лицами. Во врученном вам письменном приказе точно обозначено, где кончаются их права и начинаются наши, но вы скорее заслужите их доверие, если скажете, что единственное наше желание – содействовать им в интересах общего блага; вы, конечно, понимаете, что я хочу этим сказать. В случае если вам не удастся изловить дезертиров, ваш долг выяснить, установить, не был ли их побег следствием подстрекательства и молчаливого потворства со стороны местных жителей. Быть может, они не знают, что подстрекательство военнослужащего к побегу есть уголовно наказуемое деяние; если обстоятельства потребуют, вы можете предупредить их об этом. В заключение хочу вам напомнить, что воды залива и низменный берег в тот час, когда он залит водой, целиком и полностью наши, так что, действуя в этих границах, вы ответственны только лишь перед старшим по службе. До свидания, мистер Кальверт. Желаю успеха!
Растроганный наставлениями полковника Престона, которые, несмотря на цветистость речи, действительно шли от души, Кальверт почти что позабыл о своих огорчениях. Но, спустившись с крыльца начальника, он тотчас столкнулся с несколькими офицерами, уже его поджидавшими.
– Счастливо, Кальверт, – сказал майор Бромли, – денек-другой на травке тебе будут полезны; интендантское виски надо пить осторожно. Кстати, если разыщешь в Вестпорте что-нибудь сортом повыше, отведай и дай нам знать. Следи за здоровьем, Кальверт. Потолкуй со своими людьми, они тебя кое-чему научат, в особенности Донаван. С Рамона не спускай глаз. Капрал – верный парень, можешь на него положиться.
– Счастливо, Джордж, – сказал Кэрби, – надеюсь, старик не забыл сказать, что на военной службе все важно и все почетно и что такое ответственное, щекотливое поручение он в жизни не решился бы доверить никому, кроме тебя. Он всегда говорит так, когда навалит на человека какую-нибудь чертовщину. А не забыл он напомнить тебе, что, пока ты сидишь в шлюпке или в восьмивесельной гичке и не можешь построить людей в боевой порядок, до тех пор ты непобедим для противника?
– Что-то подобное он говорил, – улыбнулся смущенно Кальверт, припоминая, что как раз эти рассуждения полковника произвели на него особенно сильное впечатление.
– И не вздумай, старина, сомневаться, – добавил с важностью Кэрби, – что ты выполняешь прямой долг пехотного офицера.
– И еще помни, Джордж, – добавил Роллинс еще более торжественным тоном, – что бы ни приключилось с тобой, ты офицер хоть и не очень многочисленной, зато весьма пестрой Американской армии. Помни, что в грозный час ты можешь обратиться к солдатам на любом языке, на каком тебе вздумается, и они поймут твою боевую команду. И помни, что, когда ты ведешь их в бой, не только твоя родина, но, за малым вычетом, и весь прочий мир не сводят с вас глаз. Прощай, Джордж! Прощай! Майор упомянул тут насчет напитков. Говорят, что Зимородок Кульпеппер, этот пират, завез перед смертью в свою нору на Болоте целую партию отличнейшего старого виски. Жаль, мы не ладим с птенчиками; они не пьют и могут распродать его в любую минуту. Нисколько не удивлюсь, если твой приятель Мак-Кафри торчит где-нибудь в тех местах; он чует виски за милю. Послушай меня, конфискуй весь склад; скажешь: за укрывательство дезертиров. Девчонка всегда была недурна собой, а сейчас, наверное, совсем взрослая.
Сержант, подошедший доложить, что люди готовы, спас своего начальника от дальнейших веселых насмешек. Кальверт обнажил саблю и с непрояснившейся еще головой и покаянной душой, но твердо печатая шаг, повел своих солдат выполнять вверенное ему щекотливое поручение.
