Текст книги "Казнен неопознанным… Повесть о Степане Халтурине"

Автор книги: Герман Нагаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Нашлись верные, закаленные борьбой пропагандисты-рабочие, которые хоть завтра были готовы вступить в свой рабочий союз…

В Нижний Халтурин приехал окрыленный. Он был уверен, что там тоже есть рабочие кружки и с ними не трудно будет связаться.

Оставив саквояж на вокзале, он пошел разыскивать квартиру Харлампия Власовича Поддубенского, адрес которого ему дали землевольцы.

Харлампий Власович – голубоглазый, взлохмаченный юноша, с подрагивающей губой, сам отворил дверь и, бегло взглянув на Халтурина, скромно отрекомендовавшегося, сказал:

– Проходите!

Степан разделся.

– Вы привезли привет от петербуржцев? Спасибо! Здесь тоже имеются люди наших взглядов и по воскресеньям собираются у меня. Милости прошу и вас.

– Спасибо!

– Надолго ли? И что собираетесь делать? – немного помолчав, спросил Поддубенский.

– Еще не знаю… Хотел поработать на заводе… познакомиться с кружками.

– Тогда езжайте в Сормово. Это верст десять от города.

– Вы не знакомы с кружковцами?

– Нет, не знаком. Я ведь студент и здесь на каникулах у мамы… Но наши там бывают. Вы приходите в воскресенье – я вас познакомлю.

Степан поблагодарил и поднялся.

– Позвольте, куда же вы?

– На завод.

– Может, останетесь обедать?

– Нет, благодарствую.

– Помилуйте, да вам, наверное, и остановиться-то негде? Не обращайте внимания, что я немного покрикиваю, это у меня от нервов. Я всем сердцем к вашим услугам и рад всячески помочь… Может, денег вам одолжить?

– Спасибо! У меня есть.

– Погодите. У меня тетушка в Сормове. Я могу ей написать… А то оставайтесь у меня, – разволновался Поддубинский. – Вы бог знает что можете подумать…

– Я приду в воскресенье, Харлампий Власович, – как можно приветливее сказал Степан. – Благодарю вас за заботу и совет.

– Да какой совет! Помилуйте… А уж если не устроитесь там – берите извозчика и приезжайте хоть в ночь, хоть за полночь… Я всегда рад принять товарища по борьбе.

– Благодарю, Харлампий Власович, – Халтурин откланялся и поспешил уйти…

Лето только начиналось, но в Нижнем уже развернулась подготовка к ярмарке. Идя в город, Степан видел нескончаемый поток ломовых подвод у грузовых пристаней. В Канавино везли тес, мешки с цементом, бочки с известкой и алебастром. В городе спешно красились крыши домов, обновлялись и «освежались» фасады. Улицы были забиты людьми, куда-то спешившими, озабоченными.

«Наверное, как и в первый мой приезд, гостиницы и постоялые дворы забиты, – подумал Степан, – да и рискованно мне туда соваться… Поеду-ка прямо в Сормово. Справка об увольнении с вагоностроительного в Москве у меня с собой – толкнусь прямо в контору. Может, определюсь столяром…»

С наступлением тепла на вагоностроительном заводе Бериардаки расширялись работы по заготовке вагонных щитов. Столяры были нужны. Халтурина приняли охотно. Однако сказали: жилье ищите сами.

В Сормове – в старинном волжском селе и разросшемся вокруг него рабочем поселке у Степана не было ни одной знакомой души. А уж солнце начинало спускаться к далекому лесу. «Ладно, обойду несколько улиц, – решил Степан, – а если никто не пустит – поеду к Поддубенскому».

Он останавливал прохожих, стучался в дома. Все отвечали одно: «Нет, милый человек, сами живем в тесноте». Уже стало смеркаться, когда Степан, устав от поисков, присел на скамейку у палисадника, огораживавшего высокий пятистенок.

Сидевшая у окна дородная молодая женщина взглянула на него с любопытством. Потом отошла от окна и скоро снова появилась в накинутой на плечи кашмирской шали:

– Молодой человек, вы не фатеру ли ищете? Степан встал, поздоровался.

– Комнату бы снял, если окажется… Женщина зарделась. Высокий и статный, Степан ей показался красавцем.

– А вы холостой или женатый?

– Холостой.

– А откуда приехали?

– Из Петербурга.

