Текст книги "Сын на отца (СИ)"
Автор книги: Герман Романов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)
Глава 4
– И что мне делать! У, сука!
Бедро обожгло, и Алексей стремительно обернулся – и вовремя, иначе бы вторым ударом этот мальчишка вспорол бы ему живот, а так сталь ножа раскроила лишь ткань.
«Бывших палачей не бывает, а этот гаденыш, кандидат в каты, вон как наловчился ножичком орудовать!»
Мысль пронеслась в голове – и он осознал, что не мальчишка перед ним, а махровый убивец, что не раз помогал при пытках своим наставникам, и ничего детского у этой юной мразоты в душе не осталось.
– Гаденыш!
Места для жалости в душе не осталось – его хотели зарезать, напав сзади, а все эти слезы и просьбы были чистейшим обманом, каким пользуются убийцы, что не могут принять открытый бой и делают ставку на коварный удар в спину. Еще год назад, в покинутом им мире, он бы попытался разоружить поганца, и сдал бы в милицию. И посадили бы мальца в лучшем случае в колонию для несовершеннолетних, откуда бы он вышел готовым преступником. А в худшем оставили на свободе, и он бы начал убивать людей всерьез, без слез и сопель, наслаждаясь.
«Нет ни возраста и пола – здесь все убийцы! И если ты не убьешь, то зарежут тебя. А потому никакой жалости – тебе ее тоже не дадут! И этот малец злобно бы хихикал, прижигая твое тело раскаленным железом. Так что пощады не проси, и сам ее не давай!»
– Брюхо вспорю, дядя!
От сверкнувшего клинка засапожного ножа Алексей еле успел уйти в сторону, и, выбросив кулак в лицо отвлек на секунду внимание – ловкий оказался, стервец, раскроил рукав лезвием. Но этого хватило, и царевич сам ударил, попав острием клинка в печень.
– Уй-ю! Больно…
Юный палач скрючился, стал жалобно подвывать собачонкой, скулить принялся. В глазах исчезла лютая злоба, они наполнились слезами. Алексею словно резануло по сердцу, он сделал шаг вперед, чтобы перевязать своего противника, совершенно подзабыв про предательское нападение. И зря – маленький подручный палачей нанес удар ножом, целя в сердце, от которого Алексей чудом отклонился.
– Убью, гад!
Все воспитание исчезло в одночасье – он понял только сейчас, что попал в звериный мир, в котором нужно жить по волчьим правилам, первое из которых гласит – «не жалей врага».
– Получи, мразь!
Он перехватил руку с ножом, согнул ее в локте – силы ведь у взрослого мужчины намного больше, и воткнул нож в живот несостоявшемуся убийце на всю глубину.
Дымящаяся кровь обагрила руки!
Малец истошно завыл, свалился, засучил ногами. Алексей поднял с пола свой нож и без всяких эмоций, словно бездушный механизм, воткнул его в грудь – бил точно в сердце. Крики сразу прекратились, конвульсии сотрясли щуплое тельце и подручный палача затих, уставившись в потолок остекленевшими глазами.
– Надо всех проверить! И добить…
Злость раздирала душу, будто хищный зверь своими когтями рвал ее в клочья окровавленными кусками. Суматошно метались в голове мысли, что он не должен становиться таким, а оставаться человеком. Но тут же прокатывался волной мутный вал, в котором был только один постулат, вбитый в череп раскаленным гвоздем – «с волками жить – по-волчьи выть».
Первым делом осмотрел дьяка – артерия на шее билась под пальцем. Схватил веревки с лавки и крепко спутал запястья за спиной, потом стянул лодыжки. Как очнется, то приказного нужно будет допросить с пристрастием, хоть на куски разрезать.
– Старая сволочь знает много, а мне любая информация позарез нужна, особенно в нынешнем положении. Выбираться отсюда как-то нужно, как-то не привлекает смертушка в застенках местного КГБ.
