Текст книги "Приключения 1970"
Автор книги: Георгий Вайнер
Соавторы: Аркадий Вайнер,Виктор Смирнов,Леонид Платов,Север Гансовский,Игорь Болгарин,Владимир Понизовский,Юрий Авдеенко,Петр Шамшур,Всеволод Привальский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 34 страниц)
Ну… Я вновь на том самом, кишащем людьми бульваре, где минут тридцать назад встретился с Клавдией Ивановной. Кто же она, эта молодая женщина или барышня, обожающая рояль и гранаты? Ручные, солдатские гранаты, с убойной силой на пять метров. И что это за доктор поселился в ее так неудобно построенном доме?
Эх, только не время разбираться в этом…
Солнце давно клонится к западу. Часы на площади, крутобокие, словно бочонок, показывают ровно три. Нужно пробираться на Паук. Странное название. Будто из сказки о Кащее Бессмертном.
Хочется пить. Это от быстрого бега. Когда я выпрыгнул в окно, то подумал, что Клавдия Ивановна начнет палить мне в спину. Но она не стала стрелять. Не захотела привлекать внимание.
Пить, пить… И толстая тетка прямо из окна выходящей на тротуар квартиры бойко торгует петровским квасом. Увы, мои карманы пусты. В них – ни копейки, хотя товарищ Коваленко снабдил меня приличной суммой, приведшей в изумление командира партизанского отряда.
А это что за очередь? Чем здесь торгуют? Керосином. В блестящем клеенчатом фартуке, в кепке с обгрызенным козырьком, керосинщик ловко наполняет латунную меру. Керосин, фиолетово-желтый, льется из широкого крана и немного пенится, точно квас.
Кто-то берет меня за плечо. Я поворачиваю голову, глазам своим не верю. Чистое наваждение. Да это же партизан. Рыжебородый Петрович, что вступился за нас. И так последовательно разъяснял, почему неразумно «шлепать» меня и Сорокина у аэроплана. Взгляд у него по-прежнему рассудительный.
– Рад вас видеть, господин поручик, – говорит.
Я спрашиваю:
– А вы как сюда поспели?
Но Петрович не отвечает на мой вопрос. Повелительно говорит:
– Берите его.
Двое солдат хватают меня за руки. Но злость придает мне силы. Я раскидываю солдат, словно они тряпичные. Бросаюсь вперед. На моем пути внезапно вырастает старик с бутылью керосина, которую он держит на груди, точно малого ребенка. Падает дед, падаю я. Падает и бутыль. И разбивается о мостовую. Солдаты бросаются за мной. Толпа шарахается, опрокидывает бочку с керосином. Солдаты сидят на мне; выкручивают руки за спину. Я лежу в луже из керосина. В керосине и шинель, которую я держал в руках. А керосинщик матерится на все Туапсе. Да, он потерпел убыток.
Стучат о тротуар сапоги. Тротуар старый, словно ему сто лет. Перекошенный, истоптанный, трещины вдоль и поперек. Люди расступаются, давая дорогу мне и моим конвоирам.
Петрович возглавляет процессию. Он идет шага на три впереди меня. А конвоиры на полшага сзади. Руки мои связаны. Бежать бессмысленно. Пристрелят, псы. А если и пожалеют пулю, все равно догонят. Со связанными руками не убежишь.
Я вижу рябое от солнечных бликов море. Прямой, как линейка, причал. Плосковатый, черный сухогруз, ошвартованный в дальнем конце причала. Дым, точно гребень, над его тощей трубой. Но меня ведут не на корабль. Мы поворачиваем вправо. Деревянные, неприветливые дома заслоняют море. И делается немного грустно и тоскливо.
Мы останавливаемся возле старых ступенек, которые ведут на широкую, обвитую глицинией террасу. Здесь переминается с ноги на ногу часовой. Молодой, розовощекий. Нос пуговкой, глаза мелкие.
Петрович говорит:
– Мы к капитану Димову.
Часовой ничего не отвечает. Равнодушно поводит подбородком, точно лошадь сторонящаяся мух: дескать, проходите.
