Текст книги "Казнен неопознанным… Повесть о Степане Халтурине"
Автор книги: Герман Нагаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
– Башкиров!
– Знаю! Видел в училище, – пожимая маленькую крепкую руку, сказал Степан.
Стали пить чай. Ксения Афанасьевна, коротко рассказав про сестер и братьев, стала расспрашивать Степана.
– Учусь ничего. Много читаю.
– Не хвались! – остановил Павел. – Давно на тебя хотел матери пожаловаться. Еле-еле вытянул на зачетах… Ходит по библиотекам да разным кружкам, а учится – абы как.
– Я не собираюсь быть ни учителем, ни агрономом, – отбивался Степан, – а по ремеслу у меня одни пятерки.
– Рукомеслу ты и дома мог обучиться, – строго сказал Иван как старший, – тут грамота не требуется. Побыл бы у дяди Васи в артели еще года два-три – и стал бы мастер первой руки.
– Нет, врешь, Иван. Рабочему тоже без науки нельзя. Теперь другие времена. Теперь машины пошли в ход. Все по чертежам, по расчетам делают.
– Тогда учись, а не лоботрясничай.
Степан обрадовался такому повороту разговора.
– Тяжело мне поначалу-то было. Перезабыл все. Ведь три года прошло. А теперь у меня товарищ хороший. В реальном учился, вот я и думаю с ним на каникулах позаниматься.
– Как же, Степушка, а домой разве не поедешь? – спросила мать.
– Хотел бы на несколько дней.
– Некогда тебя взад-вперед возить, – сердито сказал Иван, – да и лошадь у нас чужая. Коли надо заниматься – оставайся здесь.
– Да как же это, Ваня! Может, он с кем ни то доедет обратно?
Иван посмотрел на мать, почесал переносицу, покосился на Павла.
– Что, Пашка, можно его взять?
– Пусть остается и занимается. Лучше летом приедет на недельку. Можно будет отпроситься.
Степан обрадовался, но не выдал своих чувств. Напротив, слегка насупился, словно оставление в Вятке было для него наказанием. Лишь потом, когда разговор перешел на домашние дела, он незаметно достал из большого кармана цветастый полушалок, развернул перед матерью.
– Ой, Степушка, неужели это мне? – всплеснула руками Ксения Афанасьевна.
– Тебе, матушка!
– Да разве я молодица? Куда мне этакие наряды? Может, девкам отдать?
– Нет, матушка, им я бусы купил, – Степан выложил бусы.
Мать взяла, положила на ладонь.
– Загляденье! Девки с ума сойдут. Да где же ты столько денег-то взял?
– Собирал понемножку, откладывал. Мать опять взглянула на полушалок.
– Ох, Степушка, ох, спасибо тебе! Да куда мне в нем… Может, на пасху, когда в церковь пойду, надену.
Подарки смягчили обострившийся было разговор. Чаепитие пошло веселей. Спать легли поздно. А утром чуть свет Степан проводил мать и братьев в родную деревню.
7
В следующую среду Степан пришел к Трощанскому пораньше, но комната оказалась уже переполненной молодежью. Кто-то принес из кухни еще одну доску, ее положили на табуретки и так усадили запоздавших.
Столь большое скопление молодежи объяснялось просто – приехали домой на каникулы студенты-вятичи из Москвы, Казани, Нижнего.
Белокурый молодой человек с пушкинскими баками, которого Трощанский назвал Сергеем и представил как петербургского студента, очень таинственно, почти полушепотом рассказывал о петербургском кружке самообразования Чайковского:
– Под видом самообразования или самоусовершенствования чайковцы занимались изучением и распространением революционной литературы – сочинений Лассаля, Флеровского-Берви. В кружке объединились молодые люди, готовые бороться ради счастья и свободы народа. Я привез с собой книжечку Флеровского-Берви «О положении рабочего класса России». Надеюсь, что вы ее почитаете и обсудите…
Пока говорил белокурый студент, Степан присматривался к собравшимся. Тут были студенты, реалисты, несколько гимназистов и гимназисток, курсистки, семинаристы и даже, как ему показалось, рабочие. Он очень внимательно посмотрел на этих троих парней, сидевших, у самой двери, на их большие руки, на их строгие, сосредоточенные лица. «Конечно, это рабочие», – подумал Степан, и от этого почувствовал некоторое облегчение, уверенность.
