Текст книги "Приключения 1970"
Автор книги: Георгий Вайнер
Соавторы: Аркадий Вайнер,Виктор Смирнов,Леонид Платов,Север Гансовский,Игорь Болгарин,Владимир Понизовский,Юрий Авдеенко,Петр Шамшур,Всеволод Привальский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 34 страниц)
У страха тяжелые ноги: последние шаги перед волчьим логовом мне даются с трудом. Люди Мироныча еще наблюдают за мной, но вот-вот я останусь один на один с врагами.
Дом, куда надо явиться юнкеру Горовому, похож на нашу гостиницу, а принадлежит тюремному ведомству. Живет в доме счетовод исправдома Тихон Пахомов с многочисленным семейством. Соседи сообщили, что Пахомов – Тишка, как его называют, отправил жену и детей в уезд, «на поправку», а сам гуляет с какими-то заезжими родственниками.
Маленький браунинг подвешен у меня на резинке в левом рукаве френча. В правом кармане пальто – револьвер Горового. Я наготове. Провалиться легче всего в первые минуты.
Осторожно стучу в дверь: два удара, пауза, один удар. Тишина. Выжидаю минуту и повторяю громче условный стук. Затем стучу кулаком. Внезапно из-за двери слышен голос:
– Кто там?
– Я к Кириллу Мефодьевичу.
– Он болен.
– Есть лекарство.
Громыхают засовы. Рывком отворяется дверь, и я шагаю в темноту. Кто-то цепко хватает меня за руку:
– Откуда?
– Из Иркутска.
– Идем!
Из темных сеней мы проходим в коридор. Справа приоткрыта дверь в комнату, оттуда падает свет на длинную вешалку.
– Кто пришел? – доносится из комнаты. – Тишка?
– Не, – отвечает плотный мужчина, впустивший меня в дом, – какой-то «жевжик» приехал из Иркутска.
– Пощупай его, Корень, и давай сюда!
Раздеваюсь, и Корень ловко выхватывает из кармана моего пальто револьвер. Затем быстро ощупывает френч, брюки, сапоги. Опыт у него старенький, дореволюционный – браунинг в рукаве остается незамеченным. Корень ниже меня ростом, но широк в плечах. Квадратное лицо, бритая голова в шрамах, маленькие глазки-буравчики. Сразу видно, уголовник-профессионал. Одет он в любимую «форму» таких типов: грязная тельняшка, широкие галифе, опорки на босу ногу. Нам часто приходится сталкиваться с остатками уголовного мира. В первые дни революции они украшали себя красными бантами и «записывались в анархисты». Но все анархисты – и «идейные» и примкнувшие к ним «по образу жизни» – были противниками революционного порядка и в конце концов стали врагами Советской власти. Ненависть к революции связала воедино уголовных преступников и белогвардейцев. Я в притоне воров – белом подполье.
– Проходи! – подталкивает Корень.
По выработанной «легенде» мне надо быть трусоватым. Изображать это не так уж трудно: от сильных толчков уголовника каждому станет не по себе.
Мы входим в гостиную. Много мягкой мебели, на стенах картины, в углу граммофон. Богато живет Тишка Пахомов. Наверное, была конфискована квартира со всей обстановкой. У дальней стены диван, на нем сидит человек в расстегнутом офицерском кителе с погонами ротмистра. Перед ним круглый столик, покрытый темной скатертью с бахромой.
– Подойди ближе! – говорит офицер.
Шагаю вперед, не спуская глаз с ротмистра. Удары сердца отзываются в висках. Вижу: шрам у правой скулы, тонкие губы, гладко зачесанные волосы. Это князь Мещерский.
– Кто ты? – глядя куда-то мимо меня, безразличным тоном спрашивает князь.
– Разрешите, ваша светлость, предъявить документ!
Повернул голову Мещерский, глянул на меня. Какие у него светлые холодные глаза!
– Ты знаешь меня?
– По долгу службы, господин ротмистр! – щелкнув каблуками, вытягиваюсь перед Мещерским.
– Давай документы, – кивает головой князь.
Я вынимаю ножик, быстро вспарываю подкладку френча, достаю платочек.
