Текст книги "Тревожные будни"

Автор книги: Георгий Вайнер

Соавторы: Аркадий Вайнер,Эдуард Хруцкий,Виль Липатов,Анатолий Безуглов,Николай Коротеев,Алексей Ефимов,Александр Сгибнев,Юрий Кларов,Иван Родыгин,Григорий Новиков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)

СТАНИСЛАВ ПАНКРАТОВ
ТРЕВОЖНЫЕ БУДНИ

С утра было настроение, какое принято называть хорошим. Мокеев катил по еще чистому городу, взглядывал на первых прохожих, на груды палого ржавого листа, собранные дворниками у поребрика. По Урицкого, прижимаясь к бровке, шла уборочная машина, вращала щетками, всасывала в глухое нутро затянувшуюся осень. Мокеев притормозил, вытащил из кармана и еще раз прочел телеграмму.

Настроение не пропадало, но Мокеев привычно ожидал, кто первый начнет это настроение разрушать. Так всегда: сначала настроение, потом от этого настроения по кусочку отщипывают, отщипывают, отщипывают – и от душевной радуги остается одна только краска. То есть входишь в обычный милицейский ракурс – рабочий, регистрационный и разбирательский.

Ждать долго не пришлось. На перекрестке (светофоры еще не включили) мелькнул длинный кузов автобуса, и по тому, как высоко подскочил этот кузов на выбоине (сколько просили дорожников, чтоб засыпали яму!), Мокеев определил: километров восемьдесят.

«Куда ему спешить? – подумал Мокеев, а нога уже сама утопила акселератор, «Москвич» рванулся вслед за автобусом, Мокеев свернул на улицу Правды и начал догонять. – Моторы теперь – не вдруг достанешь лихача, – со старой досадой думал Мокеев. – Такой запас мощности, будто на этом автобусе по вертикальной стене гонять. Да что там!.. Вон сахар стали делать быстрорастворимый. Чаю стакан выпить – и то норовим секунду сберечь, на растворимости натягиваем. Куда торопимся?»

Он скосил глаз на спидометр: шестьдесят пять... семьдесят пять... восемьдесят... «Москвич» поравнялся с кабиной водителя. Мокеев взял микрофон: «Водитель автобуса четырнадцать – пятьдесят два, остановитесь!» – и обогнал, и обернулся, и сам начал притормаживать, следя в зеркальце, как сзади тормозит, повинуясь, львовский автобус с табличкой: «Экскурсионный». Водитель вылез из своего экспресса и шел к нему, к Мокееву, вытягивая из кармана затертые права и сосредоточиваясь на выражении виноватости и покорности следовать указаниям.

По правам выходило, что водитель первого класса и ездит пятнадцать лет. И должен, стало быть, чувствовать скорость.

– Почему гоняете по городу с превышенной скоростью? Восемьдесят километров – не городская скорость.

– Так, товарищ инспектор, спидометр не работает! Сколько долдоню и механику, и начальнику за спидометр, толку чуть...

– Ну вот, первый класс... пятнадцать лет за рулем и – не умеете определить: шестьдесят или восемьдесят?

– Товарищ инспектор, да не было ж восемьдесят...

– А зачем мне вас обманывать? У меня спидометр в порядке, я по прибору следил...

– Ну, прошу извинить, если такое дело. С утра силы много, все прибавить хочется...

У водителя, значит, тоже утренний подъем...

– Права красивые, дырок делать не будем, – сказал Мокеев и вернул права. – А рубль в казну взыщем – за превышение.

– Это пожалуйста! – обрадовался водитель. – Рубль не потеря, но механику я плешь протру насчет спидометра...

– Во-во, протри, – сказал Мокеев, выдавая квитанцию. – Только не говори мне больше, что не знаешь разницы – шестьдесят или восемьдесят. А то я краснею, когда мне врут. Лады?

– А как же! – Водитель протянул рублевку, все еще улыбаясь и радуясь, что легко отделался.

Мокеев сел за руль, свернул к заводу и немного обождал у павильона. Торговля уже шла, мужчины табунились у окошечка, и чей-то трактор стоял у проходной. Мокееву интересно было узнать: не в пивной ли очереди выстаивал тракторист? По виду вроде не было его там, но кто его знает, нынче по виду можно и ошибиться. Пока стоял да рассматривал, вспомнилось, как водитель автобуса легко рублевку отдал, прямо с радостью. У него там, похоже, еще наготовлены были, чтоб без сдачи. А ведь если сообразить, то кило сахару отдал, даже с лишком. За погонялки. Легко он сахаром кидается, этот парень, легко. Хотя, наверное, рублей триста пятьдесят он в месяц выколачивает. Десятка на день выходит, ничего.