Алексей бормотал себе под нос – хоть адреналин продолжал немного бурлить в крови, но уже чувствовался «откат», силы потихоньку покидали его тело. А потому стал осматривать других, что еще четверть часа тому назад были вполне здоровы и собирались его истязать.
Офицер был сражен наповал – лезвие ножа вошло в тело почти целиком, а это ведь девять сантиметров отточенной стали. Уцепился пальцами и выдернул тонкую пластинку. Разобрал быстро «стрелялку», привел ее снова к бою – стальная пружина могла держаться согнутой с четверть часа, но держать ее в таком положении дольше было чревато.
Бросил взгляд на подручного ката – жалости к мальчишке уже не испытывал, прикинув, что тот вырос бы изрядным мерзавцем – нормальный человек не станет учиться палаческому ремеслу. Одно непонятно – какого хрена он помогал «пыточникам», кто из начальства мог разрешить подобное занятие мальчишке?!
– Нет на мне вины! Его убили как раз те, кто сделал из него палача! И не хрен жалеть этих уродов – каждый сам делает свой выбор! Так, и эти готовы – уже остывать начали!
Алексей попинал носком сапога тела двух катов, которых зарезал в камере. И задумался – он находился в пыточном застенке, но ведь где-то рядом есть и тюрьма с камерами, где содержатся подследственные.
Не может не быть!
– Ладно, вначале старца допросим наскоро, определимся, как мне жить дальше! А там и действовать начнем!
«Завод» закончился – Алексей устало уселся на лавку. Расстегнул кафтан, порядком потрепанный и исполосованный ножом. Ран было две – порез на бедре, и кровоточащая царапина на животе. Вздохнул с нескрываемым облегчением – он ожидал гораздо худших повреждений.
«Откровенно повезло, что они «лопухнулись», ведь с меня «Рэмбо» никогда не выйдет – я не спецназ или десантура, обычный мехвод и на рукаве «капуста». Не ожидали они, что развяжусь в камере, и, тем более, что пущу в ход оружие. А еще фактор численности свою роль сыграл в их «благодушии» – все же их было пятеро против одного, к тому же избитого и связанного. Вот и опростоволосились!»
Алексей скомкал из тряпки кляп, раздвинул железкой зубы старика и воткнул кляп – теперь можно было не бояться заполошного крика с призывами о помощи. Прошелся по карманам – у офицера оказалось немного серебра с медью, у старика золотое колечко, которое он стащил сразу с пальца – в его положении все сгодится. Отложил также епанчу с треуголкой и заряженный пистолет со шпагой – вряд ли удастся выйти тихо, скорее придется пустить в ход оружие.
– Знать бы где я оказался, и сколько тут тюремщиков? Ладно, сейчас все выясним, – Алексей отхлебнул из кувшина взвара, еще чуть теплого, затем поднял кадушку с водой и опрокинул ее на дьяка. Холодный душ привел последнего в чувство, открылись белесоватые глаза, еще замутненные – все же два пинка в голову могут мозги хорошо встряхнуть.
– Эй, старик, мотни чуток головой, если меня слышишь. Или поморгай несколько раз. Вот и молодец, одыбался, старче. А теперь слушай меня внимательно. Всю твою команду вырезал подчистую – так что помощь к тебе не придет. Это раз! Второе – я сейчас тебе буду задавать вопросы, а ты мне на них быстро станешь отвечать, причем правдиво. Если попробуешь вилять и лукавить – заткну рот, чтоб не орал, и выжгу глаз железкой – той самой, что ты для меня, мразь старая, приготовила. И это станет только началом представления – отрежу тебе все что можно, и оставлю подыхать – слепым, без языка и ушей, без пальцев. И охолощу напоследок – узнаешь каково евнухом жить в султанском гареме. Чтобы ты помучился напоследок и помолился за свои грешно прожитые годы. Можно еще тебе в зад вот этот штырь раскаленный воткнуть – для придания резвости мыслям. Ведь как в народе говорят – вгоняй ума через задние ворота.
