Текст книги "Черный смерч (илл. А. Кондратьева)"

Автор книги: Георгий Тушкан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 41 страниц)

Стронг все время возмущался и твердил о ненужных расходах.

– План строительства дал президент академии, – процедил сквозь зубы Отто Бауэр.

За оврагом оказался еще один двор, скрытый за высоким забором. Там виднелись какие-то строения. Бауэр не провел туда Стронга, а только показал этот двор издали. Стронг, подавленный обилием впечатлений, забыл спросить о его назначении.

Наконец пришел Лифкен. Бауэр ушел. Стронг пожаловался на грубость Бауэра и упрекал за расходование средств на ненужные постройки. Лифкен извинялся. Он согласился, что привезенный из Германии в числе тысячи других специалистов этот немец действительно резок и груб, но что Бауэр, как и Мюллер, весьма знающий свое дело специалист. Кроме того – что самое важное, – специалистов, импортированных из Германии, как прощенных фашистов, приказано опекать, чтобы они могли на деле доказать любовь к Америке.

– Кроме того, – тут уже Лифкен говорил без улыбки, – президент академии настаивал на больших масштабах постройки. Он сказал, что вы трудитесь над предстоящим докладом и вас не надо беспокоить.

Аллен Стронг тогда же посетил президента. Тот принял ученого очень предупредительно.

– Вы прекрасно справились с организацией института и экспедиций. Я просмотрел кое-какие отчеты и прямо скажу: доволен. Но не растрачивайте ваших драгоценных сил на инсектарий, пусть этим занимается Лифкен. Ведь вам предстоит завтра сделать важный доклад.

2

Ночь перед докладом Аллен Стронг почти не спал. Много лет он работал над этой темой. Работы экспедиций только подтвердили его выводы. Ему никогда не приходилось выступать перед большим собранием мировых ученых, и мысль о завтрашнем докладе волновала его. Ибо то, что он намеревался сообщить о преднамеренном распространении и размножении вредителей, должно было потрясти весь мир.

С раннего утра Стронг прибыл в конференц-зал института. Он вызвал Лифкена и внес некоторые изменения в расстановку карт, диаграмм, гербариев, фотографий, а также коллекций фруктовых мух, клопов, жуков, червей, многочисленных рас микробов. К девяти часам все было готово. Киноленты, заснятые экспедициями, были еще раньше отправлены киномеханику, иллюстрации для эпидиоскопа – тоже.

– Я иду к себе в кабинет. Ровно в десять, как было условлено, я приду, чтобы начать доклад!

Стронг еще раз перечитал доклад. Без пяти минут десять ему сообщили, что его ждут. Аллен Стронг вышел из кабинета, на мгновение остановился перед дверью, ведущей на трибуну, откашлялся, провел рукой по волосам и вошел.

Прямо перед собой он увидел длинные ряды пустых стульев. В конференц-зале не было никого, если не считать президента академии, Сэмюэля Пирсона, а рядом с ним, возле больших фотографий, еще трех незнакомых людей.

Один из них, смуглый пожилой мужчина с очень пристальным взглядом темных навыкате глаз, сидел, развалившись в кресле, и был занят тем, что выписывал табачным дымом цифры в воздухе. Второй, худенький старичок с бледным лицом и мышиными глазками, полулежал в кресле. Третий, полный мужчина небольшого роста, сидел прямо и, как показалось Стронгу, с испугом смотрел на него.

– Доклад отменили? – растерянно спросил Стронг.

– Наоборот, мы вас ждем, – сказал президент академии.

– Я не вижу ученых, аудитория пуста.

– Вас будет слушать сам мистер Мак-Манти, – президент показал на старичка в кресле, – мистер Сэмюэль Пирсон, мистер Меллон, – президент кивнул на толстяка, – и мистер Луи Дрэйк – король сельского хозяйства. Они хотят предварительно, прежде чем ознакомить с вашим докладом ученых, прослушать его сами.

– Я думал… – начал было Аллен и замолчал.

Ему было не по себе. Пустой зал был все-таки пустым залом, а не собранием ученых мужей, пришедших оценить его многолетние труды.

