Текст книги "Большая перемена (сборник)"

Автор книги: Георгий Садовников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

– Как-то не по-нашему. Небось Хемингуэй? – спросил подполковник, давая понять: он не чужд литературе.

– Эразм Роттердамский. «Похвала глупости», – пояснил я.

– Да разве можно хвалить глупость? – удивился подполковник.

– Это сатира, – пояснила Светлана Афанасьевна.

– А, понятно. И юмор.

Подполковник писал старательно, выводя каждую букву. Когда он добрался до конца страницы, я остановил диктовавшую.

– Этого достаточно. А теперь, товарищ Гущин, погуляйте. А мы посмотрим, что у вас получилось.

– Можно я погуляю прямо здесь? – несмело попросил подполковник.

Светлана Афанасьевна села на его место, и её красный гранёный карандаш запорхал по странице, роняя красные знаки. Я стоял за её плечом.

Гущин нервно ходил по кабинету, бросал в нашу сторону тревожные взгляды.

Наконец Светлана Афанасьевна исправила букву в последнем слове и отложила карандаш. Гущин бросился к нам с воплем:

– Ну как?

– Мягко говора, неважно. Даже не тянет на двойку. – Я показал страницу, густо усеянную красными чёрточками и буквами. Красного цвета, пожалуй, было больше, чем синих чернил.

– А нельзя ли как-то это… – подполковник не отважился произнести необходимое слово. Его лицо шло алыми пятнами.

– Нельзя ли как-то это скрыть? А в заключение написать нечто противоположное? Мы вас поняли верно? – спросил я, дивясь своему цинизму.

– Вы угадали, – выдавил из себя Гущин, и как мне показалось, похудел, будто использованный тюбик.

– Мы вас прикроем, если вы, в свою очередь, поможете нам, – продолжал я в том же наглом стиле.

– Чего вы хотите?

– У вас находится наш ученик Григорий Ганжа. Вы должны его отпустить, – потребовал я.

Гущин молчал, вникая в мои слова, и вдруг взорвался:

– Так вот оно что?! И ради этого вы устроили цирк, только бы вытащить своего хулигана. И моя аттестация – сплошное враньё!

– Не расстраивайтесь. Рано или поздно вы всё равно станете полковником, – сказал я, желая его успокоить.

– Чёрт с ним, с полковником! Мне куда приятней засунуть вас в КПЗ, к вашему Ганже! – ещё пуще распалялся Гущин.

Я взглянул на Светлану Афанасьевну, она одной ногой уже была в глубоком обмороке.

– Валяйте! А потом весь город будет потешаться над вашим диктантом! – выпалил я, будто сиганул с небоскрёба. Мой желудок даже подскочил к самому горлу. Я добавил: – Между прочим, самое тяжкое наказание для Ганжи – уроки Светланы Афанасьевны. Он – закоренелый прогульщик. В этом смысле, рецидивист. И ещё неизвестно, что для него страшней: ваше КПЗ или её урок.

– Он прячется от меня в мужском туалете, – чуть ли не всхлипнула моя соратница.

– Шут с вами! Забирайте своего Ганжу, – сдался Гущин. – Мы им сыты по горло. Он что потребовал, шельмец? Отведите, говорит, к начальству, ко мне то есть, хочу сделать важное заявление! Горит, мол, душа! Каково? Важное заявление, и душа прямо пылает, – не удержался, передразнил он Ганжу, – Я его к себе, кто знал-то? Говорю: «Ладно, заявляй!» Он говорит: «Мне известно, кто убил Ленского». Я сразу-то не врубился – борьба с преступностью, такой в мозгах ералаш. Но фамилия показалась знакомой, будто давно на слуху. Думаю: наверно, нераскрытое дело. Говорю: «Тогда назови имя убийцы». Он говорит: «Ленского убил Онегин». «Тьфу! – говорю. – Это мы сами учили, и мы тебе вмажем в протокол дополнительный пункт: оскорбление при исполнении». И что? Думаете, сдрейфил? Он прикидывается овечкой и отвечает: «Я вас не оскорблял. Я же не говорил, будто вы не знаете, кто кокнул Ленского. Я сказал: это известно мне. И хотел вам сообщить. Вдруг, думаю, вы не знаете, что я читал „Онегина“. Мол, невежда. Вот и доложил». А в глазах смех! Издевается, значит. Забавляется, говорите? Но от этого не легче. И этак всё утро. Не одно, так другое. Столько лет в органах, но до сих пор не встречал такого баламута.