– Неужели? И что же, на завод нанимаетесь?

– Да. Я столяр-краснодеревец. Буду работать на отделке классных вагонов.

– Вон что! Значит, вас из Петербурга выписали? – удивленно спросила женщина, любуясь Степаном.

– Вроде бы выписали, – усмехнулся Степан.

– Есть у нас хорошая комната… квартировал один инженер, – бойко заговорила хозяйка, – мы, правда, не сдаем, но для хорошего человека можно и потесниться. Вы заходите.

Степан вошел в дом. В маленькой темной прихожей остановился. Налево была дверь в просторную кухню, направо – в маленькую комнату, прямо – в большую, где сидела хозяйка.

– Сюда, в залу проходите, – пригласила хозяйка и встала навстречу гостю. Она была довольно высокого роста, статная, и полнота не портила ее.

– Вот тут мы и живем, – повела она рукой. – Правда, самого-то сейчас нет дома – уехал с купцами, ну, да это и лучше. Без него-то мы скорее сговоримся.

«Бойкая бабенка», – подумал Степан, оглядывая исправную обстановку и самую хозяйку.

– А муж у вас тоже по торговой части?

– Нет, он у нас лихач… извозчик… рысака держит.

– Что же, доходное это дело?

– Когда ярмарка – при деньгах живей… Только хлопотно… Другой раз пропадает ночами.

«Ну тебе, голубушка, наверное, это и на руку», – подумал Степан и тут же спросил:

– А большая семья у вас?

– Дочка с сыном, да бабушка… Они больше тут, в зале пребывают. А вам, если поглянется, вот эту комнату можем сдать. Пойдемте посмотрим.

– Да я уж заглянул, комната хорошая.

– Если желаете – можно и столоваться у нас.

– Это бы лучше. А какова цена?

– Больше других не возьмем, – улыбнулась хозяйка. – Вас как звать-то величать?

– Степан Николаевич.

– А меня – Олимпиада Егоровна, – она церемонно протянула руку, – будем знакомы.

Вошла старушка.

– Вот, маменька, постояльца бог послал в Васину комнатку.

Старуха острыми глазками окинула гостя и, видимо, осталась довольна.

– Что ж, милости просим…

– Так вы оставайтесь ночевать, Степан Николаич, а завтра с Митричем, то есть с моим мужем, съездите за вещами.

– Благодарствую, Олимпиада Егоровна. Может, вам задаток дать?

– Да что вы, Степан Николаич? За кого же вы нас принимаете? Маманя, ты слышишь?.. Нет, никаких задатков нам не надо, а пойдемте-ка лучше ужинать.

6

Ночью Степан слышал, как приехавший хозяин распрягал лошадь, а потом ужинал в кухне.

– Опять явился со вторыми петухами, – выговаривала ему жена, – и винищем разит, как из бочки.

– Самую малость перехватил, чтобы не уснуть на козлах.

– Ладно уж, молчи… чужой человек у нас.

– А кто это?

– Мы с маманей постояльца пустили в Васину комнату. Из Петербурга вызван на завод – мастер по отделке классных вагонов. Человек тихий, степенный.

– А на чем сторговались?

– Не твое дело. Эти деньги пойдут мне на наряды. Слышишь?

– Да я ничего. Я только хотел…

– Завтра съездишь с ним в город за вещами. Понял? Ну и все! Ложись спать…

Утром Степан познакомился с хозяином – безбородым рыжим увальнем. Съездил с ним в город, а днем сходил на завод – оформился на работу в деревообделочную мастерскую столяром.

Со следующего дня для него началась трудовая жизнь в Сормове. Он хотел получше присмотреться к жизни сормовских рабочих и установить с ними крепкую дружбу.

7

Степан обладал редкой способностью быстро и крепко сходиться с людьми. В нем было какое-то особенное обаяние. К нему тянулись и молодые, и пожилые, и совсем юнцы. Он со всеми был добр, для каждого находил задушевные слова.

Не прошло и месяца, как его уже хорошо знали на заводе.

Чувствуя, что к нему, как к новенькому, зорко присматривается начальство, Степан не выражал открыто своего недовольства заводскими порядками, а если и случалось бывать на сходках, больше слушал и приглядывался.

