Текст книги "Большая перемена (сборник)"

Автор книги: Георгий Садовников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

– Он здесь… Зашёл в какой-нибудь кабинет… Или химии, или физики… Для консультации, наверно… Вот он!.. Нет, это не он…

Я тянул время до звонка.

– Значит, ни минуты без наук. Молоток!

Ждать следующей перемены Петрыкин не мог – его отпустили на полчаса. Но, прежде чем покинуть школу, он спросил:

– Учитель! А как ты оказался в воде? Вроде шёл за нами, шёл, и вдруг нате вам! Смотрю: пускаешь пузыри!

– Туда я бросился сам. Добровольно!

– Хотел утопиться? С чего бы? – удивился Петрыкин и нахмурился. – Неужто надоело жить? Тебе вроде бы рано, мог и погодить.

– Ну что вы?! Я – жизнелюб! Просто мне хотелось вам доказать: вы, Николай Васильич, славный, отзывчивый человек! И, по-моему, у меня получилось.

– Ну ты, учитель, и отчебучил! – оторопел Петрыкин. – Ты хотя бы спросил, а если бы мы потонули оба? Тогда что? Я ж говорил: сам плаваю хуже топора.

– Я верил: вы спасёте! – ответил я твёрдо.

– Получается, ты рисковал из-за Генки, а я из-за тебя, надо же, – озадаченно пробормотал Николай Васильевич. – Ничего, что я тебе тыкаю? Всё ж ты – учитель. А я «ты, ты».

– Я не обижаюсь, вы для меня свой.

Мой ответ ему пришёлся по душе, и вообще он ушёл улыбающийся, довольный всеми нами и собой.

В моих ушах свистел ветер. Наверно, у прохожих было иное впечатление: тяжело трусит человек, раздувает щёки, задыхается от бега. Но мне казалось, будто я мчусь к Ляпишеву быстрее пули. Почему он обязательно на танцах? Может, мой ученик болен, лежит, бедняга, в постели и некому подать парню лекарство. Вот и его двор. Во дворе, недалеко от крыльца, меня атаковал какой-то психованный петух. И ведь я мимоходом видел табличку на калитке: «Во дворе злой петух», – да не придал ей значения, подумаешь, шутки чудаков. А наскоки злобной птицы были нешуточны, я старался и так и этак увернуться от его железного клюва.

– Отстань! Лучше скажи: где здесь живут Ляпишевы?!

Петух молча вытеснил меня за улицу. Я высунул голову из-за калитки и позвал:

– Ляпишев! Геннадий!

Наконец на крыльцо вышла высокая сухопарая старуха и сердито прикрикнула:

– Чего шумишь? В парке твой Генка! Танцует!

Увы, сошлось! Старуха была ни при чём, и всё же я сгоряча не удержался от гадости:

– Что же вы, бабуся, распустили и внука, и петуха? Не лучше ли их держать на цепи! И того и другого!

В парке пахло мужским одеколоном «Шипр» и женскими духами «Красная Москва». Я миновал центр парка и спустился в его нижнюю часть.

Здесь, в дальнем углу, образовав симпатичное полукольцо, стояло несколько клеток – подобие маленького зверинца. В крайней жил молодой, но уже обозлённый на всех и вся сухощавый интеллигентный волк. По соседству с ним обжора-медведь с ловкостью циркового артиста глотал булки и горящие сигареты – угощение от выпивших гуляк. Дальше разместились хорошенькая белозубая лисица, беркут и черепахи.

Зверинец соседствовал с танцевальной площадкой. Томная мелодия танго раздирала души его узников, и особенно очаровательной лисице, прямо-таки созданной для любви, и надменному беркуту, медленно и зло сгорающему от страсти к далёкой орлице. Обжора медведь присаживался у прутьев клетки и, по-бабьи подхватив щеку, начинал горевать. Даже сдержанный волк и тот тихонько подвывал лирической теме, хотя он-то никогда и никого не любил. Только черепаха отвлечённо ползала в ворохе опавших листьев, словно глухая.

Я сочувственно потоптался у клеток и повернул на звуки танго.

Народу на танцевальной площадке пока собралось не больно-то густо – и время ещё было ранним, вечер только начинался, да и сами вечера стали прохладны, по её асфальту шаркали всего лишь четыре пары энтузиастов, и одну из них составил мой ненаглядный Ляпишев вместе с высокой угловатой блондинкой.

