Текст книги "Тихий Холм"
Автор книги: Георгий Старков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 38 страниц)
Глава 23
Здесь ничего не изменилось. Впрочем, с какой стати что-то должно было меняться? Ведь эта комната – именно такая, какой она осталась в её памяти. Заправленная кроватка с кружевной подушкой. Коллекция бабочек над ученическим столом. Книги, выстроенные в шкафу. Даже любимая колода карт, разбросанная в углу. Она любила играть в карты – наверное, потому, что в отличие от великого множества других занятий это можно было делать не одной, а с другом. Но как раз с друзьями у неё были проблемы, и играть зачастую было не с кем. Лишь когда приходила Клаудия – но это было нечасто. Она всегда проигрывала, потому что не умела играть. И плакала от обиды… Ей приходилось успокаивать зареванную подругу и уговорить поиграть во что-либо другое.
Клаудия. Её единственная настоящая подруга. Клаудии тоже не было с кем поиграть. Может, она и нашла бы себе друзей, но выходила из своего дома очень редко. Отец не позволял. Он не отпускал её ни на минуту, боясь, что дочка поддастся грехам и соблазнам грешного мира, который не стоил и пальца на ноге верующего. Да и сюда Клаудия заглядывала лишь в те дни, когда в доме Гиллеспи проходили служения и Леонард Вульф приходил в числе прочих восхвалять Господа.
– Клаудия? – Алесса в ужасе уставилась на руку подруги, которая неумело тасовала колоду. – Что это?
– Где?
– Не притворяйся, будто не видишь. Что это?
Она указала пальцем на её руку немного выше запястья, где чернели безобразные фиолетовые пятна. Клаудия опустила глаза и ойкнула:
– Ой, пуговица расстегнулась. Спасибо, что сказала.
Она отложила карты и начала возиться с рукавом, наливаясь пунцовой краской. Алесса смотрела на неё, не говоря ни слова, потом взяла колоду и начала тасовать сама. Чёрная карта, красная, чёрная… Запястье Клаудии снова скрылось под коричневой тканью, но она продолжала видеть перед собой те ужасные синяки. Так и хотелось спросить: «Папа снова тебя бил?», но тогда она расплакалась бы опять. Она и так слишком часто плакала. Поэтому Алесса смолчала и просто начала раздавать карты. Не прошло и минуты, как Клаудия в очередной раз проиграла, и по её лицу потекли слёзы обиды и горечи. Алесса прижала её к себе и гладила за волосы, шепча успокаивающие слова.
И ведь это было не один раз. Очень много… Почти всякий раз она видела следы побоев на теле своей подружки то тут, то там. А иногда Леонард приходил один, без Клаудии. Это означало, что Клаудия сейчас не может выйти из дома. Может, синяк на лице, может, что-то похуже… Она понятия не имела, за что отец Клаудии бьёт её, такую тихую и согласную во всём. Её саму мать била редко, в основном только кричала (зато как кричала!) и всяким образом унижала, заставляя читать молитвы, запирая в погребе… Но это, если она не слушалась. Зачем бить Клаудию, она же просто боготворит отца и не смеет прекословить ему ни в чём… Она не понимала.
Хизер присела около кровати и бережно собрала карты, потрёпанные в многочисленных раздачах. Ладонь горела. Чаще она играла сама с собой, раскладывая пасьянсы и гадания – всё лучше, чем ничего. Конечно, она любила рисовать, воображая себя в выдуманном чужом мирке, но иными вечерами надоедало даже это, и единственной отдушиной становилась эта выцветшая стопка упругих листов.
Положив колоду на стол, Хизер задержала взгляд на коллекции высушенных бабочек. Чёрные сморщённые крылья безвольно свисали с кончиков булавок. Отвратительно. Как она могла любить такое и даже повесить у себя на стене? Может, это опять Далия заставила? Но нет, Хизер не припомнила такого. Значит, сама. Она по своей воле насаживала этих беспомощных существ на серебристый кол.