Он снова позвонил и распорядился привести нашего ученика.

– Возьмите свой диктант. Думаете, мы бы стали мстить? Мы не такие. Мы только хотели вас чуточку припугнуть. Правда, Светлана Афанасьевна?

Она слабо шевельнула головой, на большее её не хватило.

– Я уже ни о чём не думаю. У меня из-за вас кругом идёт голова, как на карусели. Сейчас упаду, – мрачно произнёс подполковник – Получается, будто мы друг другу дали взятки, я – вам, вы – мне, стало быть коррумпированные элементы. Разве так бывает?

Тут дверь распахнулась, и здоровенный милицейский старшина ввёл в кабинет Ганжу. Увидев нас, Ганжа попятился к порогу и, будто бы истерически, закричал:

– Товарищ подполковник, только не в школу! Лучше в кандалы и в Сибирь!

– Проваливай, Ганжа! И больше нам не попадайся. Иначе… – Гущин не договорил и устало рухнул в жёсткое кресло.

На улице я спросил:

– Ганжа, за что вы ударили Ляпишева?

– Нестор Петрович, всё вышло случайно. Захотелось побоксировать. Светлана Афанасьевна, вы всё знаете: я в детстве занимался боксом.

– Откуда мне знать, Ганжа? Я с вами в детский сад не ходила, – надменно ответила учительница.

– Ну да, я пошутил, – сказал Ганжа. – В общем, я принял стойку, – и он показал, как это сделал, – нанёс удар прямой, и надо же такому случиться, на пути кулака оказалась Генкина рожа. Лицо, лицо. Не верите, спросите Ляпишева. Он подтвердит.

– Он уже подтвердил, – сказал я с досадой.

– Во! А Ляпишев, между нами, исключительной честности человек, – пояснил Ганжа, забавляясь нашим бессилием.

Эта неделя стала фестивалем его проделок. Иду я на другой день в школу и вижу: Ганжа любовно, как нечто родное, обнимает почтовый ящик, прибитый у входа в школу. Ящик ничем не отличался от своих почтовых собратьев, развешанных по всему городу, такой же тёмно-синий с гербом страны, но вот, поди же, Ганжа воспылал к нему нежным чувством.

– Гриш, ты никак шизанулся? – спрашивали ученики, проходя мимо Ганжи.

– Я занимаюсь медитацией, погружаюсь в собственный внутренний мир. Но вам этого не понять, двоечники вы и невежды! – отвечал Ганжа, а для меня придумал другое: – Вот, Нестор Петрович, устанавливаю контакт с космосом, при помощи почты. Ищу внеземной разум! О! – Он прильнул к ящику ухом. – Аллё, нельзя ли громче? У нас тут атмосферные помехи. Это Марс! – шепнул он мне. – Так, так! Повторите!

– Не трудитесь! Я расшифровал сигнал: «Ганжа, представление окончено. Пора в класс. Жители Марса», – сказал я и, не став его ждать, вошёл в школьные двери.

А следовало задержаться, – главное представление, оказывается, было впереди.

Как потом утверждали свидетели, вызванные на педсовет, Ганжа ждал Петра Тимохина, и, когда наконец тот появился, подозвал его к себе.

Привожу их диалог по рассказам очевидцев.

– Петьк, понимаешь, какая фигня. Оторвался ящик, слесарь попросил подержать. Сам пошёл за инструментом, да, видать отвлёкся, глушит пивко или что покрепче. Теперь подержи ты, а я найду этого козла, – предложил Ганжа Тимохину.

– Я не домкрат, держать задаром! Ишь, нашёл лоха, – обиделся Тимохин.

– Кто сказал, будто задаром? – удивился Ганжа. – За каждую минуту, пока я буду его искать, ты получишь рубль.

– А если тебя не будет десять минут? Или дольше? – загораясь, поинтересовался Тимохин.

– Значит, с меня червонец. Или соответственно больше, – щедро пообещал Ганжа.

– Ловлю на слове, – предупредил Тимохин. – Давай твой ящик!

– Заменяй меня, только постепенно, смотри не урони, точно он из стекла. А я скоро! – Ганжа передал ящик, изображая осторожность, и поспешил в школу.

– А ты не торопись! – крикнул ему вслед Тимохин.

Он добросовестно держал ящик и то и дело спрашивал зевак:

– Сколько там на часах? – И, выслушав сообщение, возражал: – Твои часы отстают. Рублей прошло гораздо больше. Тянет на все восемь!