Тракторист вышел из проходной, завел свою «Беларусь», и Мокеев вздохнул: слава богу, не в пивной очереди водитель, хоть тут пронесло. Но утреннее настроение проходило, таяло. На улице Ленина, около университета, светофор уже включили, но красный свет не помешал какой-то блондинке сунуться под самые колеса. Пришлось снова взяться за микрофон: «Гражданка в светлом плаще! Что вы там забыли, под колесами? Вернитесь на тротуар. Пожалуйста!»

Прохожих прибавилось – тут всегда студентов полно. Мокеев увидел, как блондинка вспыхнула, вернулась на тротуар и приняла независимую позу. На нее смотрели, но в данную минуту ей эти взгляды, кажется, не импонировали.

Тут уж Мокеев ничего не мог с собой поделать. В ГАИ, случалось, его поругивали за отступление от официальности. Однажды звонил какой-то обиженный полковнику и сердитым тоном выговаривал, будто ему не только сделали замечание из милицейской машины, но еще и выставили на смех людям. Начальник обиженному ответил, что рад слышать его живой голос в телефоне: конечно, самолюбие товарища пострадало, но сам-то он жив, с чем его горячо поздравляет весь личный состав областной автоинспекции. Но Мокееву на утренней летучке все-таки мягко поставил на вид – попросил поменьше отсебятины, поближе к официальности.

Мокеев несколько дней честно держался, но потом снова перешел на вольный разговор с нарушителями через динамик.

Город небольшой, лица примелькались, и Мокеев с удовольствием замечал, как такие обиженные, завидев милицейский фургончик с рупорами, почти молитвенно всматривались в светофор, выжидая зеленый свет. Самолюбие, оказывается, – фактор. «Лучше уж словом по самолюбию, чем колесом по голове», – окончательно решил Мокеев.

Начинался час «пик», троллейбусы отходили с полуприкрытыми дверьми, из которых торчали чья-нибудь спина или плечо; народу стало много, светофоры мерцали через правильные интервалы – Мокеев выверил.

Через десять минут начиналась планерка – полковник не признает опозданий, – пора.

Со своего стула в кабинете начальника Мокеев видел часть территории за стеной гаража, где все еще лежал смятый кузовок булыгинской «Победы».

Виден был изуродованный багажник – ударили сзади, на большой скорости. Булыгин руля не выпустил, а шейные позвонки не выдержали. Говорили: полковник просил завгара обождать, не сдавать булыгинский кузовок в лом. Для наглядности, что ли?

Булыгин, до  с в о е г о  с л у ч а я, сидел на планерках вот на этом самом стуле, на котором теперь место Мокеева. У полковника издавна такой порядок – каждый сидит строго на своем месте.

Булыгин был одним из первых в области гаишников, из самых известных. Легенды о нем и теперь рассказывают новичкам. Как, например, остановил Булыгин одного злостного угонщика, голыми руками остановил. Началась вдруг серия угонов. Частники-любители чуть не в машинах ночевали, и все же каждую ночь пропадала машина из гаража или с улицы. Угонщик катался сколько мог по окрестным дорогам, потом бросал машину, да злобно бросал: то в кювете, то поперек дороги развернет, за крутым поворотом, чтоб другая машина стукнула. На ноги подняли всех, долго поймать не могли. Затаится – несколько ночей не слышно. Потом опять... Булыгин поймал. Как он разглядел ночью в старом ЗИСе угонщика – кто его знает. Он и сам толком сказать не мог. Но увидел, что не та рука машину ведет, какую-то неточность заметил – глаз-то набит! И дело было на окраине, под тусклой лампочкой. ЗИС выворачивал из переулка – его там хозяин на ночь оставил, чтоб поутру в гараж не бежать. Булыгин руку поднял – стой, мол! Тот газанул мимо, и тут Булыгин руку в карман сунул и швырнул в боковое стекло. А чем швырнул, только потом выяснилось. Угонщик пригнулся, с управлением не совладал и воткнулся в забор. Ну, остальное – дело техники. Потом оказалось, что он ключами от квартиры запустил в угонщика. Наутро приехал на место – искали, еле нашли. Смеялись еще тогда.