Рядом со столом висело тёмно-синее платье. Она только в ней и ходила, хоть и выглядела при этом, как послушница. Но остальные наряды были ещё хуже – выбирать одежду ей не давали, а вкус у Далии Гиллеспи оставлял желать лучшего. В конце концов, она привыкла и перестала заботиться, во что она облачена. В школе её возненавидели в том числе и за это. М-да…
Да я и сейчас не особо люблю наряжаться. Когда в последний раз я собиралась в магазин модной одежды? Не помню… То-то и оно. Может, это из-за Алессы?
Вполне могло быть. Ведь она всегда сидела в ней и в какой-то мере сопровождала её во всём. Как ни противно, это так. Но не стоило валить всё на Алессу, Хизер кое в чём разительно отличалась от своей «сестрички»… Вот, например, в отношении к книгам.
Книг здесь было много. На верхних полках высились неподъёмные тома со странными названиями. Эти книги были для Алессы чем-то наподобие учебников в школах – не хочется читать… но приходится. Потому что так велит мама. Зачастую она только делала вид, что читает, а на самом деле мысли были где-то далеко за горизонтом. Но вообще Алесса любила читать – книги о дальних странствиях и волшебных превращениях. Эти книги стыдливо толпились на нижней полке, прячась от посторонних взглядов в пыльном углу – «Волшебник страны Оз», «Затерянный мир», «Алиса в стране чудес»… Она перечитывала их не раз и не два, об этом свидетельствовали истершиеся обложки. Хизер попыталась припомнить содержание этих книг (даже видела эти названия пару раз в магазинах Эшфилда) и нашла, что строки вспоминаются, в целом, неплохо для книг, которые она отродясь не открывала. Слишком хорошо. Это настораживало.
В зазоре между стенкой шкафа и стеной белели обрывки бумаги. Хизер присела и извлекла близлежащий. Несмотря на то, что лист был старательно скомкан и даже, кажется, сжёван, она хорошо различила, что на ней нарисовано. На первый взгляд – беспорядочные косые линии, перекрывающие друг друга и весьма гротескно складывающуюся в фигуру неведомого животного. Собака там, или волк… Но вот почему голова существа была раздвоена пополам и болталась по обе стороны от шеи? Карандашные перечёркивания пересекали туловище животного поперёк, образуя полосы. Полосатый пёс с раздвоенной головой вселял страх, даже будучи лишь нарисованным.
Книги – это было другое дело. Алесса читала их и мечтала уйти от своей каторжной жизни, убежать. Но то было днём. А когда комнатушку покрывала темнота и она прислушивалась к странным скрипящим звукам за окном и видела танец кривых теней на полу, всё было иначе. Мечты и мысли отправлялись в истинный полёт на крыльях сокровенных желаний. Да, Алесса хотела убежать. Но куда…
Хизер вытащила ещё один порванный листок. Потом ещё один. Их было под шкафом великое множество, и на всех – уродливые, вызывающие тошноту существа. Монстры были тем более отвратительны, что большинство чем-то неуловимо напоминали человека. Иные существа она не имела чести видеть (и слава Богу), но образы некоторых наверняка будут преследовать её на смертном одре. Продолговатое тело с шипастой палицей (Ближник, накарякала Алесса под своим произведением), паук с вращающимся туловищем – они все здесь. Она рисовала их и просовывала сюда, пряча от глаз матери, чтобы не получить очередное наказание. Такая живопись бы маме не понравилась.
Но ей нравилось то, что выходит из-под её пера. Всякий раз, заканчивая очередную книжку с приключениями, она чувствовала необычное ощущение досады и неверия. Вряд ли она смогла сформулировать тогда свои мысли, но ей не нравилось, что в любимых сказках герои в конце всегда прощают своих врагов. Столько беспокойств, страданий и слёз… но в конце ВСЕ СЧАСТЛИВЫ. Это было неправильно – Алесса не понимала этого и не хотела понять. В её мечтах не было места такой несправедливости. Все негодяи должны получить по заслугам. Все те, кто позволял им творить свои пакости – тоже. Если бы только это было в её силах… если бы только… Сколько раз она засыпала под монотонное бормотание матери за стеной, повторяя про себя эти слова, как заклинание?
Вот кто должен был привести всё в порядок. Полчища адских созданий, выпущенных на улицы города. Тот самый Страшный суд, о котором твердила мать, но её суд. По её правилам.
