Текст книги "Тревожные будни"

Автор книги: Георгий Вайнер

Соавторы: Аркадий Вайнер,Эдуард Хруцкий,Виль Липатов,Анатолий Безуглов,Николай Коротеев,Алексей Ефимов,Александр Сгибнев,Юрий Кларов,Иван Родыгин,Григорий Новиков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 31 страниц)

Братья ВАЙНЕРЫ
ИСТОРИЯ УЧАСТКОВОГО ПОЗДНЯКОВА
Киноповесть

Полковник милиции Шарапов сидит в своем кабинете за обширным столом. Перед ним, вытянувшись, стоит на почтительном расстоянии участковый старшина Поздняков.

– Значит, сосед, говорите?.. – прищурившись, тянет Шарапов.

– Так точно, товарищ полковник, сосед... Места у нас на трибуне рядышком были. Он мне и билет продал... «Дружок, – говорит, – не пришел...» – Поздняков отвечает медленно, запинаясь, как бы самому себе не веря. – Аккурат в перерыве между таймами принес он две бутылки. «Хлебни, – говорит, – кваску, охолони малость...»

– Ну?

– Ну и сомлел я... На жаре...

– А в себя когда пришел?

– Наутро только... – Поздняков мнется. – В вытрезвителе этом самом.

– Дежурному вы сразу же сообщили, что служите в милиции?

– Так точно!.. А как же, товарищ полковник...

Шарапов с сомнением смотрит на Позднякова.

– Подобрали вас в нетрезвом виде в сквере около стадиона. Может быть, вы пистолет и служебное удостоверение по дороге потеряли?

– Никак нет, товарищ полковник! Трезвый я был!

– Ну как же трезвый? Поглядите, что врач пишет: «Сильная стадия опьянения с потерей ориентации во времени и пространстве».

– Не знаю, чего он там пишет... А только не пил я ничего спиртного!..

Шарапов встал из-за стола и прошелся по кабинету.

– Как же тогда объяснить все это? – спрашивает он наконец.

Поздняков молча пожимает плечами.

– Ведь по-вашему получается, коли спиртного вы не пили... – Поздняков с испугом глядит на полковника, а тот продолжает: – Получается, что вас  о т р а в и т ь  х о т е л и? Кому же это понадобилось?

– Не знаю, – хрипло отвечает Поздняков. – Я вам, товарищ полковник, все как есть рассказал... Дочерью своей клянусь...

Стадион, переполненный людьми в день ответственного матча. Мяч взлетает над зеленым полем, его бьют головой, он опять взлетает... Нападающий несется к воротам противника... Крики, рев болельщиков...

Поздняков среди зрителей на трибуне. Сосед протягивает ему бутылку. Поздняков тянет квас прямо из горлышка...

Мяч опять взмыл над полем чуть не к самому солнцу. И снова – атака, опять кричат взволнованные болельщики. Кричит сосед Позднякова.

Лицо участкового покрывается капельками пота. Он отирает лоб платком... И вдруг чаша стадиона начинает покачиваться в его глазах, затем она плавно набирает скорость, переворачивается – и свет меркнет...

Безлюдная аллея недалеко от стадиона. По ней идут трое, вернее, двое ведут третьего, который не в силах даже передвигать ноги. Они посадили его под кустом, но он беспомощно повалился на спину. Двое обнялись и, покачиваясь, побрели прочь. А третий так и остался на траве с раскинутыми в стороны руками.

Поздняков повторяет хрипло:

– Не знаю... Я вам, товарищ полковник, все как есть рассказал... Дочерью своей клянусь...

Раздался щелчок, и лента на диктофоне остановилась. Аппарат стоит на столе у Шарапова.

– Ну-с, – обращается полковник к сидящему против него инспектору Тихонову. – Что ты обо всем этом думаешь?

– С вашего разрешения, товарищ полковник, я бы об этой истории думать не хотел, – вежливо отвечает Тихонов.

– Не понял! – удивляется полковник.

– Владимир Иванович, вы же знаете, я никогда ни от каких дел не отказываюсь. Но там я  ж у л и к о в  на чистую воду вывожу, и тут мне надо устанавливать, не жулик ли мой коллега. И мне как-то не по себе...

– И отчего же тебе не по себе?