– Я слушаю, – недовольным тоном сказал МакМанти.

– Профессор, валите с кафедры сюда к нам, грешным, так будет удобнее, предложил Пирсон. – Чтобы наша встреча была плодотворной, я буду задавать вопросы, а вы отвечайте и показывайте.

– Позвольте, материал подобран для демонстрации в определенном порядке, – запротестовал Стронг. – Он иллюстрирует в строгой последовательности мои теоретические положения, которые я разрабатывал многие годы и теперь намерен защищать.

– Мы пришли сюда не с целью опровергать ваши теории и вести пустые споры. Мы люди дела, – нахмурился Пирсон. – Дрэйк, командуйте!

– Но я не приготовился к такой беседе, – возразил Стронг. – Поймите, иллюстрационный материал в известной системе…

– Профессор Стронг, – перебил его президент несколько раздраженно, – вы можете ответить исчерпывающим образом на любой вопрос по специальности! А показ иллюстраций – не проблема.

Президент позвонил и приказал вбежавшему служителю вызвать ассистентов.

Вошла группа ассистентов. Впереди, стараясь быть на виду, спешил, чуть не бежал Арнольд Лифкен.

– Достаточно одного. Оставайтесь… ну, хотя бы вы, – сказал президент Лифкену. – Остальные свободны.

Ассистенты ушли.

– В газетах много пишут о хлопке. Начнем с хлопка, – предложил Луи Дрэйк. – А потом послушаем о самых страшных вредителях – где они обитают и что и сколько уничтожают.

Аллен Стронг огляделся. Большой пустой зал и шесть пар глаз, устремленных на него с любопытством и нетерпением, все же не были ансамблем ученых. Протестовать? Отказаться? А может быть, это только генеральная репетиция, проба его сил? Что ж, надо их убедить. Пусть ему даже придется начать с того, что должно было служить не более чем иллюстрацией к его докладу.

Стронг приказал Лифкену принести два застекленных ящика. Он показал на пораженные коробочки хлопка, на небольшую бабочку и засушенных червей розового цвета.

– Это розовый червь – хлопковая моль, – начал Стронг. – В Индии пропадает четверть урожая хлопка, на пять миллиардов фунтов стерлингов. Оттуда розовый червь попал в Египет, где из-за него не добирают тридцать-сорок процентов урожая. Там совсем отказались от третьего и четвертого сбора урожая, получаемого в один год. На Гавайских островах розовый червь так распространился, что совершенно искоренил культуру хлопка на этих островах. В Америку червь тоже проник. Мы установили пути. Из Египта он был завезен в Мексику и Вест-Индию. А из Вест-Индии ветром занесло бабочек хлопковой моли в восточные штаты.

– Чисто работает червяк! – отозвался Дрэйк.

– А в Советском Союзе? – заинтересованно спросил Пирсон.

– Там розового червя нет.

– Черт знает что такое! – возмутился Дрэйк. – Ведь ветры и там дуют!

– Карантин, служба карантина. Осматривают все ввозимое через границу и даже контролируют перевозки внутри страны. Не пропускают из-за границы ни одного зараженного растения, ни одного зараженного зерна. Ни комка земли, ни плода – ничего, что могло бы занести заразу или вредителей на поля, ответил Стронг. – Розовый червь плодится на хлопчатнике и на других растениях того же семейства мальвовых. Это не японский жук – тот всеядный. Японский жук поражает двести видов растений. Вы видели погибшие сады вокруг Вашингтона? – спросил Стронг.

– Как же, – ответил Пирсон, – вишни производят отвратительное впечатление: голые, сухие стволы.

– В середине тридцатых годов, – сказал Стронг, – японцы подарили президенту во время его поездки в Японию букет ирисов. В нем были японские жуки. Кроме того, японцы подарили саженцы махровой вишни, зараженные вишневой мухой.

– Чистая работа! – опять воскликнул Дрэйк.

Пирсон сделал Дрэйку предостерегающий жест и спросил:

– Объясните, почему вредители, не очень опасные для одних стран, превращаются в других странах в страшных врагов? Как этого достичь… то есть как это получается?