Хизер скомкала бумагу и выронила на пол. Всё, хватит. Алесса таки добилась своего – теперь она чувствовала себя одной целой с ней, воспринимала как себя саму в глубоком детстве… но пора с этим покончить. Всё, что Алесса хотела ей сказать, она сказала, а Хизер выслушала. Нужно идти дальше к цели, чем бы эта цель ни была.
Но была одна незадача. Комната Алессы имела только одну дверь, через неё Хизер вошла сюда. Другого выхода не имелось.
– Пропусти меня! – крикнула Хизер, обращаясь в потолок. – Ты знаешь, что я уже не сверну назад!
Слышишь меня?
Комната осталась прежней, представляя собой застывшее мгновение двадцатичетырехлетней давности. Это по-прежнему был тупик – красиво разукрашенный и обдающий лицо духом старых времён, но всё равно тупик. Алесса сопротивлялась до последнего, даже когда поражение было очевидно.
– Ладно, – сказала Хизер. – Как хочешь.
Она закрыла глаза и ссутулилась, напрягая мысли, пытаясь нарисовать в своём воображении дверь, ведущую дальше. Удавалось плохо. Её частичка, называемая Алессой, всё время гасила раздувающееся пламя. Образы неуклюже соскакивали с колеи, как сникают провода, перекушенные стальными клещами. Промучившись с минуту, Хизер открыла глаза и разочарованно застонала, увидев, что комната никуда не делась. Детская спальня загородного особняка Гиллеспи осталась, вся такая реальная и не имеющая брешей.
Впрочем, не совсем. Краски потухли. За эту минуту через комнату прошествовало невидимой походкой великий страж Времени, накрыв её покрывалом забвения. Цвета и блеск заметно потемнели, в углах скопилась пыль. Хизер торжествующе улыбнулась. У неё получалось. Комната разваливалась, открывая путь дальше.
На этот раз она простояла с закрытыми глазами подольше, чувствуя, как по воздуху проносятся тёплые волны, незаметно меняющие мир вокруг. И когда внутренний голос сказал: «Пора!», она разомкнула веки. Стена напротив неё разошлась в стороны и сморщилась, как ткань приоткрытых занавесок. В середине стены появилась толстенная железная дверь, покрытая причудливым заржавевшим узором. Когда Хизер посмотрела на неё, дверь сорвалась с крючка. Добро пожаловать в финал, Хизер.
Прежде чем войти в дверь, она осмотрелась ещё раз. Потому что чувствовала – в спальне Алессы что-то неуловимо поменялось, кроме потускневших красок. Что-то ещё. Ей не составило труда разглядеть, что именно. Во-первых, с пола пропали обрывки бумаг с нарисованными монстрами. Во-вторых, испарилась коллекция бабочек над столом, оставив за собой жухлый зелёный след. И на столе, там, где Хизер положила стопку карт, теперь лежал блокнот. С синей подкладкой и отрывными листами. Отец покупал такие год за годом и постоянно тащил с собой в кармане, используя как записные книжки. Туда же и ложились первые наброски романов. Хизер иногда даже пугала эта его привычка внезапно озариться новой идеей и уйти в себя, начиная лихорадочно исписывать одну страницу блокнота за другой, где бы он ни находился. Потом, когда пыл спадал, он виновато улыбался ей: «Это как моментальная вспышка, Хизер. Я боюсь, что всё забуду, если не напишу». Вот так-то. Теперь один из блокнотов неизвестно как преодолел далёкое расстояние между Эшфилдом и Тихим Холмом и оказался здесь, на столике. Хизер, задержав дыхание, наклонилась над шероховатым листочком с закруглёнными буквами. Записка была короткой и как будто нацарапана в страшной спешке.
Я знаю, что она за этой дверью. Не знаю как… но я это чувствую. И ещё чувствую присутствие там чего-то очень опасного, даже противного. Может быть, это то, что они называют «Богом». Но я должен открыть эту дверь. Достаточно этой ленивой болтовни. «Богом» я не являюсь, но собираюсь спасти её. Нет, не её… их всех.
