Текст книги "Черный смерч (илл. А. Кондратьева)"

Автор книги: Георгий Тушкан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 41 страниц)

Бекки увидела кокосовые и саговые пальмы, бананы, хлебные деревья, ананасы, мангустаны и на берегу реки заросли бамбука.

Дакир подвел Бекки к крайней постройке. Это было высокое, двухэтажное строение. Низ состоял из сплошного бамбукового частокола. Бекки влезла по бамбуковой лестнице на узкий балкон. Под свисающим краем крыши из пальмовых листьев висели корзины, обмазанные глиной, и летали пчелы. Бекки судорожно смахнула пчелу, севшую на щеку.

– Они не кусаются, – предупредил Дакир, поднимаясь на веранду.

Тут же под крышей Бекки заметила две клетки с птицами. В одной из них сидела очень красивая птица красно-сине-желто-розового цвета, величиной с голубя. Она крикнула человечьим голосом: «Саламат!»

– Говорящая птица бео. Наши люди их любят, – сказал Дакир и, приоткрыв полог двери, пригласил Бекки в комнату.

Безбородый старик, по-видимому хозяин, вышел им навстречу. Он поднес руки ко лбу, сложил ладони, протянул сложенные руки по направлению к Бекки и опустил. Он что-то сказал, но Бекки не поняла и вопросительно посмотрела на Дакира.

– Хозяин рад вам, будьте как дома, – перевел Дакир.

Бекки хотела ответить по-малайски, но забыла слова и попросила Дакира приветствовать и поблагодарить хозяина. Когда требования этикета были соблюдены, Бекки сказала:

– Я бы хотела вымыться.

– Пойдемте купаться в реке? – спросил Дакир.

Бекки замялась. Дакир попробовал ее успокоить: места для купанья огорожены бамбуковым забором, так что крокодилы не пролезут.

Но Бекки мало прельщала возможность купаться рядом с крокодилами. Вот почему она попросила таз с водой в загороженный угол.

По стенам и потолку бегали маленькие ящерицы и не падали. Они с мышиным писком устремлялись на свою добычу – мошек и комаров.

Под полом закудахтала курица.

Купанье освежило Бекки. Она вышла из-за занавески. В углу девушка раздувала листом жаровню. Она доброжелательно улыбнулась. На ней был надет саронг, в темных волосах были красные цветы, на шее ожерелье и бусы.

«Как пасмурно», – удивилась Бекки и взглянула на часы. Стрелки показывали около шести часов вечера, как раз то время, когда в тропиках заходит солнце. «Посмотрю, как темнеет», – решила Бекки, подошла к двери и, приоткрыв полог, вышла на узкую веранду дома. Она спустила ноги на верхние ступеньки бамбуковой лестницы и села.

Собственно, вечера, то есть постепенного перехода от света дня ко тьме ночи, с длительным периодом сумерек, здесь не было: сразу стало темно. Мимо Бекки полетели искры. Они летели с разных сторон: это были светящиеся насекомые. Такие же огоньки заискрились в кустах, в листве деревьев. С каждым мгновением огоньков становилось все больше и больше. Воздух звучал. Необычайные звуки неслись со всех сторон.

«Ти-ти-дью…» – раздалось перед самым лицом.

«Феерическая ночь», – подумала Бекки. Ей хотелось сидеть не двигаясь и слушать звуки тропической ночи, но туча комаров назойливо звенела вокруг лица, и Бекки усиленно обмахивалась обеими руками. Наконец она не выдержала и побежала в комнату. Здесь уже горела керосиновая лампа, подвешенная под потолком, а вокруг лампового стекла вился рой комаров и мошек.

Девушка радушно предложила Бекки сесть на ковер, расстеленный на полу. У стен лежали подушки. Бекки улыбнулась и села. Дакир пришел вместе с хозяином. Девушка принесла низенький круглый столик и поставила на ковер перед Бекки. Мужчины сели к столу.

Бекки попыталась по выражению лица Дакира догадаться, не угрожает ли им опасность, но, вспомнив случай с упавшим деревом, поняла, что это было совершенно безнадежно.