Мещерский не торопясь разворачивает мое удостоверение, но затем вскакивает: заинтересовал его «В. В.». В комнату заходит пожилой человек в грязной нижней рубахе, садится на диван, чешет волосатую грудь.
– Выпить бы стекляшечку… – басит он.
– Юнкер! – не поворачиваясь, окликает меня Мещерский. – Письмо есть?
– Так точно! – Я протягиваю лист бумаги. – Написано молоком.
Мещерский берет письмо и быстро выходит из комнаты, на ходу бросив Корню:
– Оставайся здесь!
– Юнкер, – басит пожилой офицер, – что вытянулся? Разрешаю сесть. В каком училище тебе крутили хвост?
Куликов так и предполагал, что на явке найдется любитель поговорить, знаток юнкерских училищ. Трудно будет соврать в масть: большинство белых офицеров – юнкера в прошлом. Кавалерийские, пехотные, артиллерийские училища – все им знакомы до мелочей. А вот флот… Был в Сибири царский моряк – Колчак, так его вовремя расстреляли. А другие белые моряки у Тихого океана. Я и уйду в море, подальше от расспросов.
– Разрешите пояснить: юнкером меня считают по аналогии. А так, позвольте представиться, – я уже привычно щелкаю каблуками, – гардемарин Петроградского морского инженерного училища Горовой!
– Гардемарин? – Офицер хмурит густые брови. – Какие же черти тебя в Сибирь занесли?
– Если вам угодно так называть большевиков, то виноваты они! – Я присаживаюсь на краешек стула. – Бежал из Питера в Казань в ноябре семнадцатого года. Затем служил в добровольческом Уральском корпусе генерала Яворского. Был ранен и попал в Иркутск.
– А давно ты видел этого злющего старика, Яворского? – откуда-то из коридора спрашивает Мещерский.
Вскакиваю и поворачиваюсь к раскрытой двери.
– В начале ноября девятнадцатого года в Омске. Их превосходительство посетил раненых в санитарном поезде. Руку мне пожал, к «Георгию» представил. Только, осмелюсь доложить, генерал Яворский вовсе не старик. Он одного возраста с господином офицером, – я делаю кивок в сторону дивана, – только кряжистей.
Князь появляется в дверях и молча смотрит на меня. Спокойно выдерживаю его взгляд. Вокруг Яворского меня не запутаешь. Но успокаиваться нельзя. Будут еще проверки.
– Утюг для проверки письма должен быть очень горячим? – быстро спрашивает Мещерский.
– Не могу знать, господин ротмистр!
Новое лицо входит в комнату: низенький хорунжий с лохматой шевелюрой. На хорунжем полный набор белогвардейских атрибутов: на рукаве корниловский треугольник с черепом, серебряные аксельбанты у погона, желтые лампасы на широких шароварах.
– Юнкер! – приказывает офицер. – Быстрей поворачивайтесь, с вами говорит каппелевский капитан – герой ледового похода. Садитесь к столу. Посмотрим, чему вас научили в инженерном училище. Ну-ка, почините мои часы!
Будущих военно-морских инженеров едва ли посвящают в тайны часовых механизмов. Но капитан, улыбаясь, протягивает мне большие серебряные часы. Он убежден, что каждый инженер должен знать все механизмы. Но – это удача! – я с детства люблю разбирать часы. Собирать их удается не всегда, но…
– Давайте! – отвечаю смело и достаю свой перочинный ножик – в нем набор различных инструментов. Это даже хорошо, что я буду занят делом, – избавлюсь от лишних расспросов. Можно долго рассматривать винтики фирменных часов «Павел Буре» и внимательно слушать.
– Черт знает что! – возмущается капитан. – Ни одной женщины нет в доме. Я голоден. И выпить хочу. Князь! – кричит он. – Распорядитесь!
У засевших в этом подполье белогвардейцев невысокие офицерские чины. А ведь они были офицерами еще при Николае II, затем три года подвизались при различных «верховных правителях». Пора бы ротмистру Мещерскому да и пожилому капитану стать полковниками. А лохматый казак в хорунжих явно засиделся. Видно, была эта братия не на фронте, а в тылу ходила, карателями. Их заслуги ценились, но руку им в штабах подавали неохотно и наградами не жаловали.
– Господин капитан, именные часы надо беречь – это редкая награда. А тут даже внутренняя крышка погнута.