Отец был здесь. В этой маленькой комнате, в самом донышке мира Алессы, пройдя через все уготованные для него кошмары. Семнадцать лет назад… Хизер уставилась отсутствующим взглядом в тёмное стекло окна, машинально прощупывая через жилетку кулон, подаренный ей отцом. Твёрдый серебристый шар, отголосок прошлых мирных дней, успокаивал и ободрял.
… собираюсь спасти её.
Мог ли он действительно написать это? Пусть не здесь и не тогда, но… Хизер отчётливо вспомнила странный случай два года назад, как сюрреалистический сон – она вернулась из магазина, а отец поджигал свою книгу. Господи, как она тогда перепугалась… Может быть…
Так или иначе, теперь это неважно. Главное – отец не потерял веры и победил, отвоевал у жестокого Бога себя и свою дочь. Хизер тоже не должна была терять дух. Иначе она обречена.
Я знаю, что она за этой дверью.
Хизер прошла через дверь, как прошёл её отец много лет назад. За дверью её ждал длинный коридор, обложенный красными металлическими листами. Красными то ли от жары, то ли ржавчины, то ли от света, исходящего со всех сторон – а может, из-за въевшейся в них крови. Было тихо до жути, но воцарению полного молчания мешал сначала незаметный, но набирающий с каждый шагом рокочущий звук впереди. Словно самолёт, отрывающийся от взлётной полосы.
Поворот. Хизер повернула направо на девяносто градусов и увидела, что здесь коридор превращается в нечто наподобие моста над оранжевой пылающей бездной. Пламенеющая масса полыхала внизу, заливая мир ослепительным светом.
Господи…
Хизер, пошатываясь, пошла дальше. Внизу, в сердцевине оранжевого моря, шевелились какие-то крохотные точки. Люди? Откуда они здесь? И как они там могли очутиться? Нет, вряд ли. Надеюсь…
Мост кончился, снова превратившись в закрытый наглухо коридор. Рокот возрастал, распадаясь на несколько повторяющихся звуков. Что-то знакомое. Но Хизер не успела подумать об этом как следует – её внимание отвлёк другой звук, справа от неё. Скрип – тишина – скрип. В проходе было очень темно, поэтому сперва казалось, что красная вентиль водопроводной трубы вращается сама собой. Но присмотревшись, она отделила от темноты костлявую руку и её пупырчатоголового владельца, свисающего вниз головой с потолка. Точь-в-точь как в госпитале.
Кто он такой?
У Хизер не было желания подойти к существу и выяснить это. Он… пугал. Да-да, именно пугал. Даже сейчас, когда её никакими невообразимыми чудищами было не удивить. Что-то подсказывало: не стоит связываться с этим типом. Хизер была в принципе согласна, но очень уж часто Пупырчатоголовый попадался на её пути, не вступая явным образом в контакт. Он прятался от неё, наблюдая исподтишка. Какую цель преследовал этот получеловек-полумонстр в обгоревшей рясе, было известно одному Богу. Богу Тихого Холма.
Скрипящая вентиль и рука, вращающая её, остались позади. Коридор выпрямился и устремился вперёд, к своему концу, в то время как рокот вращающихся лопастей вентилятора возрастал… и казалось, что струи воздуха, пускаемые им, неласково треплют разгорячённую щёку Хизер.
Глава 24
– Что я думаю?
Винсент был взбешен. Он сделал всё, что мог, вылезал из кожи вон, чтобы предотвратить то, что задумала Клаудия. Но не помогло – всё катилось к чертям собачьим, рассыпалось в пыль на глазах. С минуту на минуту сюда заявится девчушка, и он уже будет третьим лишним в этой компашке. Чёрта с два. Он не собирался сдаваться. У него есть ещё козыри в рукаве…
Но, проклятье, почему ему тогда так страшно? Аж коленки дрожат…
– Ну, если ты хочешь знать, то я думаю, что вам обоим нужно умереть, – сказал он, с ненавистью глядя на жрицу, застывшую истуканом у алтаря. – Это было бы весьма мило. Я наконец-то смог бы спать спокойно.
Клаудию это признание удивило не слишком.
– Когда ты потерял веру в Бога? – сокрушённо спросила она только. – Бог жив. Просто посмотри вокруг.
