Текст книги "Казнен неопознанным… Повесть о Степане Халтурине"

Автор книги: Герман Нагаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

«Узнала, – радостно подумал Степан, – узнала! Это она, Анна Васильевна! Та самая учительница, которую я видел в Орлове, на берегу Вятки… И последний раз, когда ее увозили жандармы… Милая! Так вот где мы встретились!..»

– Подсудимый…ин, – объявил первоприсутствующий.

Степан не расслышал фамилию, но увидел, как вышел к барьеру стройный молодой человек с темной бородкой. Отведя рукой сползающие на высокий лоб длинные волосы, он стал громко и спокойно отвечать на вопросы.

– Так-с… А теперь, что вы можете сообщить по делу? – спросил первоприсутствующий, когда опрос был окончен.

Подсудимый осмотрел сидящих в первых рядах важных сановников и дам, прошелся взглядом по стоявшим в проходах студентам и разночинцам и, гордо вскинув голову, заговорил дерзко, язвительно:

– Я могу сообщить всем присутствующим здесь, что уже три года содержусь в тюрьме незаконно, без всяких к тому оснований, как и подавляющее большинство моих товарищей. Это произвол!

Первоприсутствующий зазвонил. Но обвиняемый, еще более повысив голос и заглушая звонок, продолжал:

– Еще я могу сообщить, что заседающее здесь Особое присутствие Сената считаю неправомочным судить нас, представителей народа. Потому что все вы – продажные царедворцы, жалкие полицейские, судейские лакеи, готовые сделать все, что вам прикажут.

– Прекратите! – закричал первоприсутствующий. – Я лишаю вас слова.

– Мы, революционеры, – против рабства, тирании и пресмыкательства. Мы за свободу народа!

– Молчать! Уведите его! – орал первоприсутствующий.

Жандармы схватили подсудимого, зажали ему рот, поволокли.

– Это произвол! – крикнул кто-то из подсудимых. – Долой Шемякин суд! Долой!

Судебный пристав бросился к барьеру, что-то крича.

Первоприсутствующий яростно зазвонил в колокольчик и объявил заседание закрытым…

Степан вышел из здания суда возбужденный и радостный. Он не стал дожидаться конки и пошел пешком.

«Какой молодец, какой отважный!» – думал он об обвиняемом, а из темноты смотрели на него слегка пугливые, серые, ласковые глаза…

7

7 декабря Степан вернулся с работы взволнованный, и только разделся – в дверь постучали.

Привыкший к осторожности, Степан открыл сам и увидел Запыхавшегося бородатого человека, с небольшими острыми глазками, которого не раз видел, слушал на рабочих кружках и знал как Козлова.

– Извини, Халтурин, дело неотложное, поэтому и пришел.

– Проходи, Козлов.

– Товарищи дали твой адрес!.. Беда… На патронном произошел взрыв – несколько рабочих убито, трое тяжело ранено.

– Я уже знаю. Собираюсь ехать… Тебе кто сказал?

– Прибежал посыльный из рабочего кружка. Случайно нашел меня. Рабочие возмущены и собираются бастовать.

– Почему взрыв произошел, не знаешь?

– Говорят, из-за недосмотра начальства.

– Надо ехать, и как можно быстрей, – решительно сказал Степан. – Беги, Козлов, на улицу и постарайся поймать извозчика. Я сейчас выйду.

На улице начиналась метель, а завод находился далеко, на Васильевском острове. Но извозчик попал разбитной, шустрый, и так как ему посулили «на 186 водку», помчал во весь дух…

Несмотря на метель, у патронного, у самой проходной, смутно вырисовываясь во мгле, толпились люди, слышались возбужденные голоса.

Степан и Козлов выскочили из санок и, велев извозчику ждать, пошли к проходной.

– Я тут, у забора, стану, – крикнул вдогонку извозчик и развернул санки.

Степан и Козлов, пройдя мимо собравшихся, повернули к конторе, а потом незаметно подошли к толпе.

– А я говорю, эти двое при смерти, – кричал кто-то простуженным голосом.

– Да и третий, обожженный весь – едва ли спасут, – угрюмо проговорил кто-то.

– И на первом этаже много обожженных и покалеченных. Два фельдшера перевязывали и не могли управиться, – пояснил простуженный голос.

Степан из-за чьей-то широкой спины спросил как бы между прочим:

– А из-за чего произошел взрыв-то?