Потом он перевел взгляд на другую сторону стола и вдруг в углу увидел широко раскрытые, изумленные, смотрящие прямо на него озорные глаза Николая Котлецова.
«Как, и Колька здесь? – подумал Степан и потупился, чтобы не выдать своего удивления. – Вот, оказывается, к какой зазнобе он ходил и иногда, возвращался заполночь…»
После столичного гостя студенты из Казани, Москвы, Нижнего рассказывали о работе революционных кружков, предлагали поддерживать связи, обмениваться запрещенными книгами, расширять общение и дружбу с рабочими.
Степану тоже хотелось подняться и сказать такие же полные надежды и веры слова, но он знал, что не сумеет, и удержал себя. Зато сидевшая напротив и все время смотревшая на него белокурая девушка с длинной косой, будто уловила, почувствовала желание Степана и, вздрогнув, поднялась.
– Вы хотите говорить, Соня? – спросил Трощанский.
– Нет… то есть я вспомнила стихи. Они очень подходят. Они выражают наши чувства.
– Просим! Просим! – раздались голоса.
– Я не помню всех, но если позволите, я прочту те, что знаю.
– Пожалуйста! – разрешил Трощанский. Девушка встала и, преодолев смущение, начала, слегка приподняв голову, грудным сильным голосом:
– Вперед! Без страха и сомненья
На подвиг доблестный, друзья!
3apю святого искупленья
Уж в небесах завидел я!
Смелей! Дадим друг другу руки
И вместе двинемся вперед.
И пусть под знаменем науки
Союз наш крепнет и растет…
Пусть нам звездою путеводной
Святая истина горит;
И, верьте, голос благородный
Недаром в мире прозвучит!
– Браво! Браво! – послышались приглушенные голоса. Раздались восторженные хлопки.
Все встали со своих мест и бросились к девушке. Степану тоже хотелось подойти к ней, но он следил глазами за Котлецовым. Тот осторожно выбрался из угла, подошел к Степану и крепко стиснул его руку.
Этим рукопожатием было сказано все. Они быстро оделись и, попрощавшись с Трощанским, вышли.
Во дворе их догнали трое рабочих, которые сидели у двери.
– Послушай, парень, – тронул Степана за плечо чернявый богатырь. – Ты, никак, тоже мастеровой?
– Угадал… Я столяр, но учусь в техническом, а вы? – остановившись, улыбнулся Степан.
– Я с кожевенного, Иван Анучин! А это мои братаны Сашко и Егор. Знакомьтесь.
Степан назвал себя и представил Котлецова. Все пятеро пошли вместе.
– Вы тут часто бываете? – спросил Степан.
– Раза три были… Некогда часто-то наведываться. Другой раз с работы еле приползаем.
–. Что, устаете?
– А ты загляни как-нибудь – увидишь… Вам, студентам, полезно узнать, как живут рабочие… Придешь?
– Обязательно, Иван… Завтра можно? Мы в два кончаем.
– А чего же? Приходи! Спроси обжимную – я завсегда там.
Они остановились на углу, попрощались, как старые друзья.
Степан, пожимая заскорузлую руку Анучина, улыбнулся:
– Мы должны держаться ближе. Завтра ждите – придем!
Кожевенный и клеевой завод Лаптева Степан узнал издалека: от него несло кислым, вонючим запахом.
У ворот, в дощатой будке сидел, посасывая капокорешковую трубочку, сторож-старик.
– А где тут обжимная, дедушка?
– Никак наниматься идешь?
– Нет, товарища повидать.
Старик указал трубкой в глубину двора, на длинный кирпичный сарай.
– Ступай прямо через двор, к бойне. Услышишь, где коровы ревут.
В высоком продолговатом сарае были врыты в землю, на значительном расстоянии друг от друга, два дубовых столба. На них были надеты тяжелые, окованные железом колеса. Одно – внизу, на расстоянии аршина от земли, другое – на аршин выше. Втулка нижнего колеса вращалась на обитом железом столбе, опираясь на чугунный остов. Верхнее колесо было соединено с нижним ясеневыми спицами, в руку толщиной, которые располагались по кругу вершках в трех-четырех от столба.