Она повела рукой, и Винсент машинально подчинился его жесту, осмотревшись по сторонам. Ничего утешительного он там не увидел. Некогда золочёные своды молельни покрылись отвратительной бугристой коростой, тут и там с грязных колонн свисали обрывки цепей. Ряды кресел были измазаны в неестественно густой крови. Тьма подступала к месту, которое должно было быть приютом света. Клаудия видела в этом доказательство близости Бога. Винсент же при взгляде на всё это вспомнил ироничные слова Хизер: А я считаю, правильнее будет называть его дьяволом. Вот тут, пожалуй, глупышка была права. Такому Богу лучше не быть, чем быть. Проблема в том, что Он был…
– Я не потерял веру, – вызывающе сказал Винсент. – Я верю в Бога – по-своему. Я боюсь Его и обожаю Его. Но я ещё не потерял ум, как ты.
На этот раз провёл рукой он, но Клаудия не проследила за его движением, а продолжала смотреть на него с ледяным спокойствием. Винсент чувствовал, что слова становятся сбивчивее и истеричнее против воли:
– Посмотри на это! Думаешь, это всё в самом деле изваял Бог? А тебе не кажется, что это просто чьи-то ночные кошмары, может, даже твои собственные, как было с Алессой семнадцать лет назад? Если это действительно работа Бога… то я скажу, что у него плохой вкус!
Последний выкрик сорвался с языка, прежде чем он успел его остановить. Клаудия поджала губы и выпрямилась, став выше на дюйм:
– Ты дразнишь Бога?.. Предатель!
Винсент почувствовал, как спина опять покрывается холодным потом. Господи, да что ж такое? Ну что она ему сделает? Раньше у него хорошо получалось ставить её на место – так почему сегодня, в самый ответственный момент, всё идёт вкривь и вкось?
– Ты будешь гореть в аду, Винсент, – изрекла Клаудия, сложив руки на груди. Пламя свечи на алтаре всколыхнулось.
– Прекрати! – в отчаянии закричал Винсент; под кожей разом зашевелились все кости. Очки норовили сорваться с переносицы. Он схватился за дужки и до хруста надавил на них пальцами. – Кем ты себя возомнила, противясь воле Бога? Бог сам придёт на сей мир, когда Он сочтёт нужным! Только Он вправе решать, когда явиться к людям! Он – а не ты!
– Иди домой, Винсент, – равнодушно сказала Клаудия, отворачиваясь к алтарю. Разговор с тобой окончен. Она приложила ладони друг к другу, вновь уходя в свой астрал.
Ну уж нет.
– Домой? – Винсент оглядел пустые кресла и серые комочки пыли, лежащие у их подножий. – Мне некуда идти, Клаудия. Это и есть мой дом. Вся эта церковь. Я построил её своей силой – силой денег, на которые ты смотришь с таким презрением.
Он сделал шаг вправо и в доказательство своих слов любовно провёл ладонью по ближайшей колонне. На аккуратно подстриженных пальцах осели стружки ржавчины. Винсент небрежно стряхнул их на пол со словами:
– Хоть и не отрицаю, что этот зверский интерьер – твоя работа.
Он остался на месте, слыша собственное учащённое дыхание. Клаудия снова повернулась к нему и подняла руку, вытянув тонкие белые пальцы:
– Ради Бога, Винсент, не надо вмешиваться!
Голосом она почти умоляла его, но лицо, и раньше не блиставшее красками эмоций, превратилось в бездвижную жёсткую маску с прорезями для глаз и рта. Винсенту стало страшно в который раз. На какое-то мгновение он почти отступил, едва не направился к выходу из молельни. Но это была только секундная слабость, и вместо того, чтобы уйти, он сделал шаг к алтарю:
– Иначе что?.. Ты убьёшь меня, да?
И нервно улыбнулся. Всё-таки ему удалось загнать её в тупик. Как бы ни ответила на это Клаудия, она проиграла. Клаудия нахмурилась и промолчала. Винсент осклабился шире, смакуя свою победу.