– Как отчего? Да оттого, что всем этим сказкам Позднякова мне совершенно не хочется верить. А хочется думать, что все было куда проще, как и обычно бывает. Поздняков выпил. От жары сомлел. Удостоверение и пистолет потерял. За что его, сами понимаете, полагается под суд...

– Хороший ты человек, Тихонов, – ухмыляется полковник. – Во-первых, добрый: понимаешь, что со всяким такое может случиться. Во-вторых, щепетильный: не хочешь своими руками товарища под суд отдавать...

– Вас послушать, так это меня надо под суд...

– Не перебивай, – морщится полковник. – Ты уверен, что Поздняков врет. А кабы знать, что Поздняков говорит правду, ты бы занялся этим делом. А?

– Тогда дело другое.

– Вот и займись. Потому что если Поздняков лжет, нам это надо знать. Ибо тогда его пребывание среди нас становится опасным. Но если он говорит правду – это тем более надо знать наверняка: тогда мы имеем дело с исключительно дерзким негодяем, которого следует поскорее выудить на солнышко... Понял?

– Да уж чего тут не понять...

И Тихонов взял со стола картонную папку с делом старшины Позднякова.

– Андрей Филиппович, у вас враги есть?

– Как не быть?! За девять лет, да на одном участке!..

В комнате у Позднякова царят казарменная чистота и порядок. На столе, покрытом клеенкой, на железной решеточке, стоит чайник, два стакана в металлических подстаканниках и сахарница.

– Может, мы с вами наметим круг ваших недоброжелателей? – снова спрашивает Тихонов.

– А как его наметишь, круг этот? Это только у плохого участкового два недоброжелателя – жена да теща! А мне за эти годы с многими, ссориться пришлось: самогонщиков ловил, хулиганов прижучивал и тунеядцев выселял... И воры попадались, и в обысках участвовал. Вот оно и выходит...

– Что выходит? – спрашивает Тихонов.

– Да вот, как-то раньше мне в голову не приходило... Живет сколько-то тысяч хороших людей на моем участке, и никто из них меня знать не знает, сталкиваться нам с ними не приходится. А случилась вот со мной беда, и надо бы слово обо мне доброе сказать, так выходит, что, окромя всякой швали, никто меня и не знает. А от швали мне слова хорошего не дождаться... Вам покрепче?

Участковый пододвинул Тихонову стакан светлого чая, а в свой собственный он вообще заварки не налил.

– Берите сахар.

– Спасибо, – отказывается Тихонов, – я пью всегда без сахара.

Поздняков ложечкой достал себе кусок и стал потягивать свой кипяток вприкуску.

– Дисциплины люди не любят, оттого и происходят всякие неприятности, – говорит он задумчиво. – А ведь дисциплину исполнять проще, чем разгильдяйничать... Все зло на свете оттого, что с детства не приучены некоторые граждане к обязанностям в поведении – что самому по себе, что на людях.

– Андрей Филиппович, – прерывает его Тихонов, – объясните мне, пожалуйста, почему на стадионе оказался у вас пистолет? Вы же были не на работе и без формы?

– С войны привычка... Я ведь и проживаю на своем участке, так что дежурство у меня, считай, круглые сутки. В ночь-заполночь, чего бы не стряслось, бегут ко мне: «Давай, Филиппыч, выручай!» А дела, они разные бывают – я вон двух грабителей именно что в неслужебное время задержал...

– Значит, многие знали, что пистолет вы всегда при себе имеете?

– Конечно! – участковый даже удивлен. – Я ведь представитель власти! И все должны знать, что у меня – сила!

– А куда вы пробку дели? – спрашивает Тихонов резко и неожиданно.

Поздняков оторопело смотрит на него:

– Какую пробку?

– Ну, от бутылки, на стадионе? – нетерпеливо поясняет Тихонов.

– А-а... – Поздняков напряженно думает, пшеничные кусты бровей совсем сомкнулись на переносице. – В карман, кажется, засунул... Наверное, в карман, куда еще... – Он быстро подходит к вешалке и снимает с нее пиджак. – Ведь под лавку я не кину ее, пробку-то? Не кину. Значит, в карман...

– Давайте, я помогу, – Тихонов тоже встает.

Они расстелили пиджак на диване и выворачивают карманы. В одном из них – маленькая дырка. Тихонов ищет за подкладкой, на полах пиджака, прощупывая каждый сантиметр между букле и сатином.