А теперь вот Мокеев сидит на планерках на булыгинском месте. И должность от Булыгина перешла – старший инспектор дорожного надзора. А Булыгина нет.

Полковник в это время зачитывал суточную сводку областных происшествий, выбирая оттуда то, что касалось службы ГАИ:

– «В поселке Талка у гражданина Васильева из сарая похищен мотороллер «Вятка», новый. Машина найдена на седьмом километре дороги, в лесу, разобранная, сняты колеса и карбюратор. Ведется расследование...

В 20 часов 44 минуты на улице маршала Мерецкова неизвестной машиной сбит гражданин Собин Н. Я. Водитель с места происшествия скрылся. Машина, предположительно ГАЗ-69, разыскивается...

В новом районе, на пересечении улиц Строительной и Социалистической, мотоциклист не увидел открытого люка на проезжей части... С тяжелыми ушибами доставлен в областную больницу...»

Товарищи, я не для развлечения читаю сводку. Делайте сразу пометки, кого это касается. Что за люк, кто виноват? Тотчас разберитесь, накажите виновных. Может, там работы кто-то вел, проверить – кто, найти прораба. Люди перестают думать о ближних...

«Во дворе дома номер восемь по улице Чкалова водитель мебельного автофургона, разворачиваясь, задел правым передним колесом мальчика, Борю Стафеева, четырех лет...

В поселке...»

– Что с мальчиком, товарищ полковник? – вдруг спросил Мокеев.

Полковник поднял голову:

– С каким мальчиком?

– С Борей этим, Стафеевым?

– А, с Борей... – Полковник оторвался от сводки. – Дежурный, что с мальчиком?

Встал лейтенант Виктор Куль, сказал, заглядывая в журнал:

– В травматологию отправили Борю. Мать там была рядом, во дворе. С соседкой, что ли, заболталась... Я еще не узнавал, что с мальчиком.

– Ну-ка быстренько позвоните! – попросил полковник.

Виктор вышел звонить.

Полковник секунду смотрел на Мокеева, затем снова углубился в сводку:

– «В поселке лесопильно-мебельного комбината водитель ЗИЛ-130А на повороте не справился с управлением и произвел опрокидывание. В кабине кроме водителя ехал гражданин С. В. Колосов с сыном. Отец получил перелом позвоночника, сын в тяжелом состоянии доставлен в железнодорожную больницу. Водитель в нетрезвом состоянии...»

В нетрезвом состоянии, – задумчиво повторил полковник. – Дело произошло в одиннадцать двадцать утра, а водитель грузовой машины уже в нетрезвом состоянии... Где ж он умудрился так рано?

– На старые дрожжи, наверное, – предположил кто-то от двери.

– На старые, – повторил полковник. – Господи, как мы хорошо подготовлены, товарищи! Просто холод по сердцу, до чего хорошо мы с вами подготовлены: заочно знаем, что на старые дрожжи. А двух человек можем недосчитаться. Проверьте в лесопильно-мебельном, кто там наколбасил. Здесь почему-то нет фамилии водителя. Проверьте механика, всех, кто имеет отношение к случаю, и как из гаража ушла машина с пьяным водителем, почему в кабине оказался отец с сыном? Все срочно узнать и доложить!

Виктор Куль вернулся, доложил:

– Домой отпустили Борю, к маме: ушиб у него, возможно, легкое сотрясение. Мать предупредили, чтоб последила. На голове ссадина небольшая.

– Вы там потревожьте этого автофургонщика – пусть правила пересдаст. И вождение посмотрите – заставьте покрутиться, где потеснее! – приказал полковник, и все, кто мог иметь отношение к нарушителю, записали себе в рабочие блокноты: «Автофургон мебельный...» – Так, товарищи. – Полковник взглядом перебрал всех поочередно. – Через день праздник. В этом году три дня подряд празднуем – нагрузка будет предельной. Снег не выпадает, частник колеса в гаражи не прячет. Будет движение – будут и происшествия. У меня просьба: вы, Мокеев, примите-ка сегодня дежурство у Виктора, чтобы вас в праздничные дни не тревожить. Не возражаете?

Мокеев не возражал. Полковник, как всегда, помнил самое главное. А главное в предстоящий праздник для самого Мокеева было – приезд отца.

Внизу, в комнате дежурного, Мокеев расписался в книге, проверил сейф с оружием, надел повязку повыше локтя и положил под стекло утреннюю телеграмму, с которой сегодня начался день. Отец обещал быть на праздник, сообщал поезд и номер вагона.