Дакир, как и всякий индонезиец, считал ниже своего достоинства всякое внешнее проявление чувств. Он, как и раньше, был все так же сдержан, вежлив и предупредителен.

Бекки проголодалась и охотно ела всякую снедь, разложенную на листьях молодой смоковницы. Сначала они ели плод хлебного дерева, испеченный с картофелеподобным ямсом, потом грубоватую, но вкусную капусту из молодняка кокосовых пальм вместе с рисом, сваренным на пару. Затем ели клецки, сделанные из спины летучей рыбы и сердцевины смоковницы. Запивали еду сладким пальмовым вином. Под конец была подана густая масса скобленных бананов и кокосового сока. А потом на столе появилось множество фруктов.

Бекки была уже сыта и ела больше из любопытства. Сау-манилла, похожая по внешнему виду на картофелину, оказалась приторно сладкой. Желтые шарики дуку напоминали Бекки виноград, но с упругой оболочкой. Они слегка отдавали запахом камфоры. Плод мангустана по форме и величине был похож на гранаты и мандарины. Внутри рамбутана оказался ряд корзиночек с ярко-красной толстой оболочкой, белоснежной сочной мякотью и великолепным запахом. Другие сладкие и ароматные фрукты были очень приятны, но сколько же можно есть? Поэтому Бекки отказалась от плодов хлебного дерева – нангка и выпила кофе. Оно было приготовлено как-то особенно вкусно. Оказалось, что раньше, до освобождения района патриотами, население пило только отвар из кофейных листьев. Бекки вспомнила о Джиме и спросила:

– А где находятся мои друзья, с которыми я должна встретиться?

– Они в соседнем кампонге, и мы отправимся туда.

– Как! Сейчас, ночью? – удивилась и почти испугалась Бекки. Она очень устала и больше всего боялась змей, выползающих ночью.

– Мы пойдем утром, а сейчас вы, по-видимому, после тяжелого пути пожелаете лечь спать?

Спать Бекки не хотелось. Необычайность положения в новом для нее мире волновала воображение. Она отказалась идти спать и задала множество вопросов. Бекки интересовало все, начиная от ископаемых и наводнения в горах – банджира, которое сводит с лица земли целые леса, уносит деревни, и кончая фольклором.

В этот вечер Бекки узнала не только о добыче нефти, каменного угля, серебра, никеля и меди, но и о поисках американцами урановых руд.

Она уже знала о душистом перце, гвоздике, ванили и других пряностях, а о том, что Суматра славится именно табаком «дели», она узнала впервые. Дакир охотно объяснял, но то ли его знания были недостаточны, то ли он считал невежливым вести разговор, не привлекая хозяина, но он всякий раз обращался к старику, и тот не спеша, обстоятельно отвечал.

Со двора доносилось мелодичное пение. Дакир перевел «пантуны», распевавшиеся молодежью в кампонгах.

Благозвучные и грациозные, они являются как бы соревнованием в остроумии между группой девушек и юношей. Это была смесь романтики с шаловливостью шутки, грустью по свободе и разлуке с любимой.

Потом Бекки услышала о театре масок. Хотя, как объяснил Дакир, актеры играют на ныне забытом наречии «кови», легенды живут в народе, и никто не смешает маску великана Авамука с маской волшебника или народного героя Ардьюна.

Бекки поразилась, узнав, что представления иногда длятся по девять ночей кряду. Она даже задала вопрос, как может интересовать простой народ столь древняя история.

– Самые злободневные события можно видеть в «ваянге» – театре кукол, сказал Дакир. – Ваянг сегодня показывает и гнет колонизаторов и предательство местных фашистов. Ваянг высмеивает преклонение перед всем заграничным. Есть ваянги, показывающие только сказки, например «Принц-лягушка» или «Буйволова правительница».

Бекки опять задала множество вопросов. Дакир перевел ее вопросы хозяину.

С точки зрения старика, поведение Бекки было явно неприличным. Воспитанный гость никогда бы не утомлял хозяина таким множеством вопросов. Старик все-таки рассказал о племени баттеров, которые не имеют ни жрецов, ни богов, ни храмов, не верят в чертей. Баттеры любят музыку, имеют книги. Они избегают общаться с белыми и живут в укрепленных домах в глухих лесах.