Наэлектризованную тишину в молельне нарушило тихое хлопанье двери. Они ждали этого, ждали оба, но отреагировали совсем по-разному. Клаудия торжественно подняла голову, оставаясь на месте, а Винсент мгновенно обернулся через плечо с лицом, искажённым от страха. Хизер не была готова к такому единодушному приёму, поэтому застряла у двери, переводя взгляд с одной персоны на другую. Она не ожидала очутиться здесь… Коридор кончился большой прямоугольной залой, на одном конце которого махал лопастями огромный вентилятор, а на другом располагалась широкая двустворчатая дверца. Стараясь не подходить близко к смертоносным ржавым крыльям, делающим один оборот за другим, она подобралась к двери. И вот…
Молчание первым прервал Винсент, как всегда, сумевший совладать с собой за рекордно короткий срок:
– Ну, главная гостья с нами. Вечеринка начинается!
Он сделал шаг к ничего не понимающей девушке, указывая пальцем на Клаудию, превратившуюся в стоячий памятник:
– Хизер, давай, убей эту сумасшедшую суку! Она имеет к Богу столько же отношения, сколько бродячая собака! Она – демон, который смеет о Нём говорить!
Всегда и во всем нужно сразу брать инициативу на себя. Винсент знал, насколько огромно значение этого нехитрого принципа. В последний раз он допустил оплошность, когда позволил Клаудии вступить в контакт с Хизер раньше него. То действительно была большая ошибка, но кто ж знал, что старый хрыч бросится первым делом звонить Клаудии… И она, конечно, напудрила девушке все мозги. Второй раз Винсент на одни и те же грабли никогда не наступал. И теперь он атаковал её словами и зарядами эмоций, постепенно приближаясь, не давая опомниться:
– Время пришло, Хизер! Ты ведь за этим сюда и пришла, и теперь… ты можешь её убить!
Она всё равно ничего не понимала! Стоит, смотрит даже не на него, а на свою дражайшую Клаудию. Ну что за дура! Винсент проскрежетал про себя зубами от досады. Чего она ждёт? Не для того он вёл её с самого начала, чтобы потерпеть такое фиаско.
– Хизер, давай! У тебя же есть сила!
Глаза девушки расширились. Она приоткрыла рот и сделала неуловимое движение вперёд. Ну наконец-то. Доехала. Винсент галантно сделал шажок в сторону, открывая путь. Так, теперь нужно напомнить ей о Печати, которая с ней, а то с её головкой она уже, наверное, сто лет назад забыла…
Хизер по-прежнему смотрела дальше него, глаза уходили за плечи. Что за… Винсент почувствовал неладное слишком поздно. Не успел даже повернуть головы, чтобы увидеть, что там происходит такое, что девушка чуть ли не в обмороке.
– Отправляйся в ад!
Крик эхом завис между колоннами. Нож вонзился в спину чуть слева и застрял в рёбрах. Клаудия надавила на рукоятку ещё раз, немного повернув, и наточенное лезвие свободно вошло в плоть. Винсент издал хрипящий звук, пытаясь извернуться и схватиться рукой за нож, чтобы вытащить. Не получалось. Слишком далеко… А церковь вокруг между тем теряла цвета, превращаясь в смазанное скопление серых и белых оттенков, совсем как кино на старой плёнке. В какой-то момент Винсент понял, что он уже не на ногах, а лежит на полу, вытянувшись во всю длину, и под ним что-то мокрое и тёплое…
– Что ты наделала?! – закричала Хизер. Винсент растянулся на луже крови, заходясь в дрожи, охватившей тело, потом сник. Очки, треснувшие при падении, свалились за затылок.
Он мёртв!
Мысль доходила с трудом, словно пробиралась через заросли терновников. Человек, который только что с горящими глазами стоял перед ней и приказывал убить, убить, убить, был мёртв сам.
– О, ничего особенного, – усмехнулась Клаудия, вытирая кровь с лезвия большого ритуального ножа. Откуда только она успела его достать? – Только то, что нужно.
Хизер оторвала взгляд от Винсента и посмотрела на неё. Клаудия будто ничего и не сделала. Стояла такая же невозмутимая, в своём глухом чёрном платье, и с интересом изучала её реакцию. Хизер опять посмотрела на Винсента, на неё. Время текло, как на замедленной плёнке.