Широкая спина повернулась, и перед Степаном блеснули медные пуговицы:

– Из-за чего? А тебе зачем знать? Ты кто таков?

– Не ваше дело… рабочий.

– Пастухов! Големба! Сюда! – закричал околоточный и, достав свисток, пронзительно засвистел.

Из мглы выросли сразу трое:

– Слушаем, ваше благородие.

– Вот эти двое, что прикатили на извозчике, – социалисты. Взять их!

– Погодь малость! – зычно пробасил вышедший из толпы богатырь и поднес к носу околоточного увесистый кулак. Толпа сомкнулась вокруг городовых.

– Как? Угрожать?! – закричал околоточный.

– Я говорю, погодь! – более грозно повторил богатырь и так рванул околоточного за борт шинели, что посыпались пуговицы.

– Я… я выполняю свой долг, – дрогнувшим голосом забормотал околоточный.

– Мы тебе пропишем долг, сукину сыну. Мы с тобой за все рассчитаемся… и за убитых товарищей тоже… Поезжайте, ребята!

Из толпы выскочил шустрый, небольшой человек в полушубке и побежал к участку, но за ним бросились сразу трое и поймали его.

Степан тихонько толкнул Козлова, кивнул в сторону извозчика:

– Спасибо, друзья! Спасибо! – сказал Козлов и они побежали к извозчику, сели в сани. Тотчас в сани вскочил незнакомый молодой рабочий. Молча пожал руку Степану и Козлову.

– Давай, милый, к Екатерининской больнице, – шепнул он извозчику. – Это рядом.

Сани скрипнули и понеслись. Было слышно, как шумит метель и как у проходной грозно гудит толпа рабочих.

У больницы, в свете тусклого фонаря тоже толпились рабочие – друзья и родственники погибших и пострадавших. Ждали, пока из хирургического отделения вернутся «ходоки», посланные узнать, есть ли надежда на исцеление обожженных взрывом.

Молодой рабочий в надвинутой на самые глаза ушанке, что приехал со Степаном и Козловым, велел им ждать в санях, а сам подошел к толпе и долго шептался с двумя парнями.

Потом все трое подошли ближе к саням, крикнули Степана. Степан подошел, поздоровался за руку.

– Друзья! Мы, рабочие вагоностроительного, всем сердцем с вами. Душевно сочувствуем вашему горю.

– Спасибо! Вот помогли бы нам листовку отбить. Хоронить собираемся послезавтра.

– Времени, правда, мало, но можно попробовать. Я это возьму на себя. Только кто бы помог описать все, что было?

– Мы набросали тут, да не знаем… Надо бы кому из студентов показать.

– Я свяжусь с землевольцами – они помогут. Дайте надежного человека, который бы все мог рассказать.

– А вот Кирюха, что с вами ехал, – самый подходящий. Он человек верный и все может обрисовать…

– Ну что, Кирилл, едем? – спросил Степан.

– Раз посылают товарищи, я хоть в огонь готов!

– Тогда условимся так: Кирилл вас известит, где и как надо будет взять листовку. Через него и держите связь. А на похороны придут рабочие со многих заводов. Похороны должны вылиться в новую рабочую демонстрацию. Поднимайте своих, ребята!

Степан пожал руки рабочим и вместе с Кирюхой пошел к саням, где дожидался Козлов.

– Ну что? – шепотом спросил Козлов, выбирая снег из бороды.

– Нужно срочно отпечатать листовку. Она составлена.

– Тогда поехали к Жоржу, – шепнул Козлов. Степан понимающе кивнул и крикнул кучеру:

– На Петербургскую сторону, любезный!.. «Жоржем» среди пропагандистов звали студента Горного института Георгия Плеханова, с которым Козлов был знаком. Да и Степан помнил его – оратора на демонстрации у Казанского собора.

С извозчиком расплатились, не доезжая до дома двух кварталов, и пошли пешком.

Как ни отряхивались у подъезда, в квартиру вошли завьюженные.

Плеханов, вышедший на условный звонок сам, всматривался, недоумевая.

И лишь когда Козлов снял свою мохнатую, белую от снега шапку, он радостно улыбнулся, стал пожимать гостям руки, провел к себе в комнату.

Гости разделись.

Плеханов внимательно посмотрел на Степана.