Бекки не удовлетворилась переводом Дакира. «Но ведь есть же суеверия», – настаивала она. Тогда Дакир, чтобы не оскорблять хозяина, обижавшегося, если о его народе говорили, как о дикарях, уже не переводя старику, сам рассказал Бекки по-английски о еще не искоренившейся вере в амулеты, в астрологию и даже о поверье в человека-тигра – «оранг-гжиндаку». Старик, услышав знакомое слово, попросил перевести сказанное.

– Я верю в оранг-гжиндаку, – сказал старик. – Люди-тигры – это наши белые поработители, в них больше звериного, чем человеческого.

– Что он говорит? – спросила Бекки.

– Хозяин спрашивал: разве среди иноземцев нет людей, которые верят в амулеты и в предсказания судьбы по звездам…

И Бекки вдруг как бы осенило. Она с ужасом, удивляясь дикости соотечественников, вспомнила о знаменитых гадалках в Америке. Этих гадалок рекламировали самые крупные американские газеты. Бекки вспомнила о торговле амулетами в больших американских городах, о знахарях, хиромантах и астрологах, помещающих широковещательные рекламы. Ей припомнились общества спиритов, якобы вызывающих души умерших людей для разговора посредством условных сигналов и всячески распространяющих всевозможные выдумки о своих сношениях с несуществующим потусторонним миром.

Ведь начали же радиофирмы выпускать радиоприемники для гробов, с тем чтобы мертвые с того света дали знать о себе. И радиофирмы зарабатывали на этом большие деньги.

Может быть, Бекки в эти минуты поняла «американский образ жизни» и осознала многие известные ей факты лучше, чем за всю жизнь.

Старик-хозяин не спеша достал коробку с орехом бетеля для жевания и предложил Бекки. Обуреваемая мыслями, не утруждая себя заботой о соблюдении приличий, она резко отстранила коробку. Старик и Дакир так же молча принялись жевать бетель. И снова начался разговор о том, как случилось, что на плодороднейших в мире островах Индонезии, где не было зимы, а круглый год стояло сплошное лето и можно было собирать по нескольку урожаев в год, народ умирал от голода.

Оказывается, голландцы организовали множество ломбардов: давали небольшие деньги под залог земли, одежды, даже ножа. Кто брал доллар, должен был отдать пять или десять долларов. Так трудящихся превращали в долговых рабов и за долги отбирали даже детей. Хозяин рассказал, что еще недавно голландцы запрещали индонезийцам носить обувь, они должны были ходить босиком. Как объясняли власти, это необходимо было для того, чтобы простой народ отличался от власть имущих. Кто нарушал этот закон, того считали повстанцем и строго наказывали. При виде чиновника индонезиец должен был садиться на корточки и только в таком положении приветствовать проходящего.

После восьми часов вечера индонезиец не имел права выходить из жилища, а если и получал на это разрешение, то должен был идти с зажженным фонарем и на каждом перекрестке выкрикивать свое имя. Однажды самого хозяина за нарушение этого закона положили голым на солнцепеке, а потом подвесили к дереву за большие пальцы рук, чтобы носки ног не доставали до земли.

Из последних ста тридцати лет индонезийский народ воюет восемьдесят лет. Дакир рассказал о лагерях смерти для борцов за свободу, расположенных среди болот Новой Гвинеи, на реке Дигул, откуда он бежал. И если немецкие фашисты изобрели печи Освенцима, то фашисты в Индонезии применяют медленно действующие яды.

Бекки громко выражала свое негодование. Она рассказала о преследовании американцев, борющихся за свободу и мир в своей стране.

Старику Бекки начинала нравиться. И раньше среди белых в Индонезии тоже были друзья народа. Он вспомнил голову Петера Эбергельда, торчавшую на железном шесте в Джакарте, столице Индонезии. Старик был в числе семнадцати тысяч восставших, которыми предводительствовал Петер Эбергельд в 1922 году… Хозяин тяжело вздохнул и с большим интересом посмотрел на Бекки.

