Текст книги "Казнен неопознанным… Повесть о Степане Халтурине"
Автор книги: Герман Нагаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)
Постояв минуты две, Желваков пошел по большой аллее, ища глазами генерала и Клименко. Справа, за кустами, мелькнули генеральская шинель и жирный, розовый затылок Стрельникова. Желваков замедлил шаги и, внимательно всматриваясь в кусты, прошел мимо. Генерал сидел рядом с адъютантом и, откинувшись на скамейку, нежился на солнце. Его лысая голова была открыта, фуражка лежала на коленях.
На скамейке, чуть поодаль, играл палочкой охранник. Рядом с ним сидел Клименко.
«Черт угораздил его сесть на эту скамейку, – подумал Желваков, проходя мимо, – отсюда дальше бежать и неудобнее спуск. Да и народу сегодня как на зло много. Однако все готово и откладывать нельзя. Может, второго случая не будет…» Он повернулся и зашагал обратно. Поравнявшись с генералом, он увидел, что охранник заигрался тростью, а адъютант смотрит вдаль. Свернув в кусты, Желваков приблизился к генералу. Хладнокровно прицелился и выстрелил ему и затылок. Грохот выстрела оглушил его, но Желваков не дрогнул, а перемахнул барьер и побежал вниз по откосу.
Обезумевший адъютант бросился к рухнувшему наземь генералу. Охранник в одно мгновение оказался у барьера и закричал во все горло:
– Ловите! Ловите его! Убил среди бела дня!
Гуляющие бросились на выстрел и, увидя бегущего по откосу человека, начали кричать, некоторые вслед за охранником кинулись догонять беглеца.
Крики толпы услышали внизу. Несколько человек выскочили из угольного склада и побежали наперерез Желвакову, стараясь его перехватить.
Желваков на ходу выстрелил в двоих подбегавших и, видимо, ранил обоих. Тогда наперерез бросились еще несколько человек.
Халтурин, видя товарища в беде, спрыгнул с козел, но зацепился кафтаном за ось колеса и упал. Вскочив, он выхватил револьвер и, стреляя в набегавших, старался помочь Желвакову добраться до пролетки.
У Желвакова кончились патроны, и он стал отбиваться кинжалом. Еще несколько шагов – и они бы встретились, но в этот миг на Халтурина сзади насели околоточный и солдат пограничной стражи.
Желваков на мгновение остановился, чтоб вытащить запасной револьвер, но его сбил бегущий сзади здоровяк, навалился тяжелым мешком, захрипел:
– Вяжи!
Тут же несколько человек схватили его за руки, вырвали кинжал…
Халтурин, вырываясь из цепких рук, взглядывал на откос, ища глазами Клименко, но того нигде не было видно. Он словно канул в воду…
Пока внизу шла перестрелка и борьба, вокруг генерала собралась толпа. Какая-то дама истерично кричала:
– Воды! Скорее воды!
Адъютант вытащил платок и, приложив его к ране генерала, пытался остановить кровь.
Прибежавшие на крики и стрельбу городовые и военные пытались оттеснить любопытных. Вскоре в окружении целой свиты офицеров появился генерал-адъютант Гурко.
– Есть ли тут врач? – строго спросил он.
– Есть, ваше превосходительство.
– Пропустите!
Военный доктор подошел, пощупал пульс, заглянул в потухшие глаза Стрельникова.
– Ну что, есть ли надежда спасти?
– Нет, ваше превосходительство! Гурко снял фуражку.
– Полковник, распорядитесь отнести тело генерала в «Петербургскую гостиницу». Дайте знать прокурору, судебному следователю и судебно-медицинскому эксперту.
– Слушаюсь, ваше превосходительство!
– Действуйте!
Гурко надел фуражку и мимо расступившейся толпы пошел к губернаторскому дворцу.
4
Связанных террористов привели в полицейский участок и заперли отдельно. Дежурный пристав, не добившись от них никаких показаний, сам помчался на извозчике докладывать полицмейстеру.
Вскоре приехала черная тюремная карета, и террористов под казачьим конвоем перевезли в тюремный замок, посадили в башню.