– Эх, юнкер, юнкер… – вздыхает капитан. – Часы беречь… А человека? Вот ты зачем здесь? Ведь мертвечиной пахнет…
– Это с похмелья, капитан! – смеется хорунжий. – Выпьем по чарке, и все пройдет.
Неужели только вмятина на крышке мешает работе механизма? Осторожно выравниваю крышку и говорю капитану:
– Как только меня отпустит князь, я уеду домой, в Иркутск.
– Это может случиться не скоро, гардемарин! – произносит за моей спиной Мещерский. Он вошел неслышно и стал сзади. – Часы пойдут?
– Сейчас проверю.
Пружина заводится со скрипом и скрежетом. Надо бы ее смазать, а то еще лопнет. Хотя завода должно хватить до ареста капитана. Дом обложен наглухо. На явку впускают всех, отсюда выход один – в тюрьму.
– Прошу, господин капитан. Классная машина!
Обеими руками принимает часы капитан. Наклоняется хорунжий, рассматривая часы, будто ничего подобного никогда не видел. Скучно этим бандитам в подполье.
– Где карта? – спрашивает Мещерский.
– В пальто. Я завернул в нее кусок рыбы… для конспирации.
– Принеси, Корень! – распоряжается князь. – Берегись, юнкер, если карту испортил! – зло добавляет Мещерский.
Завернуть в карту кусок жареной рыбы была моя выдумка. А Куликов так и говорил, что за это мне могут накостылять по шее.
– Часы идут! – радостно кричит капитан. – Послушайте, господа! Спасибо, гардемарин! – он протягивает мне свою волосатую ручищу. – Недаром тебя учили. Техник отличный!
– Техник? – переспрашивает Мещерский и на секунду задумывается. – Моторы знаешь?
– Так точно! – лихо отвечаю я. Хотя единственный «мотор», который я хорошо знаю, – это пулемет «максим». Но проверить мои знания князь не может.
– Пожалуйста, карту, – говорит Корень. – А рыбу я на кухню снес. Никакого вкуса, хоть и байкальский омуль.
Конечно, коль я иркутянин, то рыба должна быть омулем. Ребята Мироныча обшарили полгорода, пока достали ее.
Мещерский расправляет карту на столе. Запачкав ладонь, он гневно взглядывает на меня, но ничего не говорит. Я присаживаюсь на стул у стены: нельзя лезть к столу, если там старшие по чину, – надо соблюдать субординацию.
Внимательно рассматривают карту офицеры. Переписывая письмо «В. В.», мы почти ничего в нем не изменили. Только выкинули упоминания о «друзьях». Если господа бандиты хотят идти на край света, пусть надеются только на себя.
В сенях стучат. Условный стук: два удара, пауза, еще один удар. Корень идет открывать. Хорунжий достает из кобуры пистолет, щелкает предохранителем и идет следом. Я не видел хорунжего, когда входил в дом. Должно быть, он страхует Корня в коридоре. Хлопают двери, кто-то входит, раздевается у вешалки.
– Тишка? – громко спрашивает Мещерский. – Что так долго?
– Он самый! – звучит в ответ тенорок. – Страху натерпелся!
В комнату быстро входит невысокий человек. На нем куцый пиджак в серую полоску, белая рубашка с черным бантиком вместо галстука, на ботинках – светлые гетры. Одет Тишка крикливо, а ведь он далеко не молод и франтить вроде бы уже ни к чему, Тишка подкручивает маленькие усики и окидывает быстрым взглядом всех присутствующих. Черные глазки задерживаются на мне.
– Это связной из Иркутска, – спокойно говорит Мещерский. – Приглядись, может, встречал?
Я узнаю Тишку. Это он сидел в канцелярии тюрьмы, рядом с бухгалтером, старательно обкуривая бумаги. Тишка посмотрел на нас, когда мы выходили из кабинета Дайкина. Узнает ли он меня? Надо опустить левую руку и перехватить браунинг в ладонь. Жаль, не разрешили мне взять гранату с собой…
У Тишки вздрагивают усики, и вдруг он тоненько, как-то странно всхлипывая, смеется:
– Молод он – на моих дорогах попадаться!