– С вами мы, кажется, встречались! Лицо очень знакомое.

– Я был на демонстрации у Казанского собора.

– Вдвоем с Пресняковым?

– С ним.

– Отлично помню. Рад познакомиться поближе.

– Халтурин! – протягивая руку, отрекомендовался Степан.

– Знаю. Много слышал о вас от рабочих, – пожимая ему руку, приветливо сказал Плеханов. – А вы? – спросил он, рассматривая молодого рабочего.

– Я с патронного, Кирилл Зуев.

– Отлично! Прошу к столу, господа. Самовар только поспел.

– Спасибо!.. Но у нас дело неотложное, – заговорил Козлов. – На патронном большое несчастье. Произошел взрыв.

– Взрыв! Есть жертвы?

– Шестеро, – вздохнул Кирюха. – И покалечило многих.

– Какое несчастье! Отчего же это произошло?

– Начальство… не доглядело, говорят…

– Рабочие хотели бы ко дню похорон отпечатать листовку, – заговорил Степан, – и похороны превратить в демонстрацию протеста.

– Правильно. Наши землевольцы поддержат. Думаю, что и листовку сумеем… Когда похороны?

– Послезавтра.

– Так… Надо подумать над текстом.

– Наши сами написали, да боятся, что не совсем грамотно, – сказал Кирюха.

– А ну-ка, покажите, – Плеханов развернул лист бумаги, исписанный карандашом, крупным почерком, разгладил.

– Грейтесь чаем, друзья, ведь вы замерзли, а я пока пробегу.

Козлов разлил чай и, посматривая на Плеханова, стал согревать о стакан озябшие руки. Степан отпил несколько глотков и отодвинул стакан.

– А знаете, это неплохо! – заговорил Плеханов. – Тут есть такие сильные фразы, которые могут написать только рабочие. Хорошо. Мы лишь поправим ошибки и напечатаем в первозданном виде. Как ваше мнение, друзья? – обратился он к Козлову и Халтурину.

– За этим мы и пришли.

– Смело! Сильно! Нет, вы только послушайте: «Товарищи! Братья! Страшный взрыв на патронном убил шестерых рабочих». – Плеханов перешел на шепот и, не переводя дыхания, дочитал гневное воззвание до конца.

– Что скажете?

– Здорово, конечно! – воскликнул Козлов.

– По-моему, тоже, – согласился Степан, – может, в конце добавить несколько слов об объединении рабочих?

– Хорошо. Подумаем. Кое-что поправим. Но в общем – принять! – заключил Плеханов. – Завтра к вечеру листовка будет готова. На похороны придут наши землевольцы. Я попрошу их вооружиться, и вы скажете своим, чтобы на всякий случай взяли оружие и кастеты. Может произойти потасовка с полицией.

8

9 декабря к девяти утра у патронного завода собралась тысячная толпа. Когда подошли землевольцы и рабочие с других заводов, Кирюха, приставленный к Халтурину и Козлову, спросил:

– Не пора начинать?

Степан поглядел на толпу. Рабочие стояли в молчании. Лица их были строги и печальны.

– Как считаешь, Козлов?

– Пожалуй, пора!

– Да, вон и выборжцы подошли. Кирюха побежал к своим…

Скоро из больницы рабочие вынесли шесть гробов и венки из цветов и хвои. За ними вышли священник в желтой ризе, с причтом и родственниками погибших.

Все, кто был в толпе, несмотря на сильный мороз, сняли шапки и пропустили идущих вперед. Потом процессия двинулась к Смоленскому кладбищу. По бокам и сзади процессии, зорко озираясь, шагали полицейские с тяжелыми шашками…

На кладбище, на свежем снегу зияли бурые пасти могил. Около них лежали шесть деревянных крестов.

Когда рабочие вошли на кладбище, могилы оцепили полицейские, за ними сгрудилась огромная молчащая толпа.

– Видимо, выступать сегодня не придется, – шепнул Плеханов Халтурину.

– Да, неловко складывается… поглядим… Священник, помахивая кадилом, запел молитву.

Все, кто был близко, опять сняли шапки.

Гробы опустили в могилу. Послышались плач, стоны.

– Засыпай! – скомандовал кто-то.

Стуча о гробы, полетели мерзлые комки. Толпа молчала.