Пока я покупал входной билет, радиола грянула знойный фокстрот. Ляпишев ретиво затрусил по площадке, толкая партнёршу спиной вперёд. Та судорожно ухватилась за его большой палец. Вторым, левым, большим пальцем Ляпишев пижонски подпирал её спину. Он упоённо финтил, пытаясь выписывать замысловатые фигуры и наступая на ноги своей терпеливой даме.

Я уселся на скамью, грозный, как неотвратимый суд. Заметив меня, Ляпишев поспешно направил партнёршу в дальний конец площадки. Радиола притихла – наступила глухая пауза. Я, не торопясь, двинулся к ученику. В тишине, будто в вестерне, угрожающе звучали мои чёткие шаги – приближался час расплаты! Ляпишев задрал голову и с преувеличенным интересом показывал своей девушке на макушки деревьев. Но она не сводила изумлённых глаз с его лица, не понимая его манёвра.

– Смотри сюда, говорю, – сердито шептал Ляпишев. – Припёрся мой классрук. Сейчас поднимет хипеж.

А я – ну прямо комедия! – уже стоял рядом и слышал каждое его, как оказалось, опрометчивое слово.

– Ляпишев, вам не жаль площадку? Вы её, наверно, уже протёрли до дыр! – Я наклонился и, будто бы озабоченно, посмотрел себе под ноги.

– Нестор Петрович! И вы здесь?! Люся, Нестор Петрович – мой самый любимый учитель! Представляешь? Смотрю, а это он!

Можно подумать, я для Ляпишева был самым дорогим на свете человеком. Моё появление – и где? на танцах! – привело его в неописуемый восторг. Он так и соврал своей девушке, не стесняясь моего присутствия. Да вот беда, такой мощный заряд эмоций был израсходован без пользы для самого канонира.

– Разрешите похитить вашего кавалера? – расшаркался я перед его партнёршей. – Через минутку я вам оного верну.

– Ой, берите на сколько хотите! – смутилась девица.

Я отвёл Ляпишева в сторону и словно бы простодушно спросил:

– Ну? И как будем жить дальше?

– А что я сделал? Выходит, рабочему человеку уже нельзя и отдохнуть?! Сегодня, между прочим, воскресенье. Где, спрашивается, справедливость?

Ляпишев даже глянул в мусорную урну, точно в поисках той самой упомянутой справедливости.

– Я не об этом. Я имею в виду петуха.

– Какого ещё петуха? У меня есть будильник.

– Вашего. Почему он у вас не привязан? Носится по всему двору.

– А-а, вон вы о чём! А я-то… Но зачем петуха на цепь? С какой стати? Он колоссальный петух, стережёт добро лучше верного пса. Его боятся все собаки и уважают… Он и вас?.. Вот вы о чём, а я думал об этом…

– А что об этом говорить? Тут всё яснее ясного. Танцуйте! Учёба – ваше личное дело. Петрыкину объясним: дескать, пока вы там вкалываете во вторую, Ляпишев фокстротирует в парке, вот-вот протрёт подошвы. Но они его собственные, и он с ними вправе поступать, как ему угодно. И Петрыкин тоже вправе решать: стоит ли ему ради вас мучиться и дальше? Или послать туда-то и туда-то? А может, он учудит – купит вам новые туфли.

– Неужто так и скажете? – струсил Ляпишев.

– Обещаю: ни словом больше. Не верите? Могу дать клятву, – сказал я проникновенно.

– Вам бы всё шутить, – упрекнул Геннадий. – Скажете, и мне тогда драпать с завода! А я без завода не могу! Нестор Петрович, у меня там работали все: и дед, и батяня.

– Вам ли бояться, Ляпишев? Такому хитрецу. Постыдитесь! Вы снова всех обведёте вокруг своего мизинца. И меня, и сменщика! Вам не привыкать.

– Нестор Петрович, поглядите! Ну какой я хитрец? Смех один. – Ляпишев расстроился едва ли не до слёз. – Не выходит у меня с обманом. Видно, я бездарный. Вот недавно на стадионе сижу, а у парня рядом ну такие часы – блеск! Говорю: давай махнёмся, не глядя, я тебе свои, ты мне свои… Махнулись! Мои спешили на десять, его отстают на все девяносто минут. И вот вы теперь смеётесь.

