Текст книги "С вождями и без них"

Автор книги: Георгий Шахназаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 46 страниц)

Елиазар Кусков (о нем речь ниже) рассказывал, как ему поручено было принять "революционного лидера" из какой-то центральноамериканской страны. Тот потребовал выделить ему 50 млн. долларов и целый арсенал оружия, включая ракеты "земля-земля", пообещав после победы над империализмом привести свою страну в соцлагерь. На вопрос, зачем им при небольшой территории ракеты, которые "приземлялись бы" в океане, ответа не нашлось. Не настаивал проситель и на 50 миллионах, сократив свою "заявку" до нескольких тысяч долларов и партии автоматов Калашникова. Получил он их или ушел ни с чем – не ведаю.

Изрядно порастратившись и убедившись в малой доходности "революционных предприятий", наше руководство стало более осмотрительно воспринимать посулы героических бородачей. Думаю, особую роль в наступившем переломе сыграл исход событий в Никарагуа и Анголе. С подачи кубинцев, лоббировавших в пользу сандинистов, Советский Союз оказал им значительную помощь деньгами и оружием. Однако победоносной революции у братьев Ортега на получилось, а мирным путем оттеснить от власти соперников, щедро финансируемых Вашингтоном, было заведомо безнадежной затеей. Не лучше получилось в Анголе, хотя вроде бы победу здесь одержали "наши" – Партия труда, возглавленная Душ Сантушем. Отбиться от Савимби, получавшего американскую поддержку, удалось только благодаря десятитысячному кубинскому экспедиционному корпусу и поставкам крупных партий советского оружия. Между Москвой и Гаваной даже возникли трения. Фидель жаловался на нашу скаредность при оплате чрезвычайных расходов на эту "интернационалистскую акцию", упирая на то, что Куба идет на жертвы, посылая в Африку своих сыновей, грешно оставить их без снаряжения и современного оружия*. Но высоко оцениваемое с точки зрения "пролетарской солидарности" советское участие обернулось пустой тратой капитала. В то время как правительство США интриговало против Душ Сантуша, американские компании качали нефть в Анголе. Больше практицизма нам, право же, не помешало бы.

В начале 90-х годов, в разгар антикоммунистической истерии, предпринимались попытки посадить компартию на скамью подсудимых, объявить преступной организацией. Одним из пунктов обвинения была трата народных денег на финансирование МКД. Но на таком основании следовало бы объявить преступными, по существу, все правительства великих держав, поскольку речь идет о самой заурядной практике. И в прежние времена правительства подпитывали оппозицию во враждебных государствах, а уж в наше время подобные методы стали почти легальными. О чем говорить, если сотни тысяч долларов для президентской кампании Ельцина выносились непосредственно из американского посольства в Москве.

Мой дебют в МКД начался с участия в подготовке Европейского совещания коммунистических и рабочих партий, состоявшегося в 1967 году в Карловых Варах. Ему предшествовали две или три подготовительные встречи в Варшаве. По предварительному согласованию, ответственность за подготовку проекта документа была возложена на ФКП и ПОРП. Французам никак не светило собирать в Париже подобие Коминтерна, и они отбоярились, ссылаясь на политическую конъюнктуру и экономические трудности. Расходы и хлопоты достались полякам. Вел встречу с их стороны член Политбюро, секретарь ЦК ПОРП Зенон Клишко – высокий костлявый человек, с лошадиным лицом, обладавший редкостной способностью приводить к компромиссам самые различные точки зрения. Вел заседание с завидным хладнокровием, его не могли вывести из себя возникавшие время от времени перепалки или пустячные придирки к протоколу, без чего не обходится собрание, на котором представлено три десятка партий и каждая норовит доказать свою самостоятельность, причем ее претензии обратно пропорциональны размерам представляемой ею страны.