Допрос начался, когда уже стемнело, и продолжался до полуночи. Арестованные не только отказались назвать соучастников и организаторов покушения, но даже не сказали своих подлинных имен.
Халтурин показал, что паспорт на фамилию Добровидова – поддельный и что настоящая его фамилия Степанов, а зовут Константином Ивановичем.
Желваков назвался дворянином Николаем Сергеевичем Косогорским.
Паспорта на имя Степанова и Косогорского были изъяты при аресте, но следователи им не верили.
Арестованных провели в соседний кабинет, где сидел генерал Гурко, полицмейстер и– градоначальник.
– Ну-с, так как же ваша настоящая фамилия? – обратился Гурко к Желвакову.
– Я вначале хочу услышать именно от вас, генерал, удалось ли спасти Стрельникова?
– Вас мучит раскаяние? Нет, молодой человек. Стрельников, к сожалению, умер. Злодейски убит!
На лице Желвакова мелькнула улыбка.
– Значит, мы выполнили свой долг. Теперь можете делать со мной что угодно, больше я ничего не скажу.
– Уведите его, – распорядился Гурко. Желваков, тепло взглянув на Халтурина, гордо пошел впереди конвойных.
– Ну-с, а вы? – погладив седые подусники, Гурко взглянул на Халтурина. – Что можете вы добавить к своим показаниям?
– Я приехал…
– Откуда приехали? – прервал полицмейстер резким криком.
– Я приехал вести пропаганду среди рабочих, – продолжал Халтурин, повысив голос.
– А я спрашиваю, откуда приехали? – злобно остановил полицмейстер.
Гурко сделал знак рукой. Полицмейстер умолк.
– Продолжайте!
– Я вел пропаганду среди рабочих и надеялся возродить союз русских рабочих.
– Зачем?
– Чтобы рабочие могли организованно бороться за свои права.
– Ваше превосходительство! – вмешался следователь. – Вот документы, изъятые у арестованного: «Устав Одесской рабочей группы» и прокламации.
Гурко посмотрел и снова поднял глаза на Халтурина, который казался спокойным, хотя его била нервная дрожь.
– Ну-с, а почему же вы участвовали в покушении на генерала Стрельникова?
– Он мешал моей работе. Он сажал и вешал революционеров. И я решил его казнить.
– Казнить?
– Именно казнить!
– Скажите!.. А где же вы познакомились со своим соучастником?
– Случайно. Он не виноват… Все дело с покушением задумал я.
– А убил он? – съязвил полицмейстер.
– Он был простым исполнителем и по молодости не понимал, на что идет. Организатором покушения был я один, и я готов нести за это ответ.
– Может быть, вы все же назовете свое настоящее имя и ту организацию, которая заслала вас в Одессу?
– Я сказал все и больше ничего не желаю добавить.
– А где вы взяли деньги на покупку лошади и эти сто рублей? – он указал на приколотую к акту сторублевую бумажку. – Где вы взяли три револьвера, кинжалы, склянку с ядом?
– Я сказал все, что мог, и больше ничего не желаю добавить.
– Увести! – приказал Гурко.
Когда дверь за конвойными закрылась, Гурко поднялся и заходил по кабинету.
– Да-с, господа, эти люди едва ли что-нибудь скажут сами. Даже если мы и станем допрашивать с пристрастием. А время позднее – надо телеграфировать государю. Не дай бог, если слухи об убийстве Стрельникова просочатся в петербургскую печать раньше нашего сообщения. Что вы скажете?
– Мы уже можем, ваше превосходительство, составить телеграмму на основании предварительного следствия.
– Что же вы напишете? Что в Одессе, где губернатором генерал-адъютант Гурко, среди белого дня, на глазах у гуляющей публики убит военный прокурор Стрельников? Нечего сказать – утешите государя! А в каком свете выставите меня? А?
– Нет, ваше превосходительство, мы составим деликатно, – заговорил полицмейстер. – У нас уже есть набросок.
– Ну-ка, ну-ка, читайте!
Полицмейстер, отерев выступивший на лбу пот, прочел глуховато: «Санкт-Петербург, Зимний, Его императорскому Величеству, Государю-Императору Александру III.