Ляпишев безнадёжно махнул рукой и понуро побрёл к партнёрше.

– Ляпишев!

– Что ещё?

Он обернулся.

– Расскажем Петрыкину или будем ходить в школу?

– Будем ходить. А что ещё остаётся?!

– Условие одно: ходить аккуратно.

– Ладно! – сказал он в полном отчаянии.

– Тогда счастливо! – пожелал я, может, с некоторым садизмом. – Извинитесь за меня перед девушкой.

Я вышел на главную аллею. Навстречу валил поток молодёжи. Тонконогие парни в остроносых полуботинках. Воротники чёрных и красных сорочек приподняты по моде. На девичьих бёдрах покачиваются широкие юбки-колокола. Уже стемнело, а при слабом свете матовых фонарей девушки всегда таинственно обворожительны.

Я вздрогнул: Лина! Нет, обознался, – всего лишь изощрённые игры тени и света. Я успокоился, но Лина всё равно была где-то рядом. В окружении таких же тонконогих парней. И я куплю завтра остроносые полуботинки. Мне тоже ничего не стоит поднять ворот рубахи. Впрочем, ничего не куплю я завтра. Не такая у меня зарплата, чтобы судорожно гоняться за модой. И уж совсем некогда об этом думать. Мне нужно думать, как бы не выкинул что-нибудь ещё на свою беду непутёвый Ляпишев.

Я немного устал и опустился на свободную скамейку. Откинувшись на спинку, посмотрел на верхушки деревьев. Из-за них меланхолично взлетали ракеты.

Недавно где-то здесь, может на этой самой скамейке, мы сидели с Линой. Мужчины заглядывались на мою подружку. Ведь Лина красивейшая девушка в городе. Теперь хоть изредка можно тешить себя, вспоминая, какая красивая была у меня пассия. Спасибо судьбе и за это.

В тот вечер я расхорохорился: мол, вот возьму и разгадаю тайну Атлантиды. Лину рассмешила моя мальчишеская самонадеянность.

– И где же ты собираешься её искать? – спросила она с доброй, как мне показалось тогда, почти материнской улыбкой.

– Может, она на самом деле растворилась среди нас, её атомы, – отшутился я, быстро остыв. – Только мы этого не знаем.

Сидеть вот так, одному-одинёшеньку, – зелёная тоска. Будто ты Робинзон, не в смысле курения, как это ощущает наша завуч, а на самом деле, как у Дефо. Твоя скамья – необитаемый остров. У моих ног бесстрастно плещутся воды Мирового океана. Жуть! Не лучше ли вернуться на танцплощадку? Там люди. Там много людей.

Скамьи вдоль площадки ярко пестрели юбками и кофточками, словно реи корабля, расцвеченные праздничными флажками. Они как бы меня извещали на морском языке: «Видишь, Нестор, сколько красивых девиц и помимо Лины. Их просто легионы! Нужно только выбрать одну, ту, что тебе больше по вкусу, и завести знакомство. Но это уже зависит от тебя!» И я подошёл к чернобровой, курносенькой девушке и браво осведомился:

– Вы танцуете?

– А чем ещё я, по-вашему, занимаюсь? – оскорбилась моя очаровательная избранница.

– Тогда разрешите пригласить на танец!

Она смерила меня уничтожающим взглядом с головы до ног и буркнула:

– Обойдётесь!

Но я не пал духом, сделал шаг влево и обратился к её соседке с элегантным поклоном, как истинный кавалер:

– Позвольте на тур вальса!

Соседка почему-то обиженно отвернула нос, а я упорно, шаг влево, снова влево шаг, пошёл по кругу, приглашая каждую по очереди:

– Разрешите!.. Разрешите!.. Позвольте пригласить!..

И все они отвечали отказом и непременно с обидой, будто я предлагал нечто неприличное. Но я, стиснув зубы, упрямо, шаг за шагом, продвигался дальше и наконец остановился уже перед десятой дамой.

– Нестор Петрович, у вас ничего не выйдет, – прошептала десятая.

Её лицо мне было знакомо, будто мы встречались едва ли не каждый день.

– Я – Астахова из восьмого «Б». Вы что? Меня не узнали?

– Теперь узнал. Вы такая нарядная, прямо кинозвезда. А почему вы так решили? Не выйдет? Неужели я так неприятен? – Моё самолюбие было задето.