Была поздняя ночь. Лягушки кричали так, будто где-то тысячи людей били палками по котлам. Хозяин снова протянул Бекки коробочку с бетелем для жевания. Она взяла коробочку, казавшуюся ей чем-то вроде индонезийской трубки мира, и сказала, что хочет попробовать. Хозяин вынул пачку зеленых листьев «сири», которые лежали возле него, выбрал один, разгладил его своими тонкими пальцами, потом насыпал на лист немного пахучего имбиря из разноцветной, украшенной перламутром коробочки, положил кусок бетельного ореха и примешал немного белой извести. Затем он заботливо сложил лист вместе с содержимым, и все это стало размером с грецкий орех. Из кисета старик достал щепотку табаку и вежливо предложил гостье.

Бекки осторожно взяла бетель, положила в рот и начала жевать. Это было что-то терпкое, немного жгучее и горьковатое. Бекки, по примеру собеседников, сплюнула в специальную чашку. Она больше из упрямства, чем для удовольствия, продолжала жевать. Чуть-чуть закружилась голова, появилась легкость. Бекки не довела до конца свой опыт, но ее партнеры и не пытались смеяться над ней, как это сделали бы американцы на их месте.

Дакир посоветовал Бекки принять перед сном хину. Хозяин уступил Бекки свою постель с пологом. Постель оказалась грудой мягких циновок. На ней лежали различной формы подушки. Под пологом, куда Бекки захватила свою сумочку с пистолетом, было очень душно, но мошек и комаров почти не было.

8

Бекки не помнила, что ей снилось; ее разбудили крики петухов.

Появление Бекки во дворе перед домом не вызвало восторга детворы, игравшей около дома. Дети сразу прекратили игру, как только появился белый человек, и, усевшись на корточки, внимательно смотрели на Бекки. Это были прелестные детишки, удивительно пропорционально сложенные. Маленькие были голыми; те, которые были побольше, имели саронги.

Бекки решила подружиться с юными жителями кампонга. Она вынула из своей сумочки записную книжку с малайскими словами и попробовала завязать разговор. Дети не отвечали. Зато ответила подошедшая старуха. К ней быстро присоединились другие женщины. Все они сели на корточки во дворе и с напряженным вниманием следили за Бекки.

– Оранг-голланда, оранг-голланда! – послышались испуганные голоса.

То, что ее принимают за ненавистного голландца, Бекки сразу поняла и сказала, ударяя себя ладонью в грудь: «Оранг-американа, оранг-американа!», то есть американский человек. Но ее слова не вызвали в толпе дружеских чувств. Бекки ощущала гнетущую неприязнь, выражавшуюся во взорах.

– Я очень сожалею, что не попросил вас оставаться все время в доме, сказал Дакир подходя.

– Раз уж они меня видели, объясните им, пожалуйста, что я не оранг-голланда, а оранг-американа, а то они настроены ко мне слишком недоброжелательно.

– Они не поймут разницы, – сказал Дакир. – Для них голландцы – это американцы. Я тоже не вижу существенной разницы. Названия разные, действия те же, – все это знают.

– И этот почтенный старец того же мнения? – с обидой спросила Бекки, показывая на незнакомого ей старика.

Дакир обратился к нему. Старик внимательно выслушал и ответил. Дакир перевел:

– Американские самолеты, танки и винтовки закрывают нам дорогу к свободе и миру. Я всю жизнь воевал против голландских тигров, а не так давно воевали три моих сына и пять внуков, и четверо из них убиты. Доллар в руках злого человека убивает быстрее, чем нож с ядом. И если американцы давали Голландии каждый день сто тысяч долларов по плану Маршалла, то голландцы тратили каждый день сто тысяч долларов на войну против нашего народа. Голландцы продали душу американцам и продали нас.

– Зачем пришел американец в наш кампонг? – старик показал на Бекки. Мы хотим мира!

Бекки, услышав речь старика, была поражена так, что не находила слов для ответа. В глубине Суматры, в лесном кампонге, глубокий старик знает о целях американских монополистов в Индонезии больше, чем она! И эти сто тысяч долларов по плану Маршалла! Поразительно! И как только она могла себе позволить так неумно рекомендовать себя американкой! А ответить надо, и чем скорее, тем лучше.

– Москва! – вдруг крикнула Бекки.

И вдруг молчаливое недоброжелательство толпы исчезло – Бекки это сразу почувствовала.