Миновав террасу, оказываемся в тесной, полутемной прихожей. Запах как в трактире – табака и винного перегара. Даже керосин перешибает.
Три двери. Петрович стучит в среднюю. Приоткрывает:
– Разрешите, господин капитан.
В комнате возле стола мужчина в штатском. Ему уже, конечно, за сорок. Волосы наполовину седые. Лицо бледное. Подбородок и нос заостренные. Он смотрит на меня не пристально, а напряженно, словно между нами туман. Может, у него голова трещит с перепоя. А может, вообще такая подлая манера смотреть на людей.
– Это он, – коротко выдыхает Петрович.
Капитан Димов молчит. Потом опускает глаза, перебирает папки. Кажется, бесцельно.
– Позвольте сделать заявление, господин капитан, – громко говорю я. – Человек, который задержал меня, большевистский агент. Я видел его сегодня в партизанском отряде.
– Кто вы? – Димов вновь смотрит на меня, но на этот раз, кажется, тумана между нами нет.
– Поручик Корягин. Офицер связи кавалерийского корпуса генерала Юзедовича.
– Документы?
– Я бежал из партизанской тюрьмы. Документы у меня отобрали партизаны.
– Он говорил, что послан в разведку штабом Девятой армии красных, – сказал Петрович.
– Это правда? – спросил капитан.
– А,что я мог сказать другое?
Димов поморщился, потер пальцами виски:
– Поручик, я вас задерживаю для допроса. Допрошу позже. А пока вас проводят… Развяжите поручику руки…
Я сижу в квадратном четырехметровом чулане, двери которого выходят на террасу. Но маленькая отдушина выглядывает прямо в коридор. Одновременно она служит и окном. Слабый, мерцающий свет проникает сквозь нее. Мои глаза уже привыкли к темноте, и я хорошо различаю пустые полки, табурет. На отдушине, разумеется, нет ни стекла, ни решетки. Но она крохотная. Даже голова моя сквозь нее не пролезет.
Часового у чулана не поставили. Он ходит перед террасой. Но дверь крепкая. Ее так, без шума, за здорово живешь, не выломаешь. Духота, а керосином прет от шинели – обалдеть можно. Ее кинули конвоиры на пол, перед тем как втолкнуть меня в чулан. И вот тогда-то у меня возникает желание распрощаться с шинелью особым образом. Я с надеждой смотрю на отдушину…
За стеной в коридоре тишина. Наверное, офицерье дрыхнет после обеда.
Скатав эту проклятую шинель в этакую длинную и гибкую колбасу, я подвинул к стене табурет. Забрался на него. И начал не спеша просовывать шинель сквозь отдушину. Сейчас все зависит от случая: пройдет или не пройдет кто-нибудь из белогвардейцев по коридору?
Тишина…
Когда шинель почти полностью скрылась за стеной и в отдушине торчал лишь край ее подола, похожий на огромный фитиль, я чиркнул зажигалкой. И поднес к шинели желтый ноготок пламени. Керосин вспыхнул вначале рыже и ярко, потом закурчавился копотью. Я спрыгнул на пол, поднял табуретку. И ее ножкой окончательно вытолкнул шинель за стену.
Оставалось ждать. При падении огонь мог и угаснуть, но мог разгореться еще сильнее.
Вскоре клубы дыма повалили в отдушину.
Хорошо! Все идет хорошо! Еще немного терпения…
А вот уже кто-то кричит:
– Горим!
Захлопали двери, зазвенели стекла. Понятно. Горел ведь коридор. И господам, чтобы выбраться из дома, пришлось пользоваться окнами.
Плечом наваливаюсь на дверь. Крепко стоит, проклятая! Разбегаюсь! Толчок. Раз, еще раз… Трещит наличник. Дверь распахивается…
Толстомордый фельдфебель с ведром кричит мне:
– Посторонись, ваше благородие!
Во дворе толпа зевак из гражданских. Я сбегаю с террасы, ору во все горло:
– Песок! Давай песок! Не то рванет!
Толпа шарахается. Мне легко удается затеряться среди нее.
7Синь медленно заволакивает город. Она крадется по веткам, улицам, крышам. Собакой жмется к заборам. Густеет под ними. И улицы сужаются. Худеют.
