Текст книги "Большая перемена (сборник)"

Автор книги: Георгий Садовников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)

Но пока он охотился за стаканом, и киллер, и заказчик скрылись из вида. Не было нигде и его доблестных коллег. После первого – и ого-го какого! – оперативного успеха (ведь он вычислил Моржового), на него посыпались сплошные несчастья. И всё началось с того, что вертолёт с полковником был атакован летающей тарелкой, а та, как известно, является на самом деле обманом зрения. И теперь неизвестно, что стало с Сергеем Максимовичем и однофамильцем Лестрейда. Затем ни за что ни про что последовал семейный скандал, устроенный ему невестой. И в довершение всего он упустил тех, с кого не следовало спускать глаз.

Подбив неутешительные итоги, Телков было окончательно пал духом, но в этот момент зазвонил его мобильный телефон.

– Сынок, что-то не так? – как ни в чём не бывало поинтересовался Степанов.

Телкову показалось, будто он слышит в трубке плеск воды и шелест камыша.

– Товарищ полковник! Сергей Максимович! – обрадовался Телков и незамедлительно упавшим духом воспрял. – А как же тарелка? Вы её сбили? А может, установили контакт? Ух ты! Первый в истории!

– Пытались. Но, увы, она оказалась картонной, для разового пользования. Кто-то поел и выбросил за борт самолёта. Не огорчайся, малыш. Всё впереди. Мы с тобой ещё установим контакт с настоящей летающей тарелкой, – по-отечески утешил Степанов, и голос его стал строже. – Что случилось, лейтенант? Вы его потеряли?

Телков, краснея от стыда, рассказал всё, как было.

– Выше нос, лейтенант. Не всё так плохо, – подбодрил полковник. – У того, кого вы считаете заказчиком, в этой игре, несомненно, другая роль. Он что-то знает о Моржовом и, видимо, шантажирует. Стало быть, он для него крайне опасен. Киллер уже получил информацию. Но не может уехать, оставив в тылу того, кто о нём знает то, что никто не должен знать. Он водит его за собой, завлекая в ловушку. Лейтенант, ищите место, где сейчас создаются условия для убийства. Оно должно быть где-то вблизи от кафе. И там вы найдёте Моржового. Поспешите и, может, ещё ко всему вы спасёте жизнь своему фальшивому бомжу.

– Слушаюсь, товарищ полковник! Сергей Максимович, вот вы считаете, мол, киллер уже получил… Как же так? Кроме этого бомжа к нему подходил только один человек. И какой! Уважаемый! Академик Гусь, – озадачился молодой опер.

– Почему вы об этом не доложили сразу? – Полковник несомненно там, в Англии, нахмурил густые сивые брови и затем загадочно добавил: – Итак, в нашем кроссворде появилось первое слово.

– Я сказал: академик Гусь! Повторяю по буквам! «Гуляш с макаронами»! «Утка с яблоками»! «Сметана с борщом!» И мягкий знак! – закричал Телков. У него с утра во рту не было ничего, кроме бутерброда с колбасой, и теперь на первый план нагло лезли мысли о еде.

– Видно, не зря говорят: хорош гусь! – опять-таки загадочно засмеялся Степанов. – Не теряйте времени, лейтенант. С богом! – И связь Телкова с Великобританией снова прервалась.

Не зная, где киллер готовит своё очередное страшное злодеяние, молодой опер пошёл, как в сказке, – туда, куда глядели его глаза. Пустой стакан, который он бережно нёс перед собой, вызывал ухмылки у встречных, не смыслящих ни черта в криминалистике, и заставил напрячься постового милиционера.

Но вскоре лейтенанту повезло. Повернув за угол, он вышел на улицу, обезлюдевшую посреди белого дня. Мимо него торопливо просеменили две старушки в чёрных платках, ведя между собой такой разговор:

– Петровна! А почему мы спешим? Будто нас выметают с улицы какой-то, прости господи, метлой?

– Ты что, Викторовна, свалилась с Луны? Сейчас здесь будет совершено преступление.

– И все, стало быть, должны разбежаться кто куда, чтобы не было свидетелей, – догадалась Викторовна.

Они шмыгнули в ближайший подъезд, и улица очистилась окончательно, став идеальной ареной для самых гнусных убийств. В напряжённой тишине было слышно, как в одной из квартир из крана зловеще падают капли воды.