И вот наконец следователь извлекает на свет пробку – обыкновенную металлическую крышку, которой закупоривают бутылки с пивом и водой...

Тихонов сидит за письменным столом и ворошит огромную кипу актов, докладных, рапортов, протоколов, а хозяин стола и этого небольшого кабинета – начальник отделения капитан Чигаренков расхаживает по комнате, поблескивая новенькими погонами.

– Да брось ты эту писанину ворошить, – говорит он Тихонову. – И чего ты хочешь отсюда выудить?..

– Трудно сказать, – отвечает Тихонов, делая очередную пометку в своем блокноте. Но в общем-то, хочу знать, с кем приходилось иметь дело Позднякову. Кто может на него больше всех камень за пазухой прятать...

– Ясно, – сдается Чигаренков. – Ищи, бог в помощь.

– Кстати, – Тихонов отрывается от бумаг, – ты ведь непосредственный его начальник. Ты сам-то как объясняешь эту историю?

– Никак! Понятия не имею. – Чигаренков снова принимается шагать по кабинету. – Он, конечно, не ангел, Поздняков, и выпить не возражает, но в меру и, как говорится, вовремя. Сотрудник старательный, дело знает...

– В наше время – почти ангел, – бормочет Тихонов.

– Для ангела он суров слишком! – смеется Чигаренков. – Чувства юмора – ну ни капельки!

– А зачем тебе юмор его? Он ведь не клоуном работает, на другой вроде должности...

– А как же? – удивляется Чигаренков. – Я как руководитель должен это его качество учитывать. А то поговоришь с ним с подковырочкой – и лишишься хорошего сотрудника!

– Значит, сотрудник он хороший?

– Хороший – не то слово. – Чигаренков подходит к окну. – Я на его участок год могу не заглядывать.

Эксперт Халецкий что-то рисует зеленым фломастером. Тихонов заглядывает через его плечо.

На ватмане изображены два пса. Первый из них страшно злой, какой-то взъерошенный и сердитый. Другой пес похож на первого, но морда у него умильная и даже заискивающая.

– Я вам буду очень признателен, если вы оторветесь от своих собак, – произносит Тихонов.

– И совершенно напрасно, – отзывается Халецкий. – Я рисую их для вашего же блага. Ведь вы, сыщики, мыслите категориями конкретными: «украл», «побежал», «был задержан»...

– Мерси, – парирует Тихонов. – Однако без этих категорий вам не на чем было бы строить свои абстракции...

– Ну, ладно уж! – соглашается Халецкий. – Химики дали заключение, что в этой пробке содержатся следы транквилизатора...

– Красиво, но непонятно. Как-вы сказали? Транкви...?

– Транквилизатор. Это успокаивающее лекарство. Я подобное у вас на столе видел.

– У меня? – изумляется Тихонов.

– Да. Андоксин.

– А при чем здесь ваши собаки?'

– При том, – Халецкий наконец отрывается от рисунка, – что если вот такой разъяренной собаке дать пару таблеток андоксина, то она сразу станет ласковой, спокойной, веселой – вот такой... А если дать еще две таблетки, она крепко уснет... А наши химики обнаружили в пробке следы какого-то, ну, просто гигантского транквилизатора, совершенно нам еще не известного. Мы, конечно, попытались его определить, но все это следует хорошенечко проверить.

– Где?

– Поезжай в исследовательский центр фармакологии. Возможно, там тебе скажут, что это такое... – И Халецкий вручает Тихонову заключение экспертизы...

– Разберитесь с ним! – Поздняков рукой махнул. – Шутка ли, десять тысяч проживающих... В старое время не всякий город...

Дома на его участке новые – длинные пятиэтажные «коробки» и высокие «башни». Район, однако, выглядит обжитым – всюду скверы, и деревья уже дотягиваются до третьего этажа.

Тихонов идет рядом с участковым, на ходу листая свой блокнот...

– Вот Буфетов некий на вас жалуется, – говорит Тихонов, входя в кабинет вслед за хозяином. – Это что за фигура?

– Какая он там еще фигура? – с досадой отвечает Поздняков. – Мелкий хулиган... У соседа в почтовом ящике газеты поджег. Оформили его на десять суток...