Наделенный едким остроумием, Клишко не раз вызывал своими репликами смех и пользовался этим приемом, чтобы разрядить периодически напрягавшуюся обстановку. Уже после того, как с грехом пополам удалось сверстать проект Заключительного коммюнике совещания и обсуждались организационные вопросы, возник жаркий спор – сообщать ли в печати точную дату предстоящего совещания компартий (24 апреля). Делегации соцстран были против, ссылаясь на то, что в нем примут участие генеральные секретари, они же главы государств, интересы безопасности требуют не давать иностранным разведкам шанса учинить какую-нибудь пакость или чего хуже – одним актом обезглавить социалистический лагерь. Нам возражали, что дата созыва совещания все равно окажется секретом полишинеля, поскольку в подготовительной встрече приняли участие в общей сложности полторы сотни человек. Представитель английской компартии заявил: "Ставлю сто фунтов стерлингов, что не успеем мы выйти из этого зала, как Би-би-си назовет день встречи коммунистов в Карловых Варах". Клишко нашелся, сказав, что готов поставить против английских фунтов сто польских злотых. Посмеялись и согласились с предложенным им компромиссом: назвать место совещания, не говоря о дате: "Пусть мучаются цэрэушники, правильно ли угадали".

Уже на встрече в Варшаве проявились разногласия, довольно четко распределившие европейские компартии на две группы – восточную, ведомую КПСС, и западную, равнявшуюся на Французскую и Итальянскую компартии. Правда, в той и другой время от времени находились нарушители групповой дисциплины, преподносившие сюрпризы своим лидерам. В нашем лагере время от времени демонстрировали свою независимость румыны и, скажем так, автономию поляки. Несколько небольших западных компартий, находившихся целиком на иждивении Москвы, отрабатывали гарантийной поддержкой нашей позиции. Спор же велся не столько вокруг теоретических вопросов – уже было молчаливо признано, что каждая партия вольна распорядиться, как ей угодно, марксистско-ленинским наследием и должна только присягнуть пролетарскому интернационализму. Яблоком раздора стало отношение к Пекину. В целом, разделяя нашу критику маоистского революционаризма, западноевропейские компартии были против прямых инвектив в адрес КПК, которые выглядели бы как ее отлучение от МКД. За этим стоял очевидный политический расчет – продемонстрировать независимость от Москвы и отмежеваться от опасной свары двух восточных исполинов. В своем кругу компартии вели геополитические игры, и пролетарский интернационализм не мешал повторять маневры представляемых ими держав.

В назначенный день делегации собрались в Карловых Варах. Чехословацкое правительство по этому случаю выделило 25 млн. крон. И без того чистый городок выскребли добела, выкрасили заново красавцы-отели в центре, приняли экстренные меры для надежной охраны высочайших особ. Что же касается самого совещания, то о нем и сказать-то нечего. В отличие от подготовительной встречи, где состоялось настоящее согласование позиций, заключительный этап свелся к произнесению монологов главами компартий. Сколько помню, никто из них даже не пытался как-то откликнуться на мнение своих коллег, просто зачитывал заранее заготовленный текст. В кулуарах и на банкете лидеры и их соратники имели возможность пообщаться, после чего разъехались довольные друг другом. Леонид Ильич решил возвращаться поездом через Прагу, а нам было дозволено лететь в Москву его самолетом.

С неделю после этого наша печать трубила о сплочении компартии на принципиальных основах марксизма-ленинизма, а китайская – о безуспешных попытках ревизионистов навязать революционным народам свой преступный курс. На деле это было не что иное, как одна из последних попыток продлить существование Коминтерна. При различной направленности есть некое сходство процессов в сфере международных партийных и государственных отношений. Общеевропейский процесс, как известно, начался с серии Совещаний по безопасности и сотрудничеству в Европе, которые затем переросли в соответствующую организацию – ОБСЕ. Пролетарская солидарность, напротив, начав с дисциплинированной и эффективной организации, "увяла" до периодических совещаний, чтобы затем вовсе угаснуть.

Следующая попытка вдохнуть жизнь в дряхлеющую коммунистическую солидарность была предпринята сразу после Карловых Вар. Там и была достигнута предварительная договоренность о созыве очередного международного совещания компартий. Возвратясь домой, Пономарев, не теряя ни минуты, принялся проталкивать эту идею. Обстановка, казалось, ей благоприятствовала. Плохо ли, хорошо, все-таки удалось найти общий язык с грандами европейского коммунизма ФКП и ИКП. Следующий после европейского крупный отряд компартий, латиноамериканский, следовал в фарватере КПСС. На стороне Пекина, кроме Албанской Партии труда, было всего несколько малозначных ультрареволюционных группировок, целиком содержавшихся на китайские деньги. То есть были реальные шансы на очередной триумф Москвы в качестве штаба мирового коммунистического и революционного движения.

Стоит вспомнить мою притчу о референте R. Ратуя за скорейшее проведение международного совещания, Суслов, Пономарев и другие сановитые международники держали в голове, что всякая кампания такого рода укрепляет их внутренние позиции и обещает достойную награду за не столь уж тяжелые и неприятные сами по себе труды. После Карловых Вар генсек вошел во вкус выступлений в роли "коммуниста No 1" планеты с трибуны международных форумов. Это обеспечивало благосклонное отношение к тем, кто их готовил. Международные отделы направили в ЦК записки о целесообразности безотлагательно начать работу по созыву международного совещания компартий, были приняты решения с соответствующими поручениями, работа закипела. Консультантов усадили сочинять проект вселенского коммунистического документа. Секретари ЦК и заместители заведующих отделами отправились в столицы соцстран для инструктажа коллег. После консультаций было решено избрать в качестве места подготовительной встречи Будапешт. Мне кажется, Кадар согласился на это, чтобы продемонстрировать, что Венгрия под его руководством залечила раны 56-го года и стала в ряд вполне респектабельных и надежных центров коммунистического движения. Знай он, во что выльется эта сомнительная честь, мудрый и осторожный венгерский руководитель предпочел бы от нее откреститься. Впрочем, может быть, на него просто нажали, приперев к стене все тем же безотказным доводом об интернациональном долге.

Дело в том, что вместо одной, на худой конец, двух-трех сходок, венгерской столице пришлось принять 10 или 11 туров "консультативной встречи" в течение 1968 года. По существу, с промежутком в месяц-полтора делегации нескольких десятков партий съезжались в Будапешт, проводили неделю в жарких дискуссиях, чтобы затем отправиться восвояси, доложить лидерам о содержании споров по документу, получить их согласие на небольшие подвижки и вернуться в венгерскую столицу для новых словопрений. Венграм пришлось надолго закрыть для туристов лучшую гостиницу города со знаменитыми серными ваннами и бассейнами "Геллерт", в которой размещались и заседали делегации. Всю эту ораву надо было кормить, обслуживать, по вечерам увеселять концертами и кинопросмотрами, а почетных гостей, в числе которых были, несомненно, секретари ЦК КПСС, приглашать на ужин в одном из экзотических ресторанчиков, которыми так богат "второй Париж".

Конечно, как всегда, бoльшую часть расходов взяла на себя КПСС, но хлопот сверх головы досталось все-таки венграм. Как хозяева встречи, они должны были взять на себя оформление и рассылку очередного проекта и многочисленных поправок к нему, вставлявшихся делегациями. Поскольку рабочим языком был русский, мы работали с нашими венгерскими коллегами как единая команда. Не знаю, как насчет национального менталитета, но всем нашим венгерским партнерам было присуще то, что можно назвать европейской политической культурой способность внимательно слушать собеседника, не отбрасывать с порога его доводы, терпимость к чужому мнению. Впрочем, настойчивость в отстаивании собственных взглядов при готовности к компромиссам свойственны, пожалуй, в равной мере всем малым народам Центральной и Восточной Европы, без этого они не смогли бы выжить и сохранить свою идентичность под мощным перекрестным давлением западноевропейских держав, Отоманской и Российской империй.

У меня установились дружеские отношения с двумя симпатичными молодыми людьми – Матиашем Сюрешем и Дьюлой Хорном. Мы много сотрудничали впоследствии, когда они стали заместителями заведующего международным отделом ЦК ВСРП. Пиком карьеры Сюреша стал пост министра иностранных дел. Признаться, ни мне, ни моим товарищам не приходило в голову, что Дьюла Хорн станет лидером реформированной социалистической партии, приведет ее к победе на выборах и в течение нескольких лет будет занимать кресло венгерского премьера. Вспоминаю, как после заседаний, редактуры и оформления текстов мы с ним спускались в уютный бар, где певица в сопровождении небольшого оркестрика исполняла цыганские и джазовые мелодии, за бокалом вина обсуждали мировые проблемы.

Почти каждый тур подготовительной встречи проходил по закону драмы: более или менее спокойная завязка, обострение конфликта, кульминация, финал. А подспудной пружиной сюжета служило противоречие между стремлением КПСС диктовать коммунистическому сообществу свою программу действий и противодействием этому, активным и пассивным, со стороны "бунтарей". Самыми драчливыми из них оказались румыны. Дело даже не в том, что они отчаянно противились любому намеку на осуждение "раскольнической деятельности Пекина" и надоели всем, настырно вписывая в каждый параграф документа фразу о независимости компартий от какого-либо центра. Свои взгляды не менее настойчиво отстаивали и многие другие партии. Однако румынская делегация делала это демонстративно, откровенно провоцируя политические скандалы.

Чаушеску явно стремился таким путем приобрести в социалистическом лагере статус, какой, благодаря де Голлю, принадлежал Франции в Атлантическом союзе. Игру он вел беспроигрышно, поскольку хорошо знал, что, как бы в Москве ни раздражались его показной оппозиционностью, наказать за нее не могут. Зато в благодарность за болезненные уколы самолюбию Москвы мог рассчитывать на благодарность американцев, сохраняя при этом самый жесткий в Центральной Европе политический режим. К тому же румынский лидер готов был и приторговать своей оппозиционностью. Пожалуй, в самой циничной форме это произошло на Совещании ПКК Варшавского Договора в Праге в 1982 году. Там Чаушеску уперся по одному из пунктов коммюнике, остальные генсеки коллективно и по очереди его безуспешно уговаривали, терпение было на исходе, готовился уже Итоговый документ без участия румын, когда от них последовало деловое предложение: обменять свою подпись на дополнительные поставки 5 млн. тонн советской нефти. Я никогда не видел Андропова в таком крайнем раздражении. Он категорически отказался идти на сделку. В конце концов Чаушеску все-таки вынужден был уступить.

Тогда же румынская делегация устроила представление, которое было явно запланировано заранее. После нескольких часов бесплодной дискуссии ее руководитель Никулеску-Мизил заявил, что не видит возможности продолжать совместную работу в условиях, когда игнорируется мнение РКП, а посему ее делегация покидает консультативную встречу. Надо иметь в виду, что участники собрания в отеле "Геллерт" принадлежали к тому поколению коммунистов, которое не видело на своем веку ничего подобного, а если и были там "аксакалы", то они уже давно позабыли бурные разборки докоминтерновских лет. Поэтому уход румын произвел поначалу впечатление чуть ли не катастрофы. Все побежали строчить телеграммы лидерам, начали увещевать Бухарест образумиться. Румыны вернулись, и возобновилось долгое "сидение" над проектом.

Тогда мне в голову закралась крамольная мысль: можно ли рассчитывать на успех коммунистической доктрины, если не находит подтверждения ее главный постулат, а компартии готовы разбежаться по национальным квартирам?

Почти год, как я уже сказал, продолжалась консультативная встреча, и на все это время международный отдел чуть ли не в полном составе переселился в венгерскую столицу. Референты со знанием иностранных языков находились под рукой у секретарей ЦК, когда надо было переговорить с какой-нибудь из многочисленных делегаций. Консультанты корпели над бумагами, а организационный штаб нашей делегации возглавлял первый заместитель Пономарева Елиазар Ильич Кусков.

Моих литературных способностей явно недостает, чтобы описать эту колоритную фигуру – как раз потому, что при этом почти не за что зацепиться. Ниже среднего роста, худенький, невзрачный, с сероватым, маловыразительным лицом. Вот уж на ком сломал бы зубы проницательный детектив – ни за что не признал бы в этом мужичке, к тому же неряшливом и плохо одетом, важного партийного чиновника, отнес бы его к категории бомжей или работяг, вкалывающих в жэке. Но не ошибся бы только в одном – в склонности к "зеленому змию" Елиазар был, безусловно, сродни этой людской категории. В остальном же он был неплохо подготовленным партийным пропагандистом. Редактировал в провинции какой-то журнал – и уж не знаю, по чьей воле, переведен в столицу, а здесь сделал довольно быструю карьеру, причем без покушения на это со своей стороны. Мне кажется, этим он обязан был прежде всего своему здравому смыслу, которым обладал в "чистом виде".

Что я имею в виду? Здравомыслящих людей немало, но у одних это свойство искажается излишком воображения, у других – недостатком знаний, у третьих интеллектуальной робостью. Наверное, есть еще и другие варианты, снижающие ценность здравого смысла. У Елиазара он существовал без каких-либо вредных примесей. Послушен по-армейски, не лез на рожон, но мог, согнувшись в полупоклоне, возразить начальству, и отступался от своего, когда уже становилось ясно, что дело это безнадежное. Делу был предан безмерно. У него, казалось, не было никаких других радостей, кроме как дни и ночи сидеть на своем рабочем месте. Вероятно, в этом заключался и свойственный ему организационный талант: постоянное личное присутствие было лучшей гарантией бесперебойной работы подчиненного аппарата.

Хотя Елиазар Ильич вышел не из партийных чиновников, а из журналистов, он вполне освоил язык, на котором писались партийные документы со времен Краткого курса ВКП(б). Просто, без выкрутасов, чтобы было понятно и младенцу, с долей народного юмора и даже издевки, когда речь идет о противнике. Предписывалось избегать иностранных словечек. Считалось хорошим тоном время от времени вставлять поговорку или хлесткую цитатку. Допускались образы. Кстати, именно Кусков назвал мировую социалистическую систему "главным детищем" международного рабочего класса. Как-то ему подкинули текст, в котором революционно-демократические режимы именовались "племяннищами" МКД. На подначки он не обижался. Относился к той редчайшей породе людей, которые, продвигаясь по служебной лестнице, остаются самими собой.

Работать с ним было легко и приятно, если не считать состояния, в котором Елиазар Ильич явно нарушал закон природы. Общеизвестно, чтo у трезвого на уме, то у пьяного на языке. У него же все было наоборот. Он был предельно доброжелателен в отношениях с окружающими, причем не было основания сомневаться, что это идет от доброты натуры. А вот перепив, вдруг начинал костерить всех подряд, без разбору, с непонятно откуда взявшейся злостью. Приходя же в себя, ничего не помнил. Однажды мы с ним вдвоем отправились в ту же Венгрию. В самолете Елиазар поднабрался, в аэропорту нас встретили коллеги из международного отдела ЦК ВСРП, и уже по дороге из аэропорта, а тем более за ужином в гостинице им пришлось выслушать о себе такое, что могло бы стать источником межпартийного разбирательства, если б наши коллеги не были снисходительны к этой человеческой слабости.

Я относился к Елиазару Ильичу с большой симпатией. С горечью узнал о постигшей его беде: в результате инсульта он потерял речь и способность двигаться. Его перевели на пенсию, в соответствии с общепринятым порядком дали возможность еще год прожить летом на закрепленной за ним казенной даче, своей у него не было. В дальнейшем близкие выносили его на улицу, сажали у подъезда, он грустно провожал глазами проходивших мимо людей. Я, как и другие, обращался к Пономареву с просьбой помочь своему бывшему соратнику – то ли у него руки не дошли, то ли в Управлении делами не сочли правильным делать исключение из железного правила советской жизни: каждому – что положено. Еще одна информация к размышлениям на тему привилегий партноменклатуры.

Если Кусков олицетворял в международном отделе крестьянскую сметку, то Загладин – рафинированную интеллигентность. Безупречное владение несколькими иностранными языками в сочетании с беспримерной работоспособностью, уравновешенным характером и цепкой памятью помогли ему быстро выдвинуться, а добрый нрав – завоевать всеобщее расположение.

Надо отдать должное Пономареву. Все его замы были людьми незаурядными. Анатолий Сергеевич Черняев, став помощником Горбачева по международным делам, может считаться если не соавтором, то по крайней мере "членом авторского коллектива нового политического мышления". Надо обладать редкостной самодисциплиной, чтобы с юных лет и до старости вести дневник, в том числе на фронте. Долгие годы, когда Черняев трудился на Старой площади в роли помощника секретаря ЦК, а затем зама, у него не было никаких шансов опубликовать свои записи, так что это был заведомо сизифов труд. Зато в последние годы Анатолий публикует книгу за книгой, воскрешая минувшее, как он его увидел.

"30 лет на Старой площади" – так назвал свои мемуары еще один заместитель Пономарева Карен Нерсесович Брутенц. Мало кто у нас может соперничать с ним в знании и, что еще важнее, в понимании проблем необъятного "третьего мира", которые были в его "ведении" в международном отделе. Мы с ним земляки и одногодки, в чем-то со схожими судьбами.

Любители "жареного" будут, вероятно, разочарованы тем, что я не говорю ничего, скажем так, пикантного об этих людях. Разумеется, все они, как и сам автор этих воспоминаний, не лишены недостатков. Будь я подвержен приступам злословия, мог бы сказать, что Загладина за спиной уличали в склонности "утилизовать" чужие мысли, Черняева – в сексуальной озабоченности, а Брутенца – в сварливости и амбициозности. Но эти "грешки" во много раз перекрываются бесспорными достоинствами моих многолетних коллег. Мы с ними не были закадычными друзьями, я не бывал у них дома и не приглашал к себе, но с годами все больше ценил общение с этими умными и порядочными людьми. Мы, можно сказать, слеплены из одного "социального теста" и принадлежим к одному клану "шестидесятников".

Десять туров консультативной встречи в Будапеште были, помимо прочего, школой красноречия. Сегодня имена многих тогдашних лидеров компартий преданы глухому забвению. Тогда они были у всех на слуху, хотя бы потому, что торжественно назывались в списке почетных гостей наших съездов и выступали с приветственными спичами. Просторный зал отеля "Геллерт" пустел на две трети, пока какой-нибудь малоизвестный коммунистический деятель занудно зачитывал заготовленный заранее текст. Зато сбегались послушать популярных ораторов. Итальянца Джанкарло Пайетта, поражавшего широтой познаний и пленявшего мягким юмором. Немца Герберта Миса, чьи выступления отличались обилием информации и глубиной анализа. Араба Халеда Багдаша, пламенного ритора, разоблачавшего происки империализма и "недоумие китайских товарищей". Американца Юджина Дениса, производившего впечатление не одним красноречием, но также элегантным внешним видом; его белая битловка была в тот момент "криком моды", и молодые люди из нашей референтской команды побегали по будапештским магазинам в поисках вожделенного наряда.

Свое описание будапештской встречи завершу несколькими фрагментами написанной мной тогда шуточной поэмы. При скромных поэтических достоинствах она неплохо передает атмосферу, которая там царила.

Потомок! Для тебя, дружок,

Я взялся за перо, как прежде,

Чтоб Встрече подвести итог

Консультативной в Будапеште.

О, Будапешт, краса Дуная!

Стоял одиннадцать веков,

Такого сборища не зная,

Сюда сегодня прибывают

Посланцы всех материков.

Мы слышим лай из Вашингтона,

Пекин не устает нас крыть,

Им вторят реваншисты Бонна,

Но, как заметил Корионов*,

Плевками солнца не затмить.

И пусть не злятся в Бухаресте,

Нас в темных замыслах виня,

Хотим лишь мы, собравшись вместе,

Поговорить о дате, месте,

А также о повестке дня.

Нет, наша цель не отлученье,

И собрались мы не за тем.

Мы добиваемся сплоченья

При коллективном изученье

Всех актуальнейших проблем.

*

Побросали все чаи и кофеи,

Распахнули все блокнотики свои.

С кулуаров народ в залу повалил,

Выступает Никулеску-Мизил.

Не осталось в коридорах ни души,

Застрочили вперебой карандаши,

А иные повскакали даже с мест

Заявляет он двенадцатый протест.

Выступает осужденья супротив,

Повторяет свой излюбленный мотив:

– Если будете касаться КПК,

Мы дадим отсюда трепака.

И скажу я вам как братьям брат:

Нетерпим для нас ничей диктат.

Я обижен здесь сирийским братом,

Потому вам ставлю ультиматум.

Так нам всем Никулеску грозил,

Никулеску, который Мизил,

И, сказав под конец "мульцумеску",

Наконец-то ушел Никулеску.

*

Острова, острова ... Шум прибоя, лагуны, бананы...

Для романтиков моря вы вечный приют и кумир.

К вам стремятся душой бригантин боевых капитаны,

А порою, как Корсика, вы изумляете мир.

Острова, острова... С детства снился нам пик Монте-Кристо.

С Кубой связан волшебный, хотя и недолгий наш сон.

В Будапеште узнали и надолго запомнят марксисты

Славный остров Гаити и роковой Реюньон*.

*

Пишем в день по телеграмме,

Но не папе и не маме,

А, волнуяся слегка,

Информации в ЦК.

"Заседали нынче ночью.

Председатель был Комочин**,

Выступали делегаты,

Говорили – очень рады,

Очень рады этой Встрече.

Отмечали в каждой речи,

Что у всех у них одно увлечение,

Что горою все стоят за сплочение".

***

Еще не завершилась встреча,

Еще речей лилась река,

КВ – заботою отмечен

Уже летел на ПКК.

Лежала впереди София,

В ней – ожидания большие.

Маячил побоку Белград

Ревизьонистов стольный град,

Догматиков оплот, Тирана,

Чуть выступала из тумана.

А позади был Будапешт

Столица сбывшихся надежд,

Очаг повторного рожденья

Единства, силы комдвиженья.

После года упорной и неблагодарной работы, кое-как склепав наконец подобие нового своего Манифеста, коммунисты собрались в Москве за самым, вероятно, большим прямоугольным столом в мире, поставленным вдоль стен огромного Георгиевского зала Кремля. Если в Будапеште "консультировались" 67 партий, то на Совещание съехались уже 75. В течение почти двух недель (5-17 июня 1969 г.) генеральные секретари произносили свои монологи, а редкомиссия устраняла вновь возникшие к тому времени (в основном – в связи с подавлением Пражской весны) разногласия. Наконец документ принят, Леонид Ильич выступил на банкете с тостом, подчеркнув выдающееся значение нового этапа сплоченности комдвижения. И что осталось?

Сказать, что у меня было в то время ощущение бесполезности всего этого грандиозного, дорогостоящего предприятия, нельзя. Такая оценка во всей ее беспощадности пришла позднее. Но уже в то время и мне, и большинству моих коллег было очевидно, что достигнуть главной цели, которая ставилась перед совещанием, не удалось. Его итогом стал не апофеоз интернациональной солидарности, а раскол МКД, теперь уже закрепленный документом, под которым не стояла подпись крупнейшей коммунистической партии – китайской. Сталин считал, что пролетарская солидарность будет существовать и без формальных уз, как обходятся без брака многие семейные пары. Но, просуществовав в таком состоянии по инерции два десятилетия, МКД все-таки начало распадаться.

Последней отчаянной попыткой помешать этому стала Конференция коммунистических и рабочих партий Европы 1976 года. Ей предшествовало столь же долгое и муторное, как в Будапеште, "сидение" над проектом Итогового документа в Берлине. Поехав в столицу ГДР той же командой, мы встретились со многими старыми своими знакомыми – французом Канапа, итальянцем Росси, испанцами Мендесона и Аскарате, румыном Шандру, венгром Хорном. На сей раз секретари не пожелали тратить год жизни на бесконечные дебаты и свалили это дело на своих замов. Благодаря этому берлинские консультации отличались большим демократизмом, чему в немалой мере способствовал искусный председатель заведующий международным отделом ЦК СЕПГ Пауль Марковский. Худощавый, веснушчатый, с ежиком рыжих волос и быстрыми зелеными глазами, Пауль дирижировал собранием, умело используя возможности ведущего: объявить перерыв на кофе или отложить работу на другой день при первых признаках затевавшейся ссоры, поручить рассмотрение спорного вопроса специальной комиссии или подкомиссии и т. д. Практически все организационные вопросы, не говоря уж о содержании документа, наши немецкие коллеги согласовывали с Загладиным и мною, представлявшими в Берлине КПСС.

Если внешне сценарная канва подготовительной работы в Берлине была сходна с будапештской, то существенно изменилась их проблематика: китайский вопрос утратил свою жгучую актуальность, на первый план вышли серьезные разногласия между КПСС, другими партиями соцсодружества и группой влиятельных западноевропейских компартий. По своей теоретической сути это был спор между двумя этапами марксистской мысли – современной, которая была окрещена еврокоммунизмом, и традиционной, консервативной, упорно отстаиваемой нашим руководством. Бесконечный спор разгорелся, к примеру, вокруг понятия "диктатура пролетариата". Французы и итальянцы категорически настаивали на исключении этой формулы из проекта, ссылаясь, в частности, на то, что в современной социальной структуре демократических государств рабочий класс не располагает численным превосходством, к тому же доля его регулярно сокращается, общее соотношение "синих" и "белых воротничков" меняется в пользу последних. С доводами этими невозможно было спорить, наши коллеги из соцстран готовы были пойти им навстречу, мы с Загладиным несколько раз испрашивали согласие на уступки, но встречали требование настаивать на принятии первоначально подготовленного в Москве текста. Недели пролетали в словопрениях, а дело если и двигалось, то главным образом на закулисных переговорах, где изощрялись в поиске компромиссных формулировок (к примеру, вместо диктатуры пролетариата – государственное руководство обществом со стороны рабочего класса). Предлагались варианты "обмена" (мы вам "государственное руководство", вы нам – "взаимодействие с социал-демократами"). Словом, мало-помалу удавалось находить взаимоприемлемые развязки, хотя они и немногого стоили.