– Ты не пытаешься бежать? – спросила Клаудия. Скорее констатировала, чем вопрошала.
Куда бежать? В приют ржавых лопастей? Хизер оглядела молельню и не заметила других входов-выходов, кроме той, через которую она пришла. Правда, перед алтарём (или что у них там), где горели свечи, на полу располагалась обширная овальная дыра, зияющая, как могильная яма, но это всяко не был выход, а чёрт знает что.
– Кажется, это конец, – подытожила Хизер. Собственные слова заставили её дрогнуть, прозвучав, как эпитафия над могилой. Её могилой.
Клаудии это изречение явно пришлось не по душе.
– Ничего ещё и не начиналось, – горячо возразила она. – Винсент сказал: «Время пришло», и в этом он был прав. Алесса, – голос опять стал мягким и просящим, она опустила свой нож и на секунду стала живым человеком, а не глухонемой машиной, выплёвывающей странные речи, – мне жаль, что ты так и не приняла своё предназначение. Но я благодарна тебе за то, что ты лелеяла Бога ненавистью сердца. Пришло время человечеству освободиться от оков греха, которые опутали его. И ты станешь той, которая подарит ему это благословение.
– Но Бог, выращенный ненавистью, никогда не создаст Рай! – выкрикнула Хизер. Она не надеялась отговорить эту безумную женщину, но… нужно было сказать ей, что она думает, а не безропотно воспринимать её проповеди.
– Счастливые иногда бывают такими жестокими, – Клаудия горько вздохнула. – Тебе ли это не знать, Алесса? Тяжело поверить, что счастье может брать свои корни из боли? Почему ты так рьяно цепляешься за этот несправедливый мир? Ты же знаешь, избавить тебя от страданий может только Бог, которого ты родишь.
Хизер вспомнила маленькую Клаудию, хнычущую у неё на руке, и красный бубновый туз, который она сжимала в мокрой ладони. Она проиграла, и это было несправедливо, потому что Клаудия никогда не умела играть в отличие от Алессы, берущей в руки колоду каждый день. Несправедливость. И те тумаки, которые отвешивал ей отец каждый раз, когда ему вздумается – так, ни за что. Слепота мира окружала девочек с первых минут жизни, и каждая из них нашла свой путь избавиться от неё. Одна создала свой мир и ушла в неё, погрузив город в белесый ночной туман. Другая уверовала в нелепого рафинированного Бога, который когда-нибудь явится в её дом и поставит всех на место. Как они похожи, Алесса и Клаудия…
Но только дороги обеих были обагрены кровью. Прежде всего – кровью её отца. Её, Хизер, отца. Кровью, которая требовала мести.
– И тебя Он тоже спасёт? – спросила Хизер, почему-то улыбаясь. – И меня спасёт? Счастливый конец, да?
Она живо представила, как всё примерно это будет выглядеть, и бросила – уверенно и жёстко:
– Уж лучше я пойду в ад.
Клаудия помрачнела; кажется, она вовсе не услышала её последнее предложение. Руки было задрожали, но она остановила их одним властным усилием. Но Хизер почувствовала, как не имеющая брешей защита жрицы дала трещину и из-под покрова веры выглянули страх и заплесневелое отчаяние.
– Нет, Он меня не спасёт, – Клаудия говорила мёртвым ватным голосом; слепая вера сошла с её тона. – Но это неважно. Алесса, дорогая…
Она воздела руки к ней, и Хизер отшатнулась. Посмотрев на лицо Клаудии, она с удивлением заметила на её глазах набухающие капли слезинок.
– За те страдания, что я причинила тебе, я не хочу милости. Даже если я действовала во имя спасения человечества, это не оправдывает те грехи, которые лежат на моей душе.
Клаудия замолчала, уставившись в ржавый пол церкви. Хизер не находила, что говорить и что делать. Вроде бы она зря теряет время на беседу с Клаудией, в то время как момент рождения Бога неотвратимо приближается. Когда она вспомнила отца, внутри живота прокатилась горькая волна, заставившая её чуть согнуться. Так что делать? Что?!