Стол посреди скверика, за ним четверо жильцов играют в домино.

Буфетов – здоровенный детина в пижамной куртке – очень недоволен тем, что его оторвали от игры.

– Поздняков? – переспрашивает он Тихонова. – Участковый? Лешак он, а не инспектор... Одно слово – лешак! Дикий человек... С ним как в считалочке у мальцов: папа, мама, жаба, цапа! – Буфетов бьет себя в грудь: – Я, может, пошутить хотел, а он цап за шкирку и в «канарейку»!..

– Вы, инспектор, производите впечатление интеллигентного человека, – с легким укором произносит Вячеслав Чебаков. Он обнажен и картинно поигрывает своей изумительной мускулатурой. Разговор их с Тихоновым происходит в изостудии современного Дворца культуры, где стоит множество маленьких мольбертов и на каждом из них – лист бумаги с изображением мощного чебаковского торса в том или ином ракурсе. Сейчас, как видно, перерыв в занятиях кружка, и юные художники – мальчики и девочки – снуют мимо говорящих. – Ну ведь может же так случиться, – продолжает Чебаков, – что у человека призвание, которое не лежит в производственной сфере...

– Позвольте, – говорит Тихонов, – а разве есть такое призвание – позировать?

– Товарищи-граждане-люди, – отвечает Чебаков, – когда же вы наконец поймете, что быть натурщиком – это нелегкая и творческая работа... Вы когда-нибудь задумывались, отчего художественная классика одухотворена, а не сексуальна? Почему Джорджоне или Микеланджело искали натуру годами?..

– Не-а, – качает головой Тихонов, и без всякой связи продолжает: – А в тюрьме вы за что сидели? За фарцовку?

– За спекуляцию. – поправляет Чебаков. – Что поделаешь, инспектор, грехи молодости...

– А посадил вас участковый Поздняков?

– Он, – почти радостно подтверждает натурщик. – Хороший человек, бывший наш участковый, Андрей Филиппович...

– А почему «бывший»? – быстро спрашивает следователь.

– Да... Что-то не видать его давно, – отвечает Чебаков.

– Так, – кивает Тихонов. – Но разрешите еще один вопрос? В бухгалтерии мне сказали, что у вас полставки. Это, значит, 37 рублей в месяц...

– Ага, – подтверждает Чебаков. – И вас, инспектор, интересует, как же можно существовать на такую зарплату? Так вот я поделюсь с вами секретом: бережливость, экономия и еще раз бережливость...

– Эх, Чебаков, Чебаков, – с легкой укоризной говорит Тихонов, – сдается мне, что в работе с вами наши исправительные учреждения не оказались на должной высоте. А?

– Ну это вы напрасно, инспектор! – смеется тот. – Я человек безобидный. Как бабочка махаон. Практической пользы от меня, может, и нет... Но и вреда никакого...

И он погладил по белобрысой головке пробегавшего мимо мальца...

Зазвенел звонок. Дети с шумом усаживаются за свои мольберты, а Чебаков, поднявшись на возвышение, принял позу дискобола...

Сидя у стола на коммунальной кухне, плачет Пелагея Федюнина.

– Кащей парши-и-вай... – всхлипывает она. – Мужа-то маво... Петра Федюнина... кормильца... На два года-а-а!..

– И правильно! И мало! – в кухню неожиданно врывается соседка. – Вы ее не слушайте, товарищ, – обращается она к Тихонову, – сам виноват, поделом и мука!.. А на суде-то Поздняков не сказал, что Петька Федюнин на него с ножом бросался... Ее же самое и пожалел – трое ведь у них...

На балконе первого этажа стоит девушка и пускает мыльные пузыри. Маленькая девочка, как видно, ее сестренка, хлопает в ладоши и смеется...

Став под балконом, Тихонов обращается к девушке:

– Ваша соседка жалуется, что участковый Поздняков ее мальчонке руку вывихнул?

– Было, – отвечает девушка. – Было такое дело. Они с приятелем в подъезде женщину раздевать стали. В мальчонке-то два метра росту...