Скоро в глазах начальства за ним укрепилась репутация хорошего, честного мастера. Рабочие же понемногу начали замечать, что он «свой человек» и что оказался он здесь, в Сормове, далеко не случайно. Через него стали попадать на завод запрещенные книжки, и, бывая на сходках, он иногда высказывал мысли, которые другие таили в себе. За два месяца Степан уже хорошо узнал многих кружковцев и некоторым из них рассказал о предстоящем деле.

– Что ж, начинайте там, в Питере, а мы поддержим, – был единодушный ответ сормовичей.

Степан радовался, что в Сормове сколачивается хорошая революционная группа рабочих, которая вольется в союз, и решил, что теперь имеет право немного отвлечься от своих дел и побывать у Поддубенского.

В субботу он отпросился пораньше. Навстречу ему, длинной вагонной мастерской, шли две стружечницы в серых фартуках и брезентовых рукавицах. Они несли носилки со стружками. Идущая сзади молодая девушка, повязанная пестрой косынкой, показалась ему знакомой. Она неожиданно взглянула на Степана большими серыми, немного пугливыми глазами и тотчас потупилась.

В этот миг из прохода вынырнул тучный усатый мастер и вдруг обхватил девушку сзади.

Девушка вскрикнула и бросила носилки.

– Чего орешь! – прикрикнул мастер и тут же от резкого удара Степана рухнул посреди прохода.

– Вот это вдарил! – крикнул молодой сборщик. – Это по-нашему.

Девушка взглянула на Степана испуганно и благодарно.

– Как ты посмел, сволочь! – поднимаясь и сплевывая кровь, злобно зарычал мастер, сжимая кулаки и надвигаясь на Степана.

– Тебе мало, поганый хряк? Если тронешь еще – убью! – Степан так взглянул, что мастер попятился. – Идите, девушки! Больше он не посмеет.

Стружечницы взяли носилки и пошли. Степан стоял неподвижно, поглядывая то на них, то на мастера, который, чертыхаясь, побежал жаловаться начальству.

Когда он скрылся в боковом проходе, Степан, провожаемый одобрительными взглядами, направился к выходу.

Он был недоволен тем, что не сумел сдержать себя, и необыкновенно рад, что, наконец, встретил ту самую девушку, которая ему столько снилась ночами. «Но как она из учительницы превратилась в стружечницу? Неужели, как и я, ведет здесь пропаганду? Да, тут загадка… Надо вести себя тонко. Ведь она виду не подала, что узнала меня…»

8

– Ах, Степан Николаич! Слава богу, что вы объявились, – пожимая ему руку, взволнованно заговорил Поддубенский, – а уж я не знал, что и подумать… Полагал, что вас арестовали.

– Нет, это еще впереди, – улыбнулся Степан, – просто некогда было вас навестить.

– Пожалуйста, проходите… а у нас гость из Питера… Наверное, вы узнаете друг друга.

Степан, войдя в большую комнату, молча поклонился сидевшему за столом молодому человеку в тонких очках, обросшему пушистой бородкой, с густыми, зачесанными назад волосами над высоким лбом.

Тот ответил на поклон и, поднявшись, протянул руку:

– Оба мы давно знаем друг друга, но для верности давайте познакомимся – я Морозов!

– Да, да. Теперь я вас узнал… Халтурин! Крепкое рукопожатие. Приветливые взгляды.

И они, как старые товарищи, вместе садятся на диван.

– Отлично! Я рад. Мы ведь слышали друг о друге. Нам будет легче договориться. Я надеюсь, Степан Николаич, что вы не откажетесь оказать нам помощь в трудном, но очень благородном деле.

– А что за дело? – спросил Степан, дождавшись, когда Поддубенский присядет к столу.

– Мы задумали спасти товарищей, осужденных на каторгу.

– Разве они здесь? – спросил Степан. Раздался звонок.

– Минуточку, это она! – сказал Поддубенский, вставая. – Прошу извинить.

Он вышел и, через несколько минут войдя, торжественно объявил:

– Вот и наша подвижница явилась!

В дверях, как в широкой раме, замерла стройная девушка, с волнистой челкой на лбу, устремив на Степана взгляд больших серых глаз.

– Вы знакомы? – спросил хозяин.

– Мы видели друг друга мимолетно раза два-три, но еще не знакомы, – сказала девушка.