До нас же, в учительской, снизу, из вестибюля, донёсся весёлый призыв Ганжи:

– Все на улицу! Аттракцион невероятной жадности! Тимохин зашибает деньгу!

Почувствовав неладное, я выбежал из школы следом за учениками. Тимохина уже обступила толпа зрителей. Из распахнутых дверей вырвался и разлился по улице звонок на урок, но никто и не думал расходиться, ждали что будет.

Увидев меня, Тимохин взмолился:

– Нестор Петрович, сколько намотало на ваших стрелках? У них, у всех, отстают!

– Тимохин, уже был звонок! Отпустите ящик – и в класс!

– Не могу. Я должен его сберечь, вдруг разобьётся, – пояснил Тимохин.

– Тогда аккуратно поставьте на землю, – сказал я, хотя мне сейчас было не до шуток.

Новая проделка Ганжи уже задержала начало занятий на пятнадцать минут, – нетрудно было догадаться: и этого весельчака, а заодно с ним и меня, его классного руководителя, ждут превеликие неприятности.

– Нестор Петрович, мне за это капают монеты, – признался Тимохин. – Минута – рубль. Стало быть, у меня есть шанс загрести кучу денег.

Я вспомнил о его сокровенной мечте, рассказанной мне Нелли. Будь у него ещё одна жизнь, он бы получал вторую зарплату.

Лично бы я, даруй мне судьба вторую, как бы параллельную жизнь, стал бы ещё и врачом. В общем, учил бы и лечил, поймал бы полный кайф, как выражается Лёсик… Но сейчас не до фантазий.

– Тимохин! Сейчас же в класс! – повторил я грозно. – Знания дороже этих денег!

– Не могу! Я жадный! – в отчаянии вскричал Тимохин.

– Так и быть. Я подержу этот чёртов ящик, а вы бегом за парту. Вам повезло, у меня свободен первый урок, – сказал я вздохнув.

– Ага. Хотите подработать сами, – якобы раскусил меня Тимохин.

– Не бойтесь, все деньги я отдам вам.

– Честное слово?

– Слово чести!

– Нет, скажите: «честное слово», – потребовал Тимохин.

– Даю честное слово.

– Будете держать, пока не придёт Гришка?

– Да, пока не явится Ганжа.

Я принял у Тимохина ящик, наказав Петру прислать ко мне Ганжу, и немедля.

Я несомненно влез в идиотскую игру, затеянную Ганжой. Но у меня не было иного решения. Иначе бы мой ученик пропустил урок. А возможно, за ним и второй, и третий… Кто знает, что ещё задумал Ганжа.

Но пока мне приходилось ждать, как приклеенному к почтовому ящику. И конечно, сейчас же по улице пошли мои знакомые. В городе улиц тьма, ходи – не хочу, однако сейчас кто-то, точно специально, их пустил именно по этому маршруту.

И первым появился сплетник Лёсик, – лёгок на помине. Он был тем, кого мне сейчас хотелось видеть в последнюю очередь. Но судьба, словно в насмешку, подсунула именно Лёсика, самого опасного свидетеля. Я очень обиделся на судьбу.

– Ба, что я вижу?! Керосинит сам Нестор Северов! – обрадовался Лёсик, у него азартно заблестели глаза. – Ты уж лучше держись за столб. Он понадёжней.

– Ты не понял. Это ящик цепляется за меня, – сказал я, разоряясь.

– И сколько же ты засосал? Бутылёк? Может, два?

– Четыре! – произнёс я так, будто у меня заплетался язык.

– Ты запил?! Ну и ну! С чего бы? Впрочем, понятно. – Он почесал лоб – Разумеется, я должен тебе помочь. Мы же с тобой друзья. Если у тебе остались бабки, я упакую тебя в такси. И ты поедешь домой. Бай-бай!

– Ни за что! – промычал я. – Мне ещё вести уроки. Целых пять!

Только теперь он обратил внимание на школьный подъезд.

– Шутишь? Ты же в полном распаде.

– Мне не привыкать, – сказал я, словно бы это было для меня привычным делом.

– Ну и ну, – озадаченно повторил Лёсик и пошёл своей дорогой.

Зачем я это сделал? Хотел поизмываться над глуповатым Лёсиком? Теперь он разнесёт на полгорода: мол, Северов, обмишулившись с аспирантурой, стал алкашом и теперь запил по-чёрному.