Доносим Вашему Величеству, что 18 сего марта в Одессе выстрелом из засады злодейски убит военный прокурор генерал-майор Стрельников. Оба злоумышленника схвачены на месте. Один назвался рабочим Степановым, второй – дворянином Косогорским. Ведется срочное дознание. Ждем ваших указаний».
– Так, так… пожалуй, годится. Слова «злоумышленники схвачены на месте» подчеркнуть! Это важно! Ведь тогда, в Зимнем, мошенник успел скрыться. Да. И исправьте адрес: «Санкт-Петербург, Гатчина, Царский дворец». Сделайте побыстрей – я подпишу.
5
Ночью в Одессе шли обыски – искали соучастников покушения. Было, арестовано больше двадцати человек, в том числе барышник, у которого купили лошадь, и извозчик, давший напрокат биржевые дрожки.
Девятнадцатого с утра начались допросы, продолжавшиеся до позднего вечера. Ничего существенно нового следствию узнать не удалось. Предполагаемые соучастники успели скрыться.
Халтурин и Желваков были сфотографированы. Их фотографии размножили и срочно отправили в Москву, Петербург, Киев, Харьков и во многие большие города для опознания и установления личности террористов.
Двадцатого утром Гурко получил телеграмму от царя. В ней говорилось: «Означенных преступников повелеваю повесить в 24 часа без всяких отговорок».
Он дважды перечитал телеграмму и, поднявшись, стал грузными шагами прогуливаться по ковру.
Вспомнилось, как два года назад он был генерал-губернатором Петербурга и вместе с Александром II встречал брата царицы принца Гессенского. Когда дворец содрогнулся! от взрыва, он первый прибежал к месту катастрофы и первый доложил государю о случившемся. Но все же его престиж пошатнулся. А когда первомартовцы казнили Александра II, новый царь отстранил его от дел и перевел в Одессу.
«Третий раз на моем пути встают террористы, – думал Гурко, прогуливаясь, – и как знать, кто они? Может быть, те же самые люди, что взорвали Зимний и готовили трагическое покушение на Екатерининском канале. Как бы мне снова не поплатиться за них? Закон требует следствия, доказательства вины и суда с присутствием защиты. Но повеление государя в России выше всяких судов и законов. Я должен его исполнить беспрекословно. Иначе нельзя. Конечно, жалко этих террористов – ведь совсем почти мальчишки! – а что поделаешь? Хоть и мирное время, а придется их судить военным судом…»
Одесса, хотя и не была объявлена на военном положении, но жила напряженно, тревожно.
С вечера по городу разъезжали казачьи патрули и конные жандармы. Всех подозрительных хватали и отвозили в полицейские участки.
О покушении на Приморском бульваре рассказывали по-разному. Одни – с ненавистью и злостью, другие – доброжелательно, как о геройском подвиге. Ходили слухи, что двоих рабочих со склада, помогавших задержать террористов, сами же рабочие избили до полусмерти. В газетах появилось весьма сдержанное сообщение, где рассказывалось, как было совершено покушение и как задержали террористов. Назывались и фамилии арестованных: Степанов и Косогорский. Однако они никому ничего не говорили.
Все ждали открытого суда. Студенческая, революционно настроенная молодежь, знавшая о жестокостях Стрельникова, радовалась свершившемуся возмездию. Среди студентов быстро распространилась песня:
Судьба изменчива, как карта,
В игре ошибся генерал,
И восемнадцатого марта
Весь юг России ликовал.
…В толпе звучали голоса:
«Убили бешеного пса!»
Военно-полевой суд заседал в ночь с 20 на 21 марта при закрытых дверях. Защитники допущены не были. Из свидетелей вызвали только двоих. Решение было предопределено, и следовало лишь соблюсти некоторые формальности. Оба террориста и на суде не открыли своих имен: они решили умереть неопознанными. Суд приговорил обоих к смертной казни через повешение.
Еще за день до суда следственные власти предприняли попытку изобличить террористов и установить их подлинные имена.
В тюремном дворе выстроили в шеренгу всех арестованных и перед ними провели Халтурина и Желвакова.
– Ну, господа арестанты, кто из вас может опознать этих людей? – закричал начальник тюремного замка. – Если найдется таковой – он получит награду и его участь будет смягчена.