Благостный старичок пенсионер Фимотин подстерег Тихонова на лестничной клетке, заговорил вполголоса, озираясь:

– Извините, пожалуйста, но наслышан я, что вы интересуетесь личностью нашего участкового. Вот, почел долгом своим внести лепту... Разрешите представиться, Фимотин... Значица, так! Достойнейший человек Андрей Филиппович... Мужчина он правда суровый, без всяких там улыбочек, и кое-кому это не нравится... Но меня лично не это беспокоит...

– Да-а?

– Пьет он...

Тихонов ошарашен, но следующий вопрос задает как можно небрежнее:

– Так и монахи пьют... Важно, как, где и с кем?..

– Вот именно, как и где, – соглашается Фимотин. – Кабы он дома да в выходной – на здоровье и пожалуйста... Только вот как раз дома обстановка у него самая неподходящая. Не для выпивки неподходящая, а вообще...

– Что значит «вообще»?

– С женой у них нелады, – доверительно говорит Фимотин, – не мое это, конечно, собачье дело, извините за выражение, но... но...

– Это очень важно, все что вы говорите...

– Так ведь потому и сообщаю... Не ровен час, наберется наш Андрей Филиппович, заснет где... А в кобуре-то оружие...

– Жена у меня хороший человек, – говорит Поздняков, – женщина самостоятельная, строгая...

Они с Тихоновым снова идут по участку.

– Так отчего же у вас семейная жизнь не ладится? – осторожно спрашивает Тихонов.

– Да нет у нас никакой семьи. Давным-давно живем как соседи... как чужие...

– А что случилось?

– Да ничего! – в голосе Позднякова привычная горечь. – Стесняется она меня, наверно... Ведь она теперь кто – научный сотрудник, а муж – простой милиционер... Когда познакомились мы с ней, работала аппаратчицей на химзаводе... Уставала ужасно, а все равно ходила в вечернюю школу. За партой, случалось, засыпала, но школу окончила и поступила в институт. Работала и училась все время... И вдруг стало ясно: она человек, а я так... Только какое это имеет отношение?.. Я ведь и сам кое в чем кумекаю – не первый год в милиции...

– Я не сомневаюсь в вашем опыте, – говорит Тихонов, – но ни один врач сам себя лечить не может...

– Это верно, – Поздняков качает головой. – Особенно если врачу тому веры нет: действительно больно ему или он прикидывается?..

– Давайте договоримся, Андрей Филиппович, – предлагает Тихонов, – не возвращаться больше к вопросу о доверии. Вы ведь не барышня в парке, чтобы я вам каждые десять минут повторял насчет своей любви и дружбы. Скажу, не лукавя: история с вами произошла просто фантастическая. Я понял, что я ошибся. Но это надо теперь доказать начальству, а для этого факты нужны, факты...

Тихонов в лаборатории профессора Лыжина. В лаборатории длинные столы, вытяжные шкафы, грандиозные приборы, десятки колб, пробирок, ламп, датчиков... За приборами работают люди в белых халатах.

– Вот здесь мы и колдуем... – говорит Лыжин, и, указывая на сложную систему, состоящую из крупных трехгорлых колб, нагревателя, охладителя, змеевиков и массы других вещей непонятного назначения, поясняет: – Это так называемая реакция Гриньяра. Но главная наша надежда там... – И он махнул рукой в сторону установки у окна.

Около установки сидит красивая женщина. Она что-то пишет мелом на небольшой коричневой доске. А у системы, где идет реакция Гриньяра, спорят двое, и до Тихонова доносится:

– Да вы у Поздняковой спросите!..

К красивой женщине у окна подходит сотрудница:

– Анна Петровна, сначала через молекулярные сита пропускать или?..

Тихонов с удивлением смотрит на женщину, пока до него не доходит, что, по всей вероятности, она и есть жена инспектора Позднякова.

– Так чем же могу быть полезен? – прерывает его размышления Лыжин.

Тихонов молча протягивает ему заключение экспертизы. Лыжин углубляется в записи. Лицо его постепенно принимает выражение недоумения и тревоги.

– А у вас что, есть такое вещество?! – говорит, он взволнованно.

– У меня нет, – отвечает сидящий перед ним Тихонов.

Лыжин с видимым облегчением произносит:

– Ваши эксперты ошиблись. Это артефакт. Искусственный факт, научная ошибка...

– Вы хотите сказать, – спрашивает Тихонов, – что науке неизвестно это вещество?