– Москва! – вдруг сказал старик и поднял руку.

– Москва! – как эхо, откликнулась толпа.

Было радостно чувствовать вокруг себя людей, воодушевленных единым светлым порывом.

– Надо ехать. Я принесу ваш рюкзак, – сказал Дакир и пошел в дом.

Бекки окружили улыбающиеся ребята. Она гладила их по головкам и пробовала заговорить. Вдруг, отталкивая ребят, к ней протиснулся смуглый бородатый мужчина в чалме, с бамбуковыми коромыслами на плече. На коромыслах висели две корзинки.

– Дешево продаю! Красивые вещи! – закричал он на ломаном английском языке. – Есть хорошие вещи! – повторил он по-малайски и так ловко опустил коромысло на землю, что одна корзинка очутилась у ног Бекки.

Продавец сбросил резиновое покрывало с корзинки и стал показывать всякие безделушки. Вдруг он протянул Бекки такую же точно коробочку, как та, которую нашли на трупе в лесу. Бекки открыла коробочку. Там было все то же, что и в первой, включая записку.

– Слушайте внимательно! – прошептал торговец. – Я раб вашего отца. Куда вы направляетесь?

– В соседний кампонг, – машинально ответила Бекки и вдруг спохватилась, что этого не следовало говорить.

– Мы можем ехать, – раздался голос Дакира.

Бекки обернулась и увидела своего попутчика, державшего под уздцы двух небольших лошадок мышиного цвета.

Сказать о случившемся сейчас Бекки не решилась. Кто знает, может быть заговорщиков целая шайка; если одного и схватят, то другие убегут, и она своей поспешностью может все испортить.

Бекки без труда села по-мужски на седло и не успела вдеть ногу в стремя, как ее конек тронулся вслед за лошадью Дакира.

Как только они въехали в лес, Бекки кратко рассказала Дакиру о торговце и коробочке.

– Он меня принимает за Анну, – сказала Бекки.

Дакир ехал молча шагом и ни одним жестом не выдал своих чувств.

– Вы слышали, что я сказала? – нетерпеливо спросила Бекки.

– Битьяра! – ответил Дакир и, свернув влево, пропустил Бекки мимо себя вперед. – Сзади может быть опасно, – объяснил он, встретив недоумевающий взгляд девушки.

– В меня не станут стрелять! – И Бекки решительно объехала Дакира, пропустив его вперед. Дакир не стал возражать.

Топот лошадей послышался не сзади, а слева. Бекки тихо окликнула Дакира; тот обернулся и кивнул головой. Минут через пятнадцать они проехали то место, где тропинка слева соединялась с той, по которой они ехали. Свежие следы копыт виднелись на грязи. Дакир показал два пальца. За поворотом они увидели двух мужчин, уже спешившихся и делавших вид, будто осматривают копыта передней лошади.

Все остальное произошло очень быстро. Незнакомцы отвели с тропинки своих лошадей налево, в сторону, и стали за них так, чтобы лошади явились как бы живой баррикадой. Бекки проехала и оглянулась на Дакира. Он ехал в десяти шагах позади. В правой его руке, опущенной книзу, был зажат пистолет. Этого не могли видеть незнакомцы.

– О-о! – радостно улыбаясь, как старому знакомому, крикнул торговец, отвлекая внимание Дакира.

И в это время второй, присев на корточки, выстрелил из-под своей лошади в Дакира. Только готовность Дакира к неожиданностям спасла его от пули, так как он мгновением раньше толкнул коня вперед и наклонился к седлу. Торговец выстрелил чересчур быстро, выбросив руку под седлом. Ответные выстрелы Дакира и Бекки почти слились. Торговец упал. Его компаньон попробовал прыгнуть в кусты, но пуля Дакира опрокинула его на землю. Лошади незнакомцев испуганно бросились вперед, но Дакир быстро повернул своего коня наперерез тропинке, преграждая им путь. Лошади остановились, и их поймали.

– Это араб Муса, – сказал Дакир. – Кто бы подумал! Он очень много знал наших секретов. Мы даже не подозревали, что он служил и Коорену. Теперь мне понятны многие наши поражения. А мы ему очень верили!