Арестанты угрюмо молчали т они уже знали, что проходившие перед строем убили прокурора Стрельникова. Среди арестантов были рабочие, арестованные за агитацию, которые знали Халтурина, но никто из них не проронил ни слова…
Террористов снова заперли в башне..
Приготовления к казни держались в строжайшей тайне. 21 марта, когда плотники сбивали эшафот, прогулки были запрещены. Однако по звуку топоров, по крикам плотников, по стуку молотков арестанты догадывались, что во дворе тюремного замка строят виселицу и что утром должна состояться казнь.
22 марта уже в половине пятого утра в тюремном замке началось движение. Начальник тюрьмы и старшие надзиратели осмотрели эшафот, веревки, дали последние напутствия кудлатому палачу, облаченному в красную рубаху, и двум его помощникам из уголовников, которым обещали помилование.
Без пятнадцати пять приехали судебные власти, прокурор, священник, тюремный доктор и свидетели: гласные городской думы и редактор газеты «Новороссийский телеграф». Следом за ними вошла в тюремные ворота команда барабанщиков. Приехали Гурко и полицмейстер.
В тюрьме было тихо, казалось, что арестанты спали крепким сном. Но как только из башни вывели Халтурина и Желвакова, окна всех этажей раскрылись, и арестованные, прильнув к решеткам, подняли такой крик, что Гурко позеленел.
– Прикажите прекратить безобразие! Помощник начальника тюрьмы и несколько надзирателей бросились в тюремные коридоры.
– Начинайте! – крикнул Гурко.
К стоящим на эшафоте подошли судейские чины.
– Развяжите им руки. Палач подошел, развязал руки. Штабс-капитан с черными усами дрожащим голосом зачитал приговор.
Подошел священник с крестом, но оба осужденных от него отвернулись и, улучив мгновение, бросились в объятия друг друга.
– Прощай, Степан, мы честно выполнили свой долг. О нас не забудут. Слышишь, вся тюрьма взбунтовалась!
– Прощай, Коля! Прощай, друг! Ты вел себя геройски. Я рад умереть рядом с тобой.
– Хватит! – рявкнул палач и схватил сзади за руки Желвакова. Двое помощников-арестантов бросились к Халтурину и схватили его.
Дробно застучали барабаны.
Желваков резким движением вырвался, оттолкнул палача и сам взошел на помост.
– Слышите, изверги! Всех не перевешаете! Скоро и вам придет конец!
Он накинул петлю на шею и, отшвырнув подставку, повис…
Халтурин вздрогнул, отвернулся на миг и, оттолкнув вцепившихся в него арестантов, сам взошел на эшафот. Гордо подняв голову, он окинул презрительным взглядом судейских, последний раз посмотрел на синее ясное небо и зажмурился, словно желая вспомнить то хорошее, что успел сделать.
В этот миг палач накинул петлю, ногой выбил подставку…
Эпилог
Через несколько дней после казни Халтурина и Желвакова, Исполнительный комитет «Народной воли» отпечатал в Москве специальную прокламацию, которая быстро распространилась.
В ней сообщалось, что в Одессе, по приговору Исполнительного комитета, казнен прокурор – палач юга России, генерал Стрельников, что исполнителям этого акта возмездия не удалось скрыться. Они были схвачены и повешены неопознанными под фамилиями Степанова и Косогорского.
В прокламации назывались подлинные имена героев.
«Их подвиг воспламенил не одно чуткое сердце… Их светлые образы будут неотлучно сопутствовать нам во всех трудах, направленных к счастью русского народа».
Эти слова прокламации «Народной воли» оказались пророческими.
Чем дальше отстоят события, тем яснее они вырисовываются…
Прошло девяносто лет с того дня, когда на весь мир прогремел взрыв в Зимнем, явившийся грозным предупреждением самодержавию.
Теми же народовольцами-террористами, с которыми связал свою судьбу рабочий-революционер Степан Халтурин, был казнен через год Александр II. Казнь тирана не привела к социальной революции, как мечтали народовольцы, которых Владимир Ильич Ленин назвал «кучкой героев».