Но вообще-то сожалеть было некогда. За Лёсиком двинулись другие знакомые, и я им тоже нёс околесицу. А Ганжа не спешил, и обстановка тем временем накалялась. Бдительные жильцы из ближайших домов вызвали участкового, сурового милицейского капитана. И мне пришлось соврать: будто я опустил в ящик письмо неимоверной важности и теперь его сторожу до очередной выемки почты. Капитан покрутил пальцем возле виска и ушёл.

А потом ко мне вышла наш директор Екатерина Ивановна. За её спиной маячила техничка тётя Глаша.

– Нестор Петрович, вы же не Тимохин, – нахмурилась Екатерина Ивановна. – Когда мне сказали, – она бросила взгляд на техничку, – я не поверила, теперь вижу сама. Это же розыгрыш, старый как мир.

– Знаю. – Я печально вздохнул. – Но я дал честное слово: мол, буду держать этот ящик. Хоть до конца света.

– Да, слово тоже нужно держать, – согласилась Екатерина Ивановна. – Но может, я могу вас освободить? От честного слова. Властью директора?

– Тут бессильна даже ваша всемогущая власть, – сказал я горько.

– Что же мы теперь будем делать? – расстроилась Екатерина Ивановна и безвольно опустила руки.

– Как – что делать? – возмутилась тётя Глаша. – Да позвать сюда этого мошенника Гришку. Раз нашкодил, давай исправляй!

Тут из школьных дверей, точно из царских врат, выступил сам Ганжа. Он и теперь не спешил, полюбовался на меня в обнимку с ящиком и известил:

– Нестор Петрович! Так и быть, можете топать на свои уроки!

– А как же ящик? Он упадёт, – спросил я, не скрывая сарказма.

– Пёс с ним. Пусть валяется, – сказал Ганжа. О, сам прирос к стене, – добавил он будто бы восхищённо, когда я опустил руки.

После этого слово взяла директор:

– Ганжа, вы сегодня фактически сорвали урок! Но вам этого мало! Вам мало рукоприкладства. Да, да, Ганжа, мне сегодня звонили из милиции! Так вы ещё поставили, мягко говоря, в нелепое положение своего педагога!

– Екатерина Ивановна, он поставился сам. Добровольно, – возразил Ганжа с самой невинной улыбкой. – Говорят, дал честное слово. Его же никто за язык не тянул? Верно? Или Петька кинул лажу? Сказал: не боись, ящик держит историк, а он дал честное слово. Значит, помрёт, а не бросит. Он – человек железный. Нестор Петрович, или всё было не так? – Ганжа впился в меня испытующим взглядом.

– Всё было так, – подтвердил я. – Кроме одного. Я, увы, не железный.

– И всё равно, Ганжа, по вас давно плачет педсовет, – сурово изрекла директор.

– Это плохо, – притворно озаботился Ганжа, – если он плачет. Говорят, слёзы укорачивают нашу жизнь. Екатерина Ивановна, лично я готов рассмешить и вас, и весь педагогический коллектив.

– Довольно, Ганжа, я от вас так устала. Нет слов. – Директор и впрямь изнеможённо махнула рукой и первой вошла в подъезд.

Мы потянулись за ней.

– Нестор Петрович, вы согласны? Насчёт слёз? – начал было Ганжа, поднимаясь рядом со мной по ступенькам.

Я перебил:

– Ганжа, почему вы не на уроке? У вас сейчас литература.

– Вас пошёл выручать. Сказал Светлане, ну, Афанасьевне: надо дать срочную телеграмму, в Кремль. Я обещал!

– Неужели она поверила?

– Нет, конечно. А что ей оставалось делать? Кремль есть Кремль!

На перемене ко мне подошёл Тимохин и горько попрекнул:

– Нестор Петрович, из-за вас я потерял пятнадцать рублей. Ганжа сказал: ваше держание ящика этого не в счёт. Мол, он договорился со мной и держать должен я. В этом, говорит, и заключалась вся идея.

– Хорошо, Тимохин, я отдам вам пятнадцать рублей, вот получу зарплату.

– Ждать столько дней, – вздохнув, посетовал Тимохин.

– Я заплачу вам проценты. Сколько? Десять? Двадцать?

– С вас только пять. Я вас ценю, – признался Тимохин.