К четырем часам дня они были в Джонсвилле. Руководясь здравым смыслом, лейтенант не захотел переправляться морем (это значило бы известить о предпринятой экспедиции всех заинтересованных лиц на взморье и на Болоте), а повел людей кружным путем – лесом. Переправившись на общественном пароме через отделявшую его от Дедлоуского болота реку, они подошли к поселку незамеченными и тотчас заняли обе дороги, ведшие из Джонсвилла к нагорью. После недавнего визита сержанта – так рассуждал Кальверт – спрятавшиеся дезертиры могли вернуться в поселок, рассчитывая, что второй раз он так скоро сюда не придет. Оставив часть своей крохотной армии патрулировать обе дороги, а другую рассыпав цепью в долине, он отправился сам в поселок. С помощью незатейливой дипломатии, а также и личных чар, которыми он не гнушался пользоваться, лейтенант выяснил, что, если даже жители и знают о дезертирах, в поселке их сейчас нет. Заново поделив свой отряд и забрав с собой капрала и трех солдат, он решил лично обследовать нижнюю часть Болота.
Занятость порученным делом, прогулка в лесу, а вернее всего, живительное действие насыщенного солью и йодистыми испарениями морского воздуха прояснили голову лейтенанта и словно укрепили его физически. Он впервые был в Дедлоуском болоте и сейчас от души наслаждался невиданной красотой береговых топей. Наступал тот час дня, когда птицы ведут себя шумнее всего; утки и чирки тучами летели от пресной речной воды к соленым озерцам на Болоте, и трепещущие тени их безостановочно пересекали тропу, по которой шагал лейтенант. Порою казалось: то зыбкая почва Болота сама поднялась к небу и поспешает прочь на темных крылах. Внезапные всплески сообщали о скрытых вблизи бочагах и топях; вот из-под самых ног лейтенанта взметнулся вдруг вверх сверкнувший на солнце лебедь. Неумолчный крик и щебет царили вокруг. В этом птичьем гомоне он не сразу расслышал окликавшего его правофлангового.
Находка была немаловажной. В кустарнике, спускавшемся узкой грядою до самой трясины, солдаты нашли заляпанную грязью форменную одежду, вплоть до кепи с литерой роты на козырьке.
– Скажи, Шмидт, есть здесь поблизости дом или еще какое жилище? – спросил Кальверт капрала.
– Фот именно так, лейтенант, – отвечал капрал. – Том старого Кульпеппера, симородка. Пьюсь оп саклад на толлар, что парень наш где-то стесь.
Сквозь переплетение кустарника он указал на белое в лучах солнца, низкое строение, стоявшее на черных сваях. Наметанным глазом разведчика Кальверт увидел, что единственный вход в дом – по лестнице, ведущей с Болота. Приказав солдатам укрыться в кустах, он быстро пересек открытое пространство и поднялся по ступеням. Пройдя по галерее, он постучался в дверь. Никакого ответа. Он постучал еще раз. Ближнее окно с маху растворилось, и навстречу ему высунулось двуствольное дробовое ружье. Машинально пробежав по стволу взглядом, он увидел в окне на редкость красивую девушку: глаза ее сверкали, щеки горели, маленький ротик был крепко сжат. Отдавая дань воинской выдержке лейтенанта, упомянем, что глаза девушки произвели на него большее впечатление, чем направленные ему в грудь два сверкающих ствола.
– Ни с места! Понятно? – грозно сказала девушка.
На лице Кальверта не выразилось ни страха, ни удивления. Вытянувшись, как на параде, он поднес к козырьку руку в белой перчатке и негромко сказал:
– Рад служить!
– Ах вот оно как! – живо откликнулась девушка. – Пошевельнетесь, и я отправлю вас вместе с перчатками вниз, в Болото.
– Надеюсь, вы этого не сделаете, – улыбаясь, сказал лейтенант.
– А почему?
– Потому что это лишит меня удовольствия побеседовать с вами. Кроме того, я не захватил второй пары перчаток.
Не сводя взгляда с очаровательных глаз, он глядел восхищенно, почтительно, но в то же время не без воинского расчета; он понимал, что действительно, стоит ему сейчас шевельнуться, и она всадит в него разом оба заряда.
– Где остальные? – так же резко спросила она.
– В трехстах ярдах отсюда, в укрытии. Вам не будет от них беспокойства.
– Они придут сюда тоже?
– Полагаю, что нет.
– Полагаете? – повторила она презрительно. – Почему же вы полагаете?
– Потому что им приказано оставаться на месте.
Она чуть опустила свой дробовик, но ее черные брови целили ему в лоб.
– Думаю, вы не сильнее меня, – сказала она, оглядев не без некоторого пренебрежения хрупкую фигуру противника, и отперла дверь.