– Нестор Петрович, вы что надо! И нравитесь нашим девушкам, некоторым даже очень. Но, видать, совершенно не знаете женщин. Ну скажите: какая уважающая себя барышня пойдёт танцевать с мужчиной, если на её глазах ему отказали девять других девиц? Подряд! Чем она хуже?

– Значит, не пойдёте и вы?

– Я тоже гордая и не подбираю, извините, то, от чего отказались все. Вам следовало сразу, после первого облома, отвалить туда, в самый дальний конец площадки. Там никто не видел вашей неудачи. А здесь над вами уже смеются.

И впрямь на меня показывали пальцами и потешались.

– Астахова, а здесь, кроме вас, есть ещё кто-нибудь из наших? – спросил я, озираясь.

– Я никого не встречала. Был Ляпишев, да почему-то скис и ушёл. А я никому не скажу. Будьте спокойны.

– Спасибо, Астахова, за помощь и добрый совет. Я пошёл. Вообще-то я не большой любитель танцев, – сказал я тоном эзоповой лисы, оставшейся без вожделенного винограда.

Мне и впрямь здесь никто не нужен, мне нужна только Лина. Я покинул танцплощадку, парк и пошёл домой.

В среду мы обходимся без уроков. Этот день отведён для консультаций – помощи отстающим. А я к тому же разошёлся, добавил своё новшество, – опрос должников. Но в этот вечер мой класс был занят дневной школой – там собрали родителей своих, дневных школяров, и меня, обездомевшего, приютила Светлана Афанасьевна в своём седьмом.

Я деликатно устроился на одной из последних парт, вполголоса опрашивал своих задолжников, и, слушая отвечающих, поглядывал на Светлану Афанасьевну. Она маялась с моим Ганжой. Пыталась извлечь из Григория скудные крохи знаний по роману Гончарова «Обломов». Они сидели в третьем ряду, возле окна. Временами до меня долетали их голоса.

– Ганжа, признайтесь: вы не читали роман. Что-то где-то слышали, кое-что кто-то сказал. По-моему, у вас об этой книге самые смутные представления.

– Светлана Афанасьевна, на этот раз вы не угадали. Можем поспорить. Только, чур, на интерес. Проиграю, хожу на все ваши уроки. Выиграю я, с вас поцелуй. Не хотите и правильно делаете: вы бы проиграли. Я прочёл его дважды. От корки до корки! Сначала от первой до последней. Потом, как евреи, от последней до первой. И даже законспектировал. Могу предъявить конспект. – Ганжа будто бы озабоченно похлопал себя по карманам. – Где же он? Кажется, потерял. Точно, где-то посеял. Да вы не расстраивайтесь! Я напишу ещё. Сколько вам экземпляров? Два? Три? Лично для вас могу и четыре.

– Опять вы меня обманываете, Ганжа, – пожаловалась филологичка. – Вы не прочли и страницы. Это видно сразу, не читали.

– Значит, вы мне не верите? – спросил Ганжа, продолжая развлекаться.

– Ну как же я могу вам верить? У вас что ни слово, то неправда.

– Я вас люблю! – громко, на весь класс, выпалил Ганжа.

Мы все, остальные, остолбенели.

– Ганжа, перестаньте паясничать! – придя в себя, воскликнула Светлана Афанасьевна, заливаясь густым румянцем.

– Сказал Обломов Ольге Ильинской, – спокойно закончил Ганжа.

Ученики рассмеялись, и даже не выдержал я, учитель, улыбнулся, но тут же стёр улыбку.

– Это не остроумно, Ганжа, – расстроилась учительница.

– Что именно? То, что сказал я? Или то, что сказал Обломов? – невинно поинтересовался Ганжа.

– Вы свободны! Не знаю, зачем вы пришли. Думаю, вам не консультация была нужна, а лишняя возможность развлечься, – печально произнесла Светлана Афанасьевна.

Я не видел, не слышал: мирно или с новыми ужимками покинул он класс – меня отвлёк голос Нелли.

– Леднёва! А вы-то здесь зачем? Я вам не назначал. По-моему, у вас с оценками всё в порядке. Относительно, разумеется.

– Вот потому я и хочу исправить тройку на пятёрку, – сказала Леднёва и почему-то смутилась.

Что ж, её стремление было похвальным. Человек должен стремиться к совершенству. И я, наверно, не такой уж плохой педагог, если моих учеников сжигает благородный огонь. Я позволил себе немного поважничать и сказал, как говорят солидные доценты:

– Ну-с, голубушка, в таком случае посудачим о Парижской коммуне.