Алексей говорил со смешком, балагурил, поигрывая внушительными клещами – а вот старик изрядно побледнел, спал с лица и смотрел на него с нескрываемым ужасом в глазах.
– Так что, Артемий Иванович, будешь говорить, болезненный, или сразу приступим к представлению?!
Старик закивал головой, затряс ее так яростно, всем своим видом показывая, что склонен к сотрудничеству.
«Хитер, сукин сын, вон как глаза забегали. Ладно, иного варианта все равно нет, нужно допрашивать сейчас».
Алексей вытащил тряпку изо рта и задал сразу несколько вопросов, что давно крутились на языке:
– Кто ты? Что это за застенок?! Почему ловили меня и собирались пытать?! Отвечай, но тихо.
– Дьяк Емельянов я, Преображенского Приказу, здесь мы и пребываем – пыточная здесь, одна из многих, тут стрельцов раньше дознанию подвергли – вот и тебя, самозванца, сюда и определили. А муками меня не пугай – скоро зайдут наши люди и тебя, татя зловредного повяжут. Так что лучше сам сдайся, я тебя и прощу…
Договорить дьяк не сумел – Алексей засунул ему тряпку в рот и в задумчивости покачал головой:
– Не хочешь говорить по душам, да еще и пугать вздумал. Сдаваться на твою «милость» не собираюсь – я людишек твоих побил не для того, чтобы к твоим ногам припадать, червь! А теперь меня послушай – повторять больше не стану, надоело. Отвечаешь мне коротко, только по существу. Вот тебе самый лучший довод, надеюсь, он понравится.
Алексей зацепил клещами из жаровни розовую железку, и, недолго думая, приложил ее к уху старика – кожа затрещала, старик отпрянул, застонал, глаза выпучились от боли.
– Больно?! Какая жалость. Сейчас мы тебе штанишки разрежем и выжжем все твои причиндалы – ты ведь старенький, зачем они тебе? Девки тебе даже за деньги не дадут, ибо страшен ты и уродлив. Так что приступим к делу, а ты пока подумай.
Царевич быстро разрезал штаны на полоски, обнажив худые костлявые ноги. Старик мычал, пытался заворочаться, но получил сильный удар по животу и скрючился. Алексей тут же подхватил клещами разогретую железку и приложил ее к заднице – шибануло сгоревшей кожей, паленым мясом. Дьяк замычал, задергался, и совершенно неожиданно для неопытного палача и дознавателя, обгадился. Запахло совсем уж скверно.
– Надеюсь, ты меня больше пугать не будешь? Вижу – созрел для задушевной беседы, встал, как говориться, на путь исправления, и решил, как наша братва – чисто сердечно во всем признаться! Так что облегчай душу, покайся в грехах своих, падаль…
Глава 5
– Не шуми, тихо-тихо! Садись на лавку и не бойся, убивать не стану! Но ты только не ври мне – грешно лгать!
Алексей всмотрелся в смертельно бледное лицо писаря, что смотрел на него с нескрываемым ужасом в широко раскрытых глазах. Еще бы – постучался подьячий, и ему отворили. Вот только любимый начальник на полу лежит, собственным горелым мясом пованивает, а офицер и подручный палача уже мертвыми тушками откинулись, в лужах крови лежат, все такие из себя холодные и неподвижные. И заорал бы писарь, вот только в горло кончик шпаги уперся – чуть надавит на сталь недавний узник, и все – прощай не только молодость, но и жизнь.
– Отвечай, быстро – пароль на сегодня и отзыв?! Живо!
– «Виктория» сказать нужно, а в ответ «победа» произнести!
– А вчера?!
– «Триумф» был, со «славой»!
– Молодец! Садись в кресло, руки за спину! Оружие есть?
– Нет…
Писарь послушно уселся в кресло, в котором до него сидел паскудный дьяк, и покорно закинул за невысокую спинку руки. Алексей живо стянул их веревочками, накрепко связал запястья друг с другом. И еще мизинцы прихватил для подстраховки, чтоб попыток освободиться не было. Затем прихватил локти вязками веревок, и, протянув их вниз, скрепил узелками к толстым деревянным ножкам – обеспечив неподвижность.