Над могилами выросли холмики бурой земли. На них положили венки. Все застыли в последнем прощании. Вдруг к могилам протиснулся рабочий и, обнажив рыжую голову, заговорил возбужденно, с дрожью в голосе:

– Братья! Мы хороним сегодня шестерых наших товарищей, убитых не турками, а попечительным начальством.

Все приподняли головы.

– Наше начальство…

– Замолчать! Я арестую! – гаркнул околоточный надзиратель, схватив говорившего за плечо.

Но толпа грозно загудела, надвинулась, смяв полицейских.

– Бей их, гадов, бей! – закричал кто-то высоким голосом.

Околоточный испугался.

– Господа! Я не могу иначе. Я отвечаю за порядок.

– Рассказывай! Закопать его, паразита, здесь надо.

– Круши гадов!

– Подождите, братцы, подождите, – выкрикнул щупленький мужичонка с лисьим лицом, пробираясь к могилам, – ведь отвечать придется. Лучше выгоним их с кладбища – спокойнее! будет.

Этот голос «благоразумия» подействовал. Толпа утихла.

– Окружай их, ребята! – раздался крик. Полицию окружили кольцом и так повели к воротам. В другой группе шел «оратор».

У ворот стояли извозчики. Рабочие бросились к ним, взяли лошадей под уздцы.

– Сажай «оратора» и айда! – раздался знакомый голос, и Кирюха, выйдя вперед, указал на рысака в яблоках.

«Оратора» посадили в сани. Двое вооруженных револьверами рабочих сели рядом.

– А ну, пошел! – крикнул Кирюха. Рысак рванулся и скоро пропал из виду…

– Что же будем делать с полицией? – спросил кто-то из рабочих.

– Все вышли с кладбища? – Все!

– Давай их туда, за решетку! – приказал Кирюха.

Толпа расступилась.

Полицию загнали за кладбищенскую ограду, ворота прикрутили проволокой.

– Ну, рассаживайтесь по саням, кому далеко.

Плеханов и его друзья-землевольцы уселись в извозчичьи сани. Степан пристроился с Козловым. Кирюха с товарищами из заводского кружка тоже уселся.

– До свидания, друзья! Глядите тут, чтоб эти дармоеды не перемахнули через ограду.

Извозчики гаркнули, и сытые лошади помчали рысью-

Когда, свернув в тихие переулки, подкатили к дому Степана, Козлов велел остановиться и отпустил извозчика.

– Ну что, Степан, каково? А?

– Третий раз рабочие не дрогнули перед полицией.

– Да, Степан, третий раз! По-моему, это хорошее предзнаменование…

– Да, конечно. Но больше меня радует то, что демонстрация на этот раз выглядела намного внушительней, чем у Казанского собора. Там собралось сотни две-три, а здесь за тысячу перевалило. Шли молча, а силища чувствовалась! Особенно на кладбище, когда зашевелились полицейские.

– Верно. Они здорово струхнули. Пристав-то как залепетал…

– Поняли, что с рабочими шутки плохи. Тем более, если они разгневаны… Я думаю, Козлов, нам и из этой демонстрации тоже следует сделать вывод.

– Какой?

– А такой, что рабочих надо объединять. Установить более тесные связи между кружками, между заводами, фабриками. Нам надо добиться, чтобы рабочие всегда стояли дружно: один за всех, все за одного!

Глава девятая

1

Судебный процесс над 193 революционерами, больше трех месяцев волновавший и будораживший Петербург, закончился 23 января 1878 года.

Ипполит Мышкин, произнесший дерзкую речь, обличающую суд и самодержавие, тот самый Мышкин, что, пробравшись в сибирскую глушь, пытался освободить Чернышевского, был осужден на десять лет каторги, как и несколько его товарищей. Многих приговорили к тюрьме, к ссылке в Сибирь, а всем оправданным надлежало немедленно покинуть Петербург.

23 января был объявлен приговор, а на другой день, как бы в ответ на это, эхом раскатился по всей России выстрел Веры Засулич, стрелявшей в петербургского градоначальника Трепова.

Студенческая молодежь бурлила, в рабочих кружках горячо обсуждались последние события.

Степану в эти дни особенно много приходилось ездить в рабочие районы, выступать на тайных сходках.