Прежде я никогда не замечал, как наступает вечер. Не было времени присматриваться к красотам природы. Считал: подумаешь, большое дело – отвалило солнце, вот тебе и темь. Так нет. Неохотно земля со светом расстается.
А мне это на руку. Я сижу между бочками (здесь какой-то склад бочкотары) и при робком закатном свете вижу улицу Святославскую. Она действительно короткая. Четыре дома по одну сторону, четыре по другую. И под горой полузаброшенный, неохраняемый склад.
Дом восемь – напротив склада, чуть левее. Мне думается, что Микола Сгорихата не повторит моих ошибок и не попрется через центр города. На аэродроме товарищ Коваленко говорил, что Микола уже как-то бывал в Туапсе. Значит, скорее всего он будет пробираться на Святославскую тихими горными улочками. Подальше от комендантских патрулей.
Он должен прийти сегодня вечером. Если, конечно, ничего не случится.
Вот и вечер. Хорошо, что лунный. Полная луна, яркая. Важничает над горой, словно выкрикнуть хочет: «Смотрите! Любуйтесь!»
Дом номер восемь выглядит при лунном свете многозначительным и таинственным, как замок. Он не прячется в глубине сада подобно большинству других домов. Он стоит совсем близко, у забора из редкого, невысокого штакетника. В сторону улицы выходят два окна. Одно темное. В другом мерцает огонек, но окно завешено плотной белой шторой.
Возле соседнего дома на скамейке сидят трое мужчин. И еще женщина, закутанная в платок. Один из мужчин играет на гармошке. С большим мастерством и душевно.
Прохожие на улице появляются очень редко. Ничего удивительного. Святославская улица, что ни есть самая окраина.
Роса охлаждает пустые бочки, сухую землю и мою непокрытую голову. Продираясь сквозь толпу, я потерял фуражку. Да черт с ней! Не зима на дворе, весна. И Черное море рядом. Хотя, честно говоря, вечера все-таки здесь прохладные.
У меня пересохло в горле. Давно хочется пить. А колодец метрах в сорока. В конце улицы. Но я не могу больше рисковать, добравшись с такими трудностями до цели. А может, никакого риска в этом нет. Не знаю. Не имею опыта работы в тылу врага. И делаю одну ошибку за другой. Хватит ошибок. Люди сутками не пьют, случается, и не умирают. Терпение – лучший друг разведчика. Это мое собственное открытие, не вычитанное, не услышанное.
За своими мыслями я и не заметил, что возле колодца человек покачивается. Похоже, под хмельком. А мне воды хочется. Трудно передать как. И слежу я за этим человеком, точно в цирке за клоуном. И замечаю… Нет, быть не может. Микола Сгорихата – в разведке, и вдруг пьяный. А если он прикидывается? Пьяный наверняка не вызовет подозрения ни у военного патруля, ни у контрразведки белых.
А возможно, мне мерещится. Внушил сам себе. И вот в каком-то забулдыге чудится Сгорихата.
Бочка за моей спиной покачнулась. Значит, налег на нее с силой. А пьяный поворачивается. И луна ему в лицо. Эх, была не была!
Засидел я ноги. Покалывает в икрах, когда иду к колодцу. Но теперь уже не сомневаюсь, что передо мной Микола Сгорихата собственной персоной. В стеганом ватнике. Мятой кепке.
– Ты меня узнаешь, Микола? Это я, Кравец.
– С поручиком Кравцом не знаком.
– Нализался, чертяка. Голову оторвать мало. Я себе все жилы вымотал, чтобы встретить тебя здесь.
– Говори спокойно, – просит Сгорихата и тихо стонет.
– Я от товарища Коваленко. Он послал предупредить тебя, что явка на Святославской, восемь провалена. Ею пользоваться нельзя. Но твое задание остается в силе. Мотаем скорее отсюда.
Обнимаю я его за плечи. На этот раз он стонет громко.
– Ранили меня, Кравец. Прострелили плечо, левое. Кажется, ключица перебита.
– Дела… – растерянно произношу я.