Телков вышел на связь с подполковником Лаптевым и доложил:

– На улице какой-то Моржовый готовится совершить убийство. Прошу прислать подкрепление. И вообще, товарищ подполковник, я почему-то не вижу своих коллег.

– И не увидишь! Я их отозвал. Всё это, Телков, туфта! Тебя, лейтенант, подвела ваша степановская самоуверенность. Твой Моржовый никакой не Моржовый. Мы на всякий случай запросили Берёзов. Так вот, у них нет ни одного Меншикова. Словам, бросай свою самодеятельность и возвращайся в отдел. Наконец займёшься настоящей работой.

– Товарищ подполковник! Так ведь Меншиков когда жил в Берёзове? Тыщу лет назад! – воскликнул Телков.

– Лейтенант, выполняйте приказ! – рявкнул Лаптев и отсоединился, сыграв, как и положено, свою отрицательную роль.

А на улице между тем началось. Посреди глухой тишины в ближайшей подворотне затопали. Словно кто-то на бегу яростно давил асфальт. Его шаги звонко отдавались под сводами подворотни, приближаясь к Телкову, и через секунду-другую прямо на опера выскочил чем-то всполошённый псевдобомж.

– Он же вошёл в эту подворотню. Я видел лично! – возбуждённо сообщил он лейтенанту, испытывая необходимость поделиться своими терзаниями с первым же встречным.

– Кто – он? – немедля спустил опер на него этот вопрос, будто служебную собаку, и тот вцепился в псевдобомжа мёртвой хваткой.

– Да Каляев Иван, – бросил псевдобомж, лихорадочно озирая улицу.

– Так-так. Он же ещё и Каляев, – устно зафиксировал лейтенант.

– Если прибавить в скулах. А нос смягчить. И сделать другой зачёс. Будет вылитый Каляев. Я его вижу таким, – пояснил псевдобомж.

– Вы из ФСБ? – спросил лейтенант.

Как же они со Степановым забыли об этом! За преступниками такого масштаба всегда охотятся и специальные службы. У них – ФБР и ЦРУ. У нас – ФСБ!

– Я – русский живописец Егор Козлов! – гордо произнёс псевдобомж. – А тебе, выходит, он тоже нужен? Ну да, ты в музее не сводил с него глаз. Так и пялил. Но этот Каляев – мой! Я нашёл его первым! И у меня уже есть Елизавета Фёдоровна. Ищи своего Каляева.

Живописец молол что-то ещё непонятное. А Телков обескураженно думал об одном: он-то считал себя уже сформировавшимся мастером перевоплощения.

Не догадываясь о его муках, художник задумчиво произнёс:

– Может, мне показалось? Может, он ушёл вон в ту подворотню? – И побежал к следующей подворотне.

– Стойте! Это западня! Он вас убьёт! – крикнул вослед Телков.

Но художник будто оглох. Тогда Телков настиг его в два-три прыжка, – ну, может, в десять – и удержал за плечо.

– Я из милиции. Вы не только рискуете жизнью. Вы ещё мешаете проведению операции. Я вынужден вас задержать. Ради вашей и нашей пользы. Вы намерены драться? – спросил он, когда живописец рванулся из-под его руки. – Тогда я должен вас предостеречь: такие драки всегда проходят на один манер. Сперва вы как бы одержите верх. Ну, скажем, ткнёте меня головой в эту стеклянную витрину. И всё же в конечном счёте я вас всё равно скручу, – предупредил Телков, сочувственно оглядывая хилое тельце Козлова.

– Я трезвый не дерусь! – с достоинством парировал живописец.

– Прекрасно! – тихо воскликнул Телков, подражая Степанову. – Значит, мы сэкономим время. Ждите меня здесь. Если не вернусь, бегите прочь. Расскажете в управлении о вашем Каляеве. И моей жене… то есть невесте передайте: я любил только её. Да и больше никто со мной не ходил в кино, – добавил он, невольно вздохнув. – И подержите вот это. Только не разбейте. – И Телков протянул стакан.

– Зачем он тебе? Сюда же ничего не налито? – удивился живописец, не решаясь взять, будто ему предложили дохлую мышь.