По газетам он знал, что сероглазую учительницу Анну Васильевну Якимову суд оправдал и освободил из-под стражи, но у него не было времени ее разыскать…

Он надеялся в воскресенье побывать у Плеханова и попросить его навести справки у землевольцев. И еще была надежда на Котельникова, визитную карточку которого он прятал в надежном месте. Котельников как земляк мог помочь в поисках…

В воскресенье Степан встал пораньше, сбрил густые баки и оставил небольшую бородку, чтобы меньше походить на «Халтурина». Надел новый костюм и долго топтался у зеркала, пока завязал галстук. Потом облачился в чапан, купленный кем-то из друзей на аукционе, и, взяв толстую, резную трость, вышел из дома.

Дойдя до угла, он хотел перейти на другую сторону, но дорогу преградил бородатый человек в длинной шубе на лисе, в поповской шапке, с пышными, большими, аккуратно расчесанными усами.

– Козлов? Тебя и не узнать.

– А ты какой франт! Впрочем, это очень хорошо. Так и надо.

– Куда же ты?

– К тебе.

– И опять что-нибудь неотложное?

– А ты что, на свидание собрался? – усмехнулся Козлов. – Пойдем, я на минутку.

Пришлось вернуться.

Козлов, небольшого роста, плотный, приземистый, был почти на голову ниже Степана, но в его движениях была уверенность, неторопливость, степенность. Видно было, что этот человек твердо, по-хозяйски ходит по земле. И на собраниях, как помнил Степан, он был немногословен. Однако говорил дельно, самую суть. К нему прислушивались. Чувствовалось, что он многое повидал, многое успел осмыслить.

Вот и сейчас, не спеша причесав перед зеркалом русые редеющие волосы назад и немного вбок, он прошелся гребешком по пышной бороде, подкрутил концы длинных усов и лишь тогда сел к столу.

– Ну что? Какие новости?

– Первая новость – вижу тебя наконец по-настоящему «обряженным». И шел главным образом за тем, чтобы предупредить – тебя ищут! От верных людей землевольцы узнали, что тобой интересуется шеф жандармов генерал Мезенцев.

– Ого! – усмехнулся Степан.

– Видать, ты крепко ему насолил своими выступлениями на кружках. А с ним, как ты можешь догадываться, шутки плохи.

– Так он же ищет Халтурина, а я бахмутский мещанин Королев.

– Знаешь, какие у него псы? Может, они эту хитрость уже унюхали?

– Что же делать?

– Во-первых, измени облик. То, что ты сделал, неплохо, но мало. Если хочешь оставаться в Петербурге, надо научиться гримироваться или некоторое время, пока идут аресты, пересидеть дома.

– Да как же? Ведь назревает большая забастовка на Новой бумагопрядильной?

– Знаю. Будешь помогать из укрытия. Писать листовки, беседовать с доверенными людьми, но ни в коем случае не появляйся на фабрике. Об этом я тебя прошу, Степан, от лица многих наших товарищей.

Халтурин нахмурился, встал, заходил по комнате:

«И почему Козлов держит меня дома? Ну, старше он меня, опытнее… Это, конечно. Но имею ли я право в такой момент, когда рабочие готовятся к новому выступлению, сидеть в своей конуре без всякого дела?»

Козлов исподлобья посматривал на широко шагавшего Степана, его небольшие живые глаза под тонкими бровями слегка посмеивались.

– Ты, Степан, видимо, не знаешь, что происходит в городе? После выстрела Засулич полиция остервенела.

– Все знаю.

– А я говорю, ты многого не знаешь, еще не совсем постиг конспирацию…

– Чего же, например? – спросил Степан.

– Да хотя бы того, – хитровато усмехнулся Козлов, – что я совсем и не Козлов, а Обнорский?

– Обнорский? – Степан даже остановился от изумления. – Тот самый, что жил за границей?

– Тот самый. Виктор Обнорский!

– Ну, брат, давай знакомиться заново, – тепло улыбнулся Степан и, подойдя к Обнорскому, крепко сжал протянутые ему руки.

– Ты торопился куда-то? Может, я не вовремя?

– Нет, что ты? Да ведь я же тебя разыскивал, – не отвечая ему, продолжал взволнованно Степан. – Ведь мне много рассказывали про Обнорского… Вот черт, как же я не догадывался, что ты Обнорский? Ведь ты не раз говорил, что рабочим надо объединяться… Помню, как ты поддержал создание центрального кружка и библиотеки.