Начала Леднёва очень прытко, будто стартовала в беге на сто метров, затараторила, но быстро сбилась, – считай, захромала, – и посреди дистанции запуталась в фактах и датах – я еле её извлёк из этого исторического клубка.

– Не получается, Нелли. Давайте отложим до лучшей поры, – предложил я незадачливой ученице. – В конце концов тройка тоже положительная оценка.

– Но меня она не устраивает, по вашему предмету я хочу учиться на пять, – возразила Леднёва. – И я учила, только…

Нелли умолкла, точно споткнулась, потупила глаза. Щёки её пылали, ещё немного – и мне понадобится огнетушитель. Она была не готова и потому непонятно, ради чего ей понадобилась эта очевидная авантюра. Девушка вроде серьёзная, не чета Ганже или Ляпишеву. Однако и не из тех, кто рвётся в отличницы.

– …учила да только недостаточно, – закончил я как бы за неё.

– Я хотела сказать: только почему-то всё сразу вылетело из головы. Вы посмотрели, и всё, – закончила она за себя упавшим голосом.

– Ступайте, Леднёва! Сделаем вид, будто вы не приходили. Пусть это останется между нами.

Но в общем-то я был доволен – мои должники заполнили белые пятна в своих знаниях. С этого дня проштрафившиеся отвечали в среду. Система моя пришлась учащимся по душе – она их устраивала.

И вот я как-то вызываю к доске Викторию Коровянскую – наше справочное бюро.

Виктория кротко опускает ресницы.

– Нестор Петрович, я отвечу в среду.

– Садитесь, двойка!

– Нестор Петрович, вы забыли! У вас теперь новое правило: не выучил, приходи в среду, – напомнила Коровянская, забавляясь и приглашая к веселью весь класс: полюбуйтесь, экая у нашего учителя дырявая память.

– Это не правило, а всего лишь моя собственная метода и, возможно, ошибочная. Но в любом случае она не для вас.

– Почему? Разве я не такая, как все?

Она удивлена, очень удивлена, и в первый момент забывает о древнем оружии дам, действенном и по сей день, – горючих слезах.

– Вы нигде не работаете, Виктория. Вы – иждивенка. Мой сосед и друг Федяша так исчисляет время: одно время, два время… У вас времени десять штук. Могли бы, как это ни тяжко, оторваться от своего сладостного безделья и малость полюбопытствовать – заглянуть в учебник: «А что мне было задано на дом?»

– Но как вы узнали, ну, что я уже не работаю? Ведь я принесла справку. – Коровянская смотрела на меня со смесью ужаса и восторга, точно я оказался монстром, проникающим в мысли других людей.

– Да, вы устроились в ателье, взяли справку, а на другой день уволились по собственному, разумеется, желанию, – сказал я, поддерживая своё мистическое реноме.

А как я узнал? Мне сказал Пётр Тимохин, вернее, остановив возле учительской, подал бумагу.

– Вот прочтите. Это моя анонимка, – сказал он, вручая листок из тетради.

Я прочёл:

«Классному руководителю 9-го „А“

тов. Северову Н.П.

от тов. П.В. Тимохина

Ананимка…»

– Анонимка пишется через «о». – Я достал из кармана шариковую авторучку и исправил букву.

– Это меняет смысл? – встревожился Тимохин.

– К сожалению, нет. – И я пошёл дальше по тексту.

«В то время, как мы все, не жалея, вкалываем, учащаяся Коровянская В.А. является скрытой тунеядкой, прикрываясь справкой, как этим, сами знаете, листом. Прошу принять меры, т.к. имею к тов. Коровянской В.А. личный очень большой интерес».

– А где же подпись? – спросил я машинально.

– Нестор Петрович, это же анонимка, – напомнил с укором Тимохин.

– Верно. Я забыл. Анонимка так анонимка. За что вы её не любите? Коровянскую? Она вам не угодила чем-то? Или просто не по душе?

– Нестор Петрович, всё наоборот! Я её люблю! – Тимохин застенчиво потупил взор. – Почти как самого себя. Она же особая, о всех знает всё! Я бы так не сумел, – пояснил он восторженно.

– Любите и потому накатали анонимку. Да, любовь действительно зла. Сказано точно. – Я вздохнул, вспомнив о своём.