С минуту они стояли, озирая друг друга. Он увидел близко очаровавшее его красивое личико; девушка была высока, тонка в талии; распахнутая матросская куртка делала ее широкой в плечах; под курткой на ней была перетянутая поясом красная фланелевая рубаха навыпуск и синяя юбка; воротник, стянутый черным матросским платком, полузакрывал тронутую загаром прелестную шею. Она увидела невысокого молодого человека в скромной походной форме без галунов (если не считать золотой наплечной тесемки, указывающей его звание), но необычайно опрятного, даже щеголеватого. Коротко подстриженные светлые волосы, крохотные светлые усики, ясные синие внимательные глаза и веснушки вдобавок довершали его портрет, произведший на нее в целом неважное впечатление. Тем более ее раздражала уверенность и непринужденность, с которой незнакомец демонстрировал свои очевидные недостатки. Отставив ружье, глубоко засунув руки в карманы куртки и слегка расправляя плечи, она спросила отрывисто:
– Зачем вы пришли?
– За пустячными сведениями, которые, я думаю, вас не затруднят. Мои люди нашли в кустах мундир и кепи бежавшего дезертира. Не знаете ли вы, как они туда угодили?
– А кто вам дал право рыскать по нашей земле? – спросила она, резко поворачиваясь к нему и сразу бледнея.
– Никто.
– Так зачем вы пришли?
– Чтобы просить у вас права на это, если вы нам ничего не сообщите.
– Почему вы пришли ко мне, а не к брату? Боитесь его?
– Едва ли он смог бы встретить меня более воинственно, – возразил, улыбаясь, Кальверт. – Имею я честь беседовать с мисс Кульпеппер?
– Я сестра Джима Кульпеппера.
– Значит, вы тоже имеете право пойти мне навстречу или ответить отказом?
– А что, если я отвечу отказом?
– Что ж, я попрошу прощения за беспокойство и позже вернусь с приливом. Тогда, надеюсь, вы уже не будете целиться в меня из окна, – добавил он весело.
Мэгги Кульпеппер слышала об этой теории, по которой воды принадлежали правительству. Она отвернулась от собеседника, отчасти чтобы выразить тем пренебрежение к нему, отчасти чтобы избежать настойчивого взгляда маленьких доброжелательных, уверенных в себе ясных глаз.
– Ничего не знаю ни о ваших беглецах, ни об их приплывших невесть откуда лохмотьях, – сказала она в сердцах. – И знать не желаю. Делайте что хотите.
– Будь моя воля, я побыл бы еще в вашем обществе, мисс Кульпеппер, но, увы, мой служебный долг…
– Что такое? – надменно прервала она.
– Я действительно вам надоел, – сказал он, усмехаясь, – но порученное мне дело…
– Какое еще там дело? Искать подыхающих с голоду беглых бродяг?
– И находить милых друзей, так я полагаю, – возразил он со степенным поклоном.
– Вы полагаете? Послушайте, молодой человек, – сказала она со своим яростным быстрым смешком. – Не слишком ли много вы полагаете?
«Вы, с вашими веснушками, маленькими глазками и рыжими волосами», – хотела она добавить, но промолчала, потому что ей пришлось бы встретиться с ним снова взглядом, а ей не хотелось этого.
Кальверт отступил, все еще улыбаясь, поднес руку к козырьку и зашагал прочь, сперва по галерее, потом вниз по лестнице и дальше по направлению к кустарнику. Став у окна так, чтобы ее не было видно, она смотрела, как он, невысокий и складный, пошел самым прямым путем, не глядя ни вправо, ни влево и даже не подумав хоть разок обернуться, чтобы поглядеть на дом, который покинул. Потом она увидела, как солнце заиграло на поясных бляхах и ружейных стволах, как светло-голубая полоса выползла из темно-зеленых зарослей, обогнула их и пропала. И вдруг она ужаснулась тому, что наделала. Собственными руками она загубила свой славный план, из-за которого вчера поссорилась с братом, а сегодня ночью, лежа без сна, все же решила осуществить, несмотря ни на что. Значит, так она намерена покорить, взять в полон Логпорт и Форт?! Что с ней стряслось такое? Что же она, дурочка, что ли? Но кто мог подумать, что за бродягой дезертиром сюда заявится этот нахальный франтик? На минуту оба они, несчастный беглец и воинственный франт, показались девушке одинаково мерзкими. Итак, с ее великой мечтой, с завоеванием, с победой все кончено! Он, разумеется, счел ее дурочкой! Вместо того чтобы позвать его в дом, превзойти его в светскости, наговорить невесть чего, сбить с толку, запутать, а потом в Логпорте сразить наповал блеском, богатством и роскошью туалетов, она прогнала его прочь!