Сооружение со спицами вращали вокруг столба длинные рычаги, в которые было впряжено по паре лошадей. Между спицами закладывались мокрые, выпаренные и очищенные от шерсти коровьи шкуры.
Степан, остановись у открытых широких дверей, откуда тянуло кислятиной, долго смотрел, как двое рабочих в кожаных фартуках просовывали тяжелую шкуру в спицы. Как потом, понукаемые погонщиком, лошади ходили по кругу. Сооружение скрипело, скрежетало, выжимая из шкуры воду.
Когда глаза привыкли к темноте, Степан в одном из рабочих узнал Анучина. Однако подойти он не мог, так как тот беспрерывно поправлял сползавшую шкуру.
Когда обжимка шкуры закончилась, Анучин с товарищем вытащили ее и бросили в тачку. Анучин, увидев Степана, подошел к нему, поздоровался.
– Ну что, насмотрелся, Степан, как мы работаем?
– Хлопотное дело.
– Эй, Ванька, чего стал? – послышался из темноты сиплый голос мастера. – Ослеп, что ли? Новые шкуры привезли. Закладывай!
Анучин бросился к обжимному станку. Шкуру заправили. Колеса натужно завертелись…
Анучин еще раза три подходил к Степану, но мастер кричал – и ему приходилось возвращаться к станку.
На четвертый раз Анучин, подойдя, взял Степана под руку.
– Пойдем, я тебя провожу. Здесь этот аспид поговорить не даст.
– Да ведь искать будет.
– Пусть ищет… Скажу, курить ходил.
– Строго у вас.
– Не только с коров, но и с нас пытаются шкуры содрать.
– По сколько часов работаете?
– Часов по двенадцати… а когда работы много – и по восемнадцати…
– Стакнуться с начальством не пробовали?
– Иди-ка, попробуй – сразу взашей прогонят. Нашему ремеслу любого мужика за неделю обучат.
– Неужели не ценят рабочих?
– Хромовщиков и шевровщиков уважают.
– А те стачек не устраивают, как на других заводах?
– Они все наперечет. И жалованье получают, как мастера. Чего им бастовать?
– Вань-ка! Вань-ка! – разнеслось по двору.
– Слышишь, меня орет мастер. Надо идти. Давай лапу, Степан. В воскресенье увидимся. Теперь представляешь, как живется нашему брату? То-то. Ну, будь здоров!..
Глава пятая
1
С Нового года в Вятке начались сильные морозы, которые держались до середины февраля. Ночами город словно вымирал. Будочники, спасавшиеся в домах, у жарко натопленных печек, рассказывали, что в город несколько раз с лесного берега реки забегали голодные волки. Этому верили, потому что на свежем снегу видели волчьи следы, а некоторые горожане не могли отыскать пропавших собак.
Но ни волчьи набеги, ни лютые морозы не могли удержать дома молодых горячих людей. В библиотеке Красовского, на квартире Трощанского и в некоторых других местах по определенным дням читались запрещенные книги, велись жаркие споры.
Степан Халтурин за это время научился разбираться в книгах, полюбил поспорить.
Однажды после собрания Степан остался у Трощанского. Когда все разошлись, он вышел из темного угла.
– Ты что, Степан, решил ночевать у меня? – спросил удивленный Трощанский.
– Нет, поговорить хочу.
– Садись, рассказывай, что тебе не дает покоя?
– Вот книжечку прочитал, – вытащил Степан из-за голенища тоненькую замусоленную брошюрку, – ну и душа горит…
«Сказка о копейке» – увидел Трощанский и улыбнулся.
– Душа горит, говоришь?
– Да. Потому что это не сказка, а сущая правда. Я сам деревенский – знаю, как живут мужики… Вот почитайте, что тут напечатано.
Трощанский взял брошюрку и стал читать вслух:
– «Тысячу лет правят цари народом русским, тысячу лет отцы и деды твои верно служили им. А много ли оставили они тебе от щедрот царских?!
Столько же ты оставишь детям своим!
Так довольно же тебе терпеть муку мученическую! Довольно тебе надрываться, на своих лиходеев работаючи! Поработай же, коли не погибла в тебе сила богатырская; поднимись, как один человек, на злодеев своих и истреби их с лица земли до последнего!
Пусть не поганят они землю русскую! Пусть не развращают они душ человеческих! От них одних все зло на земле… Настала пора подняться нам против злодеев наших».