– Вы ошибаетесь! Он наполнен по самые края информацией. Невидимой, но весьма важной. Берите! Да всеми пальцами. Стаканы не кусаются, – напомнил Телков и удовлетворённо подумал: «И к тому же проверим и ваши отпечатки. Поглядим, какой вы живописец».

Удостоверившись в том, что возможное вещественное доказательство надёжно пристроено, лейтенант достал из правого кармана пиджака пистолет и двинулся к той подворотне, где мог таиться Моржовый.

– Друг! Ты уж его не испорть. Мне он нужен как был, – попросил живописец.

– Мне тоже, – серьёзно ответил опер.

До подворотни уже осталось всего ничего, ну может шаг, ну может два, и в этот момент затрезвонил его мобильный телефон. И звук-то на этот раз, как нарочно, оказался невероятно пронзительным. К окнам тотчас прильнули затаившиеся обитатели квартир.

– Лейтенант, вы где? – спросил его Степанов.

И ещё Телков услышал английские голоса. А кто-то тут же, будто в фильме, монотонно переводил:

– Сэр, он появился! Вон его хвост!

– Нет, Джон, к сожалению, это плывёт бревно.

– Товарищ полковник! Вы спугнули киллера, – мягко упрекнул Телков своего глубокоуважаемого начальника.

– И спас, малыш, твою жизнь, – сказал Степанов. – Не забывай: прежде чем ты бы его заметил, он бы, как и положено, из засады огрел тебя по темени рукояткой своего пистолета. А сила удара у Моржового, что отмечено в его досье, равна одной лошадиной силе. Это измерено им в парке культуры и отдыха. На силомере.

– Спасибо. Я упустил это из вида. Вошёл в азарт, – признался Телков.

– Мы не охотники, лейтенант. Мы всего лишь на страже закона, – сурово напомнил полковник. – Но коль уж я позвонил… Проверьте: не был ли знаком академик Гусь с нашим покойным хирургом. Хотелось бы знать, как он добрался до тайны Моржового. Действуйте, лейтенант!

– Товарищ полковник! А как быть с киллером? Где теперь его искать? – спохватился Телков.

– Не волнуйся, сынок. Он вас найдёт сам, – засмеялся Степанов там, в далёкой Шотландии. И прекратил связь.

– Понял, – запоздало доложил сообразительный опер и, сунув в карман пистолет, вернулся к живописцу.

– Утёк? – схватился за голову Козлов. – Где же я теперь его найду? Эх ты, раззява. Он такой был Каляев!

– Не волнуйтесь, – повторял Телков вслед за Степановым. – Он никуда не денется, пока не отравит вас на тот свет. Вы у нас отныне вроде живца.

– Вот те на! Он что, не приемлет искусство? – растерялся Козлов.

– Он профессиональный убийца. И полагает, что вы его раскрыли. Но мы вас не дадим в обиду. И для начала я с вами прогуляюсь до вашего дома.

«А он тем более сейчас беззащитен. Потому что трезв», – вспомнил Телков.

– Дайте стакан. Надеюсь, он цел, – сказал лейтенант.

– Какой стакан? – спросил живописец и разжал руку, в которой держал вещдоки.

Телков едва успел подхватить хрупкую посудину и упаковал в полиэтиленовый пакет, который всегда носил в карманах брюк вместе с другими предметами, необходимыми сыщику.

Тем временем обитатели улицы, видя, что преступление отменяется, тотчас зажили прежней полнокровной жизнью. Тротуары и проезжая часть вновь наполнились людьми и авто.

– Скажите, как вы узнали, что этот человек ещё и Каляев? – спросил Телков, шагая рядом с Козловым.

– Я не узнал. Я увидел! Заметил его в метро, и меня как ударило: вот таким он был, Каляев Иван. Если, конечно, убрать это и добавить то. Елизавету Фёдоровну я нашёл ещё весной. Это наша уборщица Дарья Николаевна. Выпили на Пасху, похристосовались, я глянул: она! А Каляева не было до сих пор. Ну, каким его нижу, – напомнил живописец.

– Каляев… Каляев… Крутится в голове. Что-то связанное с убийством. Помнится, преднамеренным. И улица была такая. А кто он? Никак не могу вспомнить. Ну-ка, подскажи, что это была за история? – попросил Телков, следуя словам своего наставника: «Запомни, малыш, неясность – это враг за твоей спиной».