Не узнал… Отпускаю пистолет, и он скользит вверх, по рукаву – резинка укреплена надежно.
– Ясно, – говорит Мещерский. – Докладывай!
– При нем? – кивает в мою сторону Тишка.
– Не волнуйся. Он никуда отсюда не уйдет, – спокойно отвечает князь.
Мне становится холодно. Что это значит?
– В городе тревожно… – вздохнув, говорит Тишка. – Заварили шухер приезжие трибунальцы с делом Яковлева. Идут шмоны, аресты. Вот-вот на нас наскочат! Надо или драпать в тайгу, к Войцеховскому, или… – Он рубит воздух ладонью.
– Решать буду я! – повышает голос Мещерский. – Кого взяли?
– Зиночкиных постояльцев. А она успела уехать.
– Знаю! – перебивает Мещерский. – А у доктора чекисты были?
Я замираю. Неужели главврач больницы лгун я изменник?
– Нет. Наши сидят там, волнуются. Все-таки квартира в центре, на виду. Доктор валерьянку пьет, а есаул просил вам передать, что больше ждать нельзя.
– Хлюпики… – ворчит лохматый хорунжий.
– А с почтмейстером мы опоздали. Взяли его трибунальцы ночью… – сокрушенно произносит Тишка. – Уплыло золото! Соседи говорят: песочек в диване нашли и продукты в подвале. Вот гад! От нас скрывал.
– Плохой ты разведчик, Тишка! – бросает пожилой капитан.
– Ну нет! – ухмыльнулся Тишка. – Я недаром бывал у старика и за ним подглядывал. Главный тайник, в окне, легавые не нашли! Я как узнал про обыск, сразу же тихонечко к глазку в ставне подсунулся. Все по-старому, на месте. Рамы никто не снимал, подоконник не тронут. Лежат там царские кругляки да старательские самородочки. Я ведь видел, как почтарь своим хозяйством любовался. Говорят, какой-то желторотый птенчик шмоном руководил – разве он понятие имеет?!
Кровь ударяет мне в лицо. Ведь я подходил к окну, рядом с тайником стоял, а ничего не заметил. Мальчишка, самоуверенный юнец! Так и доложу Кречетову. Пусть наложит на меня самое строгое взыскание!
– А в доме почтаря сейчас засада. Кинулись за мной… – тараща черные глазки, рассказывает Тишка. – Еле убёг.
– Разрешите? – басит капитан. – Может, следует сейчас же взять остатки золота в доме почтмейстера? Чекистов выманим во двор и стукнем, чтоб мама не журилась…
– Подождите! – хмурится Мещерский. – Все будет наше. Брать – так все сразу, убивать чекистов – так всех!
– Вот это да! – восхищается Тишка.
Мещерский выпрямляется. Вслед за ним поднимаются все.
– Запомним эту ночь, господа! – громко говорит Мещерский. – Я получил важные известия из Иркутска, и затворничество наше кончилось. Мы выступаем, чтобы крушить, резать, уничтожать все советское. Да поможет нам бог!
Мещерский поворачивается к углу, где висят иконы, осеняет себя широким крестом и кланяется в пояс. Торжественно крестятся и все остальные. Приходится креститься и мне, хотя я знаю, как встретят такой поступок комсомольцы трибунала. А скрыть нельзя – хорошая антирелигиозная агитка: убийцы вербуют бога в сообщники.
– Выступаем сегодня же, господа! – продолжает князь. – Ждать нельзя. Арестованы Барышев, почтмейстер, два сослуживца Гронина. Они начнут давать показания, мы ведь знаем человеческие слабости, и тогда – конец.
Тяжело вздохнул Корень, склонил бритую голову. Немало преступлений должно быть у этого уголовника – боится встречи с трибуналом.
– Вы, капитан, – распоряжается Мещерский, – поведете группу есаула к казармам караульного батальона. Оружия на квартире доктора хватит. Надо блокировать карбат. Срезать телефон, не допустить нарочных. По тревоге будут спешить в свою часть командиры из города, так их уничтожать без сожаления. Ночью корнет Войцеховский проследует в казармы и постарается отправить весь батальон подальше от города, якобы для усиления охраны железнодорожного моста. О Войцеховском не беспокойтесь, господа: он до сих пор числится начальником штаба. Уйдет батальон, и группе есаула надлежит вернуться в город. Сбор в Чека! – улыбнулся князь. – Да… Толстяка-доктора не берите с собой. Пусть дома пьет валерьянку.