Трощанский взглянул испытующе:
– Ты что же, Степан, не согласен с этим?
– Как не согласен? Всем сердцем согласен! Готов хоть завтра подняться. Одно понять не могу – как разрешили напечатать такие слова? Ведь написано: «С.-Петербург. Типография Сафронова. Дозволено цензурою…»
– Это для дураков напечатано, – подмигнул Трощанский. – Книжечка издана в Швейцарии, нелегально… Значит, взволновала она тебя?
– А как же! Глаза открыла. Теперь я знаю, какой дорогой идти.
В училище Степан по-прежнему совершенствовался в столярном мастерстве и в полировке.
– У тебя, Степан, талант, даренный от бога! – сказал ему как-то главный мастер Иван Иванович, жуя усы. – И нет у нас в училище другого молодца, который бы мог с тобой потягаться. Да и по губернии не много сыщется краснодеревцев, которые бы доходили в нашем деле до такой тонкости. Я так кумекаю, Степан, что тебе надо плюнуть на училище с его восьмирублевой стипендией и ехать прямо в Санкт-Петербург. Там ты будешь деньги лопатой грести.
– А зачем мне деньги?
– Эх ты, голова садовая! Да с деньгами можно весь свет пройти!
– А мне дядя говорил, что с топором весь свет пройдешь.
– Ладно, как знаешь, так и поступай, а только мне больше тебя учить нечему.
– Спасибо, Иван Иванович, я подумаю… С другими науками у меня дела плохи.
– Всего не выучишь, мил-человек. Надо одному богу молиться…
Степан и сам не раз задумывался о своей судьбе. «Пожалуй, верно, зря я буду тут киснуть еще три года. Учителя или агронома все равно из меня не выйдет. А прожить и столяром можно. Еще больше пользы принесу. Быть рабочим – самое милое дело. Вон сейчас по всей России какие постройки возводят! Рабочий человек становится главной силой. И на собраниях студенты призывают – крепить дружбу с рабочими. А я люблю свое дело. Оно горит у меня в руках. Чего же бежать от своей судьбы? Правда, в России тяжело живется нашему брату. Кабы за границу податься – другое бы дело…»
Мысль о поездке за границу занимала не одного Степана. На собраниях много говорили о несравнимо лучшем положении рабочих в Англии, Германии, Америке. Они и зарабатывают-де больше и живут лучше. Могут объединяться в профсоюзы и даже жить коммунами, как описывал Чернышевский
Как-то после собрания у Трощанского, когда почти до полуночи спорили о производственных коммунах, Степана догнал Николай Амосов, рыжеватый, веснушчатый парень, с которым Степан последнее время дружил, ценя в нем спокойствие и мудрость.
– А что, Степан, не поехать ли нам в Америку? А? Создали бы там коммуну и стали жить припеваючи. Ты мастак по слесарному делу, я – по кожевенному. Взяли бы еще кое-кого с собой. Как?
– Не знаю…
– А ты подумай. Там можно развернуться. А если не понравится – зашибем деньгу и вернемся в Россию. Где наша не пропадала, а?
– Ладно, подумаю. А ты готов?
– Я хоть завтра. Только не знаю, где деньги взять на дорогу?
– Можно заработать, если взяться артелью, как мой дядя. За лето, пожалуй, наскребли бы.
– Думай, Степан. Дело заманчивое. Я к тебе загляну, или на собрании встретимся. Понимаешь – Америка! Ради того чтобы взглянуть на нее, – и то следует поехать.
2
Весна нахлынула неожиданно, бурно, как часто бывает на Севере. Солнце запалило отчаянно. Побежали ручьи, взбухла река и начала грохотать, стрелять, как из пушки, крушить, ломать аршинный лед.
Город, утопавший в тополях и березах, с утра оглашался грачиным граем, детскими голосами, журчаньем кативших с гор ручьев.
Веселое ликование природы передавалось и людям. Уставшие от злых морозов и снежных заносов горожане старались побольше побыть на солнышке, подышать вешним пахучим воздухом.
В училище на переменах ребята высыпали во двор, играли в снежки или чехарду, хохотали, радовались приходу весны.
В пятницу, как обычно, Степан старался пораньше пообедать, чтоб до занятий кружка успеть повидать Красовского, обменять книги и посмотреть свежие журналы.