– Да, Степан, это дело очень хорошее. А я за тобой давно наблюдаю. Все твои мысли, ох, как хорошо изучил! Вот и тянет меня к тебе. Тянет! Думаю, что если поладим – можем сделать большое дело для рабочего класса.

– Неужели и ты думаешь о сколачивании чисто рабочей организации?

– Думаю, Степан. Знаю, что тебе эта мысль не дает покою.

– Верно! Для начала хоть бы ядро составить из главных агитаторов заводских кружков.

– Вот и я так считаю… Однако дело серьезное и, раз у тебя что-то другое намечено, давай отложим этот разговор.

– Погоди, Виктор… Ничего, что я тебя буду так называть?

– Сам хотел об этом просить.

– Что другое может идти в сравнение с тем, о чем мы собираемся говорить? – загораясь, спросил Степан, и глаза его заблестели.

– Ладно, больше не буду. Не сердись, – примиряюще сказал Обнорский. – А кого бы ты думал, Степан, можно привлечь для начала?

– Так ведь сразу не скажешь… С Обводного канала можно бы Моисеенко, и Абраменкова тоже. С Балтийского завода – Карпова. Да мало ли хорошего народа?

– Вот ты, Степан, и прикинь, кого ты можешь рекомендовать, и я подумаю. А потом соберемся, обсудим, и разговор уже пойдет о главном: какие цели и задачи мы поставим перед собой.

– Ладно. Я подумаю, Виктор.

– Пока никому ни слова, ни полслова об этом. А когда все обдумаем, соберем товарищей и обсудим наши предложения. Согласен?

Степан подошел к Обнорскому, молча обнял его, приподнял и снова поставил на пол.

– Согласен!

2

В феврале на Новой бумагопрядильной началась стачка, охватившая около двух тысяч рабочих. А Халтурин, которого там знали и любили, сидел дома. «Сидеть дома» для революционера не значило запереться в своей комнате и никуда не выходить. Степан, под фамилией Королева, по-прежнему работал на вагоностроительном, но он дал слово друзьям не выступать на сходках и не показываться у стачечников.

Обнорский через Моисеенко знал обо всем, что происходило на фабрике и вокруг нее. Он каждый вечер бывал у Степана, советовался с ним. Они вдвоем разрабатывали планы материальной помощи бастующим рабочим, решали где, как и через кого организовать сбор пожертвований. Вместе думали над листовками, которые бы поддержали боевой дух бастующих. Иногда к Степану вместе с Обнорским приходил Абраменков с Новой бумагопрядильной и революционные активисты с других заводов. Обсуждали, как вести себя дальше, поскольку землевольцы выступали среди бастующих с призывом идти с петицией к наследнику-цесаревичу.

Халтурин был решительно против этой унизительной затеи, сводящей на нет требования бастующих. – Идите к ткачам и постарайтесь их переубедить. А если не удастся, я приду сам и открыто выступлю на рабочей сходке. Пусть меня схватят, но я не допущу, чтоб забастовка была сорвана…

Обнорский, Моисеенко, Абраменков собирали ткачей, ходили по квартирам, уговаривали отказаться от похода к наследнику и подачи петиции, но те упрямо стояли на своем. Петиция была уже составлена, о ней знали, на нее надеялись.

Рабочие называли петицию «прошением». Долго обсуждали, как его подать: через начальство или самим. Решили подавать сами. И снова возникли затруднения. Если отправиться всей фабрикой – полиция не пустит. Если послать двоих-троих – их могут схватить, и все погибнет. Было задумано собраться группами по нескольку человек в Александровском сквере, а потом всем выйти на Невский у дворца наследника и требовать, чтобы приняли прошение.

Узнав, что готовится шествие к Аничкову дворцу, Степан не смог усидеть дома и снова, одевшись купцом, отправился на Невский. Правда, он держался в стороне от толпы, но видел, как она осаждала дворец, как в легких санках примчался помощник градоначальника генерал Козлов, слышал, как он кричал на рабочих и требовал разойтись.

Народ все прибывал и скоро запрудил Невский. Стало плохо видно и слышно. Степан пробрался к зажатому толпой извозчику, встал в пустые сани, но в этот миг кто-то потянул его за рукав. Степан оглянулся – Обнорский!

– Пойдем, пойдем скорей, – зашептал тот в самое ухо. – Моисееико арестовали и увели во дворец.