Он будто поднёс к живописцу горящую спичку. Тот так и вспыхнул, увлечённо заговорил:

– История ещё та! Представляешь, Каляев, значит, убил её мужа. А Елизавета Фёдоровна, простая русская женщина… ну, как мы с тобой… пришла к нему в тюрьму и говорит: «Спасибо тебе, Ваня, за то, что ты убил моего дорогого супруга только со второй попытки. А в первую пожалел и меня, и моих деток». Так оно и вправду случилось. В первый раз они сидели всей семьёй.

– В машине? – сразу поинтересовался Телков, приученный Степановым не упускать из вида ни единой мелочи.

– Где – не имеет значения, – отмахнулся Козлов. – Важно, что в тот первый раз у него не поднялась рука бросить гранату, а Елизавета Фёдоровна к нему пришла и поблагодарила от всей души. И ещё написала письмо тому, ну, кто в это время был главным в стране. Мол, прошу сохранить ему жизнь. Он хоть и убийца, да не законченный. Пусть его накажет сам Господь Бог. А он, Иван, посмотрел на неё и ответил: «Классная ты баба, Елизавета. Почему мы не встретились раньше, когда нам было по восемнадцать? Я бы на тебе женился и пошёл абсолютно другим путём…» Картина так и будет называться: «Елизавета Фёдоровна вместе с детьми навещает в тюрьме Ивана Каляева». Один младенец у неё на руках, второй держится за её холщовый подол. Перед ними на нарах Иван. Ну как?

– А вдруг она его не любила? Своего супруга? Потому и благодарила за то, что её избавил? Нельзя сбрасывать со счёта и такую версию, – предостерёг Телков.

– Ты, видать, из тех, кто прежде всего во всём ищет гадость. Да у неё такая была любовь! Настоящий русский мужик! Красавец! А тебе бы лишь… – И живописец закрутил перед собой указательным пальцем, изображая, как Телков буравит дырку в стене или двери, дабы подглядывать за другими.

– Да ладно вам. Это же всего только версия. Ну, может неудачная, – смутился молодой опер и тут же перешёл в контрнаступление: – А вот вы не того Каляева выбрали. У этого бы точно не дрогнула рука. Ему садануть из гранатомёта в детские ясли или родильный дом всё равно, что засосать банку пива.

– Да нешто такие люди бывают? – не поверил художник.

– Сколько угодно! А вашему Каляеву ещё за это и платят, – безжалостно продолжил Телков. – Выпил банку – получай… Выпил вторую – снова пачка зелёных.

– Ну ты мне и подсуропил. Стало быть, начинай всё заново? Ищи другого Каляева? – озадаченно пробормотал Козлов.

«А где-то за нами, прячась за прохожих, следует Моржовый. Пора закурить», – подумал Телков и, вытащив из того правого кармана, где лежал пистолет, пачку сигарет и зажигалку, закурил.

Он задохнулся от первой же затяжки, грудь и горло рванул кашель, на глазах выступили слёзы. «Пора бы за год и привыкнуть», – упрекнул себя Телков. Но его здоровый организм ну никак не желал мириться с отравой.

– Зачем себя мучаешь? Не идёт, ну и брось ты это курево к едрёной Фене, – посоветовал живописец.

– Надо. Требует служба, – вздохнул лейтенант. – Говорил я однажды с писателем, который в магазине подписывал свои книги. Когда-то он и сам работал у нас, на Петровке. Так вот этот писатель мне сказал так: «Запомни, Владимир, два золотых правила. Во-первых: никогда не садись к входу спиной. Только лицом. А во-вторых: хороший оперативник всегда держит в том кармане, где пистолет, сигареты и зажигалку».

– Вместо патронов? – удивился Козлов.

– И я сразу не понял. А как оказалось, для того чтобы не насторожился преступник, ну, когда ты в решающий миг сунешь руку за пистолетом. До этого ты то и дело доставал сигареты и зажигалку. Вот он и тогда подумает то же самое: мол, хочет закурить. Потому и курю, – пояснил опер.

– А ты держи в кармане леденцы. Достал и пососал. Потом снова. И никакого вреда, – посоветовал Козлов.

«А художник не так-то прост. Вот она, народная смекалка! – уважительно подумал Телков. – Как же я сам недотумкал?»