С той поры как Степан смастерил книжные полки, Александр Александрович оказывал ему особое покровительство и давал ему читать нелегальные брошюры.
От Красовского Степан узнавал новости и даже получал советы – с кем стоит, а с кем не стоит дружить.
На этот раз Красовского не оказалось дома. Сидевшая за его столом жена была чем-то расстроена. Глаза ее казались заплаканными.
– Раздевайтесь и проходите в залу, – сказала она Степану. – Александр Александрович должен скоро прийти.
Степан вошел в читальную залу, где сидел совсем юный темноволосый гимназист и листал какой-то журнал.
Степан, поклонившись, сел напротив. Гимназист поднялся, ответил на поклон и указал на книги:
– Книги оставьте, господин Халтурин, а сами идите домой. Сюда может нагрянуть полиция.
«Откуда он знает меня?» – подумал Степан и, вглядевшись в большие синие глаза, вспомнил: «Виделись у Трощанского».
Степан подвинул к нему книги, тихо спросил:
– Что случилось?
– Арестовали Трощанского… туда не ходите, может бить засада… А Александра Александровича вызвали в полицию. Идут аресты по всей Вятке.
Степан поднялся.
– Спасибо! А как же дальше?
– Если все обойдется – дадим знать. Пока идите! Если кого встретите из наших – предупредите.
– Хорошо! – сказал Степан и вышел на цыпочках.
За воротами он остановился, осмотрелся. Ничего подозрительного не увидел.
«Куда же? Дом наш, наверное, на подозрении… Надо предостеречь Котлецова. Но как? Пойду к брату. Если он дома, попрошу его сходить. В случае беды может сказать, что шел ко мне. Ему ничего не будет – он на собрания не ходил..
3
– Степка! Ты еще цел? – удивленно воскликнул Павел, увидев брата. – А моего напарника Башкирова замели. И твоего Котлецова тоже. Сам видел: их в училище взяли. Как же ты-то ускользнул?
– Меня с занятий по столярному отпускают. Сегодня ушел раньше.
– Бона что? Ну так, наверное, ищут и тебя, Степка?
– Я поэтому и не пошел домой, думал у тебя переночевать.
– Да уж здесь справлялись о тебе. – приходили сыщики.
– Куда же теперь деваться?
– А ты, когда у дяди Васи работал, где жил?
– На Владимирской. Дядя Вася и сейчас там квартирует.
– Вот и иди туда. Там народу много – упрячут и прокормят.
– Да, пожалуй…
– Только ступай в обход, на полицию не нарвись. Надень мой старый полушубок и треух. И усы сбрей – ни к чему они теперь тебе.
– А есть бритва?
Павел достал из тумбочки бритву, налил из самовара в чашечку кипятку, дал брату кусочек мыла. Степан сбрил усы, переоделся.
– Ты, Паш, время от времени справляйся и приноси новости. А если меня посадят – носи передачи.
– Ладно, ступай!
– Да, на квартиру-то не приходи, а справляйся у дяди Васи на работе – его артель достраивает флигель Лаптева. Это недалеко от кафедрального собора.
– Ладно, найду. Ступай с богом.
Обходя центр города, Степан сделал большой крюк, и, когда явился к дяде, там уже все спали.
Разбуженный хозяйкой, дядя Вася вышел к нему заспанный, недовольный.
– Ты что, с похмелья, что ли, так поздно притащился? Али денег просить?
– Нет, дядя Вася, дело-то хуже.
– Что ишо стряслось?
– Ищет меня полиция…
– Дочитался, выходит?
– Многих товарищей арестовали… схорониться бы мне, пока утихнет.
– Эх, бить тебя некому, Степка… А потом-то что будешь делать?
– Подамся в Нижний или в Москву. Небось, там искать не станут,
– Натворил чего-нибудь?
– Нет, только на собрания ходил. Дядя Вася зевнул, перекрестил рот:
– Ладно, лезь на полати к парням, а завтра обмозгуем, как с тобой быть. Если спрашивать будут, скажи, что с хозяйкой поругался. Соображаешь? То-то.