Пошел народ через дежурку, зазвонил телефон, задвигались фишки на карте города и окрестностей, но память еще некоторое время сохраняла утро и утреннее ощущение жизни. Булыгин, бывало, философски рассуждал: «Настроение всякое – от ума...»

Тогда Мокеев у Булыгина помощником был. Как теперь у него – Олег.

Булыгин тогда и рассудил: если от ума – то настроение, а если от молодых лет и от здоровья, – значит, тонус.

Но сегодня, пожалуй, было именно настроение – так Мокеев определил для себя. Странно, но в последнее время все чаще чувствовал он, будто от старика Булыгина получил наследство. Другими словами это ощущение и не передать – именно наследство. Хотя и не скажешь точно, в чем именно оно заключается.

Или потому о Булыгине подумалось, что отец вдруг нашелся? Мокеев не успел окончательно решить вопрос – пришел старшина Ростислав Яковлевич (Яклич) с площадки, попросил помощи:

– Товарищ старший лейтенант, сил нет, зашиваюсь, честное слово...

Если Яклич обращался так официально, значит, помощь требовалась всерьез. И просил Яклич именно его помощи, самого Мокеева. Олег, помощник, готовился к сессии, по возможности его старались не трогать. Не сговаривались, но не трогали без крайней нужды...

На площадке было тесно от машин и водителей.

Не так давно установили новые правила, и ГАИ теперь перед каждым праздником и просто перед каждой субботой проверяла готовность городских машин. В основном, конечно, ехали на рыбалку. Или по грибы-ягоды. И каждую пятницу перед зданием ГАИ на смотровой площадке собиралась толпа. И каждый спешит, и стучат по часам, и приводят доводы. Работников в ГАИ мало, а машин в городе все больше и больше. И учреждений, кажется, прибавляется, и рыбаков не убывает. И всем надо быстрее.

Площадка сдержанно загудела навстречу Мокееву, а один из ожидающих, молодой, призывно крикнул:

– Товарищ капитан! Сколько ж торчать? Заждались!..

– Ты не замуж ли за меня собрался? – спросил Мокеев и постучал по своему погону. – Льстишь...

Вокруг засмеялись, и Мокеев понял, что скучно на площадке не будет. Вот тепла не мешало бы: с серого неба сыпало мелким дождем, как из пульверизатора в парикмахерской, а с близкого озера толчками наносило холод, от которого хотелось спрятать руки в карманы.

– Товарищи водители, – сказал Мокеев, – госавтоинспекция просит извинить за задержку с осмотром техники: нет людей, штаты не укомплектованы...

– Нам-то какое дело!.. – заворчал кто-то поблизости. – На все причины...

– Желающие работать в ГАИ пройдите в отдел кадров, второй этаж, слева пятая дверь, – сказал Мокеев. – Гарантируем общежитие.

– А премия? А прогрессивка? – посыпалось со всех сторон.

– Обойдетесь, – сказал Мокеев, улыбаясь и подступая к синему автобусу.

Мокеев постучал по крылу:

– Чье средство?

Вторым за автобусом стоял старый, трепаный газик из первых выпусков, с фанерной еще кабинкой.

– Чей конь? – спросил Мокеев и, выделив водителя, остановил его рукой – тот готов был залезть в кабину. – Что за контора?

Водитель ответил: сноп... снаб... сбытперегрузка...

– У вас что, ничего поприличнее не нашлось? Ты ж не жмых повезешь, не макулатуру, не мусор. Людей.

– Есть ЗИЛ новый, но он задействован сегодня...

– Задействован... Вот давай, друг, на новом ЗИЛе и приезжай. А этот рыдван чтоб я тут больше не видел – его и на кладбище не примут. Кузов прогнил, колеса хлюпают, поржавела тележка. Куда ж вы уедете на такой? – Мокеев заглянул в кузов. – А это что за тросы? Да смотри, пол всюду пробит, щепки торчат. Нет, не разрешу на такой. День рыбу ловить, два дня занозы дергать. Нет, и не проси. Завтра с утра покажешь ЗИЛ, а этот гроб чтоб тут больше не стоял! Все!

Водитель не шибко и возражал. Кажется, он даже доволен был, что все так быстро уладилось, молча свернул путевку и уехал. Мокеев посмотрел ему вслед, подумал про себя: а может, ему, водителю, вовсе без интересу та рыбалка. Может, он и не рыбак вовсе и у него другие планы?.. Тоже ведь проблема... Может, просто начальство настаивает?

Мокеев повернулся к шоферам – они ходили за ним гурьбой:

– У кого есть похожее средство, лучше не ждите. Мы тут не лицензии выдаем на людей, имейте в виду...

Мокеев быстро заглядывал в кузова, перебирал обязательное снаряжение, заставлял показать знак аварийной остановки, откручивал вентили огнетушителей, проверяя, заряжены ли, требовал кошму, песок, лопату. Водители крутили руль, зажигали огни поворотов, показывали справки ОСВОДа, что они умеют оказывать первую помощь утопающему.

Как сложно стало ловить рыбу!

Все шло своим чередом – таким привычным, обыкновенным. И между делом вспомнил Мокеев, что слова про лицензию – опять же булыгинские слова. Это Булыгин задумался на одном дежурстве, как бы пораньше человека раскусить, прежде чем ему права водительские вручать. А то у нас бывает: не права, а лицензию на человека вручаем. Ведь, если по-честному, никто всерьез людей не отбирает в шоферы. Хочешь иметь права – валяй, имей. Иному и вожжи-то в колхозе доверить страшно, а ему – права. Как тот, с лесопильно-мебельного, который вчера сразу отца и сына погубил.

Тут чего-то придумать нужно и ограничения какие-то определить. Нельзя, чтобы всякий садился за руль и жертву себе выискивал на улице. Из автоколонны начальник звонит, плачет: «Не лишайте вы моих, машины простаивают... план горит, про премиальные уж молчу...» А как не лишать, если, бывает, сядешь в кабину тормоза проверить – и дух сивушный с чесноком, и шофер в сторону дышит, чтоб не наносило...

Мокеев думал обо всем этом и не сразу понял, что за человек стоит перед ним и какое отношение он имеет к машине. Исцарапанная рожица возникла откуда-то сбоку, симпатичная рожица. Парнишка был молод, заносчив, ему так хотелось обратить на себя внимание – верный признак того, что все у этого парнишки в ажуре и молодого водителя просто распирает от уверенности. Мокеев любил таких парнишек: наверняка только что из армии, получает первые зарплаты, и очень ему нравится рабочая самостоятельность и финансовая независимость от папы и мамы.

Мокеев по себе помнил это чувство независимости, это ощущение – хозяин своего положения, – такое дорогое в двадцать лет.

– Адский водитель, – сказал Мокеев, глядя на парнишку. – Кошки об тебя когти точили?

– Было маленько, – согласился парнишка, не смущаясь, не чувствуя себя виноватым.

Из этого Мокеев сделал вывод, что царапины водителя к безопасности движения отношения не имеют. Но все-таки по привычке насторожился.

– Показывай средство, – сказал Мокеев, и парнишка забрался в кабину. – Левый поворот... правый... колеса... – Водитель вращал руль, зажигал фары, подфарники, подвинулся на сиденье, уступая место Мокееву; тот попробовал тормоз, вылез, перебрал в кузове снаряжение, взялся за путевку.

– Где подпись механика? – спросил Мокеев.

Водитель вытянул шею – очень смешно это у него получилось.

– Нету? Так давайте, сейчас будет... – Он протянул руку за путевкой.

– Откуда будет? – спросил Мокеев.

– Да я распишусь за него, делов-то...

– Постой, ты кто? Водитель или механик?

– Шофер.

– А мне подпись механика вашего нужна. Механика! Он отвечает за свое, ты – за свое. Ишь как легко у тебя: давай распишусь...

– Ага, усек, – согласился водитель.

Но Мокеев еще потребовал:

– И переоденься. И лицо приведи в порядок – людей повезешь! Если есть галстук – надень, не повредит. А то, брат, что-то масло с тебя капает... В мазуте тебя купали, что ли? Вместе с редуктором? Переоденься, золотко...

Мокеев двигался от машины к машине, шутил или сердился, смотря по обстоятельствам, пальцы уже заледенели, но попросить кого-нибудь сходить в дежурку за перчатками он совестился, а отлучиться самому тоже вроде нельзя – работа наладилась, осмотр шел быстро, люди вокруг прониклись тем же рабочим настроем, какой владел теперь старшим лейтенантом Мокеевым, и он боялся нечаянно разрушить это ладное взаимопонимание.