– Вот видишь, а ты боялся. Как говорят умелые лекари – хорошо зафиксированный пациент не нуждается в анестезии! Ты знаешь, что такое «анестезия», труженик пера сего почтенного учреждения?
– «Без чувств» находиться – я греческий язык осилил, – и хоть дрожал голос изрядно, но вроде как с гордостью прозвучал.
«Надо же, а я сам не знал точного перевода. Зато с паролями меня дьяк «киданул» конкретно, за такое яйца отрывать нужно. Ладно, сейчас я еще раз проверю полученную информацию, которая, скорее, самой натуральной «дезой» является – слишком старая сволочь долго упорствовала, а потом «слилась» неожиданно и легко. Видимо все обдумать успел».
– Сколько людей в застенке? Кто тебе велел прийти сюда?
– Так Артемий Иванович и приказал через час зайти и показания записать. Сказал, что дело тайное предстоит и мне нельзя при пытке быть. А я что – рвусь, что ли сюда?! А за дверью солдат токмо в карауле – меня впустил и закрылся. Я вниз по лестнице в застенок пришел – служивым сюда под страхом лишения живота запрещено спускаться.
– И правильно, во многих знаниях многие печали. А еще меньше знаешь – лучше спишь. Тебя как звать?
– Алешка Петров…
– Надо же – вот это совпадение – а меня Алексей Петрович! А вот фамилия в прошлом осталась, да и не нужна она сейчас по большому счету. Да ты не бойся, отвечай честно – я добрый! Камеры здесь еще есть? И кто в них находится сейчас?!
– Как выйти и налево – там две двери – в одной сидит тать, из драгун бывших, по имени Никодим. Другая пустая…
– Жив, курилка, однако. Ты, давай, Алешка, как на духу выкладывай, что про вора этого знаешь, а то мне интересно самому стало – я ведь его за мертвеца почел.
– Так немудрено – о нем ни слуху, ни духу было. Я ведь допросные листы на него весной прошлого года писал. А тут подьячий Акулинин его в Москве увидел, с компанией. А с ними самозванец, коего «царевичем» называли. В доме вчера заметили, да скрылись все по местам тайным, видимо, сторожились. А потом из замоскворечья от бывшего ярыги весточку принесли – он краденным торгует и летом согласие дал, что о татях и злоумышленниках подьячего ставить будет. Я запись сделал – Артемий Иванович приказал – а бумаги на столе.
«Ай-ай-ай! Лопухнулся. Забыл, что и в этом мире все притоны, «малины» и «хазы» под контролем держат и хозяев уголовный розыск вербует и под «колпак» ставит. Если я бы знал, кто в этом доме живет, соваться бы не стал. А тут Никодиму поверил, а тот и лопухнулся.
И с допросом неладно получилось. Нужно было все записи просмотреть, а я пытками сразу занялся. Царская кровь виновата – «папаша» любит этим делом заниматься, сам пытает.
Тревожный для меня сигнал, нужно быть рассудительней. Нехорошая генетика, если верить ученым!»
– Вот Никодим этот и привел ярыге на дом самозванца – а потому брать решено было всех там немедленно.
– Ты там был?!
– Ага, милостивец. У забора стоял и трясся, когда стрелять начали. А потом один из татей закричал – «беги, «царевич», беги» – самозванцу этому значится. Ой, и люто дрались тати – капрала и двух солдат поранили, а Никодим этот сразу сообразил, что ярыга предал и заколол его – шпагой на царской службе навострился орудовать.
– А самозванец?
– Братьев Минкиных обоих насмерть порешил – а они самые лучшие люди Артемия Ивановича, силы оба немеряной. Ловок, подлец… Ой!
– Не отзывайся плохо о людях, которых не знаешь – оттого я тебе «леща» по-отцовски прописал. Сегодня ты его за самозванца принял, а дело ведь совсем наоборот выйти может.