Аллен Стронг не мог понять, что, собственно, так восхищает «короля» сельского хозяйства, и повторил:

– Японский жук – страшная опасность. Он может у нас так же неограниченно развиваться, как размножились колорадский жук и филлоксера в других странах или чертополох в Ла-Плате. Дело в том, – продолжал Стронг, отвечая на вопрос Пирсона, – что в местах первоначального совместного обитания растения выработали яды против вредителей. Это было приспособление растений к среде под влиянием внешних условий. Возьмите далматскую ромашку. В ее цветах есть яд, убивающий насекомых, в том числе блох, клопов. Советские ученые хотят вывести такие сорта пшеницы, кукурузы и других культур, которые бы оказались устойчивы против заболеваний, вредителей и, как я слышал, имели бы качества типа далматской ромашки… Американские сорта винограда выработали иммунитет против живущего в Америке вредителя филлоксеры и не гибнут от нее. Филлоксеры не было в Европе, и европейские сорта винограда, так сказать, «не привыкли к ней». Поэтому, когда из Америки завезли в Европу филлоксеру, она уничтожила много виноградников. Метод борьбы с ней даже теперь – это уничтожать, сжигать целиком зараженные виноградник и виноградные корни вместе с филлоксерой.

– Здорово! – опять воскликнул Дрэйк. – Кто же решил заразить европейские виноградники? Как филлоксера попала в Европу?

– А как попала в Европу кровяная тля, фитофтора картофеля, такие сорняки, как повилика, и другие? Путей много. Амбарный долгоносик, например, был развезен по всем материкам и островам земного шара. Наша египетская экспедиция нашла его в гробницах фараонов, в сосудах с зерном пшеницы. Значит, его завезли сами люди. Вредителей разносит также ветер. Они попадают с землей на лапках птиц, вместе с продуктами на пароходах, на поездах, вместе с зеленью и плодами.

Аллен Стронг рассказывал, а Дрэйк и Сэм Пирсон задавали все новые и новые вопросы, поражавшие Стронга отсутствием у них элементарной грамотности.

«Поразительно, – удивлялся Стронг, – и этот полуграмотный дикарь в смокинге – король сельского хозяйства! Такое лицо должно было бы обладать универсальными знаниями, быть сверхакадемиком!»

Стронг устал, но слушатели не отпускали его.

– Сейчас вы увидите кое-что собственными глазами, – пообещал Стронг.

Он нажал кнопку, шторы опустились, и на экране показались заросли. Туда вошел человек. Заросли закрывали его до плеч. Кадр сменился. Самолет понесся над землей и поднялся вверх. Под ним виднелись заросли. Видимость увеличилась, но до самого горизонта темнели те же заросли.

– Чертополох, – пояснил Стронг. – Обыкновенный европейский чертополох. Совсем не страшный в Европе сорняк был завезен в Южную Америку, и огромные плодородные равнины Ла-Платы покрылись зарослями чертополоха.

– А кто завез? – поинтересовался Дрэйк.

– Кроме голословных утверждений местных жителей о том, что это месть обедневшего фермера, поклявшегося уничтожить посевы своих соседей, разоривших его, нам не удалось собрать фактов.

Стронг опять позвонил киномеханику. На экране показались кусты, усыпанные ягодами. Дети сидели возле кустов, срывали ягоды и ели. Аппарат показал ягоду крупным планом.

– Ежевика, – пояснил профессор.

– Люблю ежевичную настойку! – отозвался толстяк Меллон.

На экране мужчина, вооруженный саблей, приблизился к зарослям ежевики и начал прорубать проход. Появилась надпись: «Через пять часов». Тот же мужчина стоял в прорубленном им коридоре длиной метров в сто, а с обеих сторон густой стеной стояли заросли. Кадр сменился. Много людей рубили заросли ежевики. Тракторы стаскивали ее в кучи, и эти кучи сжигались.

«Через год», – пояснила надпись. Коридор, прорубленный человеком в зарослях год назад, сомкнулся.