– А как первое правило? Всегда сидишь лицом? – спросил живописец, заинтересовавшись советами опытного оперативника.

– Не так что бы уж всегда, – уклончиво ответил Телков, не желая вдаваться в подробности.

Тогда, дня через два после беседы с писателем, он повёл Люсю в кинотеатр и там, в зале, устроился к экрану спиной, зато лицом к входу, изумив Люсю и насмешив зрителей, сидевших позади. Но об этом лучше было не вспоминать. Видно, в то золотое правило была заложена тонкость, которую он пока не усёк.

Они проехали в метро под Москвой-рекой, вышли на поверхность в другом, тоже старом районе столицы. За это время Телков, стараясь усыпить длительность Моржового, кашляя и задыхаясь, выкурил ещё три сигареты. Он думал о четвёртой с тоской. Но наконец Козлов привёл своего охранителя в тихий кривой переулок, во двор старого пятиэтажного дома. Жил он на чердаке, перестроенном под мастерские.

– Ну, мент, держи, – бодро произнёс художник, остановившись перед подъездом, и протянул ладонь.

Телков её пожал и предупредил:

– Войдёте, когда скажу. – И, проверив, на месте ли пистолет, первым шагнул в подъезд.

– Но учти. Если ты ко мне, то чтобы без обиды. Мол, Егорыч жмот. Я вылакал всё позавчера, – почти угрожающе предостерёг живописец.

– Я при исполнении не пью, – отрезал лейтенант.

Лифта не было, и ему пришлось вместе с художником карабкаться вверх по щербатой лестнице. Но дороге им встретилась дородная женщина с простым округлым лицом, немного грубоватым, но приятным. Она несла пустое ведро.

– Дарья, ты что с пустым ведром? – всполошился Козлов. – Это ж плохая примета. Теперь у нас с другом, – он кивнул на Телкова, – будут неприятности. И всё из-за тебя. Нет, ты поверни назад.

– Не бойся, Егорыч, я добрая, – засмеялась Дарья. – Да и пора мне. Кормить детей.

– Ну, если так, мы не задерживаем. – И живописец уступил дорогу. – Это Елизавета Фёдоровна, о которой я говорил, – шепнул он, глядя ей вслед. – Как? Похожа?

– Я ту никогда не видел, – признался Телков.

– Похожа. Особенно внутренний мир. Опять-таки родилась в деревне. И тоже без мужика. Его, правда, убили по пьянке, – сказал Козлов, винясь за этот Дарьин изъян.

Они поднялись на верхнюю площадку, в углу которой стоял гипсовый муромский богатырь в шлеме-шишаке и кольчуге и всматривался из-под могучей ладони во вражескую даль.

– А вот и моя мастерская, – гостеприимно сказал живописец и шагнул к двери, что располагалась справа.

– Стоп! Первым я войду, – остановил его Телков и снова извлёк своё табельное оружие. – Открывайте замок.

– У нас не заперто. Мы живём по-деревенски, – сказал живописец.

– В деревне так не живут, – возразил Телков, вспомнив последнюю поездку к своей деревенской бабушке и амбарный замок на её избе. – Вы живёте по-американски. Это у них при полном разгуле преступности почему-то не запирают дверь. Вот к ним маньяки и входят.

– Нехристи, одним словом, – поддержал его живописец.

Выставив пистолет, опер левой рукой толкнул от себя дверь и осторожно вступил в небольшой коридор. Он осмотрел каждую пядь, поводя по сторонам нацеленным стволом.

«А вот это я уже где-то видел», – насторожённо отметил Телков, задержав взгляд на старых унтах из собачьего меха, приставленных к стенке возле порога. И вспомнил подземный переход, ведущий в метро «Арбатская»… ряды художников, которые кормились тем, что тут же, не сходя с места, писали портреты прохожих. Дело было зимой, и один из них, малорослый с бородой, прохаживался возле мольберта и складной табуретки в этих самых унтах. Телков по-новому взглянул на Козлова и вслед за унтами узнал и его.

После коридора молодой опер так же тщательно обшарил собственно мастерскую, но Моржового не было и здесь.

– Можете смело войти… Итак, здесь вы рисуете. А живёте-то где? По какому адресу? – не расслабляясь, спросил Телков.