Внимательно слушаю. Значит, вторая группа беляков расположилась на квартире доктора-толстяка, того частника, что писал заключение о смерти Яковлева.
– Главная наша задача – освободить заключенных и вооружить отряд генерала Иванова. Тишка! В тюрьме у тебя все готово?
– Так точно! – вытягивается Тишка. – С вечера телефон уже не исправен. Караульного начальника я предупредил, что ночью приду работать. Их превосходительство генерал Иванов и господа офицеры спят одетыми. Я вызываю в канцелярию несколько человек самоохраны якобы для подшивки дел. Уже два раза по вашему приказанию проделана такая репетиция – караульный начальник не возражает. С караулом мы справимся легко – у господ офицеров хватает и револьверов и гранат.
– Действуйте холодным оружием, без шума! – вставляет Мещерский.
– Слушаюсь! Останется снять двух часовых на вышках, одного у ворот. Постреляем, как воробьев.
– Еще раз повторяю! – говорит князь. – Шума меньше. Переоденьтесь в шинели, часовые вас близко подпустят.
– Пошлите в тюрьму меня! – просит хорунжий.
– Хорошо, – отвечает ротмистр, – вас возьмет с собой Тишка. В последний раз предложите Яворскому идти с нами. В случае отказа – рубите. Нам свидетели не нужны!
Вот на какие «внешние осложнения» намекал нам Яворский! Он знал, что в случае тюремного бунта будет убит. Но нам не сказал ничего.
– Справитесь? – спрашивает Мещерский.
– Так точно! – нестройно отвечают Тишка и хорунжий.
– Скоро сюда прибудет Войцеховский со своими ребятами, и мы начнем трясти Надеждинск. Соединившись с отрядом генерала Иванова, делаем налет на Чека. Хорунжий! Подберете в тюрьме десяток лихих офицеров и под видом сельского отряда комбедовцев прибудете в Чека с «арестованными». Должны впустить во двор без лишних расспросов. А тогда крушите все изнутри! А мы наляжем снаружи. Работы на пять минут, не больше. Но, господа, условие: добивать всех.
– А затем, князь, – спрашивает капитан, – куда мы?
– Прихватим золотишко, грабанем деньги в банке и – в тайгу! – радостно выкрикивает Тишка, хлопая Корня по плечу.
Недовольно морщится князь. Неприятен ему вопрос капитана да и нелегок союз с уголовниками. Но на далеких таежных маршрутах пули устранят всех неугодных Мещерскому. Ведь он будет вожаком. А убивать ротмистр умеет почище самых квалифицированных преступников.
– Путь у нас дальний, – говорит князь. – Конечную цель я объявлю на первом же привале. Главное для нас – поменьше оставить свидетелей и подальше оторваться от преследования.
Умолк Мещерский. Наивен его авантюрный план, рассчитанный на случайные удачи и счастливые совпадения. «Белое воинство» всегда любило авантюры, безрассудно кидаясь в предприятия, сулившие гибель. Наверное, это характерно для всех, у кого нет социальной опоры.
– Разрешите обратиться! – вытягиваюсь перед князем. – Мне было приказано сразу же вернуться в Иркутск, чтобы информировать обо всем господина полковника. Какие будут ваши распоряжения?
В чуть заметной улыбке искривляются тонкие губы Мещерского. Он садист – любит портить кровь не только врагам, но и единомышленникам.
– Вас я не отпущу, гардемарин. Механик нам пригодится. А информацию отвезет в Иркутск женщина. Зачем же нам терять бравого бойца?
Князь поворачивается к Корню:
– Верни юнкеру револьвер. И займись с ним общим оружием. Живо!
Четко повернувшись, выхожу вслед за Корнем из комнаты и слышу, как Мещерский говорит остальным:
– Давайте собираться, господа. Лишнего не брать, но одевайтесь теплее – отныне мы будем ночевать в тайге.