– Теперь вы можете не только познакомиться, – улыбнулся Морозов, – но и вдоволь насмотреться друг на друга. Разреши представить тебе, Аннушка, нашего товарища по борьбе – Степана Николаевича Халтурина.

– Вы Халтурин? – переспросила девушка удивленно и протянула ему руку.

– Да, – смущенно сказал Степан.

– Очень рада! Якимова!.. Никогда бы не подумала, что мой избавитель – Халтурин.

– Ну-ка, ну-ка, что за романтическая история приключилась с тобой, Аннушка? – спросил Морозов.

– Сегодня на заводе, когда мы несли носилки со стружками, меня схватил мастер… Откуда ни возьмись вырос этот молодец и так трахнул мастера, что тот упал.

– Так и состоялась ваша встреча? Оригинально! – захохотал Морозов.

– Спасибо, Степан Николаич, что вы проучили наглеца! – воскликнул Поддубенский. – Однако это может кончиться плохо.

– Я ему пригрозил. Едва ли пойдет жаловаться.

– Может пойти в полицию и наговорить, что вы агитируете.

– Ладно, друзья, мы этот случай обсудим потом, – вмешался Морозов, – а теперь поговорим о главном… Арестованных в Нижнем пока нет, но их должны привезти. Отсюда, очевидно, повезут пароходом. Мы должны проследить, когда их поведут с вокзала на пристань, и по дороге – отбить. Обычно это делается ночью или рано утром. Вот я и хотел просить вас, Степан Николаич, помочь нам в этом деле.

Степан задумался. Он сделал то, ради чего приезжал в Нижний, и, казалось бы, мог теперь распорядиться собой. Однако создание рабочего союза только начиналось, и он чувствовал, что не имел права участвовать в рискованных делах. Но и отказать товарищам по борьбе в спасении осужденных на каторгу он не мог. Его бы сочли трусом. А она, Анна Васильевна? Что бы подумала она?

– Вы связаны каким-то другим делом? – спросил Морозов.

– Нет. Свои дела я уже окончил, – твердо сказал Степан, – и охотно буду помогать вам.

– Браво! – крикнул Морозов. – От Халтурина и нельзя было ждать другого ответа.

– Тогда, друзья, мы должны обсудить со Степаном Николаичем наш план.

– А я бы предложил немного подкрепиться и выпить чаю, – сказал хозяин, – Анна Васильевна и Степан Николаевич, видимо, прямо с завода.

– Это верно, – поддержала Якимова. – Я голодна.

– Тогда прошу всех в столовую! – пригласил хозяин.

9

План нападения на конвойных был хорош своей внезапностью. Мгновенные действия должны были ошеломить конвойных и обеспечить успех дела.

Договорились, что Степану не следует являться на завод, чтоб не подвергать риску себя и задуманное дело, а после побега товарищей – скрыться вместе с ними.

Якимова же должна была прийти на работу как обычно и проследить, какие шаги против Степана предпримет начальство. Если ее спросят, она должна будет сказать, что видела этого человека впервые.

Договорились, что Степан отвезет Анну Васильевну на извозчике в Сормово и сам останется там. В случае прибытия осужденных его должен будет известить Поддубенский.

Когда прощались, Морозов подал Степану револьвер:

– Возьмите на всякий случай. Поедете ночью – мало ли что… Да и вообще – штука полезная.

– Спасибо! Буду привыкать…

На улице было темно.

– Можно, Анна Васильевна, я возьму вас под руку? – смущенно спросил Степан.

– Да, конечно… я боюсь оступиться.

К площади, где стояли извозчики, шли неторопливо. Степан был счастлив, что, наконец, шел рядом с той девушкой, о которой когда-то грезил. Сердце вдруг заявило о себе. В голосе, во всех движениях его сквозила радость.

– Вы помните, Анна Васильевна, Орлов? Старые липы и обрыв над рекой?

– Да, да. Неужели это были вы? Такой юный, в вышитой рубашке?..

– Да… Мне хотелось с вами заговорить, но я боялся и не умел…

– Я учительствовала в селе Камешницком.

– Знаю, это недалеко…

– А когда меня везли жандармы – вы испугались?

– Нет! Я готов был гнаться за ними… Я потом искал вас в Вятке и здесь, в Нижнем… и вдруг увидел на суде, в Питере.

– Да, да. Я вас узнала… Меня же выпустили. Я жила в Петербурге… Потом поехала домой и оттуда – в Тверь.