– Почему же? Уже известно. Но в общем-то, пока что о нем правильнее говорить в будущем времени. Это будет лекарство против депрессии, неврозов, шизофрении, наконец! Его так ждут, что даже название заранее придумали – метапроптизол... И всех нас оно волнует. Вот и вашим экспертам, должно быть, померещилось... Кстати, если не секрет, почему вы этим интересуетесь?

– Дело в том, что им был отравлен человек.

– А на каком основании ваши эксперты пришли к этому заключению? Труп исследовали? – не верит Лыжин.

– Нет, до этого не дошло, слава богу. Человек-то выжил...

– Так что же они исследовали, черт возьми?!

– Пробку, – поясняет Тихонов. – Пробку от бутылки с хлебным квасом. В нем преступники растворили препарат...

– Пробку? Артефакт. Ошибка... Быть этого не может!.. А преступник задержан?

– Мы как раз с этим разбираемся, – отвечает Тихонов уклончиво.

– А кого отравили?

– Работника милиции...

– Милиции? – с еще большим удивлением переспрашивает Лыжин. И вдруг решительно возвращает заключение Тихонову: – Не верю. Бумажке этой не верю. Экспертам вашим не верю. Привезите мне эту пробку. Я сам ее исследую! – категорически требует он.

– Ты сегодня сводку читал? – спрашивает Шарапов.

– Читал, – отвечает ему Тихонов, садясь к приставному столику.

– У гражданки Пачкалиной два афериста произвели дома самочинный обыск. Изъяли все ценности и деньги...

– А какое это имеет... – начал было Тихонов.

– Имеет, имеет, – полковник кивнул. – Они предъявили наше удостоверение, и было там написано: «Старшина милиции Поздняков...»

– Значит... – задумчиво начал Тихонов.

Продолжил Шарапов:

– Это значит, что вопросов у нас с тобой не убавляется, а, наоборот, только прибавляется. Мы еще до конца не разобрались со всей этой историей с отравлением, а уже получили вводную с удостоверением.

– Притом удостоверение уже задействовано!.. – заметил Тихонов.

– Я бы хотел, – отозвался полковник, – получить гарантию, что они не пустят в ход и другой похищенный предмет...

– Пока что я вам этого не гарантирую, – говорит Тихонов.

– Жаль. Однако что же мы в результате всего этого имеем? – рассуждает Шарапов. – А имеем мы человека, у которого в руках неизвестное и мощное лекарство, который хорошо знает при этом, что Поздняков носил под штатским пиджаком пистолет, а у гражданки Пачкалиной Екатерины Федоровны хранятся дома немалые ценности...

– А может, это не один человек? – спрашивает Тихонов.

– Может, – задумчиво соглашается Шарапов. – Вот я и говорю, что вопросов у нас прибавляется.

– В таком случае разрешите мне немедленно выехать к пострадавшей? – встает из-за стола Тихонов.

– Поезжай...

– Это вы ко мне... Значит, ко мне... Заходите, гостем будете... – говорит Пачкалина, открывая Тихонову дверь своей квартиры.

На вид потерпевшей лет тридцать, одета она довольно крикливо, у нее пергидрольные волосы и густо намазанное круглое лицо.

Посреди комнаты, куда она вводит Тихонова, пиршественный стол: сардины, салат, копченая колбаса, селедка, искромсанная курица, пластмассовый бидон с пивом и несколько бутылок. Пир этот предназначается мордастому парню с широченными, затянутыми в териленовый пиджак плечами.

– Здорово, – недовольно произносит он с места. – Хена меня зовут. Ты че?..

Тихонов рассматривает его с интересом.

– Ну ты че? – продолжает Гена. Он, как видно, давно и мучительно пьян. – Ты че? Вишь, друг, площадка занята... Плацкарту тебе показать? Давай чеши отсюдова... Это моя женщина. Грабки ты к ней не суй... Ну! Если ты ко мне как человек, то и я с тобой... выпью... Катька, наливай...

Тихонов, рассмеявшись, садится за стол.

– Я с тобой, Гена, пить не стану. Я инспектор уголовного розыска и пришел сюда по делу. Поэтому ты посиди десять минут тихо, чтобы мне не пришлось тебя отсюда выпроводить вообще.

Пачкалина подходит к своему Гене, поднимает его со стула и выталкивает за плюшевую занавеску.