С помощью лошади он оттащил трупы убитых в лес.

От нервного потрясения Бекки дрожала всем телом, не в силах сдержать нервную дрожь. Впервые она стреляла в предателя. Эрлу и Джиму не придется краснеть за нее.

Не доезжая до кампонга, Дакир привязал захваченных лошадей в лесу, чтобы появление лошадей без всадников не вызвало у жителей кампонга лишних разговоров. За лошадьми должны были прийти верные люди. Они же должны были зарыть трупы.

9

Бекки твердо решила не говорить первая о стрельбе в лесу, чтобы ее не сочли хвастунишкой. Все же первые слова ее, когда она увидела Эрла и Джима, были: «Я только что застрелила предателя».

Обмен разведчицы Анны Ван-Коорен на четырех заключенных американских летчиков и десять патриотов, осужденных на каторгу, делал поездку Бекки в Джакарту излишней. Эрл так и сказал ей об этом. Но Дакир и два индонезийца были иного мнения.

– Вы еще не знаете коварства белых тигров, – говорили они.

Их план сводился к следующему: обмен Анны Ван-Коорен на летчиков и патриотов должен совершиться. Но так как нельзя заранее предвидеть, на что способны американо-голландские военные власти, они предложили взамен Анны послать похожую на нее Бекки, и если обмен произойдет нормально, отослать им настоящую Анну Ван-Коорен. Тогда Бекки может быть свободна.

Эрлу и Джиму не слишком понравился этот план, но Бекки так хотелось, чтобы ее поездка не была бесцельной, она так настаивала, что им пришлось уступить.

Единственное, что смущало Бекки, – это то, что она не знает голландского языка. Но Дакир успокоил ее, сказав, что Анна Ван-Коорен поклонница американской культуры. Она принципиально говорит только по-английски и презирает все голландское. Иногда Анна даже жует резинку, больше из молодечества. Дома она носит малайский саронг или брюки, подражая известной киноактрисе. В дорогу она надевала бриджи, шелковую безрукавку и тропический шлем. Впрочем, Бекки предложили теперь же посмотреть на Анну Ван-Коорен.

– Она здесь? – воскликнула Бекки.

– Она в соседнем доме, – сказал Эрл. – Я поговорю с ней, а вы наблюдайте. Уж если вы хотите быть похожей, то усвойте ее стиль. Вы готовы идти или отдохнете с дороги?

– Нет, я не устала, – сказала Бекки, все еще возбужденная после дороги.

Они прошли в соседний дом, и Бекки через дыру в матерчатой занавеске увидела Анну Коорен. Стройная девушка ее роста, в бриджах, крагах и голубой шелковой рубашке с короткими рукавами и открытым воротом, стояла перед клеткой, где сидела говорящая птица бео. Коорен насвистывала несколько тактов одного и того же мотива. Изумрудно-красно-желто-синий бео переступал лапками по прутику в клетке, клонил голову набок и время от времени насвистывал тот же мотив.

Коорен выпрямилась, громко зевнула, потянулась, потом лениво заложила руки за спину, расставила пошире ноги и, снова наклонившись к клетке, сказала: «Анна Коорен, Анна Коорен, Анна Коорен». Бео послушал и в ответ произнес два слова по-малайски.

– «Анна Коорен умирает в плену, умирает в плену», – твердила Коорен.

– Я бы не сказал этого, – раздался густой грудной голос Эрла. Он вошел в комнату.

Анна быстро повернулась, все так же держа руки за спиной.

– О-о-о! Новое явление?! – сказала она. – Вы избавитель или тюремщик?

– Если вы хотите вернуться к отцу, вам придется написать одно письмо, сказал Эрл.

– Ага! Выкуп! Сто тысяч долларов наличными?

Бекки поразило, как чертами лица Коорен похожа на нее и как все-таки они не похожи друг на друга. «В чем же секрет?» – задала она себе вопрос. У Анны в лице, во всей ее фигуре было что-то подчеркнуто надменное, вызывающе злое, уничтожающе пренебрежительное. Бекки пыталась понять, что именно создавало это впечатление. Коорен держалась прямо… «Ага, голова несколько более закинута назад, чем надо… вот так. Щурит глаза… – Из сумочки Бекки вынула зеркальце и прищурила глаза. – Нет, не так. К тому же Коорен чуть-чуть кривит верхнюю губу… вот так… и резко двигает бровями. Жесты резкие, повелительные…»

Бекки пропустила часть разговора. Теперь она видела Коорен в профиль.