– И были там?

– Нет. С двумя подругами под видом богомолок дошла пешком до Нижнего и поступила чернорабочей на завод.

– Зачем же так?

– Хотела узнать, как живут простые люди.

– Натерпелись, наверное?

– Да, было всего…

– Эй, извозчик! – закричал Степан, увидев проезжавшую мимо коляску.

– Куда изволите?

– В Сормово!

– Целковый дадите?

– Ладно. Только побыстрей.

– Слушаюсь, ваше степенство! Садитесь! Халтурин помог Якимовой сесть. Вскочил сам.

– Но, но! Пошел… – крикнул извозчик.

Мягко покачиваясь в рессорной коляске, Степан и Анна Васильевна опять заговорили о Вятке, об общих знакомых.

Из-за туч показалась луна, осветила матовым светом сонную гладь Волги, далекие луга и леса.

– Смотрите, – как у нас, на Вятке, – шепотом сказал Степан.

– Да, хороши наши места, – задумчиво согласилась Якимова, – но, видно, мы простились с ними навсегда…

Степан вздохнул.

– А вы долго еще проживете в Нижнем?

– Не знаю… Вот сделаем дело – может, сразу же уеду.

– Куда? В Питер?

– Конечно.

Степан помолчал. Не знал, о чем говорить.

– А вы, Степан Николаич?

– Я тоже в Питер. Там ждут друзья. Рабочие должны готовиться к большим боям.

– Разве только рабочие?

– Рабочие пуще всего. Им труднее живется.

– А у вас здесь среди рабочих есть друзья?

– Есть, – Степан перешел на шепот. – Знаете Хохлова в вагонной?

– Знаю.

– Это верный парень. Если что захотите передать мне – скажите ему.

– Хорошо.

– Ну вот и Сормово. Куда прикажете? – спросил извозчик.

– Теперь дойдем. Тут рядом, – сказала Анна Васильевна.

Степан отпустил извозчика…

У ветхого, вросшего в землю домика остановились.

– Вот я и дома.

Степан сжал в своей большой руке маленькую прохладную девичью руку.

– До свиданья, Анна Васильевна! Если мастер еще что вздумает – дайте мне знать.

– Прощайте, мой милый рыцарь! – улыбнулась Анна Васильевна и скрылась в сенях…

Днем, когда Степан, сидя у зеркала, подстригал свою бородку, появился Поддубенский.

– Что, уже пора? – протягивая ему руку, спросил Степан.

– Запоздали мы, Степан Николаич. Оказалось, что арестованных провезли через Нижний две недели назад.

– Что вы? Как же?

– Не знаю… А что у вас?

В стекло стукнулся комочек глины. Степан выглянул и, увидев Хохлова, поманил его во двор.

Тот вошел, пугливо озираясь. Степан вышел к нему.

– Ты что пришел, Семен?

– Беда, Степан Николаич. Наехала полиция – ищут тебя по всем цехам. Мне стружечница сказала, чтоб предупредил.

– Спасибо, друг. Иди и попробуй обмануть полицию. Скажи, что видел меня на заводе.

– Понял. Бегу!..

Поддубенский, наблюдавший за улицей, обернулся к вошедшему Степану.

– Ищут?

– Да.

– Я так и знал, поэтому не отпустил извозчика. Берите свои вещи и едем!

Дома была лишь старуха.

Степан отдал ей причитавшиеся с него деньги и сказал, что срочно уезжает в Арзамас.

– С богом, голубчик! А вернешься ли?

– Не знаю… Сердечный привет от меня дочке и зятю.

– Да уж передам, не забуду… Поддубенский, выйдя первым, осмотрел улицу и подал знак Степану. Через минуту быстрая лошадь уже несла их к городу…

Глава десятая

1

Прямо с вокзала Степан отправился к Обнорскому и застал его дома. Обнорский сам открыл дверь.

– Степан! Дружище! Как ты вовремя! Здравствуй!

Обнорский провел его в комнату, указал на стол, заваленный бумагами и книгами.

– Видишь, мучаюсь над программой… Ты, должно быть, почувствовал, потому и сорвался?

– Я бежал… За мной пришла полиция.

– Неужели выследили?

– Нет, не сдержался и ударил мастера.

– Это мальчишество, Степан. Такой выходки от тебя не ожидал, – рассердился Обнорский.