– Не погуби, милостивец, нечаянно я, пожалей!
– Да ладно, я не в обиде! Это тебе на будущее!
Алексей сунул шпагу в ножны, в задумчивости посмотрел на лежащего в беспамятстве дьяка – на животе и оголенных ногах имелись жуткие отметины от раскаленного железа. Да еще мерзостно пахло горелым мясом, блевотиной, фекалиями и мочой – пить расхотелось.
– Слушай меня внимательно, тезка. Сейчас мы с тобой пойдем в камеру, где сей Никодим сидит. Ты в нее войдешь… Да, как он там? Его допрашивали, на дыбу уже вешали?!
– Нет, кормилец, Артемий Иванович велел начинать с самозванца, что убежал, да был пойман. Того, что царевичем себя приказал называть, когда ведома мне бумага из Тайной канцелярии, что оный царевич в иноземных странах скрывается, людей царских убив множество, оттого наследства отчего лишен, да орденской награды и врагом считается. Он державу нашу цезарю предал и анафеме будет предан, изменник и предатель, яко вор поганый и зловредный, уд гангренный и сын непотребный… Ой!
От хлесткой пощечины звон пошел по всей камере. Алексей с размаха огрел по второй щеке. И зловеще заговорил:
– Еще раз меня, сукин сын, назовешь поносными словами и про измену заикнешься, убью нахрен! Смотри сюда!
Алексей распахнул епанчу, затем мундир, порвал полотняную рубашку ногтями – вытянул рубиновый крест и маленькую нательную иконку. Вот ее он и показал подьячему, что втянул голову в плечи:
– Сюда смотри! Неделю назад я получил эту иконку в Суздале, в Покровском монастыре, ее мне на шею матушка надела моя, благоверная царица Евдокия Федоровна!
Крест этот при рождении от патриарха Андриана получил – при тебе целую, что обвинения сии облыжные и наветы подлые! Я здесь, в Москве, а не по иноземным землям скитаясь. Врет про то Петька Толстой – он ведь меня обманом выманил, только сбежал я от пыток. Что вздрогнул – это он ведь сюда отписал, подпись поставил?!
– Да… да…
Он, падаль старая и гнусная, кровопийца, как этот паршивый дьяк, что стрельцов несчастных здесь умучил. Вот крест с иконой при тебе целую! Смотри на них и подумай, идиот, дала бы царица самозванцу свое благословление?! Думаешь, по-христиански ли это?!
А я тебе так скажу – царь не отец мне, его Лефорт за морем подменил на немца похожего. Оттого царицу, мою матушку, в монастырь спрятали, в каменную келью заточили. Вот только владыки православные со мною, и хорошо знают, что нами царь, коего «Антихристом» именуют, правит, и весь русский народ тиранит!
Что глаза вытаращил?!
– Прости, государь-царевич, не признал. Так лжа все это – ты здесь, в Москве, а не в землях иноземных?! И меч свой в защиту люда православного поднимешь, народ свой спасая! Я знал, я верил!
Алексей немного ошалел – писарь смотрел на него широко открытыми глазами, в которых плескалось обожание с восторгом, разливным морем, а еще горел фанатичный огонь веры и преданности, а по щекам потекли слезы, оставляя чистые дорожки…
Глава 6
– «Брат мой, Алекс», – Фрол скривил губы в усмешке, повторив сказанные на прощание шведским королем Карлом слова. И засмеялся, припоминая суматошные события, что произошли в его жизни за эти два месяца. Если бы ему кто-то раньше рассказал о том, то не поверил бы, счел бы бредом безумца, накушавшегося мухоморов.
Был у него в деревне мужичонка, считался волхвом, будущее предсказывал. Набирал ядовитых грибов с ярко-красной «шапкой», сушил, тер в пыльцу, а потом нюхал. И начинал пророчествовать – такое говорил, что волосы дыбом у мужиков вставали, и неделями из запоя выйти не могли. Вот отцу Фрола такое порядком надоело – взял и утопил провидца, как плохого щенка – в куль, да в воду.