Корень ведет меня на кухню и нехотя отдает револьвер связного. Я проверяю барабан. Корень зажигает маленькую лампу на столе, и я вижу своего омуля. Мне так хочется есть! Удивительное дело: аппетит появляется, как только я разволнуюсь.
Кухня большая, рассчитана на солидное семейство. Есть и русская печь и плита. Большой шкаф с посудой стоит у двери в коридор. Напротив другая дверь – в сени. Окно закрыто ставнями, но чека из засова вынимается легко. Внимательно осматриваю кухню. Здесь должна закончиться моя роль.
Корень открывает люк в подвал и лезет вниз за оружием. Вскоре он подает мне ручной пулемет «льюис», затем ящики с патронами и гранатами, несколько карабинов.
Пока белогвардейцы не взяли в руки оружие, мне надо распахнуть ставни, открыть дверь и выскочить на улицу. Так условлено. Мироныч должен быть уже во дворе, а Куликов – у крыльца. Может, стукнуть сейчас уголовника прикладом по голове и рвануть двери?
Корень показывается из погреба, и я поднимаю карабин. Но стучат в дверь с улицы. Стук условный. Выругавшись, Корень идет открывать. Вынимаю чеку из засова ставни, снимаю крючки с двери и уменьшаю свет в лампе. Прислушиваюсь: может, это вошли чекисты? Пожалуй, уходить из кухни нельзя, надо охранять оружие. Слышу чьи-то шаги, негромкий разговор, но от волнения слов не разбираю. Кто-то идет по коридору. Скрипит дверь на кухню, и входит… Зина Гронина, почтовая «голубка»! Она ездила за Войцеховским. Скорее! Надо ее ошеломить.
– Анатолий Аверьянович приехал? – быстро спрашиваю, оттирая ее от дверей.
– Да… – отвечает Зина и отшатывается в сторону. – Вы? Вы здесь?!
– Спокойно, Зиночка, тише! – Я поднимаю револьвер. – Могу испортить вашу красоту этой пушкой. Полезайте в подвал. Ну, живо!
У Зины отвисает челюсть, по лицу вспыхивают красные пятна. Она шатается, и я, подхватив ее, тащу к погребу, сталкиваю вниз, захлопываю крышку. И снова слышу стук. Громкий условный стук в парадные двери. Это наши. Наконец-то! Но Корень где-то запропастился, не идет открывать. Стук повторяется. Громче и громче. Эх! Нет под рукой диска к пулемету… Во дворе неясный шум. Всхрапнула лошадь, кто-то вскрикнул. Все ясно: Войцеховский прибыл вместе со своими бандитами, и их сейчас берут во дворе. «Иду!» – кричит в коридоре Корень. Где топор на кухне? Чем вскрыть ящик с гранатами? Распахивается дверь. Отшатываюсь к стене. В кухню входит Войцеховский.
– Где Зина? – громко спрашивает он и замечает меня. Его рука медленно тянется к кобуре. Ясно слышу голос Корня: «Он болен!» Через пару секунд в дом войдет Куликов. Но я не могу ждать. Не целясь, стреляю в Войцеховского, бросаю кастрюлю в лампу и падаю около ящиков. Вспышки выстрелов ослепляют, и я, спрятав голову, стреляю наугад. Звенит посуда, сыплются разбитые вдребезги стекла. Глухо отдаются удары: ломают входную дверь – Корень не успел ее открыть. Но почему задерживается Мироныч? Ведь если одна пуля попадет в ящик с запалами для гранат, меня похоронят рядом с комиссаром.
Трещит дверь сзади, со двора. Я ведь не открыл сени! Патроны в револьвере кончились. Стреляю из маленького браунинга.
– Бросай оружие! – кричит Куликов, уже в доме.
В кухне светлеет. Наверное, распахнули ставню в окне. Негромко щелкает мой браунинг. Осечка. Или кончилась обойма? Становится непривычно тихо. А по полу из коридора катится ко мне черный шарик – граната. Не слышу выстрелов, все звуки пропали. Только не оставаться на месте. Ведь тут запалы и взрывчатка. Скорей!
Толкаю какой-то ящик навстречу гранате, а сам вскидываюсь в акробатическом прыжке вверх и назад, в сени, за порог. Огонь, грохот, едкий дым. Дышать нечем.
Вот и всё. Хоронить будут с музыкой…