– Я не со зла, я от добра, – возразил влюблённый. – Для нас с ней. Понимаете, я на ней женюсь. И что тогда будет? Жить вдвоём на одну зарплату? Не-е, я категорически и бесповоротно не согласен!

– А ей это известно? Что вы любите и собираетесь жениться?

– Я ещё не признавался, готовлю сюрприз. – Тимохин заговорщицки приглушил голос. – Пока это между нами. Как мужчина с мужчиной. Нестор Петрович! – вдруг он воскликнул встревоженно. – Что же получается? Если она об этом не знает, выходит, знает не всё?!

– Действительно, не всё, – подтвердил я, сдержав улыбку. – Придётся вам заново взвесить свои чувства.

– Ничего себе хохма! – Открытие его озадачило. Тимохин поплёлся в класс, размышляя о другом сюрпризе. Пока он готовил свой, Виктория, сама того не ведая, преподнесла ему свой собственный.

Таких, как она, в школе несколько человек. Они перебрались из дневной школы в нашу, вечернюю. Здесь им вольготней – растворившись среди рабочих парней и девчат, они легко переползают из класса в класс.

– Устроитесь на работу – милости просим. А пока у меня нет такой ученицы, – говорю я Коровянской, завершая на этом уроке свой приговор.

Виктория наконец вспоминает о своём оружии и пускает в ход слёзы. Они хлынули на меня целой Ниагарой. Но поздно. Я держусь стойко, изо всех сил, разве малость отступил назад, дабы не промочить ноги. Туфли мои, признаться, не того, каши не просят только по одной причине – это уже стало банальным, есть кашу, но от иного продукта они бы явно не отказались. Коровянская исподтишка следит за мной и всхлипывает. Хорошо, что я заметил этот взгляд исподтишка, из засады, иначе бы дал слабину.

В наш поединок встревает Тимохин, он поднимается над партой и обвиняет меня грозно:

– Нестор Петрович, вы довели девушку до слёз! Не будь вы моим учителем, я бы вызвал вас на дуэль. Но, боюсь, вы поставите двойку.

Коровянская умолкла, остановив слезопад, будто завернула кран, и с интересом уставилась на своего защитника.

– Тимохин, да, я вам поставлю двойку, но лишь в одном случае: если вы не выучите урок. А сейчас скажите честно: я, по-вашему, был несправедлив? – спросил я, намекая на наш недавний разговор.

– Вы поступили справедливо, но не совсем правильно, – замысловато ответил Тимохин и сел на место.

Я окидываю класс строгим хозяйским оком и железным голосом говорю:

– Но вернёмся к нашей теме. Кто храбрый? Кто ответит на этот вопрос?

Нелли поспешно поднимает руку, стараясь опередить возможных конкурентов. Какой она упорный человек! Если у меня появится возможность оделить её пятёркой, я сделаю это с особым удовольствием.

– Прошу вас к доске, – говорю я гостеприимно.

Леднёва начинает складно и со знанием темы, даже вдохновенно. Я одобрительно киваю: молодец, Леднёва! Но вдруг наши взгляды встречаются, и язык Нелли словно деревенеет. Я поспешно отворачиваюсь, но это не спасает положение – Нелли уже отвечает кое-как, сбиваясь едва ли не на каждом слове, и вновь на тройку. Повторяется сценка, сыгранная нами в среду. Что с ученицей? И при чём тут я? Раньше она меня ни капельки не боялась, да и я не удав, а рослая девушка Нелли и вовсе не кролик. Неужели в последние дни на моём лице появилось нечто ужасное?

Вернувшись после урока в учительскую, я специально осмотрел своё лицо в трюмо, обычно перед этим зеркалом прихорашивались наши женщины, а вот теперь выставился я, наш единственный мужчина, – завертел физиономией и так и этак, и в профиль, и в фас. Может, у меня за последние дни появились клыки? Или вырос свирепый носорожий рог? Нет, это моё обычное лицо – не красавец, конечно, но и ничего такого, по-моему, страшного.

За моей спиной возникла Светлана Афанасьевна, посмотрела на моё отражение, вздохнула и жалостливо произнесла:

– Да, Нестор Петрович, вы заметно похудели. Вам нужно лучше питаться. Наверно, это делаете на ходу. И всё всухомятку.