4
Больше недели прошло, как Степан укрылся у дяди Васи. Хозяйка – вдова судейского чиновника, сдававшая артели половину дома, хорошо помнила Степана по прошлой зиме и у нее не вызвало подозрений его появление. Дядя Вася придумал для него занятие – выпиливать из досок кружева для оконных наличников. Степан не ходил с артелью, а работал дома на террасе, где для него оборудовали верстачок, а окна, как бы от солнца, наполовину завесили парусиной.
Что происходило в городе, Степан не знал. Павел заглянул к дяде Васе всего один раз. Сказал, – чтобы Степан пока не высовывал носа.
Степан волновался за друзей, побаивался за Павла. Не знал, как и что делать дальше. Дядя Вася, вернувшись с работы, угрюмо молчал. До него доходили слухи, что в городе неспокойно, что многих посадили в тюрьму, но Степану он ничего не говорил– не хотел расстраивать…
А весна брала свое. Во дворе весело пели скворцы, в небе рассыпали звонкие трели жаворонки. Все вокруг зеленело и цвело.
«Вот заработаю немного денег и как-нибудь ночью уйду пешком в Нижний или в Казань, – размышлял Степан. – Только бы паспорт мне добыть, Пашка придет – попрошу его сходить на квартиру. Может, паспорт мой цел»…
Когда вторая неделя подходила к концу, неожиданно прямо на террасу ввалился Павел:
– Как себя чувствуешь? Не надоело скрываться?
В глазах Павла светился веселый огонек.
– Что, Пашка, паспорт принес? – обрадованно спросил он.
– Не паспорт, а полную свободу. Можешь вылезать из своей конуры – всех твоих дружков выпустили.
– Всех? – удивленно переспросил Степан.
– Ну, всех или не всех, я не знаю, а только Башкиров и Котлецов вернулись. Видать, такую мелюзгу даром кормить не хотят.
– А за мной больше не приходили?
– Нужен ты им, как же. Давай выбирайся из своей берлоги и топай в училище – пора экзамены сдавать.
– Надо с дядей Васей поговорить.
– Да вон, слышишь голоса, кажется, вся артель идет на обед.
– Ты не шуми, Пашка. Ведь никто не знает, что я скрываюсь. Одному дяде Васе скажи тихонько.
– Ладно, соображу.
– Ба, гляньте-ка, ребята, агроном пришел! – усмехнулся дядя Вася, обрадованно пожимая руку племяннику. – Ну, как живешь-можешь?
– Слава богу! Все хорошо! Вот за Стенкой пришел – надо экзамены сдавать.
– Успеет… Садись-ка лучше с нами обедать… За обедом артельные говорили про деревенские
новости, про то, что надо готовиться к севу, а купчишка не отпускает… После обеда Павел улучил момент и сказал дяде Васе, что со Степкой все обошлось.
– Слава богу! – перекрестился старик. – Я-то страху натерпелся… Однако Степка мне шибко помог – почти все наличники сделал.
Он развязал кошель, вынул две красненькие и подошел к Степану.
– На, племянничек. Эти деньги ты заработал честно.
– Спасибо, дядя Вася. Выручил в беде.
– Ну-ну, хватит… Чай, не чужой… Иди с богом, да наперед оглядывайся…
5
Степан вышел вместе с братом. Павел был весел, шел насвистывая, словно ничего не случилось.
У Степана было такое ощущение, будто он вышел из тюрьмы. Заросший, с полушубком на руке, он и впрямь смахивал на освободившегося арестанта. i Было то тихое послеобеденное время, когда все в городе замирало. От притихших, вроде бы опустевших домов веяло тоской.
Павел шел легкой походкой, поскрипывая новыми сапогами.
– Ты, Пашка, ничего не слышал про Трощанского?
– Нет.
– А про Красовского?
– Нет, не слышал…
– А почему ты такой веселый сегодня?
– Как почему? Во-первых, тебя вытащил из берлоги, а во-вторых, собираюсь жениться.
– Жениться? – Степану это известие показалось столь неожиданным и странным, что он даже остановился. – На ком же?
– На Зине. На сестре Башкирова. Ты разве ее не знаешь?
– Нет. Первый раз слышу, что у него есть сестра.
– Еще какая! Завтра воскресенье, мы собираемся покататься на лодке. Зина придет с подругами. Ты забирай своего Котлецова и приходи вместе с ним.
– В какое время?
– Под вечер. Часа в четыре. Да смотри, обязательно приходи. Надо же познакомить тебя с Зиной.