– Вот выйдет мне самозванство боком, Силантий – утопят!
– Или зарежут, кронпринц! Еще повесить могут, либо колесовать – тут народец любит походить, посмотреть на мучения. Да, попали мы с твоим высочеством как кур в ощип – каждое утро, когда просыпаюсь, токмо и делаю, что радуюсь, что пока живой. И даже более – бароном стал и полковником – умереть и не встать, если раньше не обосраться!
Два авантюриста переглянулись и засмеялись, причем жизнерадостно, несмотря на минувший диалог. Но ведь события, что произошли в их жизни, были таковы, что узнай о них писатели, прославились бы враз на все европейские страны.
Фрол Андреев был сержантом лейб-регимента, полком этим управлял «светлейший» князь Меншиков, бывший конюх, ставший баловнем судьбы, и царский любимец, коих в державах заморских фаворитами именовали. Воинская служба бедного однодворца-дворянина была рутинной, еле выслужил чин сержанта. Вот только чем-то не понравился «светлейшему», что с перепоя не так встал – разжаловали. Как и Силантия лишили капральского звания, да еще розгами «накормили». Попробовали они за правду-матку побороться – самому царю челобитную написали.
А как обычно на Руси после такого дела делаются?
Правильно – отведали они батогов досыта, и было бы совсем худо, но вступился ротный командир капитан-поручик Никита Огнев, не оберег, да и самого Меншикова уговорил не казнить дальше справных драгун, что в походах со шведами бывали и против турок на Пруте сражались. А ведь долг платежом красен!
Так и произошло в октябре – от Риги сопровождали царевича Алексея Петровича, которого Петр Толстой уговорил в Петербург вернуться, посулив, что царь-отец простил наследника, который от его «родительской ласки» на земли австрийского цезаря подался в поисках защиты.
Большей глупости Алексей Петрович и совершить не мог!
Нет, не сбежать в земли свояка своего цезаря – решив возвернуться обратно в отчий край!
Хорошо, что вовремя одумался и помощь драгун лейб-регимента принял – сбежал от верной казни, не пожалели бы наследника в столице. Слишком много у него там ненавистников, тех, кто из рук царя кормятся, да крадут все, что плохо лежит. И мачеха бывшая шлюха солдатская, и Меншиков Алексашка, и другие живо царю Петру Алексеевичу напоют, что изменника казнить надобно – и не пожалеют, ибо видят в Алексее Петровиче вечную угрозу своему положению.
Убили гвардейцев, что наследника караулили – за один этот поступок самую жуткую казнь себе определили, лютую, по артикулу определенную колесованием. Алексей Петрович их обласкал под дубом на болоте, и стали они его лейб-кампанцами. Рядовой этой роты прапорщику равен, а наследник им прежние чины вернул – то есть стал он обратно сержантом, а Силантий капралом, то есть поручиком и подпоручиком.
Вот она настоящая царская благодарность!
Поклялись оба драгуна на верность царевичу до смерти, а потому стали выполнять его наказ. Должен был Фрол выдавать себя в европейских странах за кронпринца Алекса, наследника московского царства. Никогда бы не подумал, что придется стать самозванцем, играть роль, которая думалась зловещей – ведь всем известно как лже-Дмитрий смуту великую на Руси сто лет тому назад устроил, и даже на трон вошел с царицей Мариной Мнишек – вот и испугался поначалу.
Однако Алексей Петрович его успокоил, сказав, что играть нужно недолго эту роль, морочить другим голову, и главное – царю Петру, чтобы тот думал, что сын от него в заморских странах скрывается. А это позволит организовать бояр в Москве и выступить против отца, которого многие за антихриста принимали.
Так что Фрол согласился играть «царевича», хотя прекрасно понимал, что охота за ним начнется нешуточная и свора убийц пойдет по следу. И не ошибся – преследование началось сразу, дважды настигали, пришлось принимать бой. И к счастью – остался шрам на лице, который каждый день «подновлял» до больших размеров, чтобы ввести всех в заблуждение.