Теперь мы знаем, что только марксизм смог окончательно освободить русское революционное движение «от иллюзий анархизма и народнического социализма, от пренебрежения К политике, от веры в самобытное развитие России, от убеждения, что народ готов для революции, от теории захвата власти и единоборства с самодержавием геройской интеллигенции».
Теперь мы знаем, что уход Халтурина к терроризму был ошибкой. И главная заслуга его перед народом состоит не в том, что он устроил взрыв в Зимнем, приведший под знамена «Народной воли» многих молодых людей, не в том, что он был участником казни военного прокурора-палача Стрельникова, а в том, что создал Северный союз русских рабочих, «Северный союз» вобрал в себя цвет «старых», испытанных рабочих-революционеров», – писал Плеханов.
Рабочие союзы 70-х годов, несмотря на кратковременность существования, сыграли выдающуюся роль в революционном освободительном движении. Они первыми выставили в своей программе требование политической свободы. После реакции 80-х годов рабочий класс неоднократно выдвигал то же требование в 90-х годах. Душой союза был, безусловно, Степан Халтурин.
«Жгучесть его энергии, энтузиазма и оптимистической веры была заразительна, непреодолима, – вспоминал Степняк-Кравчинский. – Вечер, проведенный в обществе этого рабочего, прямо освежал душу.
Беспримерное влияние, которым он пользовался между своими товарищами, при подходящих условиях могло бы распространиться на огромные массы… Он был сыном народа с головы до пяток, и нет сомнения, что в момент революции народ признал бы его своим естественным, законным руководителем».
Друг Степана Халтурина по революционной борьбе и во многом его учитель Георгий Валентинович Плеханов писал о нем: «Краснобаем он не был, – иностранных слов, которыми любят щеголять иные рабочие, никогда почти не употреблял, – но говорил горячо, толково и убедительно… Тайна огромного влияния, своего рода диктатуры Степана заключалась в неутомимом внимании его ко всякому делу… Он выражал общее настроение».
Владимир Ильич Ленин высоко ценил Степана Халтурина как рабочего-революционера и назвал его одним из корифеев русского революционного движения XIX века.
В рабочем кабинете Владимира Ильича до сих пор висит барельеф Степана Халтурина. Этот барельеф был подарен Ильичу скульптором Альтманом и по указанию Владимира Ильича укреплен на видном месте, по соседству с портретом Карла Маркса.
Ленин не только ценил революционную деятельность Халтурина, но и любил его как незаурядного человека.
Говоря о роли первых руководителей революционных рабочих, вышедших из их же среды, Владимир Ильич Ленин отмечал: «…Среди деятелей той эпохи виднейшее место занимают рабочие Петр Алексеев, Степан Халтурин… Но в общем потоке народничества пролетарски-демократическая струя не могла выделиться. Выделение ее стало возможно лишь после того, как идейно определилось направление русского марксизма»…
После Великого Октября имя Степана Халтурина приобрело всенародную известность.
В 1923 году город Орлов, где Степан учился в поселенском училище, был назван Халтуриной.
В Вятке, где Степан, будучи учеником Земского технического училища, впервые приобщился к революционной деятельности, в дни пятилетия Советской власти соорудили памятник рабочему-революционеру.
Скульптор Шильников, земляк Степана, изобразил Халтурина стоящим со знаменем, с простертой вперед рукой, как бы зовущим пролетариат на решающую битву с царизмом.
На митинге, посвященном открытию памятника славному земляку-революционеру, выступил брат и друг Степана – Павел Халтурин.
Бородатый крепкий старик, вспоминая детство и юность Степана, сердито смахнул выступившие из глаз слезы, заговорил сурово:
– Мы вместе росли, вместе учились. А когда Степан уехал – переписывались с ним. Я знал, что Степан вступил на путь революционной борьбы и с него никогда не свернет. Он погиб в двадцать пять лет, не дожив до светлых радостных дней, о которых мечтал. И мы, вступившие в свободную жизнь, должны свято хранить память о Степане Халтурине и его соратниках по борьбе, которые отдали свои молодые жизни за наше счастье…
По-разному сложились судьбы друзей Степана Халтурина по революционной борьбе.