– Ладно уж…
– Не забудь гармошку.
– Возьму, если уцелела. – Степан пожал Павлу руку и свернул в переулок, к своему дому.
Николай Котлецов, с которым после неожиданной встречи на собрании у Трощанского установились самые душевные отношения, встретил Степана крепкими объятиями.
– Явился, чертушко! А я за тебя побаивался. Меня долго мытарили, хотели выудить о тебе все, что знаю.
– Что же ты?
– А я им говорю: это теленок. Он только и умеет, что мычать да хвостом вилять.
– Это я-то хвостом вилять? – посуровел Степан.
– Ну-ну, не ершись. Я не первый раз у них гостем стал – знаю, что сказать.
– Много наших схватили?
– Изрядно. Трощанского сослали в другое место. Посадили Бородина и еще человек десять.
– А Красовсюш?
– Библиотеку опечатали, а его, по-моему, оставили как приманку.
– Значит, будут шерстить еще?
– Обязательно.
– Н-да…. А у нас Пашка женится… завтра устраивает смотрины. Звал нас с тобой кататься на лодке вместе с невестой, ее братом и подругами.
– А кто братец невесты?
– Наш однокашник, Башкиров.
– Что ты? Мы вместе вшей кормили в тюрьме.
– Так что, поедем?
– Обязательно! Попробуем жандармам пустить пыль в глаза. Может, получится….
В назначенное время Степан и Николай Котлецов пришли к Павлу, который представил их невесте – смуглой, веселой девушке, с черными озорными глазами. Скоро подошли ее подруги с Николаем Башкировым.
Немного выпив и закусив, вся компания спустилась к воде. В большой лодке, под звуки гармошки, поплыли вверх по реке.
Солнце грело так усердно, что даже на воде было жарко. Сидевший на корме Котлецов снял пиджак и, правя на середину реки, подмигнул Степану.
– Ну-ка, затянем любимую.
Степан взял аккорд с переборами, а Николай завел старательно;
– Много песен слыхал я в родной стороне,
В них про радость, про горе мне пели,
Но из песен одна в память врезалась мне,
Это песня рабочей артели.
Тут Николай взмахнул кудрявой годовой, и все дружно грянули:
– Эх, дубинушка, ухнем!
Эх, зеленая, сама пойдет, сама пойдет,
Подернем, подернем,
Да ухнем!
Жандарм, дежуривший на пристани, подбежал к перилам и, что-то крича, погрозил кулаком. Но его угроза не могла остановить залихватской, призывной песни…
Домой возвращались, когда стемнело. Чтоб не попадаться на глаза полиции, высадились, не доезжая причала, а лодку повел один Башкиров. В гору шли неторопливо. Поднявшись, сидели на скамейке в городском саду, поджидая Башкирова.
Потом дружно, с песнями провожали невесту. Простились заполночь, и Степан пошел ночевать к брату.
Когда вошли в калитку, Павел на мгновенье остановился:
– Смотри, Степка, лошадь вроде бы наша?
– Да, Саврасый. Что-то стряслось, ведь еще сев не кончили.
Оба поспешили наверх, где светилось окно. Павел первый распахнул дверь и увидел склонившегося над столом брата Александра.
– Саша, ты?
– Где вы были, полуночники? Я с вечера дожидаюсь. Иван послал за вами… Дома беда – батюшка помер.
6
Отца хоронили на городском кладбище в Орлове.
Народу, несмотря на посевную страду, собралось много. Николая Никифоровича крестьяне любили и уважали. Гроб от дома до кладбища несли на руках.
Степана, Павла да и других братьев, что жили в деревне, смерть отца оглушила неожиданностью. Они растерялись – никак не могли поверить. Всем распоряжался расторопный, хозяйственный дядя Вася. Отца отпевали в соборе. Потом всю родню позвали на поминки.
На второй день после похорон дядя Вася собрал племянников, позвал Ксению Афанасьевну.
– Не думал, не ожидал я, горемычные мои, что господь призовет Николая Никифоровича раньше меня. Богатырского здоровья был человек. Думали, век не износится, – а вот поди ж ты… Должно, самому богу было так угодно… Что делать? Видно, надо жить без него. Да и роптать грешно: всех вырастил, всех на ноги поставил. Можно бы повременить с мирскими-то делами, да время горячее – день год кормит. Вот и собрал я вас, чтобы спросить: что делать будем? Делиться али так жить?