– В основном потребляю сушёных кузнечиков, аки отшельник, – сказал я в шутку.

– То-то и видно, – Светлана Афанасьевна и это резюме сопроводила сочувственным вздохом.

А мне не до мирской пищи. Голова у меня просто разламывается от забот. Уловки Коровянской, странности с Нелли… Что прибавится на следующем уроке? В довершение ко всему на большой перемене меня, словно бильярдный шар в лузу, загоняет указкой в угол учительница биологии Леокадия Ивановна. Лицо у неё необыкновенно загадочное. Сейчас она мне, вероятно, откроет истинную тайну происхождения жизни на Земле: мы образовались сами или нас на своих подошвах занесли нечистоплотные инопланетяне. Но мне чужие секреты ни к чему, я хочу спать безмятежно. Я намерен благородно предупредить биологичку, но она не даёт раскрыть рта, приглушённо изрекает:

– Нестор Петрович, вы ещё молоды!

– Знаю, – отвечаю я виновато, – но ничего не могу с этим поделать.

– И не надо, не надо ничего делать, вы молоды, и это замечательно, – успокаивает она с материнской улыбкой. – Только не забывайте прислушиваться к советам тех, кто старше вас. Я старше, а значит, опытней и хочу вас предостеречь. Не злоупотребляйте двойками! Иначе распугаете учеников, они разбегутся из школы, им лишь дай повод. И тем самым сократят число классов, а вместе с ними и учебные часы. Это, как вы догадываетесь, скажется на нашей зарплате. Она у нас и так всего ничего. Вот и рубашечка у вас старенькая, пора обзавестись новой. А Коровянская, между прочим, нервный человек. Ей недолго и бросить школу, отправиться в другую, где к ней не будет придирок.

Я поёживаюсь – очень неприятно упёрлась в бок её указка, но ещё болезненнее сам разговор.

– Я решила вас наставить, Нестор Петрович, на правах старшего товарища. Потом станете кусать локти, да будет поздно.

У Леокадии Ивановны неимоверно гордый вид, будто она походя швырнула мне подарок в миллион рублей.

– Что ж, спасибо. Только вот не знаю, как буду расписываться в бухгалтерской ведомости, руки отсохнут со стыда. И ещё, будьте добры, уберите указку, иначе она пришпилит меня к стене. Я всё-таки не бабочка и не жук. Хотя украсить ваш гербарий – несомненно великая честь!

Я ответил слишком замысловато, но основную мысль она поняла правильно.

– Я хотела как лучше, – обиделась Леокадия Ивановна и демонстративно удалилась в дальний конец учительской.

Однако Виктория не сдавалась – втянула в эту историю саму директрису. Проходя на одной на перемен по школьному коридору, я краем уха уловил, как она оскорблённо жаловалась моей начальнице, стоя ко мне спиной:

– А чем я хуже других! Уж если всем в среду, так всем в среду. Нечего заводить фаворитов!

– Ступайте на урок, а я разберусь, – пообещала директриса.

Разбиралась она с помощью завуча. После уроков высокопоставленные женщины завели меня в директорский кабинет, и мы беседовали почти до часу ночи.

– Нестор Петрович, если узаконить ваш метод, получится неизвестно что, не школа, не институт. Полная, извините, какофония, – сказала завуч. – Зачем ученику напрягаться, готовить уроки каждый божий день, достаточно подготовиться по одной-единственной теме, явиться в среду и заработать хорошую отметку. И, таким образом, он потеряет самое ценное – законченную систему знаний!

Она сидела под открытой форточкой, окутанная табачным дымом. Её лицо скрыто сизым облаком, и в этом её преимущество перед оппонентом. Поди угадай, что у неё написано на лице на самом деле.

– Алла Кузьминишна, – сказал я, вглядываясь в гущу табачного дыма, – согласитесь, и обычный урок, с его опросом, тоже малоэффективен в условиях-то нашей, вечерней, школы.

– Мы согласны, он тоже непродуктивен.

– Так в чём дело? Значит, мы должны искать что-то новое! Полезное! Прямо-таки обязаны!

– Да, обязаны. Мы ищем! Ищут и другие педагоги. Ищут в министерстве. Не все, конечно. Те, кто не равнодушны к судьбам людей. Таких, к сожалению, не так-то много, но они есть. Увы, пока мы всё ещё ходим вокруг да около и без результата. Присоединяйтесь к нам, Нестор Петрович. У вас, зелёных, есть два бесценных качества – свежий острый глаз и неиссякаемая молодая дерзость. Даже нахальство. По рукам? – вмешалась Екатерина Ивановна, наш директор.