Степан выпрыгнул из санок и вслед за Обнорским вошел во двор.

– Виктор, надо выступить перед народом – ведь весь Невский забит.

– Ткачи расходятся. Им объяснили, что прошение цесаревич принял, по сказал, что он ничего не может сделать.

– Я так и знал… Что же ткачи? Неужели откажутся от своих требований?

– Недостаточно пока работаем с ними. Еще незакаленный народ. Больше половины недавно приехали из деревень.

– Не надо было связываться с прошением. Это землевольцы подложили нам свинью. Это их дело! – гневно сказал Степан.

– Теперь уже нет смысла говорить об этом.

– Нет, есть смысл, – упрямо прошептал Степан. – Надо срочно создавать свою рабочую революционную организацию, с отделениями во всех крупных городах России. Мы должны сами руководить рабочими, поднимать их на борьбу с царизмом. Если нельзя мне показываться в Питере, я готов хоть завтра поехать в Москву, в Нижний, на Урал. Слышишь?

– Да, согласен, Степан. Но вначале надо выработать программу организации. Без этого ничего делать нельзя.

– Согласен. Оставайся, Виктор, здесь и понаблюдай, чем кончится сегодняшний поход, а вечером приходи – и сразу засядем!..

– А ты?

– Я попробую пробраться домой.

– Смотри, Степан! Не выкинь чего-нибудь! – пригрозил Обнорский и первый вышел на Невский, где все еще шумела толпа.

3

Стачка закончилась в марте, а в мае, уволясь с завода и взяв на всякий случай несколько адресов надежных людей у землевольцев, которые имели связи в крупных городах– России, Халтурин выехал через Москву в Нижний.

С Обнорским договорились, что тот будет вести работу в петербургских кружках, сколачивая ядро рабочей организации, а Халтурин ознакомится с жизнью и настроениями рабочих в Москве и Нижнем и постарается создать небольшие революционные отрасли (группы), которые потом вольются в единый рабочий союз.

Поезд пришел в Москву в воскресенье днем. Прямо с вокзала Халтурин поехал на извозчике на Пресню, к своим старым друзьям.

Деревянный, покосившийся дом еще больше почернел за эти годы, и с левой стороны второй этаж даже был подперт двумя врытыми в землю бревнами.

Халтурин расплатился с извозчиком. С небольшим саквояжем поднялся на второй этаж, остановился у двери, обитой мешковиной. «Может быть, уже померли старики», – подумал он и несильно, но решительно, как раньше, дернул ручку звонка.

– Открывайте, не заперто, – ответил знакомый женский голос, и у Степана отлегло от сердца. Он распахнул дверь, вошел, поставил на пол саквояж.

– Агафья Петровна! Ну вот и я! Приехал, как обещал.

– Степан Николаич, голубчик! – Агафья Петровна заторопилась к нему, обняла и поцеловала, как сына. – Ох, батюшки, вот радость! Егор! Егор Петрович! – закричала она дрогнувшим голосом. – Да иди же скорей сюда!

Слезы хлынули у нее из глаз, она уже не могла больше говорить и, взяв Степана за руку, повела в комнаты.

Егор Петрович спал в углу дивана с книгой на коленях. Звук тяжелых сапог Степана и скрип половиц разбудили его.

– Уж не померещилось ли мне? Неужели Степан? – протирая глаза, спросил он.

– Я самый! – улыбнулся Степан. – Здравствуй, Егор Петрович!

– Ты, взаправду, Степа? – Сон мгновенно слетел. Петрович бойко поднялся, обнял Степана и, тычась ему в лицо жесткими усами и бородой, заговорил:

– Приехал-таки, разбойник! А я ведь ждал тебя. Чуяло сердце, что свидимся снова. Ну садись, рассказывай, как там оно в Питере-то?..

– Спасибо! – Степан присел к столу.

– Мать! Ты бы самоварчик поставила. А?

– Сейчас, сейчас… Только мне тоже послушать охота.

– Мы подождем. Мы без тебя говорить не будем.

– Ну хорошо, коли так, я живо обернусь.

– Агафья Петровна вышла, а Егор Петрович, придвинувшись поближе к Степану, шепотом спросил:

– Как теперь тебя звать-то, Степан?

– Все так же!

– Это я на тот случай, если, скажем, полиция придет.

– А что, заглядывает она к вам?