– Меня бы лучше выделить, – угрюмо сказал Иван, опустив глаза, – у меня своя семья.
– И меня бы выделить, – поддержал Александр, – у меня двое растут – пора своим умом жить.
– Кто против раздела? – спросил дядя Вася/Стало тихо.! Степан кашлянул в кулак.
– Ты, что ли, против? – спросил старик.
– Я, как все. Я только хотел сказать, что дома жить не буду, а уеду в какой-нибудь большой город и сделаюсь мастеровым. От земли и от своей доли в наследстве отказываюсь в пользу матери и братьев, а, мне прошу выделить немного денег, на дорогу.
– Ты, Степка, с плеча-то не руби, а подумай наперед! – прикрикнул дядя Вася. – Впереди целая жизнь!
– Я твердо решил. От наследства отказываюсь и в дележе участвовать не буду.
Он окинул всех грустным, словно прощальным взглядом, вышел из избы и через огород зашагал в город.
Ему было жалко отца, которого он очень любил, и было мучительно тяжело сейчас, когда еще не улеглась боль утраты, говорить о разделе.
Хотя Степан твердо решил уехать в большой город, ему было больно думать о том, что дом с любимыми полатями, амбар и конюшни, сеновал, где он играл с Пашкой, разделят, сломают, перевезут на другие места. Он не мог, не хотел видеть разорения родного гнезда.
Он ни за что не хотел быть свидетелем споров между братьями, которые всегда жили в дружбе и любви. «Я уеду – тогда пусть и делятся…»
Придя в Орлов, Степан заглянул в поселянское училище, но там, кроме сторожа, никого не оказалось. Степан побрел к реке и сел под липами, на той самой скамейке, где в прошлом году встретил так приглянувшуюся ему девушку.
«Анна Васильевна! Кажется, так? Конечно… Разве я могу забыть?.. Где-то она сейчас? Может быть, в каком-нибудь соседнем селе? Эх, если бы теперь, вот сейчас, она снова пришла сюда… На душе так тяжело… Ну где – разве так бывает?..»
Степан посмотрел на реку, на далекие цветущие луга, на тихие, словно задумавшиеся леса, встряхнувшись, встал. День уже угасал. От деревьев падали косые длинные тени.
«Пойду домой, а завтра, если произойдет раздел, – . уеду в Вятку».
Он вышел к собору, перешел площадь и по обочине дороги направился в сторону своей деревни. Вдруг в переулке загрохотали колеса, послышался крик ямщика и на главную улицу выбежала сивая лошадь, запряженная в телегу, похожую на бричку, на которой сидели два жандарма в высоких касках. Степан поморщился и взглянул еще раз. Взглянул и остановился: между жандармами сидела та самая «учительница», которую он видел год назад.
Она была в темной накидке и маленькой шляпке. Взгляды их встретились. Она слегка приоткрыла рот, словно хотела что-то крикнуть. Он растерянно снял картуз и замахал рукой.
Телега прогрохотала мимо и скрылась в рыжевато-сером облаке пыли…
Вятка, с ее матовыми куполами, на этот раз вставала из тумана, как мираж. В промокшей одежонке Степан ежился от холода, жался спиной к вознице, наконец, расплатился с ним и, спрыгнув с телеги, пешком пошел по грязи.
Дул холодный, влажный ветер, и все вокруг было неприветливо, серо, тоскливо. Перебравшись на другой берег на пароме, Степан заторопился домой и застал Котлецова в постели.
Так как было еще рано, Степан не стал его будить, а, переодевшись в сухое, лег в постель и, согревшись, уснул крепким сном.
Когда он проснулся, Котлецова уже не было, на столе лежала записка:
«Степа! Всем сердцем сочувствую твоему горю. Мужайся, дружище, мы должны быть сильными духом! Пока ты ездил, мы опять понесли потери… Приезжай, поговорим. Я – в училище. Крепко жму твою руку.
Николай».
Пока Степан оделся, умылся, попил чаю, погода переменилась. Ветер разогнал тучи, и выглянувшее солнце залило город радостным, бодрящим светом,
Степан вышел на улицу и как-то сразу почувствовал себя лучше. Тоска отступила.