Однако, к его великому удивлению, нашлась настоящая прорва мнимых союзников, что сильно недолюбливали, а то и ненавидели царя Петра. В Польше ему вообще королевский трон предложили, путем женитьбы на Марии Лещинской, дочери сбежавшего короля Станислава. И сейчас в его пользу там пани Анна, мимолетная любовница, панскую конфедерацию сбивает, всех недовольных саксонским курфюрстом и польским королем Августом привечает. Комплот серьезный будет организован в самое ближайшее время – тысяч двадцать войска соберется, пусть и горластой шляхты, никчемной и бесполезной, в отличие от регулярного войска.
За этим делом, как недавно выяснилось, шведский король Карл стоит, и как мятеж начнется, то шведы высадят сикурс и снова начнут войну на континенте, обретя там союзника…
– Да, серьезные дела заварились, барон…
Корабль качнуло – зимняя Балтика не самое удачное время для плаваний. Карл выделил им шняву с провожатыми, в Мекленбурге должны ждать австрийцы, чтобы сопроводить его в Вену. Только ехать к цезарю равносильно самоубийству – тот настоящего царевича знает, беседы с ним вел. Так что нужно придумать австрийцам убедительное объяснение, что неотложные дела вынуждают немедленно поехать во Францию – шведский король объяснил, что там его приветят, дадут золото для вербовки наемников и сведут с польским королем в изгнании.
– Франки не знают тебя в лицо, царевич – так что смело подписывай с ними любое соглашение, все равно оно недействительное будет. Как и та бумага, что ты Карлу подписал.
– Зато он тебе настоящую грамоту на баронство выдал, и патент на чин полковника! Обскакал ты меня!
– Я еще шведам не служил, – старый драгун сплюнул, его укачало. – Денег у него нет, вот и всунул мне эти бумаги. У них ведь серебра с золотом совсем не осталось, медных далеров барон Герц начеканил – повесят его за такие шутки. А мир шведам очень нужен, как и те два миллиона ефимков, что ты им посулил за ливонское наследие.
– Это мне царевич сумму назвал, он точно знает, сколько сам заплатит. Я лишь, если подумать, только о том сказал…
Договорить Фрол не успел – шняву снова сильно качнуло, и он прикусил язык, и тут же выругался. Встал кое-как, на стенке висел кувшин, наклонил его и стал пить пиво. Горький напиток помогал лучше переносить выматывающую душу и тело качку.
– Хлебного вина бы выпить, надоело мне это море до оскомины. До суши бы добраться, и на землице твердо встать.
– Сам хочу, ваше высочество, – простонал Силантий, который отвык называть его по имени и уже постоянно величал по титулу.
– Не грусти, полковник – твое баронство на острове, целых две деревеньки пруссаки короля Фридриха захватили – отобьешь на шпагу!
– Да я их сам всех вырежу, лишь бы больше по морю не плавать! Надоело оно мне хуже горькой редьки!
Новоявленный барон с трудом поднялся на ноги – в несколько глотков допил кувшин – в том на донышке оставалось.
– Ладно, на землю ступим, так напьемся в трактире до беспамятства. И поедим хоть от души…
Договорить барон Бухгольц, а именно на это имя Силантий получил грамоту, не успел. Дверь в капитанскую каюту открылась, и на пороге возник ее законный владелец. Его лошадиное лицо было вытянуто, а голос немного дрогнул, когда он на немецком языке произнес:
– Кронпринц! Нас преследуют датчане! Фрегат и две шнявы – они догоняют нас, до темноты не сможем уйти!
– Хреново!
– Еще как, ваше высочество…
Фролу стало плохо, и он посмотрел на побледневшего Силантия. Датчане союзники царя Петра – попасть им в руки означало самое худшее – их просто могли доставить в Ригу и выдать на расправу…