– Там одна девушка, судившаяся по Большому процессу, работала. Так мастер, негодяй, полез к ней…

– Уж не та ли учительница, про которую ты рассказывал?

– Она.

– Вот что… И здорово ты его?

– Подходяще… Да… не сдержался…

– Нехорошо… Ну это не самое худшее… А связи завел?

– Еще какие! И там, и в Москве – народ отменный!

– Молодцом, Степан. Это главнее всего… А чего с чемоданом притащился?

– Боюсь, что полиция дала знать в Москву, ведь паспорт мой там остался. Может, уже приходили или караулят…

– Как же, будет полиция из-за какого-то поганого мастера копья ломать. Ей сейчас не до этого.

– А что случилось?

– Землевольцы шефа жандармов, генерала Мезенцева ухлопали. В центре Петербурга, на Итальянской улице, среди бела дня. Закололи кинжалом на глазах у публики и скрылись.

– Вот это герои! – восторженно воскликнул Степан. – Кто же отличился, не слышал?

– Говорят, твой друг, Кравчинский!

– Что ты? Сергей? Не ожидал… И спасся?

– Слышно, уже за границей.

– Да… Лихо! Они, оказывается, не только «агитировать» умеют! Там, в Нижнем тоже хотели сделать дело – отбить у конвоя осужденных по Большому процессу, но опоздали.

– А в Одессе устроили пальбу по полиции и тяжело поплатились… Их террористические акты, Степан, могут нам здорово навредить. Полиция озверела и хватает не только землевольцев, – но и рабочих, которые не имеют никакого отношения к их делам.

– Это плохо, Виктор/Надо нам торопиться с созданием союза. Рабочие в Москве и Нижнем поддержат.

– Вон, видишь, сколько бумаги исписал? – снова указал Обнорский на стол. – Если не очень устал – садись поближе, обсудим.

Степан снял пиджак и, расстегнув воротник клетчатой рубашки, присел к столу.

– Когда говорили с тобой, мне все казалось просто и ясно, – поправляя взбившуюся бороду, заговорил Обнорский, – а как дошло до дела – растерялся. Ведь предстояло составлять программу организации, да еще какой – первой рабочей, всероссийской!.. Страшно подумать… Надо за основу взять программы родственных революционных партий.

– Так… и что же ты сделал?

– Решил, что программа «Земли и воли», с упором на крестьянство и сельскую общину, для нас совершенно не подходит. Хотя отдельные положения и мысли ее годятся.

– Какие же мысли ты взял?

– Погоди. Не торопи. Я перечитал все, что удалось отыскать о социал-демократических партиях Запада.

– Это правильно!

– Думаю, что нам надо брать за основу Эйзенахскую программу. В ее основе – революционная борьба пролетариата.

– Я Эйзенахскую программу читал не раз. Одобряю ее в основе, но не считаю совершенной, особенно для нас, для русских рабочих. Давай-ка разберем ее по пунктам в «максимуме» и в «минимуме» и посмотрим, что годится для нас.

– Вот, вот, я этого и хотел, Степан, – обрадованно сказал Обнорский, – пройдем по всем пунктам…

– Не просто пройдем/ а будем сразу либо принимать, либо отстранять, либо писать заново. Вот, например, первый пункт: как мы относимся к существующему строю?

– Отрицательно!

Степан усмехнулся.

– Этого мало, Виктор! Над нами смеяться будут рабочие, если мы напишем «отрицательно». Тут другие слова нужны. Ну-ка, дай мне ручку.

Степан уселся поудобней, взял ручку, подвинул лист чистой бумаги и, поставив цифру один, задумался. Его размашистые брови, похожие на распростертые в полете крылья, сошлись у переносицы. На лбу выступили мелкие капельки пота.

– Что, уже взмок? – прищурившись, спросил Обнорский.

– Ничего не взмок… просто думаю, как бы покрепче выразиться. По-нашему, по-русски, по-рабочему.

Он наморщил лоб и, склонившись над столом, твердым почерком написал:

«1. Ниспровержение существующего политического и экономического строя государства как строя, крайне несправедливого».

Обнорский, привстав, заглянул через плечо Степана.

– Хорошо. Согласен. Теперешний строй надо уничтожить! Тут споров быть не может. Пошли дальше!