– Ежевика, обыкновенная ежевика, – сказал Стронг, – была завезена одним любителем-садоводом в Новую Зеландию. Ежевика покрыла непроходимыми зарослями богатейшие пастбища. Поголовье скота значительно сократилось. Так сказать, «ручная ежевика» стала хищником в условиях Новой Зеландии и уничтожает местную растительность. А завезенные в Австралию кролики расплодились там несметными стадами и тоже стали сельскохозяйственными вредителями.

– Ну, а колорадский жук? – напомнил Дрэйк.

– Та же картина, – ответил профессор. – Вы ведь знаете, что такое колорадский жук. – Он продемонстрировал застекленную коробочку с жуками. – В 1920 году колорадский жук был завезен в Африку. Там он опустошил в Бельгийском Конго сто квадратных миль возле порта и двинулся вглубь страны, уничтожая всю пасленовую растительность на своем пути. С каждым годом он захватывал все больший район. Он движется со скоростью от пятидесяти до ста километров в год.

– Он безусловно заслуживает внимания, – заметил Дрэйк.

– Еще бы, – согласился ученый. – Колорадский жук очень живуч и вынослив. В Европе он производит страшные опустошения на картофельных полях. Как я установил, туда его завезли с американской пшеницей и другими грузами около 1918 года.

– Вот насчет жуков… – вмешался Пирсон. – Какие жуки могли бы уничтожить сельское хозяйство Балкан, Советского Союза?

– Я уже говорил, что Советский Союз строго следит, чтобы жуки и вообще вредители сельскохозяйственных растений не проникли к ним из-за границы. Когда в 1939 году советские войска вступили в Бесарабию, с передовыми частями двигалась служба карантина сельского хозяйства.

– А если им подбросить? – спросил Луи Дрэйк.

– А ведь это будет диверсия! – воскликнул Стронг. Он обвел испытующим взглядом присутствующих и вдруг сказал: – Большевики не без основания обвиняют американцев в биологической диверсии!

– О чем вы? – резко спросил Пирсон.

– Вы ведь знаете, что нашей экспедиции отказали в визе на въезд в Советский Союз!

– Железный занавес! – безапелляционно заявил Дрэйк.

– В советской прессе появились статьи, разоблачающие применение биологических методов экономической войны, – продолжал Стронг. – Авторы утверждают, что известные американские фирмы сбывали нуждающимся странам под видом посевного материала наилучшего качества сильно зараженные семена.

– Пропаганда! – с деланной яростью заявил Пирсон.

– Да нет же, нет! У нас есть неоспоримые доказательства того, что над австрийскими лесами была сброшена американскими самолетами какая-то муха, уничтожающая леса.

– Как же так? – раздался скрипучий голос Мак-Манти. – Мы ведь заинтересованы в Австрии.

Пирсон нагнулся к уху Мак-Манти и шепнул:

– По ошибке. Предназначалось для венгерских лесов, – и, обращаясь к Стронгу, сказал: – Вы заблуждаетесь насчет биологической войны: ее не существует.

– Ее не должно быть! – согласился Стронг. – Надо запретить биологические методы сельскохозяйственной войны, так же как атомную бомбу!

– Однако! – многозначительно произнес Мак-Манти, беспокойно ворочаясь в своем кресле-коляске, и посмотрел на Пирсона.

Все пятеро сидели в креслах и наблюдали стоявшего перед ними Стронга, как подопытного кролика. Ученый почувствовал себя неуверенно. Впрочем, это продолжалось недолго. Его опять засыпали вопросами, и он увлекся.

– Гораздо сложнее и страшнее вирусы, – продолжал Стронг. – Мозаичный вирус табака оказался протеином с ярко выраженной кристаллической структурой.

Слушатели зашептались. Стронг замолк, сел и нажал кнопку звонка к киномеханику.

За высокими травами Судана следовали рисовые поля Китая, пшеничные поля Канады, фруктовые сады Флориды, виноградники Италии, маслины Греции и финиковые пальмы Аравии.

Действующие лица показывались крупным планом. Это были черви и мухи, бабочки и жуки – словом, все то, что превращало зеленые растения, взращенные людьми, в прах. Киноленты с саранчой вызвали удивленные возгласы гостей. Густые тучи летящих насекомых затмили солнце, и над землей воцарился полумрак.