На педсовете гремели гневные речи: мол, пора изгнать Ганжу из наших стен, мол, он давно у всех точно та самая кость, застрявшая в горле. Помалкивала лишь одна Светлана Афанасьевна, забилась в угол учительской, бледная и притихшая. В конце концов предоставили заключительное слово его классному руководителю.

– Карфаген, конечно, должен быть разрушен, – согласился я с педсоветом. – Но Ганжа – человек неординарный, и мы должны это учесть.

И я, набравшись отваги, пообещал принять экстренные меры и сделать из Ганжи суперобразцового ученика. И что удивительно: мне охотно поверили, отдали Ганжу как бы на поруки, и облегчённо вздохнули, словно я своим обещанием их избавил от тяжкого греха.

Сегодня она принесла сырники.

Итак, мне как бы отдали, а я как бы взял Ганжу на поруки, не подумав: у меня их всего-навсего две, обычных, пятипалых, – тут более уместен осьминог с его восемью щупальцами, и на каждом боевые присоски. Но отступать было поздно да и некуда – надо было шевелить своими пятипалыми, с чего-то начинать, и я отправился за советом к его мамаше, к Марии Ивановне, так, помнится, её именовала Светлана Афанасьевна.

Я проехал на трамвае через весь город, болтаясь из стороны в сторону вместе с вагоном, хватаясь за поручни и дважды за верёвку, с её помощью кондуктор сигналила водителю трамвая, и тот дважды включал тормоз.

Мой непутёвый ученик жил далеко от школы, дальше и не придумать, – дальше начиналась кубанская степь. Здесь же и дымил ремонтный завод – место его работы. И Ганжа почти каждый вечер терпеливо колесил в этакую даль и туда, и обратно! А были школы и поближе. Одна, возле коей я вышел из трамвая, и вовсе находилась в двух шагах от дома Ганжи. Но почему-то он предпочитал именно нашу. «Что ж, – подумал я, входя в узкий полутёмный подъезд, – на то он и Ганжа, не может обойтись без причуд».

– Да он никого не слушает. Знай смеётся, – почему-то развеселилась крошечная пожилая Мария Ивановна, прослушав мой рассказ о похождениях Ганжи. И глаза у неё были такие же озорные, как у сына. Видать, сама в молодые годы была неутомимой проказницей.

– Мария Ивановна, но, может, всё-таки есть к нему какой-нибудь ключик, пусть маленький-маленький, как для моего портфеля? – И я показал свой портфель.

– Откуда же взяться ключику, маленькому или амбарному, если у него, у Гришки, нет ни одного замка? – Мария Ивановна рассмеялась, довольная своей хохмой.

Зря я трясся сюда на трамвае, – с чем приехал, с тем придётся и отчалить. Но прежде чем уйти, я задал ещё один вопрос, из праздного любопытства:

– Как, по-вашему, почему Григорий выбрал нашу школу? Есть школа прямо у вас под боком и, наверно, ничем не хуже.

– Это из-за Светланки. Она у вас учительница.

– Светлана Афанасьевна? – Я напрягся, ожидая ответа. Хота чего было ждать, у нас в учительской единственная Светлана, она.

– Отчества не знаю. Тогда она была пигалицей. Светланка и Светланка. Они с Гришкой, – как это у них называется? – во, дружили до девятого класса. И в начале десятого тоже. Вместе готовили уроки. У нас, за столом, за ним сейчас сидим мы с вами. – Она похлопала по столешнице, накрытой белой скатёркой.

Я будто перенёсся во времени назад, увидел со стороны этот квадратный обеденный стол и совсем ещё юных Свету и Гришу. Они сидят рядышком, склонившись над учебником, соприкасаются их плечи и волосы, её золотистые локоны и его чёрная шевелюра. Ганжа занимает стул, на котором теперь сижу я.

– Гришу её родители не любили, хулиган и вообще не ровня. Они в торговле, а я прачка, – продолжала Мария Ивановна, не подозревая о моих видениях. – Потом и вовсе запретили ходить к нам. Как-то они ушли, а Светку заперли в квартире, ну он и полез к ней в окно по трубе. Они с жалобой в школу: такой-сякой бандит, ваш ученик, хотел ограбить их богатство. А там того и ждали, выперли, не дали закончить десятый класс, не пожалели. Ну, он и уехал на Курилы, там у меня брат. Сначала рыбачил на пароходе, в порту, где-то ещё. Был солдатом. Приехал в этом году и устроился в школу. Снова к ней, под бок.

Я не ослышался? Значит, он уже окончил девять классов?

Мой вопрос доставил ей удовольствие. Мария Ивановна поманила меня к себе, я послушно потянулся к ней через стол, она сказала, понизив голос, будто нас могли подслушать:

– Более того, у него есть аттестат этой самой зрелости, видела сама. Он там сдал, экстерном. Зачем тебе, говорю, снова в школу, да ещё в девятый? Он смеётся: хочу, говорит, закрепить знания. Иди, говорю, тогда хотя бы в десятый. Опять смеётся. А Светка учит в десятом?

– В десятом язык и литературу ведёт другой педагог.

– Значит, я угадала, – многозначительно заключила Мария Ивановна.

Выходит, я не ошибся насчёт той, кто именно где-то рядом с Ганжой.

– И что у них теперь? – спросил я как бы между прочим.

– Вам должно быть видней. Вы с ними в школе. А мне он не говорит. Несёт всякие небылицы, не хочется повторять. О том, что Светланка в этой школе, думаете, я от него узнала? Мне донесли люди другие.

Совершив затем тур по другим ученикам, вечером я пришёл в школу. Светлана Афанасьевна уже была в учительской, пристроилась за столом с раскрытым классным журналом и, ведя карандашом поперёк страницы, видимо, по строке с отметками, что-то шептала себе под нос. Приблизившись, я услышал:

– Не любит… не любит… ну, это как сказать… не любит… не любит…

Она гадала, будто на лепестках ромашки.

Я уселся напротив, по ту сторону стола, и с полной ответственностью произнёс:

– Любит он вас, Светлана Афанасьевна, как Тургенев любил Полину Виардо. Куда она, туда и он.

– Нет, он не любит. – Она огорчённо покачала головой и спохватилась: – Нестор Петрович, о чём вы?

– Я всё знаю. Мне рассказала Мария Ивановна. Почему вы от меня это скрывали? Мы с вами друзья… Ну, почти друзья. Надеюсь, скоро будем.

– Нестор Петрович, тогда мы были детьми. И теперь всё осталось в прошлом, – произнесла она с грустью.

– Неправда! Всё осталось в настоящем! И по сей день. Вы понимаете это, но хотите себя обмануть. Ганжа и в школу-то нашу пришёл по единой причине: здесь вы. Между прочим, у него среднее образование, он уже получил аттестат.

Эта информация на неё свалилась, будто… нет, снег посреди лета, случается, падает и в жаркий день. Поначалу она ошеломлённо молчала, потом произнесла:

– Для меня это новость. Разумеется, приятная! – сказала это, словно я её заподозрил в обратном.

– Но то, что у него есть девять классов, это-то вам должно было быть известно.

– Хорошо, я скажу, – сдалась Светлана Афанасьевна. – Гри… то есть Ганжа пришёл мстить. Думаете, почему он сказал про десять своих разводов? Хотел мне причинить душевную боль.

– Но он не разводился. Ни разу!

– Значит, разведётся потом.

– Господи! Да любит он вас! Любит! Он хотел вызвать ревность, вот и ляпнул.

– А почему он бегает с моих уроков? Тоже от любви? От её избытка?

– Да чтобы вы его… ну, как бы сказать?.. ловили! Он хочет, чтобы вы им занимались. Хотя бы так, если не можете по-другому. Давайте честно: когда ваш ученик, любой ученик, ведёт себя образцово, учится на пятёрки, вы за него спокойны и уделяете меньше внимания, чем непутёвым. С этими возитесь, не жался ни времени, ни сил. Верно?

– Пожалуй, да.

– Правда, трудно представить Ганжу отличником и образчиком дисциплины, – не удержался я от улыбки.

– Поверьте, он очень способный, – возразила она с жаром.

Тогда я вынес свой вердикт.

– Светлана Афанасьевна, вы его тоже любите! До сих пор! – сказал я тоном государственного обвинителя.

– Я этого не говорила! И что вы всё об этом? О Тургеневе? Полине Виардо? Посмотрите: у Ганжи по физике тройка. А он мог бы учиться на пятёрки. Пусть на четвёрки. Куда вы смотрите, его классный руководитель? Какие собираетесь предпринять меры? Надеюсь, вы не намерены сидеть сложа руки?

– А почему бы теперь и не посидеть? – спросил я весело. – Проблема Ганжи решена! Он у нас находится незаконно. Сегодня же поставлю в известность директора, и в его деле можно поставить точку!

– Неужели вы это сделаете?! – ужаснулась Светлана Афанасьевна.

– Я обязан! Иначе сам нарушу закон, и вы это знаете сами.

– А вы подумали, что будет с Ганжой! Он пропадёт без присмотра. А здесь он у нас на глазах.

– Не надо паниковать! Он – самостоятельный взрослый человек. Мужчина! Был рыбаком, солдатом.

– Да что вы, что вы! Ганжа ещё мальчишка! Это только кажется, будто он взрослый. Вспомните все его проделки. Вспомнили, вижу по лицу. Вот-вот! Мы его выставим, и он сразу же что-нибудь выкинет, а тут хотя бы мы. Давайте подождём до конца четверти, а там… посмотрим.

– А говорят, будто это я вас втягиваю в неблаговидные затеи. Хотел посидеть сложа руки, да куда там, разве позволят.

И тут меня озарило, будто вдруг в голове взорвался интеллектуальный фейерверк.

– Светлана Афанасьевна! Мне срочно нужен гипнотизёр! Нет ли у вас такового среди ваших знакомых?

Она на меня посмотрела, ничего не понимая, потом сказала виновато: откуда, мол, ему, таковому, взяться? Но сейчас же вспомнила: у одной из её однокурсниц есть необычная соседка. Она уже давно занимается гипнозом или чем-то похожим на гипноз.

Сегодня я получил очередной гостинец. Теперь это был омлет, упакованный в небольшую коробку. «А принести вилку не сообразила», – подумал я с торжествующей усмешкой.

Когда всё было готово, я после уроков попросил Ганжу задержаться в классе.

– Присаживайтесь, Ганжа, хотя разговор у нас не будет долгим. – Я указал ему на первую парту перед учительским столом.

– Ни за что! – воскликнул Ганжа. – Я не могу рассиживать, будто король, в то время когда качусь по наклонной в пропасть. И вот-вот ухну на дно! И в лепёшку! Шмяк! Вы правы, Нестор Петрович, мы с вами должны со мной что-то делать. Нечего со мной либеральничать! Нестор Петрович, я уже дошёл до ручки. Ставлю вас в известность! Потом не говорите, будто не знали. Вон недавно иду по улице, а мне навстречу станичные мужики, все на конях, как в кино. Приехали, говорят, на краевые скачки. Где, спрашивают, тут ветеринарный диспансер? С них будто требуют справки: не больны ли их лошади бруцеллёзом. Как бы на моём месте поступил нормальный прохожий? Пояснил, что и где, там-то и там-то. Но мне ведь по-человечески не интересно, И я их направил в другой диспансер. Правильно, в венерический. А зачем это сделал? Не знаю сам. Эх, сейчас возьму и со всем этим покончу разом, выброшусь в окно! – Он и впрямь направился к окну.

– Ганжа, остановитесь! Не всё так безнадёжно! – вскричал я, всполошившись.

– Чего вы испугались? У нас первый этаж, – спокойно напомнил Ганжа, возвращаясь и усаживаясь за парту.

– А вы зря затеяли эту психическую атаку! Отбой! Я не собираюсь вас отчитывать, я этим займусь в иное время. А сейчас я хочу с вами поговорить о другом. И кстати, бруцеллёзом, по-моему, болеют не лошади, а коровы, – добавил я, не удержавшись.

– Ну, если о другом, я слушаю, – покладисто согласился Ганжа.

– Одна из моих знакомых, женщина, чудаковатая, собирается завести голубей, – начал я осторожно. – Сама она в этих птичках ничего не смыслит, с ними не соприкасалась, разве что подкармливала на улицах и скверах, бросала им кусочки хлеба. И потому желает прежде посоветоваться с опытным голубятником: с чего начинать, какие породы и прочие тонкости. Меня спросила: не знаю ли я таких людей. Я вспомнил о вас. Вы вроде бы некогда держали голубятню, и подростком, и позже.

– Кто вам сказал об этом? – Ганжа будто бы насторожится.

– Кто-то из нашего класса, а кто не помню. Разговор зашёл о голубях, и он вскользь бросил: а Ганжа, мол, раньше гонял голубей. – Изрекая это, я предусмотрительно отвёл взгляд, когда я говорю неправду, меня выдают глаза. В действительности источником этой информации была Светлана Афанасьевна.

– А теперь этим хочет заняться ваша знакомая? – задумчиво переспросил Ганжа.