– Погоди, Виктор. Это ведь не дрова рубить… Я устал. Да и нет ли у тебя чего-нибудь перекусить? Я со вчерашнего вечера ничего не ел.

2

Вернувшийся из Нижнего Николай Морозов рассказал друзьям «землевольцам» о «бегстве» Халтурина из Сормова. Якимовой удалось узнать, что полиция пронюхала о связях Халтурина с рабочими кружками и что его усиленно разыскивают.

Тут же был заготовлен Халтурину новый паспорт на имя крестьянина Олонецкой губернии Степана Николаевича Батышкова, и надежный посыльный немедля отправился к Козлову (Обнорскому), чтобы через него предупредить Халтурина.

Степан, словно предчувствуя неладное, несколько ночей провел у своего друга. Правда, этого требовала увлекшая обоих работа по составлению программы союза, но в то же время Степан опасался появляться на старой квартире.

Однажды, когда уже работа над программой была закончена и они, перечитывая текст, вносили мелкие исправления, послышался условный стук в дверь.

– Кто-то из наших, – сказал Обнорский и тихонько вышел. Его не было довольно долго, и Степан заволновался. Взял начисто переписанные листы программы и спрятал их в углу, за отклеившимися обоями, стал ходить по комнате, держа правую руку в кармане, на рукоятке револьвера.

Дверь слегка скрипнула, приоткрылась – Степан метнулся в сторону. Но вошел Обнорский и, успокоительно подняв руку, притворил дверь:

– Приходил посыльный из «Земли и воли», предупредил, что тебя ищут. Вот можешь получить новый вид на жительство. Теперь ты не бахмутский мещанин, а олонецкий крестьянин Степан Батышков.

– Неужели Морозов позаботился?

– Он и Якимова.

– А что, она приехала?

– Нет, еще в Нижнем… Они и сообщили, что тебя разыскивают как политического.

Степан взял паспорт, вчитался, положил в карман.

– Ты сказал им спасибо, Виктор?

– Сказал.

– Все-таки они настоящие друзья. Правда, и я

им не отказал в помощи, когда хотели спасать каторжан.

– Неужели ты ввязался бы в перестрелку?

– Иначе нельзя… Там, как писал Некрасов, было «два человека всего мужиков-то…» Нельзя… Но, видишь, и они меня выручили. А программу где будем печатать? Опять придется идти к ним?

– Я же тебе, кажется, говорил, что ездил за границу и приобрел станок.

– Станок – это еще не типография, Виктор. Где возьмем шрифт?

– Съезжу в Москву, те же землевольцы обещали помочь…

– Видишь, опять землевольцы?

– Да разве я против них? Я против того, чтобы тебя вовлекали в рискованные затеи.

– Согласен, Виктор. Винюсь… А не послать ли кого-нибудь ко мне на квартиру за книгами и вещами?

– Что за вещи там?

– Зимнее пальто, шуба купеческая, костюм, валенки, поповская шапка.

– Теперь тебе эти наряды не потребуются, – усмехнулся Обнорский. – Ты олонецкий крестьянин и должен ходить в зипуне.

– Жалко.

– Ишь, заговорила крестьянская душа. Нет, дорогой Степушка, придется тебе со своим имуществом распрощаться. Квартира наверняка под надзором.

Он сел к столу и стал перебирать бумаги.

– А где же беловой экземпляр?

Степан прошел в угол комнаты, стал на колени и извлек из-под обоев листы аккуратно исписанной бумаги.

– Держи! Думал, полиция… долго тебя не было.

– Ишь ты какой! – Обнорский встал, обнял Степана, подвел к столу.

– Ну давай, дружище, еще раз пройдемся по чистовому.

– Давай! И просмотрим самое главное, что следует хорошо обдумать.

– Ты слушай внимательно, а я буду читать. Степан кивнул.

– «К русским рабочим!» – это заглавие. А дальше так – «Программа Северного союза русских рабочих».

– Может, все-таки написать «Всероссийского»?

– Был Южный союз в Одессе. Пусть в Питере будет Северный. Так скромнее. А объединять он будет всех. Если дело наладится – можно потом внести поправку.

– Хорошо! Читай дальше.