– Сиди!.. – говорит она строго. – Тебе говорят, сиди, не долдонь! Дай с человеком поговорить... С человеком, значит...

Из-за толстого плюша доносится голос «Хены»:

– Ты че? А?! Если ты как человек, то и я могу с тобой выпить...

Пачкалина возвращается и, присев к столу, приветливо предлагает:

– А может, гражданин Тихонов, покушаете чего? И выпить имеется. Вы же после работы – можно и разговеться...

– Нет, благодарю, – нерешительно говорит Тихонов. Он освобождает место на столе и раскладывает папку с протоколами допроса. – Надо нам с вами кое-что уточнить. Вы одна живете?

– Ага. Женщина я одинокая... Одинокая, значит... – осторожно говорит Пачкалина. – Приходят ко мне, конечно, иногда мужчины молодые... Молодые, как говорится...

– Это вы все уже сообщили в отделении милиции, – прерывает ее Тихонов, листая протокол. – Давайте лучше еще раз вспомним, что именно у вас забрали преступники?

– Пришли они, значит, – опять начинает потерпевшая. – Из ОБХСС, говорят, конечно... Ценности изнимать будем... Значит, ценности... Шубу забрали каракулевую, как говорится... Новую совсем, считай, ненадеванную, значит... Два кольца, конечно, моих, два... Одно с бриллиантиком, значит, другое, считай, с камешком, с зелененьким...

– Зеленый камень – самоцвет?

– Как же, самоцвет! – вскидывается Пачкалина. – Изумруд!

– Понятно, кольцо с изумрудом. А бриллиантик какой?

– Обыкновенный, значит, бриллиантик... Конечно, два карата в ем есть...

– Ага... – улыбается Тихонов. – Деньги у вас тоже взяли?

– Сберегательных книжек, значит, предъявительских на четыре с половиной тысячи... Как говорится, три штуки...

– В каких сберкассах?

– Да не помню я, – отвечает Пачкалина. – Не помню, значит, в какую кассу клала...

– То есть как это не помните? – изумляется Тихонов. – Не помните сберкассу, в которой храните четыре с половиной тысячи?

– Говорю, не помню, значит... Там на книжке, конечно, написано было... Откуда знать, что ОБХСС этот... то есть аферисты, значит, придут... – И она пускает слезу.

– Успокойтесь, Екатерина Федоровна, – говорит Тихонов. – Тут слезами делу не поможешь... Вы кем работаете?

– Оператор я, – Пачкалина понемногу успокаивается. – В котельной, значит, в газовой...

– Так... Попросту говоря, кочегаром. Тогда объясните мне вот что... Приходят к вам якобы из милиции, производят обыск и изымают тысяч на десять ценностей. И вы – рабочий человек, честная труженица, – не говоря худого слова, все это отдаете им?..

– А что, драться мне с ними, что ли?

– Драться ни с кем не стоит, – миролюбиво говорит Тихонов. – Я к тому веду, что жулики эти и мысли не допускали, что вы живете на зарплату кочегара...

– А вы моих денег не считайте! Я по закону живу, не нарушаю!

– Вы бы вот с жуликами таким макаром разговаривали, – говорит Тихонов. – Тем более что мне удалось узнать, чьи это были деньги на книжках. А это уже немало...

– Как это, значит, понимать «чьи»?! – забулькала Пачкалина. – Мои, как говорится, мои!..

– Нет, – Тихонов покачал головой. – Это не ваши деньги, это деньги Николая Сергеевича...

– Это что же вы такое говорите, значит?.. Не знаю я никакого Николая Сергеевича, – медленно тянет Пачкалина, и на лице ее смятение.

– Ну как же не знаете? – перебивает Тихонов. – Дружок ваш старый, мужчина положительный, богатый, который ходил к вам, ходил, а потом пропал... Мне все это ваши соседи только что рассказали...

– Соседи расскажут, чего, как говорится, не было...

– Было, чего там «не было»! Так вот: вносил Николай Сергеевич свои деньги на предъявительские вклады и вам книжки отдавал. Поэтому вы и не знаете, в какие сберкассы... Так?

– Не знаю я, как говорится, ничего такого...

– Очень даже хорошо знаете. Вы мне лучше подробнее о нем расскажите. Ведь он сидит сейчас? А?