– Что еще сказал Коваленко? – спрашивает Микола.
– Я поступаю в твое распоряжение.
– Очень подходяще…
Неторопливо идем к моему убежищу. Я поддерживаю Миколу за здоровый локоть. Но все равно при каждом шаге лицо его искажается от боли.
– За бочками, в безопасности, и обмозгуем, что делать. Я здесь уже часов шесть отсиживаюсь.
Помогаю Миколе опуститься на покрытую росой землю. Он прислоняется здоровым правым плечом к бочке. Говорит:
– Попробуй стащить с меня ватник. Нужно бы хоть чем перевязать… А то я приляпал на рану шматок рубашки.
Расстегиваю ватник. Осторожно тяну за рукав. Микола корчится от боли. Голова у него горячая. И сам он словно прогретый солнцем.
– Слушай, – говорю, – кажется, не с того бока. Давай сначала с правой стороны потащим.
– Погоди, – вертит головой Микола. – Лучше о деле. А то, чего доброго, я еще отключусь.
– Что ты, – успокаиваю я. – Если сразу не убили, если на своих двоих топаешь, значит рана не смертельная.
– Все верно. Да, кажись, крови много утекло. Ощупываю ватник: липкий, набухший. Относительно крови Сгорихата не ошибается. Тихо, едва слышно произносит:
– При штабе Кубанской армии есть офицер контрразведки… Капитан Димов.
– Знаю такого, – спокойно говорю я.
– Откуда? – встрепенулся Микола.
– В гостях у него был. Чай не пил, но в чулане, где раньше варенье хранилось, сидел.
– Ты проще мне объясняй. Не улавливаю я, когда шутки шуткуешь, а когда дело толкуешь.
– Задержали меня белые. Да я и сбежал.
– Молодец, – прохрипел Сгорихата. Помолчал, верно собираясь с мыслями. Потом решительно: – Задача наша – взять этого капитана. И заховать до прихода красных. Лишь на самый крайний случай. Самый-самый… Если выхода другого не будет, порешить именем революции.
– Что же он, гад, натворил такого?
– Всего не ведаю. Только, слыхал, в Новороссийске Димов злобствовал. Многих большевиков-подпольщиков пострелял. А убегая, агентуру свою в городе оставил.
– Понятное дело.
– Вдруг со мной что случится… За все отвечаешь ты, – сказав это, Микола точно избавился от тяжелой ноши. Вздохнул глубоко.
И опять прислонился к бочке правым плечом.
– Есть еще один пароль… Про него Коваленко ничего не говорил?
– Нет. Говорил лишь, что на Святославской явка недействительна.
Луна голубила бочки. И лицо Сгорихаты. И от этого оно казалось неестественным, застывшим, как у покойника.
– Микола, ты того… Не засыпай, Микола. Мы сейчас ватник стащим. И я перевяжу тебя своей майкой. Она еще чистая. Позавчера надетая…
– Огонь не найдется, мужики? – услышал я голос за своей спиной.
Их стояло трое. Мужчин. Двое поплотнее, солиднее. Третий молодой, с гармошкой под мышкой. Луна была за их спинами. И лица не были освещены настолько, чтобы по их выражениям определить добрые или дурные намерения у этих людей.
– Есть, – ответил я. И вынул из кармана зажигалку.
Я говорил спокойно. Если они из деникинской контрразведки, нам с Миколой все равно не отбиться. Если же это просто люди, то, значит, у них есть сердца. И тогда можно будет разжиться горячей воды, чтобы промыть Миколе рану, попросить бинтов, а на худой конец чистых тряпок.
Седоволосый мужчина, с коротким поперечным шрамом на лбу, наклонился к огоньку, сжимая в губах толстую самокрутку. Выпустив струю дыма, он сказал, имея в виду зажигалку:
– Хорошая машинка. Подари.
– Дареное не дарят, – ответил я.
Чуть повернув голову, седоволосый сказал в темноту:
– Клава.
Из-за бочек неслышно, точно скользя над землей, появилась закутанная в платок Клавдия Ивановна. Одета она была гораздо проще, скромнее, чем днем. Теперь я понял, что перед нами те самые люди, которые весь вечер сидели возле забора, слушая голосистую гармошку.