Бывший «землеволец» Сергей Михайлович Степняк-Кравчинский, свершив убийство шефа жандармов генерала Мезенцева, в том же 1878 году эмигрировал за границу. Но и вдали от родины он продолжал жить интересами русского революционного движения.
Став писателем, Степняк-Кравчинский написал правдивые книги о русских революционерах: «Подпольная Россия», «Россия под властью царей», очерк о Степане Халтурине.
Георгий Валентинович Плеханов после раздела партии «Земля и воля» на «Народную волю» и «Черный передел» отказался от террористической борьбы и некоторое время возглавлял «Черный передел», а потом эмигрировал в Швейцарию. В 1883 году он порвал с народничеством и стал на позиции марксизма. Осенью этого же года им была создана первая русская марксистская группа «Освобождение труда». Позднее он стал видным теоретиком марксизма.
Вера Фигнер, уехав из Одессы накануне покушения Халтурина и Желвакова на прокурора Стрельникова, через год была арестована в Харькове. Ее приговорили к смерти. Но казнь заменили бессрочной каторгой. Просидев двадцать два года в Петропавловской и Шлиссельбургской крепостях, она была освобождена в 1905 году.
Вера Фигнер встретила Великий Октябрь и дожила почти до 25-летия Октябрьской революции. Ею написаны воспоминания о революционной борьбе – «Запечатленный труд».
Долгую жизнь прожил и Николай Александрович Морозов, с которым Халтурин готовился освобождать осужденных на каторгу революционеров в Нижнем Новгороде. Он был приговорен к вечной каторге и двадцать один год просидел в крепостях. Освобожденный в 1905 году, он отдался научной деятельности. Умер в 1946 году почетным академиком.
Трагично сложилась судьба Анны Васильевны Якимовой.
Будучи схвачена в Киеве, она вначале содержалась в Киевской тюрьме, а затем была перевезена в Петропавловскую крепость. По процессу 20-ти была приговорена к смертной казни, замененной пожизненной каторгой.
В крепости у нее родился сын. С крохотным больным младенцем она шла по этапу в далекую Сибирь, на Кару.
В дороге ребенок заболел еще сильнее, и его пришлось отдать сердобольным сибирякам. Выжил он или погиб – бедная мать так и не узнала.
Якимову тоже освободила революция 1905 года. Она жила в Одессе, а потом в Москве. После Октябрьской революции работала в кооперативных учреждениях, в обществе политкаторжан. Умерла в 1942 году.
Судьбы народовольцев очень похожи.
Судьбы товарищей Степана Халтурина по Северному союзу русских рабочих сложились несколько иначе.
Виктор Павлович Обнорский был приговорен к десяти годам каторги, которую отбывал на Каре. Освобожденный, он отошел от революционной борьбы и остался жить в Сибири. Умер в Томской губернии в 1919 году.
Петр Моисеенко вернулся из ссылки через пять лет. Он остался верен идеям союза и поступил на морозовскую ткацкую фабрику в Орехово-Зуеве. Там он стол организатором многодневной орехово-зуевской забастовки 1885 года, в которой приняли участие несколько тысяч рабочих. Эта забастовка, выдвинувшая не только экономические, но и политические требования, вошла в историю под названием «Морозовской стачки». Морозовская стачка оказала огромное влияние на рабочее движение… Хотя судом присяжных рабочие были оправданы, Моисеенко сослали на север.
Эта ссылка не была для Моисеенко последней. Но он мужественно продолжал дело «Рабочего союза», дело Халтурина.
Он говорил про себя: Плеханов научил понимать, Халтурин – действовать..
Моисеенко в 1905 году вступил в РСДРП и активно участвовал в революциях 1905 и 1917 годов, а позже – в гражданской войне.
Судьба Моисеенко типична для многих рабочих, которые стали революционерами еще задолго до революции.
Если б Степан Халтурин был жив, он, безусловно, пошел бы этим единственно верным путем.
Но жизнь его оборвалась в двадцать пять лет. Он умер героем, с непоколебимой верой в победу революции, в победу рабочего класса.
Мужественный, светлый образ рабочего-революционера был вдохновляющим примером для нескольких поколений рабочих.
Таким он останется на века!