– Не только четырех летчиков и десять малайских патриотов, а хоть сорок тысяч желторожих! Отец это сделает! Но объясните, чему я была обязана столь длинным ожиданием. Ведь письмо я могла написать на второй же день пленения. Диктуйте, но дайте ручку и бумагу.

Эрл подал. Коорен крупными шагами подошла к низенькому столику и, поджав ноги, села по-восточному.

– Напишите отцу, что живы, здоровы, но чтобы он поспешил тотчас же освободить четырех американских летчиков и десять патриотов. Вот их имена. Эрл подал бумажку. Наклонился и молча прочитал написанное. – Добавьте, сказал он, – чтобы он вам больше не посылал коробочек с записками и ядом.

Коорен быстро оглянулась и задержала свой взор на лице Эрла. Но Эрл невозмутимо смотрел на письмо. Она промолчала и снова принялась писать.

– И напишите, чтобы Ян Твайт напрасно не летал над римбой.

И это написала Коорен.

– И напишите, как с вами хорошо обращаются!

Коорен написала, положила ручку и встала.

– Я попалась, охотясь за дурианом, – сказала она. – За это вы могли бы, по крайней мере, угостить меня дурианом, и я бы с удовольствием отблагодарила мистера… – Она внимательно смотрела в лицо Эрлу.

– Я не честолюбив, – ответил Эрл. – Просто я спасаю своих друзей-летчиков. Ребята хотели подработать на контрабанде медикаментами, но их подвел самолет.

– Отец бы заплатил им за работу пилотов больше!

– Опасная работа?

– Нет, у батаков нет зенитной артиллерии, и бомбить их – все равно что возить почту… Хотите заработать? – спросила Коорен. Она быстро встала, шагнула к Эрлу вплотную и тихо сказала: – Выше подбородок, парень! Колеблются слабые, а вы напоминаете мне сверхчеловека из одного кинофильма. Такое же волевое лицо… И он шутя заработал десять тысяч!

– А что я должен сделать?

– Доставить меня к отцу.

– Вы разведчица голландских войск, но можете быть уверены, что вернетесь. Завтра же эта записка будет у вашего отца, – сказал Эрл.

– Только пусть ничего за это время не случится со мной! – сказала Коорен и, понизив голос до шепота, продолжала: – Вы понимаете, я хочу жить, хочу жить! – Она отодвинулась на шаг. – Не воображайте только, что я боюсь!

– Вам придется отдать мне вашу одежду, чтобы я мог предъявить ее вашему отцу.

– Он поверит моему письму.

– Это необходимо.

– А я?

– Вам дадут саронг и прочее. – Эрл взял записку со столика, молча поклонился и вышел.

Едва за Эрлом закрылась занавеска, как лицо Коорен приняло выражение бессильной ярости. Она круто повернулась, ударила ногой подушку, отшвырнула ее в угол и снова подошла к клетке.

– Анна Коорен умирает в плену! – довольно внятно сказал бео.

– Она не умрет! – сказала Коорен, что-то крикнув по-малайски, и стала раздеваться.

Вошла женщина, неся в руках малайскую одежду.

10

Эрл и Джим сидели на ковре в своей комнате и тихо обсуждали план дальнейших действий, когда занавеска распахнулась и к ним неожиданно вошла Анна Коорен.

– О, вы не один! – сказала Коорен, обращаясь к Эрлу и не скрывая досады. – Впрочем, это не важно…

– Кто вас пропустил сюда? – спросил Эрл вскакивая. Он кивнул Джиму, и тот выбежал из комнаты.

– Я обещаю вам все: деньги и славу, все, что хотите. (Эрл молча смотрел на непрошеную гостью.) – Коорен вздернула голову. – Есть ли у вас хоть капля самолюбия мужчины, здравого американского смысла, наконец?