Комната как раньше была чердаком, так им и осталась. Была завалена всевозможным древним хламом. Кое-что он видел только в историческом музее: тёмные от времени прялки, тележные колёса и хомуты. Остальное место занимали ряды картин, приставленных друг к другу, да пустые рамы.

– Здесь и живу, – ответил живописец.

– Тогда почему у вас нет телевизора? – хитро прищурился лейтенант, стараясь подловить хозяина на обмане. – Сегодня как раз идёт очень содержательный фильм. О том, как наша милиция борется с преступной бандой.

– А я телевизор не смотрю, – беззаботно отмахнулся Козлов.

– Но у вас, как я погляжу, отсутствует радио и не видно ни журналов, ни книг. Козлов, да у вас нет ни единой газеты! – поразился опер.

– Да они-то мне зачем? – удивился живописец, словно он, Телков, был полной бестолочью.

– Но откуда-то вы должны черпать информацию, – терпеливо пояснил опер.

– Я её черпаю из преданий и легенд, – сказал Козлов.

«Пора бы объявиться и Моржовому, – подумал Телков, чтобы закончить беседу, принявшую слишком мудрёный оборот. – Неужто он упустил нас? Только этого мне не хватало!»

Но тут же лейтенант ощутил на своём затылке чей-то пристальный взгляд. Он резко обернулся, намереваясь застать врасплох его владельца. Однако за спиной была лишь глухая непроницаемая стена. Но вот какая штука – этот чей-то взгляд будто развернулся вместе с ним, так и прилип к его затылку.

– У вас не найдётся парочки зеркал? – спросил Телков у хозяина мастерской.

– Есть одно, да и то разбитое на части. Позавчера же и раскокал. Не понравился сам себе, – посетовал Козлов. – Уж больно был похож на лешака.

Он полез в картонный ящик, набитый разным хламом, и выбрал два самых больших осколка.

Телков направил один кусок зеркала на свой затылок и посмотрел во второй. В нём отразилась очень короткая стрижка и на ней след, оставленный чьим-то взглядом. Телков его узнал. Точно такой тяжёлый липкий взгляд был у Моржового в музее и кафе. След был свежий, точно только что сорванный с грядки огурец. Значит, киллер и впрямь шёл за ними по пятам. И в этот момент таился где-то рядом, ждал удобного часа.

«Что ж, посмотрим, кто из нас угодил в ловушку», – задиристо подумал молодой опер.

– Вот что, Козлов, пока не дам отбой, ни шагу за порог. Сиди, рисуй на здоровье. А дверь ты, будь добр, запри на замок. И для всех остальных тебя нет дома. Кроме меня, – распорядился Телков, тоже переходя на «ты». Теперь их сближала общая судьба, покрепче, чем выпивка на брудершафт.

– Выходит, меня могут… того? – Живописец провёл ладонью по горлу и нахмурился. – Ты скажи ему: пусть не балует, мне ещё надо много написать.

– И напишешь. Я буду внизу. – Телков заговорщицки подмигнул Козлову. – А это я оставлю у тебя. Когда всё кончится, вернусь и заберу. А пока храни пуще собственного глаза.

Он сдвинул на столе тюбики с красками, положил пакет со стаканом и спустился во двор.

Там он походил, будто на прогулке, и, облюбовав на детской площадке игрушечный теремок, сложенный из отполированных жёлтых брёвен, с трудом втиснулся в его тёмное чрево. В теремке было тесно, Телкову пришлось свернуться в рулон на манер пожарного шланга, но зато отсюда просматривались все подходы к подъезду, в котором жил Козлов.

«Вот таким ограниченным, наверное, видит наш бескрайний замечательный мир бедолага – сторожевой пёс из своей собачьей булки», – сочувственно подумал опер, выглядывая из теремка.

Присмотревшись и пока не заметив ничего подозрительного, Телков решил не терять времени зря и позвонил на работу. У телефона оказался совсем уж юный оперативник, только что пришедший в отдел.

– Славик, пошарь по нашим сусекам. Меня интересует Иван Каляев, осуждённый за преднамеренное убийство. Где это было? Когда? И ещё некая Елизавета Фёдоровна. Она проходила по тому же делу в качестве пострадавшей, – попросил лейтенант.