– Я посмела взять на себя самонадеянность приблизить день Его прихода, – Клаудия говорила сама с собой, отрешённая от всего. – Все жертвы, которые я поднесла для этого… они мои грехи.
Где-то далеко над молельней гулко ударил колокол. Один раз. Только один, но обе женщины почувствовали: началось. И в душу обеих закрался страх перед неизвестным.
Клаудия хотела что-то сказать, но тут – невероятно – Винсент, умерший несколько минут назад, вдруг ожил и разлепил засохшие губы, выдув красную пузырь, лопнувшую с омерзительным хлюпаньем:
– Если ты… виновата… то почему бы тебе не пойти в свой пресловутый ад?
Губы Винсента скривились в гримасе боли. Из-за этого создавалось жуткое впечатление, что он озорно улыбается сквозь окровавленные зубы. Глаза были полуприкрыты и смотрели вверх, где стояла ни живая ни мёртвая Хизер.
– Хизер… Печать… Используй Печать!
Печать!
Хизер засунула руку в карман, безоговорочно подчиняясь вырывающемуся из губ Винсента команде. Сначала она подумала, что где-то просеяла драгоценный реквизит. Пальцы опускались глубже в карман, ещё… пусто… нет, вот краешек диска. Лежит на месте. Хизер вытащила печать и с замешательством посмотрела на нарисованный красный треугольник. Ничего не происходило. Но это не помешало Клаудии ахнуть:
– Печать Метатрона?
На этот раз Винсент рассмеялся по-настоящему, забивая кулаками по полу:
– Конец… твоим глупым… мечтам!
Он зашёлся в кашле, изо рта вытекла струйка крови. Винсент замолчал и закрыл глаза полностью, плотно сжимая губы. Но кровь всё шла и шла, наполняя рот…
Хизер протянула ладонь вперёд, давая свободу силе Печати. Давай, действуй! Она так хотела этого, что ей показалось, будто диск действительно засверкал на ладони всеми цветами радуги. Но это был только обман зрения от отражений свеч. Диск лежал в руке мёртвым бесполезным грузом. Клаудия уже оправилась от неожиданности:
– Ой, да это же просто какой-то мусор, и всё. Что, по-твоему, можно им сделать?.. Мой отец всегда верил во всякую чушь, хоть и считал себя главным верующим. Ты набрался своих нелепых предрассудков от него, не так ли, Винсент? Думал, что этим можно убить Бога?
Винсент вновь поднял веки и потрясённо уставился на Клаудию. Остекленевшие от боли зелёные глаза извергали бессильную ярость и недоумение. Он выплюнул вместе с брызгами крови последнее слово:
– Что?!
Не может быть, это ошибка, какого чёрта, так было написано в той книге, Печать…
Клаудия присела около него на корточки. Теперь он видел её ненавистное лицо, которое белело прямо над ним. И он ничего не мог делать, не мог даже пошевелить пальцами. Контуры лица расползались в нечёткое пятно.
– Ты жалок, Винсент, – Клаудия схватилась за рукоятку ножа обеими руками и подняла высоко над собой. Но Винсент этого не видел. Он не мог отвести взгляда с её лица. Дыхание участилось – у раненого начиналась агония. И короткий взмах ножа милосердно сократил последние минуты боли.
Вечно жить не получилось…
Когда Винсент затих окончательно, до хруста позвонков запрокинув голову назад, Клаудия тяжело встала с колен. Нож остался торчать из груди бывшего священника культа Тихого Холма. Склонив голову над его бренным телом, она едва слышно прошептала:
– Но Бог любит даже тебя.
Взгляд женщины беспорядочно метался по стенам молельни – от стен к алтарю, от алтаря к потолку. Наконец, он остановился на побледневшей девушке. Та уже едва стояла на ногах, сгибаясь пополам от нарастающей заключительной боли в животе. Глаза, удивлённые и неверящие, смотрели на жрицу. Страх и ненависть. Как раз то, что сейчас нужно. Клаудия мягко улыбнулась ей:
– Теперь, Алесса, больше некуда бежать.
Диск из слоновой кости выскользнул из слабеющих пальцев и со стуком покатился куда-то в угол.