Вошел Джим. Коорен не успела закончить и замолчала. Лицо у Джима было такое торжествующее и в то же время веселое, когда он взглянул на Анну Коорен, что Эрл вынужден был спросить:

– В чем дело?

– Молодец, Бекки, превосходно сыграно! – сказал Джим и крепко пожал руку Анны-Бекки.

Эрл даже засмеялся. Он поощрительно хлопнул Бекки по плечу и указал на ковер:

– Садитесь и слушайте внимательно, от каких причин зависит не только жизнь четырнадцати человек – а это очень значимо, – но и еще кое-что. Итак, решено обменять вас, Анну Коорен, единственную дочь и наследницу Гюна Ван-Коорена, на четырех пилотов, из которых три американца и один испанец-эмигрант. В обмен на вас мы хотим получить также десять патриотов из концентрационного лагеря на острове Новая Гвинея. Из них четыре яванца, один мадурец, то есть житель острова Мадура, два батака с Суматры, один китаец и два индоевропейца. Мне передали фотографии некоторых из них и фотографии людей, с которыми вы можете встретиться, например друга Анны Яна Твайта, и некоторых других знакомых Анны Коорен мужского и женского пола.

– Интересно! – сказала Бекки и, чтобы удобнее было сидеть, подняла колени к подбородку и обхватила их руками.

– Разве вы видели, чтобы Коорен так сидела? – спросил Эрл. – Уж если вы настояли на этой поездке и мне было неудобно спорить с вами при патриотах, то отныне, где бы вы ни находились, даже одна в комнате, вы всегда обязаны вести себя, как Анна Коорен.

Бекки села на поджатые ноги, по-восточному, и выпрямила спину. Взгляд ее, обращенный на Эрла, был снисходительно-высокомерный.

– Только так! – одобрил Джим.

– Так вот, – продолжал Эрл, – фотографии я вам покажу. В случае обмана со стороны голландцев, вы узнаете об этом от меня, у патриотов остается настоящая Анна Ван-Коорен, а вы объявляете, кто вы на самом деле, то есть Бекки Стронг, дочь Аллена Стронга. Вы приехали путешествовать в Индонезию с Джимом на пароходе «Годеневер» из Сингапура, в каюте N 91, но вас захватили уже у берегов Суматры, возле Копебанга, под угрозой убийства Джима, которого вы любите. Вас заставили играть роль Анны Коорен, но вы по своей инициативе разоблачаете все это. Понятно?

– Ясно.

– В случае нормального обмена Анна Коорен будет нами отпущена, и при встрече с ней вы дадите те же объяснения.

– Когда же я поеду? – спросила Бекки.

– Через два часа.

Выражение лица Анны-Бекки не изменилось, и это понравилось Эрлу. «Девчонка с характером», – решил он.

– Но какие у меня, Анны, привычки? И какие у Анны отношения с этим Яном Твайтом, который посылает ей вот такие записочки? – Бекки вынула из левого кармана бриджей голубоватый листок бумаги и прочла: – «Анна, ты забыла у меня в комнате зонтик. Хетти была в ярости. Я твердо рассчитываю на твое обещание, иначе мне крышка. Имею поразительные сведения для твоего отца о преподобном Эмери Скотте. Твой тигр Ян Твайт».

– Преподобный Эмери Скотт? – переспросил Джим, и брови его поднялись. А ну, дайте-ка письмо. Не тот ли это Эмери Скотт, миссионер, которого я должен навестить по поручению вашего дедушки Вильяма Гильбура относительно партии риса и сахара? Это делается интересным!

Бекки слегка дернула подбородком, как это сделала бы Анна.

– Ох, как бы вы мне могли помочь, Бекки! – взмолился Джим. – И не мне, а вашему дедушке, – поправился он.

– А что я должна делать?

– Узнать у Яна Твайта об этих самых «поразительных сведениях» для Коорена.

– Я бы не хотела встречаться с ним. Ни с Твайтом, ни с Коореном – ведь они меня сразу узнают. Если пленных передадут, я сразу буду свободна, и к отцу поедет настоящая Анна.

– Вы перестанете быть Анной только после моего указания, – напомнил Эрл. – И тогда вы можете возвращаться в Америку как дочь Аллена Стронга.