– Владимир Васильевич, – почтительно откликнулся новичок. – Я вам отвечу сразу. Эсер-террорист Иван Платонович Каляев убил московского генерал-губернатора Сергея Александровича Романова. Великого князя, стало быть, царскую родню. Если откровенно, потерпевший был порядочной сволочью. Плохим отцом и мужем. И ещё ко всему гомосексуалист, хотя за это не убивают. Да и Каляев вряд ли знал об этом. Покушение было совершено в 1905 году. День и месяц, извините, не помню. И убить ему удалось только со второго захода. При первом рядом с губернатором находились его жена Елизавета Фёдоровна и дети. Каляев их пожалел. За что вдова просила сохранить ему жизнь. И лично же его поблагодарила. Пришла к нему в камеру. Чисто по-христиански простила убийцу.

– Славик, ты ничего не напутал? Как мне известно из одного авторитетного источника, Елизавета Фёдоровна простая русская баба. Ну, типа уборщицы, – сказал Телков.

– Владимир Васильевич, она но рождению немка, – обиженно возразил новичок. – Мало того, родная сестра Александры Фёдоровны, самой императрицы. Но что правда, то правда. Своей дальнейшей жизнью и смертью эта дама заслужила славу русской великомученицы и стала святой.

На этом Телкову пришлось прервать столь содержательный разговор. Ещё в самом его начале во дворе возникла высокая угловатая женщина. Она прошлась вдоль дома, всматриваясь в окна, и теперь прямиком двигалась к теремку. Её длинное лицо было покрыто густым слоем косметики. Крашеная особа, можно было бы сказать, шагала босиком, не будь её кривые мускулистые ноги затянуты в чёрные чулки или колготки. На ходу она то и дело целомудренно одёргивала короткое платье, пытаясь прикрыть выпуклые шишковатые колени.

Телков затаился, придержал дыхание.

Женщина остановилась перед входом и пискляво спросила:

– Тук-тук! Мышка-норушка, здесь живёшь ты. А где живут художники? Я им принесла дешёвые подрамники… Ну, ну, я знаю, что ты, мышка, дома.

Сквозь писк в её голосе прорывались басовитые нотки.

«Не будь на ней женской одежды и косметики, я бы принял её за мужчину», – подумал Телков, глядя на прочно расположившиеся перед его носом широкие, разношенные ступни дамы, На её корявый большой палец, прорвавший нежную ткань чулка. Или колготок.

А вслух он смущённо проговорил:

– Они живут на чердаке. Но сейчас их нет и вернутся не скоро.

– Ай, какая досада, – пропищала необычная женщина. – Ладно, зайду в подъезд, подтяну чулок.

Её чулки и впрямь висели на ногах гармошкой. Дама длинным размашистым шагом проследовала в подъезд и захлопнула за собой дверь.

«Что-то она там застряла надолго. Дело-то секундное. Не улеглась же, поди, спать?» – забеспокоился Телков по прошествии семи минут.

Надо было пойти проверить. И Телков вылез из теремка, да, однако, заколебался. Всё-таки процедура, которую затеяла дама, была интимной, и он вдруг войдёт в самый деликатный момент крик поднимется, попробуй потом оправдаться.

Но пока ещё не совсем ясные подозрения не давали Телкову покоя. Он поднял взгляд к чердачным окнам. Затем непроизвольно посмотрел на крышу и там увидел ту самую женщину. Её чулки сползли почти к щиколоткам, обнажив мощные волосатые ноги. Из правой руки свисал пакет со стаканом.

Она, подобрав подол, в три гигантских прыжка проскакала по крыше и пропала за трубой.

«Это он! Моржовый!» – мысленно ахнул Телков.

И тут же, будто на театральной сцене, из-за угла дома, точно из-за кулисы, вышла женщина в розовой комбинации и, простирая к Телкову руки (в каждой было по туфельке), простенала:

– На помощь! Он меня раздел! Снял платье за восемьсот и парик за тыщу рублей! И это не всё! Ещё было косметики рублей на семьсот! Нет, на восемьсот! Я в Турции купила! Ой, люди, помогите.

«А что с Козловым?» – мысленно воскликнул Телков и бросился в дом.

Его самые худшие опасения оправдались. Дверь мастерской была распахнута настежь, сам живописец лежал посреди студии, уставившись в потолок неподвижным удивлённым взглядом. Его гордо обвивал поясок от женского платья.