И теперь он расскажет дамам из Форта, что чуть живой вырвался из хищных когтей дочки Зимородка!
От этой мысли горькие слезы набежали ей на глаза, но она их отерла. Со слезами явилась пугающая мысль, что Джим, может быть, прав, когда говорит, что между ними и теми, кто предал их мать и отца, не будет ничего, кроме открытой вражды, и ее нынешний безотчетный поступок лишь подтвердил его правоту. Но она отвергла эту мысль, как и слезы.
Прошло полчаса, и Мэг увидела из окна разбросанные синие точки, которые, как ей казалось, двигались по диагонали, направляясь с нагорья к Болоту. Она не знала тогда, что это был шедший на соединение второй патруль Кальверта, но поняла, что лейтенант еще здесь, и эта мысль странным образом доставила ей облегчение. Немного погодя ее взволновали тревожные крики лысухи, цапли и болотных курочек, жаловавшихся на вторжение чужаков в их укрытие, и она, покраснев и чувствуя непривычную робость, прокралась на галерею и, стараясь остаться незамеченной, оглядела Болото. От того, что ей открылось, она застыла на месте.
Справа и слева вспархивали птицы и летели прочь в смятении и гневе, а за ними не спеша шествовал небольшой отряд в синих мундирах, направляясь к заросли, где недавно исчез молодой офицер. В центре отряда, под охраной двух солдат с примкнутыми штыками, шел человек, которого она легко признала даже на расстоянии: то был вчерашний дезертир, одетый в куртку и брюки Джима. Что смутило ее еще больше – справа от солдат шагал тот самый молодой офицер, а рядом, дружески с ним болтая, шел не кто иной, как ее собственный брат Джим!
В мгновение ока, не помня себя и не сознавая, что делает, она сбежала с лестницы и вихрем помчалась к кустам. Она достигла заросли, когда отряд был еще в двадцати шагах. Но тут ее снова охватили сомнение и робость, она отступила в кустарник, и невольный призыв, обращенный к брату, застыл у нее на губах. Вот они приближаются, вот прошли мимо; ее брат плечом к плечу с непрошеным гостем; они заняты разговором; она давно уже не видела Джима таким оживленным; вот их уже нет. Ее заметил лишь один человек! Блуждающий взгляд дезертира разыскал в листве ее личико; оборотившись, он чуть подмигнул ей и в этом исполненном признательности, еле заметном движении излил свою душу.
Когда они удалились, Мэг прокралась назад, чуть успокоившись, но все еще охваченная внутренней дрожью. Когда с наступлением темноты брат вернулся, он застал ее, как и прошлым вечером, задумчиво сидящей возле огня.
– Ты видела, наверное, меня, когда я проходил вместе с солдатами? – сказал он, усаживаясь рядом и глядя на нее не без смущения.
Не подымая глаз, она выразила легкое удивление:
– Проходил вместе с солдатами? Куда же они шли?
– Часа два тому назад я встретил лейтенанта Кальверта, – сказал он все так же смущенно, – и… знаешь, Мэг, он уверял, что видел тебя, сказал, что ему было жаль тебя снова тревожить… Ты с ним говорила, не так ли?
Не отводя глаз от огня и словно вобрав в свой румянец весь его жар, Мэгги сказала совсем равнодушно, что действительно к ней заходил какой-то слизняк в мундире и о чем-то ее спрашивал.
– Ты знаешь, он ничуть не задается, – сказал Джим. – И мне это понравилось. Держится просто, взял меня под руку, так и шли вместе, посмеивается, словно приехал уток стрелять, а не с отрядом в сорок солдат. Он мне ровесник, Мэг, на год-два, может быть, старше.