Я хлопнул по директорской ладони, затем, приподнявшись со стула, сунул руку в облако дыма.

– Я здесь, – подала голос завуч.

Я пошарил и нашёл её мягкую тёплую ладонь.

Это смахивало на дешёвый детектив. Некто неизвестный, а может и мой знакомый, однако пожелавший сыграть в анонима, подобно простаку Тимохину, но только половчей, он (или она) завернул нечто в кусок серой магазинной бумаги, затем вырезал из газеты три больших буквы «Н», «П» и «С», наклеил их на свёрток и тайком подложил творение своих рук на бамбуковую этажерку, поверх стопки схем и диаграмм. Я подошёл к полке, как это делал всегда перед началом уроков, а загадочный объект, пожалуйте, там, перевязанный мохнатым шпагатом. Мол, вот он я, возьми в руки. И я взял.

В детстве я увлекался Шерлоком Холмсом и потому расшифровал эту в общем-то незамысловатую аббревиатуру без особых потуг: Нестор Петрович Северов. Находка была адресована мне! Следовательно, я имел право вскрыть её содержимое.

Я развязал шпагат, открыл свёрток, и перед моим голодным взором предстали румяные аппетитные пирожки. Картина была восхитительной: они лежали горочкой, бочок к бочку, их было шесть, ещё, казалось, хранящих тепло сковородки и чьих-то рук! Мой рот мгновенно наполнился слюной. Но я удержался от соблазна, снова завернул пирожки и окинул взглядом учительскую, выискивая щедрую дарительницу. Ну конечно же, ну разумеется, скрытым некто была женщина. Кто же ещё будет печь пироги?

А вот и она! Хитрючка-конспираторша несомненно явилась в учительскую одной из первых, нет, самой первой, коль хотела сохранить свою проделку в глубочайшей тайне, небось, оглядываясь на дверь, прокралась к этажерке и подложила свёрток на полку. И была довольна своей придумкой. Светлана Афанасьевна и сейчас с невиннейшим видом что-то обсуждала с географичкой. Ах, притвора! Хотя бы разок покосилась в мою сторону. Не повела она и бровью, когда я отозвал её к окну.

– Я тронут вашей заботой, и всё же должен вам это вернуть, – сказал я, протягивая свёрток.

– Не понимаю, вы о чём? Об этом? А что там? Можно? – Она, как истинная женщина, не выдержала, взяла свёрток и открыла. – Какая прелесть! И, наверно, неописуемой вкусноты!

– Кому это знать, как не вам? – спросил я, забавляясь её простодушным притворством.

– Вы решили, будто они мои? – Это её развеселило. – Ошибаетесь, я бы не стала таиться, вырезать, клеить буквы, и угостила вас без подобных фокусов. Но кто бы она ни была, у этой женщины доброе сердце! Я бы на вашем месте мысленно поблагодарила таинственную самаритянку и слопала пирожки с огромным аппетитом!

Светлана Афанасьевна была права, она не стала бы лукавить, расхваливая своё кулинарное искусство и к тому же с таким беззастенчивым восторгом.

– Тогда за чем дело? Угощайтесь! – предложил я, желая загладить вину.

– Не могу. Во-первых: я сыта и берегу фигуру. А во-вторых: пирожки предназначены вам, и ей будет обидно, если вы начнёте раздавать другим.

– И кто же, по-вашему, она? Кто-то из них?

Мы пристально всматривались в лица наших коллег. Но самаритянка не выдала себя ни словом, ни взглядом.

– Они все добрые женщины, и, наверно, каждая замечательно готовит тесто, – рассудительно проговорила моя собеседница. – Сама я давно не пекла, всё некогда. Когда дойдут руки, обязательно угощу вас! Только не знаю: понравится ли вам. Хотите, завтра же этим займусь и вечером принесу?

– Ни в коем случае! – взмолился я. – И вообще, никому ни слова! Я не беспомощен, могу себя прокормить сам. Обещаете?

– Можете не сомневаться! А что касается пирожков, ешьте, не комплексуйте. Вас угостили от чистой души. И поспешите, скоро звонок, – напомнила Светлана Афанасьевна.