– Отдалённо знакомая, – подстраховался я на всякий случай.

– И сколько ей лет?

– Наверно, около сорока. Женщину прямо не спросишь.

– Значит, женщине лет сорока вздумалось заняться голубятней, – пробормотал мой собеседник, размышляя о чём-то.

До меня только теперь дошло: стараясь заманить его к гипнотизёру, я выбрал повод прямо-таки идиотский. Трудно представить солидную даму на покатой жестяной крыше городского дома, размахивающей шестом и оглашающей округу пронзительным разбойничьим свистом. Но что поделаешь, лучшего способа я не нашёл. А с ним, гипнозом, связаны мои последние надежды.

– Я понимаю: звучит неправдоподобно. Вы мне, конечно, не верите. Всё это действительно выглядит нелепо.

В тёмных глазах Ганжи промелькнуло нечто похожее на ухмылку и исчезло, в них снова наступило ясное безоблачное лето.

– Ладно, забыли, не было ни этой женщины, ни голубей, – произнёс я, стыдясь своей глупости.

– Нет, Нестор Петрович, вы меня заинтриговали, – возразил Ганжа. – Мне интересно. Я хочу познакомиться с этой тёткой.

Мы договорились, где встретимся в воскресенье, в день, назначенный гипнотизёршей. Прощаясь, Ганжа вальяжно проговорил:

– Между прочим, я вас выкупил у Тимохина, за червонец и пять рублей. Теперь вы как бы мой крепостной. Но сегодня я щедр и потому вас отпускаю на волю! – И он сопроводил свои слова широким помещичьим жестом.

Гипнотизёрша на самом деле уже пребывала на пенсии – норовя заманить Ганжу, я очень польстил ей с возрастом. Мы ездили к ней вдвоём со Светланой Афанасьевной, нанесли два визита в её однокомнатную квартиру – в первый раз она не поддалась на наш уговор.

– Светочка, – говорила дама низким прокуренным голосом, – если бы ваш больной был алкоголиком или наркоманом… Но двойки и плохое поведение не по моей части.

В конце концов мы её уломали, и в солнечный воскресный день я пришёл к ней с Ганжой. Увидев хозяйку, он одарил меня задумчивым взглядом, но промолчал и вернул своё внимание даме – послал ей ослепительную улыбку.

– Вас прошу сюда. – Дама указала пациенту на свою комнату. – А вы подождите на кухне. – Она ободряюще мне подмигнула и ушла следом за Ганжой.

Я сидел в кухне-крохотуле за стандартным столиком с голубой пластиковой крышкой и прислушивался к происходящему в комнате. Временами мой обострившийся слух улавливал команды: «расслабьтесь», «смотрите мне в глаза», «вы спокойны, вам хорошо». Но вот что странно: их почему-то подавал сам пациент. Прислонив ухо к стене, я услышал, будто это было рядом со мной: «Вы в цирке, вам семь лет, вокруг вас дрессированные голуби. Скажите им: гули-гули…» «Что вы себе позволяете?» – вскрикнула гипнотизерша. Потом кто-то с шумом отодвинул стул, и через одну-две секунды на пороге возник Ганжа. Из-за его плеча выглядывало растерянное лицо дамы.

– Он меня чуть не загипнотизировал, – пожаловалась она неестественным для неё высоким, почти детским голосом. – И при чём тут какие-то голуби?

– Пропал кураж, – небрежно пояснил Ганжа. – А вы, Нестор Петрович, выходит, докатились? Дальше-то падать вроде некуда?

– Ганжа, это был шаг отчаяния, – сказал я уныло.

– Неужто всё так безнадёжно? – Его тёмные глаза, наверно, впервые смотрели серьёзно, без привычной, точно несмываемой, усмешки.

– Я перепробовал всё.

– Идёмте отсюда. Не то вернётся кураж, и я внушу нашей милой хозяйке, будто она в женской бане, – предупредил Ганжа.

Мы вышли из подъезда. На противоположной стороне узкой улицы Светлана Афанасьевна безуспешно пыталась спрятаться за тонким молодым каштаном. Её кремовые пиджак и юбку не заметил бы только слепой.

– Светк, с ним всё ясно, он конченный, а зачем это тебе? – громко спросил Ганжа.

Светлана Афанасьевна вылетела из своего укрытия и панически засеменила по улице, спасаясь от Ганжи.

– Зачем, зачем, – по-мальчишески передразнил я Ганжу. – А затем! Она тебя любит!