– Вона! – оторопело восклицает Пачкалина. – Да чтой-то такое вы говорите-то?..

– Послушайте, – произносит Тихонов, – мне это надоело. Я ведь могу и так его найти...

– Это как же? – оживляется Пачкалина.

– Очень просто. Дам запрос по всем местам заключения: какой Николай Сергеевич с такими-то приметами содержался в течение последних двух лет. Потом покажу фотографии вашим соседям, и все... Но у меня и так дел выше головы... Впрочем, если вы не хотите мне помочь, то... – Тихонов поднимается и убирает бумаги в папку.

– Погодите, – решается Пачкалина. – А Николай Сергеевичу, как говорится, от этого вреда не будет?

– А какой ему может быть вред, когда он осужден, ну?

– Ладно, значит, скажу... – начинает со вздохом Пачкалина. – Обоймов его фамилия. Николай Сергеич, точно... С 23-го года... Семья, как говорится, у него... Да... Но он с женой жить не хотел... Больная она... как говорится... Жениться на мне обещал... – И Пачкалина вдруг начинает плакать, искренне, горько, по-настоящему.

Из соседней комнатушки раздается заливистый храп – «Хена» так и не дождался конца разговора.

– Анна Петровна, мне кажется, вы не улавливаете, о чем я вас спрашиваю. – Тихонов беседует с Поздняковой в лаборатории.

– Я боюсь, что это вы не улавливаете, – сдержанно говорит Анна Петровна. – Я повторяю: ничего дурного об Андрее Филипповиче я вам сказать не могу...

– Ладно, – говорит Тихонов. – Но почему же вы с ним не разводитесь, раз семья фактически распалась?

– Это вас ни в коей мере не касается! – сухо отвечает Позднякова. – Я ни у кого советов не спрашивала а спрашивать не собираюсь...

– Да, конечно! – резко говорит Тихонов и садится напротив Поздняковой.

В этот момент между ними на короткое время возникает удивительная телепатическая способность общаться без слов, потому что думают они об одном и том же.

«Ты несчастлива?» – как будто издали звучит голос Тихонова. «Я уже привыкла...» – отвечает голос Поздняковой. «Разве он плохой человек?» – «Он хороший человек, добрый и честный». – «Но ты не любишь его...» – «И никогда не любила...» – «Из-за того, что он некрасив?..» – «Из-за того, что он такой, какой он есть...» – «И всегда так было?» – «Всегда. Но я вышла за него в семнадцать лет и не знала, что бывают другие и по-другому...» – «Ты любишь кого-то другого?» – «Не знаю...» – «Он хороший?» – «Не знаю. Но с ним мне интересно. С ним я чувствую себя женщиной».

Отзвучал этот безмолвный диалог, и больше ни о чем Тихонов спрашивать Позднякову не может. Он смотрит в ее неподвижное, померкшее лицо, и она говорит еле слышно:

– Не ищите в нашей жизни никаких демонических страстей. Все просто и грустно... В некоторых веществах от времени накапливаются катализаторы, они начинают очень незаметную реакцию разложения... И она идет тихо, спокойно, пока однажды не происходит... взрыв.

– Жаль, что вы так скупо обо всем рассказываете. Вы очень могли бы помочь нам, – говорит Тихонов, вставая. – И чувствует мое сердце, нам придется встретиться еще раз.

Беда, войдя в человеческий дом, делает похожими все жилища – богатые и бедные, красивые и безвкусные. Распахнуты двери шкафов, на кровати, на стульях, на полу – всюду какие-то бумажки, выдвинутые из своих мест ящики, разворошенное белье, книги...

Тихонов сидит среди этого разорения и допрашивает очередную потерпевшую. Два ее сынишки – один десяти, другой пяти лет – от испуга забились в угол. А сама хозяйка держится хорошо.

– Нет, нет! – говорит она с достоинством. – Кроме этих ста двадцати рублей и моего золотого кольца, они ничего не взяли... А что еще у меня взять?..

И только руки ее, красивые и ухоженные, то сжимаются в кулаки, то быстро разжимаются.

Тихонов открывает блокнот и пишет:

«Рамазанов Г. П., коммерческий директор «Рыболова-спортсмена».

Потом отрывает листок, подзывает к себе молодого участкового, протягивает ему бумажку и шепчет: