Текст книги "Сын на отца (СИ)"
Автор книги: Герман Романов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)
Глава 10
– Так что же случилось с ним, что?!
Последнюю неделю князь Ромодановский не находил себе места, проклиная свою хлопотную должность и создавшееся положение. Иван Федорович, единственный сын покойного князя-кесаря Федора Юрьевича, московского «кесаря» и главы Преображенского приказа, в отличие от грозного отца склонностью к тиранству не отличался. Но также как и родитель, был предан царю и постоянно получал от него зримые знаки внимания и почтения, ведь в письмах его сам царь называл «вашим высочеством».
И хотя официально его не наделили страшными правами отца, что тот имел при жизни, но все, и он сам, прекрасно понимали, что такие указы вскоре последуют. В том, что возглавит Преображенский приказ и станет «князем-кесарем», то есть московским наместником, которому подчинялись несколько губерний, отдаленных от Санкт-Петербурга, Иван Федорович не сомневался ни в малейшей степени. Но вместе с тем росла и тревога – последний год особенно, когда между царем и его сыном-наследником началась распря, а сам Алексей Петрович сбежал к цезарю.
– Что же батюшка хотел сказать мне перед смертью?
Иван Федорович прошелся по кабинету – отцовский дом был в старом стиле, причем царь никогда не пенял своего «князя-кесаря» за это. Так что каменные палаты на Моховой улице, вблизи здания Преображенского Приказа, были известны всем москвичам.
Многие бояре по первому разу принимали княжеский уклад за нарочитую старинную патриархальность, являлись просителями к отцу, о чем горько раскаивались позже. Федор Юрьевич их принимал, никому не отказывал, говорил ласково, затем вбегали ярыжки и отрезали бороду на госте, вместе с длинными полами одежды. А затем брали под руки и доставляли в застенок, где князь-кесарь с привычной для него жестокостью пояснял, как он ведет следствие. И как сурово наказывает тех, кто решится по лени или нерадивости не исполнить царские указы.
Посмотрев на затянутое изморозью окно, князь запахнул полы шубы и присел к изразцовой стенке печи – ему нездоровилось, знобило. И снова задумался, а память услужливо восстановила ту ночь, и хриплый стон отца с ложа – «не встревай».
Федор Юрьевич был предан царю как пес, но иногда не боялся показывать монарху своего неодобрения. Это касалось женитьбы царя на солдатской шлюхе, ибо брат царицы Евдокии Федоровны, сосланной в монастырь, Абрам Лопухин был женат на Федосье, княжне Ромодановской, дочери князя-кесаря и сестре Ивана.
Такой поступок царя шел к умалению родовитости, отсекая царственную ветвь, пусть и через Лопухиных. Обидно, ибо супруга Ивана была из рода Салтыковых, родная сестра царицы Прасковьи, единокровного брата Петра, умершего царя Ивана Алексеевича. Потому старый князь-кесарь «закрывал» глаза на доносы как на царицу, что вела себя в монастыре как мирянка, а иногда даже через третьих лиц отправляя ей подарки и деньги, так и царевичу Алексею, которого однажды вздумал поколотить всемогущий князь Меншиков. Поступил просто – ярыги нахватали прибыльщиков, что держали руку «светлейшего», выдрали их всех в застенках, отобрав в казну неправедно нажитые Александром Даниловичем триста тысяч рублей. И прилюдно одарил царевича богатым подношением, и даже организовал ему несколько тайных свиданий с матерью.
Полтора года тому назад наследник бежал в Вену – и впервые Иван Федорович увидел, что отец не хочет вести розыск по этому делу, ссылаясь на болезни и старость. А ведь даже он знал от родителя, что Алексей встречался с митрополитом Сильвестром и епископами Ионой и Досифеем, и те посоветовали ему либо бежать за границу, или принять монашеский постриг. И о некоторых других, что держали руку царевича – главы Адмиралтейства Кикина, одного из князей Долгоруких, властного и сурового «дядю», и прочих, к старым родам принадлежащих.
Шкатулка была заполнена бумагами, и отдай их Федор Юрьевич царю, то голова царевича покатилась бы с плахи, как и головы прочих. Но старый князь-кесарь только произнес – «не встревай», и приказал сжечь все в печи – Иван послушно выполнил отцовский наказ, уничтожив все бумаги, превратив их в пепел. И про себя тихо радовался, что не стал их читать – такие тайны могут убить человека очень быстро, так что лучше их вообще не знать, спать завсегда будет легче.
Князь закрыл глаза – в новогоднюю ночь дьяк Емельянов затеял непонятное дело. Якобы в Москве появился самозванец, в личине царевича Алексея, который, как точно знал Иван Федорович, убил несколько гвардейцев и сбежал от Петьки Толстого в иноземные страны. Погоню выслали, но Алешка оказался не промах – истребил несколько человек. Слухи о таких деяниях, о войне между отцом и сыном, прокатились по европейским странам. О них даже стали поговаривать на Кукуе, немецкой слободе в Москве, а оттуда расползаться по всему городу.
В Замоскворечье повязали двух воров – самозванца и беглого драгуна Никодима, третьего убили. Сопротивлялись они яростно – пистолетной пальбой и шпагами, так что немалой кровью досталась победа. Доставили в застенок, хотели пытать – но все пошло совсем не так. Оба вора сбежали, причем один из них, тот, кто в личине самозванца, перерезал путы. И князь сразу подумал о том, что был сообщник из приказных людишек, кто нож передал, тот самый, которым зарезали двух катов, что пришли за ним, чтобы отволочь лже-царевича на дыбу.
– Ловкий, ничего не скажешь, – пробормотал Иван Федорович, припоминая, как сам осматривал застенок. Выходило, что потом самозванец ухитрился зарезать вооруженного шпагой и пистолетом офицера, подручного палача, который, судя по всему, попытался отбиваться ножом, связать и раскаленным железом пытать дьяка.
– Не много ли для одного подвигов?! Так не бывает! А потому подьячий Лешка Петров в деле том участие имел, вот только…
Князь-кесарь задумался – караульного солдата нашли в неглиже в камере, той самой, где беглого драгуна Никодимку держали. Клялся служивый, что службу нес бдительно, пропустил дьяка с катами, офицера, а спустя полчаса и писаря. Но получил удар по голове непонятно от кого и как, ничего не помнил. Повесили сразу же на дыбу – показания подтвердились, только сказал, что присел и задремал, вот его кто-то и оглушил – о том князь-кесарь догадывался и сам. Так что выдрали солдата батогами прежестоко – если каждого казнить за нарушение артикула воинского, то половину гарнизона московского извести можно подчистую.
Но вся штука в том, что писарь Петров слаб телом, тщедушен, вряд ли в бойне участвовал сам, хотя, несомненно, самозванцу помогал. Вот только чем он дольше думал над этим делом, тем больше вставало вопросов:
Совсем непонятно для чего железом пытали дьяка – что из него выбили, какие сведения?
И почему тогда не зарезали?
И как тот ухитрился закрыть камеру, если этот самозванец настолько ловок и позволил Артемию так сделать?!
Или все это сговор преступный, чтобы его в заблуждение ввести и следствие по ложному пути направить?
Князь прикусил губу – писаря искали по всему городу, как и самозванца с беглым драгуном. Подьячего Акулинина, что три дня непонятно зачем просидел за бесполезным занятием по приказу Емельянова, поставил на место дьяка – тот взялся за дело с необычайным рвением, желая выслужиться. И можно было не сомневаться, что преступников разыщет и возьмет, или живыми, или мертвыми – как получится.
Дьяка, что уже почти полную седьмицу метался в бреду, в полном беспамятстве, лечили лучшие лекари из немецкой слободы – к удивлению Ивана Федоровича медицинские светила не могли объяснить, почему ожоги привели к горячке. Артемия держали в палатах, чтоб под рукою был, и ждали, когда оный очнется. Вот тогда из опроса все дело станет ясным, а если нет – то дьяка вылечить хорошо, и на дыбу вздернуть, дабы по правде отвечал и поиску истины не препятствовал…
Глава 11
– Царевича Алексея я знаю давно – имел честь встречаться с ним. А вас не знаю, а потому считаю самозванцем! А потому спрашиваю – что заставило тебя пойти на столь тяжкое преступление, за которое вас завтра же подвергнуть колесованию!
Никогда в жизни Фролу не было так страшно, как сейчас, в этом каменном мешке, где столетиями пытали людей, где все стены пропахли запахом крови и страшных мучений.
Попал как кур в ощип!
Шведы не стали драться, спустили флаг, когда датские корабли настигли шняву. И что самое интересное – датчане искали именно его, вернее царевича. Видимо, среди окружения Карла были доброхоты, что слали свои донесения либо в Копенгаген, или в Санкт-Петербург. Так что вполне уважительно датчане подхватили его под локти, прихватив заодно и Силантия, быстро перевезли их на фрегат, где капитан-командор раскланялся и предложил занять его собственную каюту.
Но вечером, по прибытию в Копенгаген ситуация разительно переменилась – несколько человек, в париках и при шпагах, удивленно вглядывались в его лицо, и один из них что-то резко произнес. Фрола живо скрутили, доставили в замок, где поместили в камеру пыток, приковав за руки и ноги к стене, к специально вмурованным кольцам.
Два палача – а их ремесло он узнал сразу по наитию – совершенно не обращали на него внимания, хотя он попробовал говорить с ними на немецком и русском языках, и даже использовал скудный запас шведских фраз. Не понимали, или делали вид, занимаясь своими обязанностями – принесли жаровню с горящими углями, накали в ней всевозможных железок устрашающего вида, расставили все приспособления.
От вида последних душа сразу же ушла в пятки и попыталась там спрятаться. Тут стоял стол с воротами для протягивания человеческого тела, тиски для дробления костей рук и ног, «гишпанские сапоги» – от вида последних заныли ступни, бурдюк с водой и воронкой для заливания и многое другое, о назначении которого можно только догадываться с нарастающим ужасом в душе и со вставшими дыбом волосами.
И вот пришли трое – один лет пятидесяти, в парике, властный, с орденской лентой через плечо. Лицезреть датского короля Фредерика, четвертого этого имени, Фролу удалось два года тому назад, когда готовился совместный датско-русский десант в шведскую провинцию Сконе. Память на лица у него была отличная, так что идущего рядом с царем Петром Алексеевичем монарха он хорошо запомнил. Двое других были, по всей видимости, королевскими советниками, а в их глазах плескалось столько холодного равнодушия, что Фрол сразу сделал вывод касательно своей участи – вначале пытать будут до полусмерти, а потом жутко казнят, для вящего испуга всех других возможных самозванцев.
– Король задал тебе вопрос, самозванец! Эй, палач…
– Я хорошо расслышал вопрос его величества, – Фрол решил говорить, доводить дело до пытки как-то не хотелось. Сейчас требовалось пройтись по самому краешку – хвала Алексею Петровичу, что предусмотрел именно такой случай, и вкратце рассказал, как требуется себя вести в таком случае. И сейчас требовалось не оробеть.
– И отвечу на него прямо. Я выполнял повеление государю, которому служу честно и верно!
– Кто вы, сударь? И кому служите?
Голос датского короля немного смягчился, он подошел ближе и стал внимательно смотреть прямо в глаза прикованного Фрола. Тот отвечал на том же немецком языке:
– Поручик Лейб-Кампании государя Алексея Петровича, что в ней капитаном, Фрол Андреев.
– Лейб-Кампании? Я знаю гвардию царя Петра, но про такую роту не слышал, господин поручик!
– Преображенский и Семеновский полки служат царю Петру! Лейб-Кампания учреждена царевичем из драгун лейб-регимента, что помогли ему сбежать в Ливонии. Я был среди спасителей государя-царевича, и потому удостоен такой высокой чести им лично.
– О да, до меня доходили слухи, что кронпринц бежал в Вену, потом его уговорили вернуться назад – венценосный отец его простил…
– Он приказал вздернуть сына на дыбу, а потом казнить. Мы помогли царевичу бежать. На Руси очень много недовольных царем Петром Алексеевичем бояр, дворян и священников, и многие хотят, чтобы государем стал его сын Алексей, второй этого имени царь Московский.
– Мне писали о том, – король подошел вплотную и тихо спросил. – Но как ты стал самозванцем?!
– Я не самозванец, ваше величество. Царевич не просто приказал мне заменять его в путешествии по европейским странам, но и отвлечь на себя поиски, которые предпримет царь Петр, который попытается убить мятежного сына. За мной шли убийцы – я был ранен в Польше, оправился от ран в имении пани Микульской, урожденной княжны Радзивилл. Потом гвардейцы царя настигли меня в Мекленбурге, пришлось снова давать им бой, который стоил немалых жертв…
– Вам помог генерал фон Мюнних – о его храбрости говорят при многих дворах, как и о доблести «царевича», не зная, что им являлись вы, поручик. Ваш спутник барон Бухгольц даже отмечен моим братом королем Карлом, с которым мы сейчас враждуем.
– Он подпоручик Лейб-Кампании, и выполняет прямой приказ царевича – сопровождать меня в странствии по европейским государствам, дабы ввести царя Петра в заблуждение.
– А что делает царевич?!
– Готовится к занятию трона Московского царства в самые ближайшие недели. И он взойдет на трон обязательно!
Так что моя смерть окажется ненапрасной – царь Петр ищет кронпринца здесь, пытаясь убить меня, и не знает, что очень скоро царем станет его сын, коронованный венцом Мономаха в Москве, пока он сидит в своем Петербурге на чухонских болотах, отрезанный от всей России огромными заснеженными пространствами.
– Вы думаете, что так произойдет?
– Не сомневаюсь!
– Что вам еще приказал царевич?
– Ваше величество! Вы союзник царя Петра, врага моего господина и будущего государя – ибо не одно царство не подлежит разделу, монарх должен быть один! И повторю – я служу царю Алексею – возможно сейчас, под колокольный звон и при стечении огромной толпы народа, кронпринца сейчас венчают на царство!
Фрол вскинул голову – он надеялся именно на это, и знал, что участь будет страшной, как только поймают. Главное не только прожить достойно, но и умереть гордо, не прося пощады у врагов…
Глава 12
– Государь-царевич, в Москву позавчера прибыл бывший камер-лакей Вилим Монс, заподозренный в…
– Смелее, дьяк, догадываюсь, что «родитель» мой посчитал виновным в посягательстве на добродетель собственной супруги. Хотя какая может быть порядочность у бывшей солдатской шлюхи, которую из-под драгун взял себе фельдмаршал Шереметьев, от старика она легла под «светлейшего» князя Меншикова. А за ним эти «объедки» подобрал русский царь.
Алексей усмехнулся, глядя на посеревшее лицо Игната Акулинина, который был назначен князем Ромодановским, выражаясь языком из будущих времен, «врио» дьяка Преображенского Приказа. Нехилая должность, особенно если учесть, что занимался он поимкой государственных преступников и крамольников среди гарнизонных солдат и офицеров, и при этом имел свою агентуру в самой Первопрестольной. Да и дьяков в самом зловещем из приказов было всего семеро, так что должность, пусть и «временно», занимал весьма немаленькую.
– Да, именно так, государь. Но выдран кнутом за казнокрадство, разжалован в прапорщики, и вместе со своей сестрой Матреной Балк, статс-дамой царицы, отправлен служить в Москву. Определен нести службу в Московский драгунский полк. Одним из младших офицеров эскадрона, но уже отправленный по команде в распоряжение своего зятя, генерал-поручика Федора Балка, начальствующего над гарнизоном. Велено установить над оными Монсами строгий догляд, и о том отправлять доклады в Петербург каждый месяц в Тайную Канцелярию.
– Так, понятно. Рано, рано – «папаша» мой не разобрался в ситуации, – Алексей задумался, потом негромко произнес:
– Петрушка Толстой клеврет Алексашки Меншикова, а тот с царицей Катькой заедино, любовники бывшие, а то и настоящие. Вот и «отмазали» Монса от прелюбодейства, а обвинение в казнокрадстве сущие пустяки – все советники Петра воруют поголовно. Послужит в провинции пару лет, и царственный рогоносец возвернет его обратно, чтобы козлиные рожки превратились в раскидистые оленьи. Что может быть смешнее в жизни для грозного царя, что рубит головы направо и налево.
Царевич посмотрел на дьяка – Акулинин, хоть и спал немного с лица, но выглядел уже бодро, оправился. Да оно и понятно – за такую дерзкую хулу на государя казнь колесованием была бы верхом гуманизма, за одни слухи в «содомском грехе» царя-батюшки кожу живьем сдирали. А ведь дыма без огня не бывает – зело подозрительны были поцелуи Петра Алексеевича, даже Брежнев так Эриха Хонеккера не лобзал в уста сахарные.
– Подходы ищи к ним, слуг привлекай – это вербовкой называется. Что у тебя с офицерами гарнизонными, а також с солдатами?
– Есть крамольники, доносы на них поступили, и от сослуживцев, и от тех, кто слова поносные слышал. Вот списочки, государь, тут господа офицеры, а здесь солдатики.
– Просто замечательно, вполне, – Алексей не скрывал хорошего настроения, просматривая списки. Память у настоящего царевича была превосходной, за довольно короткий срок удалось восстановить пусть не основные знания – освоить немецкий язык и латынь, слова сами подбирались, и во фразы складывались вполне уверенно.
Дюжина фамилий была ему знакома – церковь уже поработала с данными кандидатурами и гарантировала их стойкую неприязнь к «родителю». И на тайну исповеди, если не отнеслась наплевательски, то вовсю ее использовала. Но то не грех – ведь царь их сам приводил пастырей к особой присяге, чтобы доносили на крамольников. Так что все это обернулось против самого Петра Алексеевича – многие священники испытывали к нему жуткое отвращение, причем с идеологическими мотивами.
«Перекрестная проверка проведена сразу же с двух направлений – за и против. Так что отдаю их в разработку «сибирякам» и Глебову – они смогут ее провести, к тому же дядька поможет. И солдат втянуть надобно – во время переворота они надежной опорой командирам будут, и своих сослуживцев в это дело вовлекут обязательно. А мы это дело непременно возглавим – только нужно поторопиться, ведь риск доноса с каждым днем возрастает по мере увеличения числа мятежников.
Акулинин молодец, работает уже не за страх, за совесть. Понимает хорошо, что я ему дать намного больше смогу за верную службу, чем он получит за предательство. Надо приободрить».
– Хорошо поработал… стольник.
Дьяк побагровел от оказанной ему немыслимой чести – столь весомая дворцовая должность давалась исключительно дворянам и жильцам московским, а то и отпрыскам родовитых княжеских семей, но никак не однодворцам и сынам боярским.
– Живот положу, государь!
В дверь постучали два раза, быстро, а затем еще дважды, через промежутки. Алексей посмотрел на дьяка, тот склонился в поклоне.
– Царевич, раскольников привели, это самые влиятельные из купцов, каких только смогли отыскать. Сейчас им сказали, кто будет говорить с ними – место надежное, там наши люди.
– Хорошо, пошли! Но говорить с ними буду наедине!
Алексей вышел в коридор, где располагались гостевые комнаты. Этот постоялый двор стал главным центром подготовки мятежа – слишком удобен, да и путей отхода из него множество. К тому же народец постоянно снует – в толпе затеряться можно, и кого угодно сюда наверх привести, во флигель – тут уже жили исключительно свои люди, хорошо подготовленные, силовики из состава «Альфы», как он их именовал про себя, отборные и лихой контингент. И никого из посторонних, даже служанок – ведь женщины по природе своей могут проболтать любую тайну.
– Здорово, степенные!
– Здравствуй и ты, государь-царевич!
Трое мужиков, бородатых и пожилых, одетых в неброскую, но отнюдь не дешевую одежду, поклонились ему в пояс, коснувшись рукой пола. И выпрямились, настороженно взирая ему в глаза.