Телков на всякий случай пощупал пульс. Так и есть, жизнь покинула тело живописца, в нём навечно затихли все двигатели.

– Ну, Моржовый! Ну, я сейчас тебя, убийца! – Опер выскочил на лестничную площадку и через люк в потолке вылез на крышу, обежал её вдоль и поперёк. Но киллер успел смыться, спустившись по пожарной лестнице.

Лейтенант вернулся в мастерскую. Труп лежал на прежнем месте. Да и куда ему было деться!

– Эх, Козлов, Козлов! Что же ты натворил? Купился на дешёвый подрамник. Теперь ты уже никогда не нарисуешь своей картины. Другие её рисовать не станут. Кроме нас с тобой, она никому не нужна. Но я рисовать не мастак. Вот, Козлов, какая сложилась обстановка, – печально промолвил Телков и, пользуясь тем, что никто этого не видит, безутешно заплакал.

«Хорошо, что это происходит не в кино, а всего-навсего в жизни, – сказал он себе. – Сейчас бы там заиграла какая-нибудь душераздирающая музыка. Что-то вроде „Журавлей“, в которых превратились погибшие солдаты. И твоё сердце тогда бы и вовсе разлетелось в клочья, ровно от крупнокалиберной пули».

Но убийца был на свободе, и потому следовало взять себя в руки. И Телков взял. Он провёл пятернёй по лицу, вытер слёзы и позвонил на международную телефонную станцию.

– Девушка, только что трагически погиб самобытный русский живописец Егор Егорыч Козлов, – сказал он телефонистке. – Прошу вас, минуя все формальности, соединить меня со Скотланд-Ярдом… Скотланд-Ярд? Мне нужен рашен полковник Степанофф! Повторяю по слогам. Сте-па-нофф! На конце два «фе». Ферштейн?

– Иес, – невозмутимо ответили в Скотланд-Ярде.

И сейчас же издалека донёсся голос Сергея Максимовича:

– Что случилось, малыш?

– Товарищ полковник! Я его не уберёг! Мы встретили женщину с пустым ведром, а я не придал этому значения. Думал, суеверие.

– И напрасно. Ты не академик Гусь, – строго вставил Сергей Максимович. – Для оперативника нет суеверий. Есть только версии.

– Вот-вот! – в отчаянии подхватил Телков. – И потому Моржовый добился своего: убрал живописца! Меня за это следует гнать пинком под зад из нашей славной милиции! И чтобы духу моего в ней не было!

– Не спеши, сынок. У тебя ещё всё впереди, – по-отечески посоветовал Степанов. – А теперь вспомни: художник, не делился ли он своими планами? Незадолго до смерти?

– Он говорил, де хочет написать великую картину. Не то, что малюют деляги, разную там чепуху, – вспомнил Телков. – И ещё он сказал, что узнал, где можно недорого приобрести краски и холст. Планировал запастись впрок.

– А коли так, тогда его бы не спас и сам Господь Бог. Лейтенант, вам следовало бы знать и давно: если некто мечтает о будущем вслух и строит грандиозные планы, он не жилец, – строго промолвил полковник.

– Я это понял ещё, когда был мальцом. С кино о войне. Там, если кто-то говорил: «Вот закончится война, я выучусь на того-то, того-то. Заведу семью, построю то-то…» Словом, если он о чём-то таком рассуждал на привале, его убивали в первом бою. У врага на этот случай, наверно, были специальные снайперы. Чтоб без промашки. Но я это, виноват, тоже упустил из вида, – признался Телков.

И вдруг подумал: «А может, это и к лучшему? Козлов бы очень расстроился, узнай, что Елизавета Фёдоровна хоть и святая, а всё же была сестрой царицы и к тому же немкой. Её же горячо любимый муж считался педрилой. Хотя это теперь и разрешено».

– Товарищ полковник, но задание я всё равно провалил. Моржового теперь ничто не держит в Москве. Возможно, в эту минуту киллер покидает столицу, – самоотверженно произнёс лейтенант.

– И снова ты, сынок, совершаешь ошибку, – незримо улыбнулся Сергей Максимович. – Моржовый никуда не денется, пока не уничтожит и тебя, которого видел вместе с живописцем.