Посмотрев на меня, Клавдия Ивановна кивнула седоволосому, не сказав ни слова.
Через секунду она опять исчезла. А во мне заметалась мысль: может, я сплю и все это только кажется?
– Почему на вас форма? – спросил седоволосый.
– Не ходить же мне голому.
– Вы не офицер.
– А вы? Вы кто такие? – Дотошность седоволосого взвинтила меня, и теперь я говорил пренебрежительным, ленивым голосом, который может считаться уместным лишь за полминуты до начала драки.
– Мы местные жители, – сказал седоволосый.
– Это не ответ, – возразил я.
– Помоги мне подняться, – неожиданно попросил Микола. Его желание было очень некстати, потому что, пока я наклонялся, они могли сбить меня с ног и легко повязать нас. Но они не сделали этого.
Микола стоял не твердо, по-прежнему чуть пошатывался. Но глаза его были зрячими. Смотрели испытующе.
– Мне сказали, – с трудом выговаривая слова, начал Сгорихата, – что у вас можно одолжить бот под названием «Петр Великий».
Я решил, что Микола бредит. Однако седоволосый, переглянувшись со спутниками, четко ответил:
– Бот требует ремонта. Имеется лодка под названием «Катюша».
– Товарищи… – произнес Микола и со стоном рухнул на землю.
Одновременно седоволосый со шрамом на лбу и я подались к Миколе.
– Что с ним?
– Ранен в плечо.
– Вас преследовали?
– Мы шли порознь. Он не успел рассказать мне подробности.
– Принесите немного воды.
Ушел тот, что без гармошки. Вернулся быстро. Вода капала из фуражки, желтая, с искорками. И пальцы у мужчины были мокрыми. Значит, колодец был неглубоким, и, черпая фуражкой воду, он замочил руки.
Седоволосый плеснул прямо в лицо Сгорихате. И Микола очнулся. Он дышал тяжело, хрипло. Но все же сделал попытку встать. Мы подхватили его. И поставили на ноги.
– Товарищи, – сказал Сгорихата.
Он умолк, словно забыл следующее слово.
– Вас успели предупредить, что явка на Святославской недействительна? – спросил седоволосый.
– Все же кто вы? – вопросом на вопрос ответил я.
– Странно… Откуда же вы знаете пароль?
– Я не знаю никакого пароля.
– Он говорит правду, – подтвердил Микола. – Пароль знаю я. Кравец был послан за мной вдогонку, чтобы предупредить о проваленной явке.
– Мы вторые сутки держим Святославскую улицу под наблюдением с этой же целью, – сказал седоволосый.
– Если не ошибаюсь, вы товарищ Матвей, – Сгорихата сейчас дышал спокойнее. – Коваленко мне рассказывал, как вы бастовали на Путиловском… И про шрам…
Матвей усмехнулся:
– Этим шрамом царская охранка меня на всю жизнь пометила.
Слушая их разговор, я изумлялся. Причем изумление мое не было вызвано приливом восторга. Наоборот, я не очень доверял этому Матвею. И боялся, что из-за потери крови Сгорихата утратил бдительность. И теперь выбалтывает военные тайны первым встречным, быть может, подосланным тем самым капитаном Димовым, которому мы должны устроить неприятности в жизни и помешать отбыть к турецким берегам.
– Нужно поскорее уходить отсюда, – сказал Матвей.
– Правильно, – согласился я. – Но прежде я должен поговорить с Миколой с глазу на глаз.
Ответ мой как снег на голову. Правда, никакого замешательства. Но молчание неловкое. Наконец, Сгорихата:
– Говори. Здесь все свои хлопцы.
– Нет, – заупрямился я. – Хочу напрямки.
– Хорошо, – сказал Матвей. – Только побыстрее.
Они ушли. Далеко ли? Угадать трудно. Потому как кругом пустые бочки.
– Слушай, Микола, – начал я. – Смотри на мой палец. Он у тебя в глазах не двоится? А меня ты хорошо видишь? Бороды, усов на моем лице нет?
– Я хорошо тебя вижу. И лицо твое бритое. И палец не двоится.
– Тогда какого же черта ты раскрываешься перед первым встречным-поперечным?
– Они знают пароль.
– Но ведь явка…
– Я же говорил, Коваленко дал мне два пароля. Первый – явочный. Второй – для связи с подпольной партийной организацией. Он показывал мне фотографию товарища Матвея. Рассказал о приметах…
– А если Матвей переметнулся?
– Говори, да не заговаривайся. Они с Коваленко друзья. Большевики-путиловцы. А здесь, в Туапсе, Матвей – член городского подпольного комитета.
– Между прочим, – сказал я. – Эта женщина, которая появилась перед нами и исчезла, словно видение, сегодня в полдень целилась в меня из пистолета. А покойный отец ее – владелец городской бани.
Рукавом ватника Сгорихата вытер пот с лица. Было ясно, что силы Миколы иссякают.
– Товарищи, – позвал он.
Когда нас опять стало пятеро, Микола сказал:
– Вы правы. Нужно убираться отсюда.
– Но вначале сделать Миколе перевязку, – заметил я.
Нет, во мне еще не было полной уверенности, что мы действительно повстречали друзей. Но если это враги, то, значит, мы влипли крепко. И здесь уж, кажется, ничего не поделаешь.
8Стук в дверь… Есть в нем что-то похожее на кошку – такой же вкрадчивый. Крыша тенью окутывает маленькое крыльцо, и, хотя двор и улица освещены лунным светом, мы плохо видим Матвея, стоящего перед дверью.
Собаки не лают. Вернее, лают, но где-то далеко, на горе, а может быть, и за горою. На этой улице тихо, вот только стук в дверь. Он беспокоит меня. Настораживает. Я сжался, точно для прыжка. Что ждет нас за дверью?
Обстановка такая: Матвей на крыльце. Мы все на улице, за забором. Двое поддерживают Миколу. А я стою у них за спинами, шагах в трех. По правую руку от меня Клавдия Ивановна.
Если в доме засада, я, возможно, сумел бы убежать, но не бросать же в беде Сгорихату…
Кто-то отворил дверь. И Матвей с кем-то шепчется. О чем?..
Я еще не рассказал, почему мы здесь. Когда за бочками они перевязывали Сгорихату, то, увидев, сколько крови он потерял, решили, что его надо обязательно показать врачу. У них был надежный врач, которого они называли Илья Ильич. Пустыми переулками, дворами мы пробрались к его дому.
Клавдия Ивановна смотрит на меня с улыбкой. У нее очень добрый, располагающий взгляд. И я бы, конечно, верил ей, если бы у меня отшибло память и я забыл бы, как она держала в руке пистолет. И в глазах ее не было ничего, кроме холода.
Спускается с крыльца Матвей. Товарищ ли он? Луна украсила его голову серебром, и он сейчас не очень похож на старого путиловского рабочего.
Эх, было бы оружие!
– Они мобилизовали всех городских врачей, – говорит Матвей.
– Мой доктор не мобилизован, – возражает Клавдия Ивановна.
– Что же он за доктор?
– Возможно, дантист.
– Пусть так, – решает Матвей. – Все равно медик. Он сможет обработать рану. И даст таблеток.
– А можно ему довериться? – спрашиваю я. – Не выдаст?
– Не позволим, – отвечает Матвей. И достает из кармана револьвер. – Кстати, у вас есть оружие?
– Нет, – признаюсь я.
– Возьмите. Пригодится.
Сжав рукоятку увесистого револьвера, я не просто почувствовал себя увереннее, меня покинуло, если так можно сказать, чувство неполного доверия к этим повстречавшим нас людям.
– Предстоит миновать опасный район. Будем следовать так. Мы четверо впереди. Клава и Кравец сзади. Идите медленно под ручку. Воркуйте о чем-нибудь. В случае опасности Семен заиграет на гармошке…
Робость охватила меня. Уж лучше с парочкой деникинцев повстречаться, разрядить в них револьвер. И дело с концом… А тут под ручку топать с избалованной девицей.
Мы почти одного роста? Нет. Это прическа у нее высокая. А плечами она пониже меня. И одеколона, чувствую, не пожалела. Виноват, духов.
– Кравец, согните руку в локте. Я сама возьму вас. Так будет удобнее.
Я сгибаю руку, но, оказывается, не ту. Нужно левую, а я согнул правую.
Нежные у нее пальцы. Интересно, у всех женщин вот такие нежные, теплые руки? И походка легкая.
– Так дело не пойдет, Кравец, – капризно произносит она. И добавляет назидательно: – Давайте идти в ногу.
– Как в строю?
– Верно. Только не печатая шаг.
– Это можно, – говорю я. – Это раз плюнуть…
– Кравец, на вас форма! Разве можно отпускать такие выражения в присутствии девушки!
– Забылся.
– Сегодня в полдень вы вели себя приличнее.
– Может, вам так показалось… Теперь-то вы знаете, что я не офицер.
– Все равно. Прежде чем произнести слово, неплохо и подумать.
– Вам нужно служить учительницей.
– Уже лучше… Свою мысль о том, что я люблю поучать друзей, вы подали как вполне светский человек.
Неожиданно впереди грохнул выстрел. Кто-то страшно и громко закричал: «Держи!», выругался. По улице навстречу нам, догоняя свои тени, бежали люди.
Торопливо заиграла гармошка. Я видел, наши ребята подались влево, уступая кому-то дорогу. Клавдия Ивановна увлекла меня к забору. И, обняв за плечи, прижалась щека к щеке. Требовательно прошептала:
– Не стойте как истукан. Обнимите меня.
Это было сказано кстати. Мимо нас пробежал казак с узлом за спиной. Его преследовали два офицера-пехотинца. Один из них был капитаном, погоны другого я не разглядел. Офицеры на ходу стреляли из пистолетов. Возле нас капитан остановился, прицелился. И казак рухнул на землю…
Тот, второй, подобрал узел, выстрелил в лежащего. Потом он подошел к капитану, кивком указал в нашу сторону.
Капитан был пьян. Приблизившись к забору, он уставился на нас.
Клавдия Ивановна по-прежнему обнимала меня. Я опустил руку в карман, где лежал револьвер. Но мне еще нужно было достать оружие, а мой противник держал его в руке. Наконец, тщательно и с усилием произнося слова, как это делают изрядно выпившие люди, капитан спросил:
– Вы сейчас что-нибудь видели, поручик?
– Никак нет. Не видел ничего.
– А где ваша фуражка?
– Я потерял ее, господин капитан.
– Возьмите мою, – со щедростью пьяного предложил он.
– Не могу себе позволить такую вольность.
– «Вольность», – передразнил капитан. – Лучше не увлекайтесь, поручик, в этом заштатном городе свирепствует триппер.
Он слащаво хихикнул и нетвердо повернулся кругом.
Ушли.
Мы вздохнули свободно. Теперь незачем было обнимать друг друга за плечи. И Клавдия Ивановна отстранилась от меня.
– Бежим? – предложил я.
– Страшно? – спросила она.
– Жутковато.
– Мне тоже. Но бежать нельзя. Пойдем быстрым шагом.
Она мыслила спокойно и последовательно, эта загадочная девушка, которую я несколько часов назад не жалеючи огрел крышкой от корзины. Не сильно ли? Я спросил об этом. Она ответила:
– Нет. И ваше счастье, что я опешила.
– Смешно: я счастливый.
Сейчас, когда мы шли. быстро, ей неудобно было держать меня под руку. И мы просто ступали рядом. И я чувствовал себя непринужденнее.
Фигуры наших друзей маячили впереди. Ребята шли в обнимку, покачиваясь. И конечно, их легко было принять за подвыпившую компанию. Но я понимал, как трудно Миколе. И Клавдия Ивановна понимала. Она даже сказала:
– Господи, хотя бы мой доктор оказался дома!
Не думаю, что там, на небесах, услышали ее просьбу, но еще с улицы мы увидели освещенное окно. Хлопнув в ладоши, Клавдия Ивановна радостно, словно маленькая девочка, воскликнула:
– Нам повезло!
Я не сомневался, что мы вновь пришли к тому самому дому, куда днем я пер на себе гранаты, прикрытые фарфором.
Но сада я не узнавал. Это был лунный сад. Казалось, на деревьях вместо обычных яблок и груш растут маленькие луны. Потом они созревают, становятся размером в арбуз и улетают в небо. Значит, луна родом из Туапсе. Кто бы мог подумать?
Семен, тот с гармошкой, остался возле калитки.
– Вы проходите. А мне Матвей велел доглядать за улицей.
Клавдия Ивановна опередила всех. У нее ключи.
Скрипнули, словно заканючили, доски. А шаги стали глуше – в прихожей половик. Пятно света плюхнулось перед крыльцом, будто кто выбросил охапку желтой соломы: гости, вытирайте ноги.
Застонал Сгорихата. Видать, не по силам ему подняться на ступеньки. Тут и проволочка вышла… Носилки мастерить или как половчее взять?
Обошлись без носилок. Взяли Миколу мы втроем – под колени, за пояс, я голову поддерживал – да и внесли в дом. Перво-наперво в ту самую комнату, где рояль.
На диван Миколу положили. Сами стоим, ждем…
Под потолком люстра хрусталем поблескивает. Рояль, аристократ чертов, в углу затаился, смотрит в нашу сторону исподлобья. А Сгорихата подмял под себя покрывало, тяжело дышит.
Где же Клавдия Ивановна? Чегой-то она своего доктора долго уговорить не может?
Ждем минуту, другую, третью… Напряжение, как перед атакой.
Наконец слышим шаги. Входит Клавдия Ивановна, за ней мужчина.
И тут я понял, что мы с Миколой в западне. И что не вырваться нам отсюда живыми ни при каком случае. Ибо западня расписана, как по буквам. Как по нотам…
Вслед за Клавдией Ивановной в комнату вошел капитан Димов. На нем тот же серый, в узкую полоску штатский костюм. Лицо бледное. И взгляд прежний, словно между нами туман. Взгляд профессионального контрразведчика Ничего не прочтешь, как в закрытой книге.
Тишина распирала комнату. Стены будто попятились назад, а потолок приподнялся на цыпочки. Фигура Димова переломилась, словно ложка, опущенная в стакан с чаем.
И я решил, что нужно стрелять. Если, конечно, возможно стрелять из револьвера, который мне всучили.
Я теперь уже никогда не вспомню, как выхватил из кармана револьвер, как вскинул его стволом на Димова. Я хотел начать с него, а потом пустить в расход Клавдию Ивановну. И остальных. Сколько успею…
Короткий щелчок курка…
Выстрела нет!
Вот почему Матвей поделился со мной оружием! На тебе, боже, что мне негоже.
Теперь пистолет смотрит на меня. Он появился в руке у Димова внезапно, точно карта у шулера.
Крышка!
Эх, Микола, Микола! Зря доверились нам в разведотделе 9-й армии. Подвели мы товарища Коваленко.
Только я так подумал… Вдруг, смотрю, Клавдия Ивановна за локоть Димова хвать! Руку ему вывернула. Но он, гад, успел выстрелить. И хрусталь посыпался с люстры, точно капли дождя.
Навалился на Димова Матвей. Свалил, скрутил.
А я трясусь. Видать, на нервной почве.
Матвей, отдышавшись, спрашивает:
– Как понять?
– Очень просто: из контрразведки он, гнида… Из деникинской. Вяжите его крепче..
Вяжут, подлеца. Значит, свои. Значит, товарищи!
Хрипит Димов. Пена, как у бешеного. Не рассчитывал влипнуть за здорово живешь. Не предполагал.
Тут и я в себя пришел. От шока избавился. Заткнули мы салфеткой пасть капитану. По рукам, по ногам связали.
– Попался, – говорю я. – А вы, братишки, сообщите партизанам, что у них в отряде есть агент этого гада, по кличке Петрович. И Серегу Сорокина пусть отпустят.
– Это потом, – говорит Клавдия Ивановна. – Врача искать нужно.
– Найдем врача, – говорю я. – Дай только Миколе про капитана расскажу. Не помрет Микола. Выживет!