– Давайте говорить откровенно, дабы время напрасно не тянуть – его и так мало. Да садитесь вы на лавку – дела лучше сидя обговаривать, а они у нас нешуточные могут быть.
Алексей первым уселся на лавку, напротив него медленно, настороженно смотря, расселись бородачи, которых здесь именовали «начетниками», «раскольниками» и «двоеперстцами», а в его время «староверами».
– Не желаю лютеранства и схизматиков, чью веру царь Петр воспринял. Сразу скажу – родитель мой настоящий двадцать лет подался за море, наукам учится, и сгинул в выгребной яме. Франц Лефорт подобрал похожего немчика и привез на Русь, и стали они порядки свои бесовские устанавливать. Бояре то что – лже-Дмитрию самозванцу служили их пращуры, вот и они покорно служат – на вотчины их никто не покушается. А тех, кто настоящего царя хорошо знал, казнили – помните, как стрельцов умучили?!
Староверы переглянулись между собой, удивления на лицах не было, словно про все ведали, и кивнули. Алексей продолжил говорить глухо, не торопясь, медленно выделяя слова:
– Матушку мою в монастырь заточили навечно – я ее недавно посетил. Она и сказала, что царя подменили, а потому ее и упрятали, чтобы тайну сию не выдала. Ведь жена хорошо знает своего мужа.
– Это так, царевич!
Ни капли удивления на бородатых лицах, полнейшее спокойствие, которое впору называть олимпийским.
– Я хочу престол отчий себе вернуть немедленно, Москвой овладев. Если вы мне поможете, то я дам вам то, чего ни дед мой, ни дядька, ни отец сделать не могли. Церковь сильна и гонения на вас требует продолжить, я же считаю, что вы, сторонники старой веры большую пользу принести можете, а потому укажу вам дорогу и дам в полное владение то, что вы ищите уже долгое время, мотаясь по Сибири.
Алексей сделал паузу и внимательно посмотрел на раскольников, в глазах которых стало разгораться пламя надежды. А потому не стал тянуть время и рубанул:
– Берите Беловодье, владейте им полностью. Подчиняться будете токмо мне одному – ставьте свои земские избы и церкви, выбирайте духовников и начальных людей, дам железо и оружие.
– А где оно, государь?!
– Смотрите сюда, – Алексей вытянул из-за пазухи собственноручно начерченную им карту, приблизительно точную, плюс-минус пятьсот верст, понятное дело, но с указанием примерных расстояний.
– От Москвы до Камня идти нужно, Уральских гор. А затем до Иркутска – по дороге примерно шесть тысяч верст выйдет. А далее до самой Камчатки добираться – еще три тысячи верст. Вот ее-то и отдам вам под управление и житие – но туземцев не обижать, и пушного зверя не истреблять – не нужен он вам. Потому что богатство обретете в Беловодье. Вот туда дорога – тут острова есть, – пальцем Алексей ткнул в крохотные точки Командорских островов, потом прошелся по цепочке Алеутских.
– Вот здесь огромные морские коровы водятся – их истреблять категорически запрещаю, пока они живут, то Беловодье ваше навеки. Вы меня хорошо понимаете, степенные?!
– Никто их не тронет, не позволим, – глухо отозвался самый пожилой бородач, впившись взглядом в карту. Алексей же продолжил повествование, тщательно показывая путь и выдавая сочиненную им версию.
– Эти острова вытянулись цепочкой длинной – это и есть дорога в Беловодье. Тут царят туманы, оттого все кажется белым вокруг, понимаете – «белая вода». Плавать плохо, ветра стоят, бури бывают. Новгородцы и поморы досюда доходили, вот здесь река впадает в Студеное море – там острожец их стоял. И эта огромная земля ваша, однако народец дикий живет, враждебный будет, их тлинкитами именуют вроде. Но на островах к вам радушно отнесутся и веру примут охотно – не обижайте туземцев этих.
– Не обидим, государь, никого не тронем. Но на воинственных язычников управу найдем!
– Я помогу вам в делах этих, они на долгий срок затянутся. Но через десять лет вы там обоснуетесь. Но и мне ваша помощь нужна, и нынче, потому что через месяц будет поздно…