– «Сознавая крайне вредную сторону политического и экономического гнета, обрушивающегося на наши головы со всей силой своего неумолимого каприза, – торжественно читал Обнорский, – сознавая всю невыносимую тяжесть нашего социального положения, лишающего нас всякой возможности и надежды на сколько-нибудь сносное существование, сознавая, наконец, более невозможным сносить этот порядок вещей, грозящий нам полнейшим материальным лишением и парализацией духовных сил, мы, рабочие Петербурга, пришли к мысли об организации общерусского союза рабочих, который, сплачивая разрозненные силы городского и сельского рабочего населения и выясняя ему его собственные интересы, цели и стремления, служил бы ему достаточным оплотом в борьбе с социальным бесправием и давал бы ему ту органическую внутреннюю связь, которая необходима для успешного ведения борьбы…»

– Погоди, Виктор. Погоди! – остановил Халтурин. – Начало и конец – хорошо, а в средине больно замысловато: много иностранных слов: «парализация» и другие.

– Эти слова придают научность. Без них получится серо.

– Ладно. Пошли дальше.

– «В члены этого союза избираются исключительно только рабочие, и через лиц более или менее известных, числом не менее двух».

– Дальше.

– «Член же (союза), навлекший на. себя подозрение, изобличающее его в измене союзу, подвергается особому суду выборных».

– Правильно! – одобрил Степан.

– «Каждый член (союза) обязан вносить в общую кассу союза известную сумму…»

– Два процента от заработка! – вставил Степан.

– Нет, это может отпугнуть семейных. Давай напишем так: «сумму, определяемую на общем собрании членов». Пусть решат сами рабочие.

– Ну хороню. Согласен.

– «Делами союза заведует комитет выборных, состоящий из десяти членов, на попечении которых лежат также обязанности по кассе и библиотеке. Общие собрания членов происходят раз в месяц, где контролируется деятельность комитета и обсуждаются вопросы союза».

– Так, хорошо. Теперь давай пункты Программы.

– Первый – «ниспровержение строя» – утверждается?

– Да!

– «Свобода слова, печати, права собраний и сходок».

– Утвердить!

– «Уничтожение сыскной полиции и дел по политическим преступлениям».

– Правильно. Уничтожить!

– «Уничтожение сословных прав и преимуществ».

– Хорошо. Годится. Даешь равенство!

– «Обязательное и бесплатное обучение».

– Важно! Оставить.

– «Ограничение числа рабочих часов и запрещение детского труда».

– Важнеющее дело! Оставить!

Обнорский достал платок, отер вспотевший лоб.

– Теперь заключение:

«Рабочие, вас мы зовем теперь, к вашему голосу совести и сознанию обращаемся мы.

Великая социальная борьба уже началась, и нам нечего ждать… На нас, рабочие, лежит великое дело – дело освобождения себя и своих братьев…

Рабочие! Становитесь смело под наше знамя социального переворота, сомкнитесь в дружную братскую семью…

Мы, рабочие-организаторы Северного союза, даем вам эту руководящую идею, даем вам нравственную поддержку в сплочении интересов и, наконец, даем вам ту организацию, в которой нуждаетесь вы.

Итак, за вами, рабочие, последнее слово, от вас зависит участь великого союза и успех социальной революции в России».

– Хорошо, Виктор. Хорошо! – взволнованно и гордо воскликнул Степан. – Правда, ты пропустил тут места о крестьянских общинах и об учении Христа. А может, это и стоит вычеркнуть? Снова мысли народников.

– Нет, Степан, нельзя это вычеркивать. Мы должны думать и о крестьянстве тоже. А откуда мы,

рабочие, взялись? Большинство пришло из деревень. И пункт об «Уничтожении поземельной собственности и замене ее общинным землевладением» значит очень много.

– Пожалуй, ты прав, Виктор. Но стоит ли говорить об учении Христа?

– Стоит, Степан. Стоит. Темен еще народ, особенно фабричный. Много среди них верующих. И слова о Христе привлекут их к нам.

– Ладно, оставим. Пусть на собраниях решат сами рабочие.

– Когда начнем обсуждение?

– Как сумеем размножить, так и начнем. Главное сделано, Виктор! Программа получилась. Я тебя поздравляю от души.

– И я тоже, Степан.

Оли поднялись и по-братски обняли друг друга.

3

Поскитавшись недели две по друзьям-товарищам, Халтурин, наконец, снял небольшую комнатку на 10-й линии Васильевского острова, где его прописали как олонецкого крестьянина Батышкова.