– Пока не было случая. Однако про тебя я наслышан… Есть тут у нас один из Петербурга. Много рассказывал про тебя. Сказывал, что ты под чужим видом…

– Таиться не буду. Королев я теперь. Бахмутский мещанин, а зовут так же – Степан Николаич.

– Вот и хорошо. Переучиваться не надо. Для старухи моей облегченье… Слышно, у вас большая стачка была?

– Да и стачка, и демонстрации были. А у вас?

– Притеснять стали нашего брата, Степанушка. Сильно притесняют. Ну, народ и того – бунтовать начал… Недовольство выказывает. После того как судили Петра Алексеева с товарищами в прошлом году, на заводах стали собираться сходки, приходят ораторы из студентов… Да и свои – рабочие – тоже говорят речи… Я ведь теперь работаю на Прохоровской текстильной фабрике. Потому и наслышан о вашей бумагопрядильной.

– А тот рабочий, что про меня рассказывал, тоже столяр?

– Нет, он ткач. Человек положительный, семейный. Переселился в Москву из-за дороговизны в Питере. Меня звал квартиру ремонтировать, вот мы и разговорились.

– А как его фамилия?

– Фамилию не припомню, а зовут Иваном Васильевичем. Если желаешь, мы к нему сходим. Будет рад. Уж больно хорошо о тебе говорил.

Вошла Агафья Петровна с маленьким медным самоварчиком в руках.

Петрович вскочил, подставил поднос, начал помогать хозяйке доставать из буфета посуду, еще прошлогоднее варенье. Стали пить чай.

4

Вечером Петрович повел Степана к питерскому ткачу.

Иван Васильевич оказался высоким, худощавым человеком, с рыжеватыми усиками, свисавшими сосульками. Он сразу узнал Халтурина, приветливо поздоровался за руку.

– Рад видеть вас, Степан Николаич, но у меня полная квартира ребятишек – поговорить не дадут. Пойдемте на улицу, посидим в садике.

Он взял картуз, накинул пиджак и вышел вместе с гостями. На берегу Москвы-реки была дубовая роща. Облюбовав тихое местечко, все трое уселись на траве. Петрович вынул кисет. Закурили. Степан не курил, но за компанию тоже свернул цигарку.

– Вы откуда меня знаете, Иван Васильевич?

– А на Обводном, в кружках слыхал. Я ведь там на Новой бумагопрядильной работал. Вы меня не помните?

– Лицо очень знакомое…

– Мы же с вами вместе у Казанского собора были. Преснякова-то помните?

– Ну как же?

– А я по правую руку от него стоял.

– В желтом полушубке и треухе? Степан схватил его руку.

– Помню! Хорошо помню. Очень рад познакомиться.

– И я тоже, – улыбнулся Иван Васильевич. – Там, у Казанского собора, меня и взяли.

– И судили?

– Судили… Постановили выслать из Петербурга… Вот я и переехал в Москву.

– Понятно, – Степан, раздумывая, потеребил бородку. – Как же вы здесь обосновались?

– Ничего. Помаленьку… Бываю в кружках, но в пропагандисты не рвусь. Семья у меня – сам шестой-. Приходится жить с оглядкой.

– Значит, рабочие кружки в Москве существуют?

– Кое-где при заводах… у нас, на фабрике имеются. Если желаете– я вас познакомлю. Можно и о сходке похлопотать, чтобы вы выступили, но я на рожон не полезу, уж извините. Пока сидел в тюрьме, наши чуть с голоду не умерли. Надо вам, Степан Николаич, в ваших делах на молодежь опираться. Им это способнее.

– Верно, Степушка, – поддержал Петрович. – Иван Васильевич человек наш, но и его надо понять. Я был у него, видел. Ребятишки мал мала меньше…

– Я понимаю, конечно, – смутился Степан.:– Я и не требую ничего… Мне бы только познакомиться с рабочими-пропагандистами.

– Ладно. Вы посидите тут с Петровичем, а я схожу к «Петушку». Так мы тут одного кличем. Шустрый парень. Я его приведу, а уж он вам кого следует сам представит…

5

Пробыв в Москве недели две, Степан установил связи с рабочими кружками. «Нам надоело слушать путаные речи народников, – в один голос говорили кружковцы-москвичи, – мы хотим объединиться в свою рабочую партию, которая боролась бы за наши права, за улучшение жизни рабочих».