Позвонил телефон. Президент академии взял трубку, извинился перед присутствующими и быстро вышел из комнаты. Аллен Стронг дождался, пока за президентом закрылась дверь, и пояснил:

– Это огромные взрывы жизни на нашей планете. Такие взрывы жизни наблюдаются в продолжение нескольких недель, дней, часов. Мы видим, как образуются мириады живых существ, водорослей, насекомых, микробов. В 1888 году Карутерс наблюдал переселение саранчи с берегов Северной Африки в Аравию. Пространство, занятое тучей саранчи, равнялось 5967,3 квадратного километра… Сейчас вы видите на экране советские самолеты над болотистыми поймами Ирана, где в тростниках плодится саранча. Самолеты уничтожают ядовитыми веществами саранчу, пока та не начала летать. Дело борьбы с вредителями – это международное дело, и малые страны сами не в силах уничтожить вредителей. Советский Союз помогает Ирану уничтожать саранчу, то есть ликвидирует источник бедствий для народов переднего Востока и советских республик Средней Азии.

Внезапно в зале вспыхнул электрический свет. Еще на экране мчались силуэты самолетов и слой саранчи устилал поля, но все головы повернулись навстречу вошедшему. Это был президент академии. В руках он держал телеграмму.

– Простите, – сказал он дрожащим голосом, – но случилось нечто совершенно невероятное. Возможна мировая катастрофа. Только что получена телеграмма. Читаю: «В пять часов дня в пустыне Сахаре, в оазисе Там-и-Худ, внезапно начали сохнуть трава, деревья, все растения. Все превращалось в пыль. В течение ночи растительность этого оазиса превратилась в ничто. Население в панике покинуло оазис. Следующей ночью произошло то же самое в трех соседних оазисах, куда прибыли жители Там-и-Худ. Долине Нила угрожает гибель». Что делать? – воскликнул президент.

– Это «Феномен Стронга», – прошептал Аллен Стронг, называя так «Эффект Стронга», и лицо его покрылось каплями пота. – Но это… это просто невероятно!

– Вот телеграмма, читайте сами! – Президент сунул телеграмму в руки профессора.

Стронг смотрел на телеграмму и не верил глазам. В полном смятении он твердил: «Это ужасно, ужасно, ужасно!».

– В чем дело, профессор? – потребовал объяснений Пирсон. – Надо действовать быстро и решительно!

– Да поможет нам бог! – сказал Меллон и перекрестился.

– Много лет назад я наблюдал это явление в Египте. Но я поклялся никому не говорить… – тихо сказал Стронг, сжимая кулаки.

– Вы, вы, безбожник, поклялись! – заорал Меллон, вскакивая, будто он только и ждал этой минуты, – Я проверил. Все известно. Вы не посещаете церкви. Вы не жертвуете на церковь. Ваша клятва недействительна! Да-да, церковь освобождает вас от клятв! Говорите все, как на исповеди!

Меллон истово перекрестился и начал читать молитву. Все встали.

Стронг был испуган – не Меллоном, конечно, а тем, что случилось в Сахаре. Он хотел сосредоточиться, подумать, но ему не давали ни секунды покоя.

– Встряхнитесь, Стронг! Судьба и счастье десятков миллионов людей в ваших руках, – сказал Пирсон.

– Я считал это явление единственным и неповторимым в своем роде, начал Стронг. – Это ужасно, но я сам вот этими руками вызвал его к жизни. Сведения об этом, под названием «Эффект Стронга», проникли в газеты. О нем писали, как о грандиозном пожаре, вызванном космическими явлениями. Истинную сущность происшедшего я решил скрыть. Мы оба – я и Лифкен поклялись не разглашать происшедшего.

– Почему Лифкен? – спросил президент.

– Он был моим помощником в африканской экспедиции. Трумс это знает. Он купил у Лифкена этот секрет за десять тысяч долларов. Лифкен поклялся сохранить все в тайне, ибо это я – и только я! – был причиной гибели оазиса, причиной несчастья десятков семейств… Но Лифкен, оказывается, ничего не понял…

– Вы величайший преступник, Аллен Стронг, – хладнокровно заявил Пирсон. – Я ошибся в вас. Вы первый открыли «Эффект Стронга» и даже первый вызвали его к жизни, но утаили это. Может быть, эти микробы снова ожили и грозят гибелью всему земному шару… Почему вы скрыли от науки свое открытие? Почему вы тогда же не выработали противоядия? И вам, человеку, открывшему средство уничтожать зеленые растения, эти сокровища солнца, мы присудили генеральную премию Мак-Манти! Как мы были слепы! Чем вы искупите вашу вину перед наукой, перед человечеством? Что надо делать? Говорите, Стронг!

– Да-да, это ужасно! Я преступник. Я страшный преступник! Это была самая роковая ошибка в моей жизни. Надо немедленно, сейчас же облить бензином и сжечь погибшие оазисы. Я имею в виду сухую пыль, в которую превратились растения. Надо, чтобы уничтожить заразное начало, не выпускать оттуда, из того района, ни одного человека, ни одного животного без дезинфекции, ни одной птицы! Устроить кордоны! Людей питать с самолетов!

– Мы ассигнуем на это дело миллион долларов, – сказал Дрэйк.

– Надо было своевременно изучить это явление и выработать противоядие, – сказал Стронг. – Но я испугался. Я не хотел выпускать в мир этот малоизученный феномен и считал необходимым скрыть его.

– Сознательное преступление? – спросил Пирсон.

– Ошибка, роковая ошибка, – сказал Стронг. – Я сейчас же начну работать… Лифкен! – позвал он.

– Я здесь, профессор.

– Мы попросим Ихару, вице-президента Лиги изобретателей и ученых, сказал президент, – выпустить воззвание о помощи ко всем ученым мира…

– Неужели профессор Стронг, автор «Эффекта Стронга», не справится силами института, который я ему создал? – спросил Мак-Манти.

– Конечно! И я… и другие. Надо привлечь профессора Сапегина из Советского Союза. Это блестящий экспериментатор.

– Вооружить нечестивцев! – воскликнул Меллон. – Ведь «Эффект Стронга» в их руках может стать оружием. Они смогут угрожать нам.

– Что вы! Советские профессора – настоящие ученые.

– Я запрещаю, – сказал Мак-Манти.

– Это как секрет атомной бомбы, – пояснил Пирсон. – Мы засекретим ваши работы от всех людей, чтобы потом, если вы не справитесь, не упрекали вас, лауреата генеральной премии Мак-Манти. Я против Сапегина… не лично, конечно… но против коммунистов… Видите, я все еще высоко ценю вас, Стронг. Отберите только самых необходимых помощников. В средствах не стесняйтесь. Выберите любое место на земном шаре для своих работ, – конечно, кроме Советского Союза и демократических республик.

– Тогда я сейчас же вылечу в Сахару.

– Ни в коем случае! – сказал Пирсон. – Полетит ваш помощник Лифкен. Дайте ему необходимые инструкции… Мистер Дрэйк, выполните распоряжение профессора об испепелении погибших оазисов и карантине.

– Нет-нет, пока не испепеляйте всего! – воскликнул Стронг. – Откуда я возьму возбудителя, если тот сосуд из саркофага фараона украден? Неужели он вернулся в оазисы и послужил причиной несчастья? Нет, это невозможно!

– Это легко проверить. О каком сосуде вы говорите? – поспешно спросил Пирсон.

Все насторожились.

– Надо запросить известного ориенталиста сэра Беркли, лежит ли в Лондонском музее глиняный сосуд, запечатанный черным воском с изображением бога Сэта на печати. Мы его называли «черный сосуд Сэта». Он лежал сначала в саркофаге фараона, а потом, во избежание кражи, был спрятан Беркли в хранилище, подальше от любителей древних сувениров.

– Предоставьте это мне, – сказал Луи Дрэйк. – Нарисуйте-ка, профессор, на этом листе сосуд в натуральную величину с изображением знака Сэта.

Стронг набросал на листе бумаги очертания сосуда.

– Через час будем знать, – сказал Луи Дрэйк, беря из рук ученого рисунок. – А может быть, и иметь…

Он подошел к телефону и вызвал ФБР.

– Но как вы думаете, профессор, с помощью «черного Сэта» реабилитировать себя и спасти мир?

3

Аллен Стронг сел в кресло, наклонил голову и закрыл лицо руками. Так он просидел минуты три, показавшиеся присутствующим бесконечными.

Пирсон присел на ручку кресла и вертел в пальцах сигару. Луи Дрэйк стоял перед Стронгом, широко расставив ноги, и шумно курил, уже не пытаясь выписывать в воздухе дымом цифры. Лифкен неподвижно стоял возле стены у окна. Старик Мак-Манти лежал в кресле, откинув голову на спинку, и сквозь прищуренные веки наблюдал за Стронгом.

– Не знаю, знакомы ли вы с палеобиологией и вообще с науками об ископаемых организмах, – начал Стронг. – В молодости я занимался палеомикробиологией. Мной опубликовано несколько работ, например: «О некоторых способах добывания из пород микрофауны»; «Указание на вероятность существования бактерий целлюлозного брожения в палеозойскую эру», и другие. Потом я перешел к более близкому периоду – уже не геологическому, а археологическому. Я изучал микрофауну и насекомых, находимых при археологических раскопках, – в древности в могилу вместе с трупами опускали предметы обихода и еду в сосудах. Среди зерновых культур: проса, кукурузы, пшеницы, риса, встречались сельскохозяйственные вредители того периода, в частности долгоносики. Я опубликовал работу «Сельскохозяйственные вредители в пищевых остатках древних могил инков» и другие. Курс энтомологии и микробиологии я преподавал в колледже. Научные работы были подсказаны актуальностью тем.

…После истории с элеваторными компаниями я уехал в Париж. Там я обнаружил колорадского жука. Его завезли американские пароходы. Левые газеты подняли шум. Требовали закона против трестов. За мной гонялись газетчики. Я прятался, ездил в заграничные командировки; руководители колледжа предложили мне дальнюю, длительную поездку. Я тогда интересовался археологией вредителей и выбрал Египет. Меня сопровождал мой помощник Лифкен. В Каире я встретил известного египтолога сэра Беркли. В то время он работал над расшифровкой одной иероглифической надписи.

У меня было страстное желание поскорее освободить для себя время, которое просил профессор Беркли на расшифровку. Меня интересовали амбарные долгоносики эпохи Тутанхамона. Я помогал профессору Беркли своими догадками. С непредвзятостью, свойственной новичкам, я высказал мысль, что необычное расположение иероглифов – не что иное, как план местности с пояснением. Моя мысль оказалась правильной. Это сблизило нас. Сэр Беркли снабдил меня богатейшими материалами по моей теме и предложил участвовать в раскопках, предпринятых по расшифрованному плану. Я согласился, оговорив себе право на исследование всех найденных насекомых, а также на микробиологический анализ.

Следуя этому древнему плану, мы нашли в песках гробницу и в ней саркофаг. Там оказались сосуды. Два из них были небольшими черными цилиндрами из глины с изображением интересующих меня насекомых. Сосуды были запечатаны черным воском с печатью Сэта. Сэр Беркли собирался возвращаться в Каир, чтобы там изучить находки. Я тоже получил телеграмму с требованием срочно возвратиться. Я попросил один из сосудов с печатью Сэта. Изображенные на нем насекомые не давали мне покоя. Но сэр Беркли не мог дать его мне, так как закон запрещал вывозить археологические находки за пределы страны. Он предоставил мне этот сосуд на одни сутки, но в этот день со мной случился солнечный удар, я задержался в ближайшем оазисе. Сэр Беркли не стал ждать, взяв с меня обязательство завезти сосуд Сэта в Каир.

Три дня я провалялся в лихорадке и похудел, как мумия. На четвертый день я был еще слаб. И вот в тот вечер… помню, это было с пятнадцатого на шестнадцатое августа… мне, находившемуся в полуобморочном состоянии, Лифкен дал местное средство: спирт с настойкой из трав. Я выпил и почувствовал прилив энергии.

Спирт опьянил меня. Я решил исследовать содержание сосуда тогда же, в сумерках, вместо того чтобы дождаться утра или приезда в каирскую лабораторию. Это было безумие, и я раскаиваюсь за него всю жизнь.

В комнате было душно. Мы вышли во двор и сели под пальмами. Светила луна. Тени были очень черными. Лифкен курил. «Открывайте, – сказал я ему после собственных безуспешных попыток сбить ножом затвердевший воск со смолой, – а папиросу бросьте». Лифкен отложил папиросу, но не потушил ее. Потом он откупорил сосуд и слегка наклонил его над тарелкой. Мы ожидали, что там будут зерна. Но ничего не посыпалось. Лифкен потряс сосуд, сунул внутрь веточку и сказал: «Он пуст». Тогда я взял сосуд, опрокинул его вниз горлом над тарелкой и стукнул кулаком по дну. Выпал небольшой комок. Лифкен посветил электрическим фонариком. Это была черная ноздреватая масса. Я поднес к носу. Она была без запаха. Я нажал. Хрупкая масса раскололась на части. Некоторые комочки упали на траву.

Ссыпав остатки черных крупинок в сосуд, я сказал: «Этого, пожалуй, нам хватит для химического количественного и качественного анализа, а также и для микробиологического».

Прохлада ночи действовала на меня оздоровляюще. Помню, мы сидели очень долго… несколько часов. Я вспоминал более плодотворные итоги своих предыдущих экспедиций. Меня очень интересовал вопрос жизнеустойчивости микрофауны в ископаемых организмах.

Перед рассветом мне стало холодно. Я решил идти спать и сказал своему помощнику: «Арнольд, подберите черные комочки, выпавшие из сосуда на траву, а то, чего доброго, нам еще не хватит вещества для анализа».

Лифкен нагнулся и вскрикнул. Я посмотрел и увидел, что под нами вместо густой высокой травы оказалась голая земля. «Зачем вы бросили непотушенную папиросу? – сказал я. – Видите, как вокруг нас все выгорело». Но ни огня, ни дыма не было видно. Это было что-то другое. Мной овладел азарт исследования.

Я взял у Лифкена электрический фонарь и осветил землю. Вокруг нас было совершенно светло, потому что исчезла тень от пальм. Да, исчезла тень от пальм, потому что исчезли листья пальм! Одно за другим деревья сохли. При малейшем прикосновении они рассыпались в пыль.

Начинался рассвет. Мы побежали с Лифкеном туда, где еще осталась трава. Мы топтали край нетронутой, еще свежей травы, пробовали вырвать ее с корнями, чтобы создать просеку, как во время лесного пожара. Мы даже подожгли сухую траву. Я мобилизовал всех мужчин. Взошло солнце. Часть оазиса уцелела. Я считал, что мне помог огонь. Но впоследствии, получив письмо от сэра Беркли, я понял, что ошибался. Я хотел забыть этот «Феномен Стронга», или, как его называли газеты, «Эффект Стронга», и не стал отвечать сэру Беркли.

– А в чем ваша первоначальная ошибка и к какому мнению вы пришли впоследствии? – спросил Пирсон.

Все напряженно слушали. Дрэйк курил сигарету за сигаретой.

– Сэр Беркли писал, – продолжал Стронг, – что ему удалось расшифровать надпись целиком. Там были такие слова: «Я взял золотые стрелы Амона Ра и поразил черную смерть в самое сердце». Амон Ра – это бог солнца. По-видимому, где-то здесь и следует искать разгадку. Может быть, солнечные лучи убили возбудителя, но в таком случае почему сейчас в оазисах Сахары снова появилась «черная смерть» и ее не убивают солнечные лучи?

– Что же такое все-таки «Эффект Стронга»? – спросил Пирсон.

– Я назвал бы «Феномен», или «Эффект Стронга», взрывом смерти, – сказал Стронг. – Вспомните, что одна диатомея, как это установил Э. Эренберг еще в начале XIX века, может, разделяясь на части, если не встретит к тому препятствий, в восемь дней дать массу материи, равную объему нашей планеты, и в течение следующего часа может удвоить эту массу… Вспомните о примерах с размножением кроликов в Австралии, ежевикой, чертополохом и другими. Скорость передачи биохимической энергии в «феномене Стронга» – около метра в секунду.