Ветер задувал, и дождь все сыпал, и Мокеев подумал, что, пожалуй, к вечеру похолодает, не миновать гололеда, и спокойного дежурства не жди.

– Песок... огнетушитель... лопата... кошма... Это разве кошма? Это кошмар, ее моль съела... Не знаю, не знаю, хотите ехать – найдете... А это что? Почему фургон не привинчен к кузову? Так было?.. Было... Больше не будет... Хотите ехать – привинтите, полчаса делов...

А это чей броневичок? На площадке, с самого краю, остался один водитель и одна машина, странная помесь из трех-четырех машин сразу – марку не определить. Какая-нибудь несчастная контора, которой по штату положена машина и которой без конца суют что-нибудь списанное. Утильные средства, из которых кто-то должен сделать конфетку, чтобы ГАИ не липла.

– Мой броневичок, – сказал водитель.

Он оказался плотным, степенным, каким-то очень основательным, даже на взгляд. И все в машине, как ни придирался Мокеев, оказалось безукоризненным. Все в этой сборной солянке было с бору по сосенке, но все отлажено, удобно, все с руки. Есть такие водители, для которых машина – на первом месте. А потом уж – жена, дети, квартира и всякие удобства. Впрочем, наблюдения показывали, что у такого шофера и жена в порядке, и дети не лоботрясы, и одно оставалось непостижимым – как? Откуда у одного человека столько времени берется, что все он успевает – и машину, и квартиру, и пятое-десятое? А у другого сплошной цейтнот. Мокеев уверен был, что в той конторе, где этот водитель служит, и гаражик неважный, и условий нет, и запчасти со слезами, а вот – порядок полный.

– Какая организация? – спросил Мокеев, принимая путевку. Что-то в усатом лице водителя мелькнуло отдаленно знакомое, однако не вспомнилось.

– Не узнаешь меня, старшой? – спросил водитель.

Мокеев всмотрелся:

– Нет, брат, прости, не узнаю.

– Крестник, старшой... помнишь... вниз головой... Не узнал? Запамятовал, старшой. Вот тут у меня, – водитель провел пальцем над верхней губой, – тут метка у меня. Заросла, вишь, волосом...

– Да ну! – радостно удивился Мокеев. – Если метка, то помню. Николай?

– Ну! – расцвел водитель, и теперь, когда он улыбнулся, Мокеев окончательно узнал.

– Где ж ты теперь? – опять спросил Мокеев.

– У художников я, при ихнем союзе, – сказал Николай. – Вот на этой «старушке» служу, можно сказать, сам собрал...

– Да уж вижу, что сам, – сказал Мокеев. – Заходи, Николай, как время будет. Я тут через два на третий дежурю...

– Спасибо, зайду...

На Николаевой машине осмотр закончился. Мокеев сунул вконец застывшие руки в карманы шинели, пошел в тепло, в дежурку, и ясно вспомнил встречу с Николаем – ту, первую.

Он, Мокеев, тогда еще старшиной был, у Булыгина помощником – это ему позже звездочки на погоны дали, месяца через три, когда он остановил пьяного – вспрыгнул на капот и закрыл собой ветровое стекло. Как под колеса не свалился – до сих пор непонятно. А тогда Мокеев на дежурство шел. Поздно было, темно и скользко, как сегодня вечером будет. Он шел на дежурство после ужина. Вокруг темнота, но фонарь у Мокеева был с собой, аккумуляторный фонарь, с автомобильной фарой, метров на сто брал – прожектор. Через переезд прошел. Слышит, машина сзади уркнула, осветила. Мокеев посторонился, чтобы пропустить. Свет скользнул еще вбок и погас. И мотора вдруг не стало слышно. Мокеев обернулся – темень. Включил свой прожектор, посветил на дорогу – нет никого. Что за черт, пригрезилось, что ли? Посветил на обочины – опять нет никого. И не слышно ничего, вот беда. «Ну, – подумал, – чудиться начинает, на пенсию пора». Помнится, засмеялся еще: на пенсию!.. Только армию отслужил, двадцать три года человеку, только-только сынишку запланировал – и на пенсию...

Хотел дальше идти, потом решил-таки проверить себя, еще посветил, сбоку от дороги, справа, по ходу. Чертовщина. Нет ничего. Слева посветил. Хорошо, догадался слева посветить! Скользко было. Машину влево занесло, на чужую сторону дороги, и опрокинуло там, слева, задом наперед поставило и опрокинуло. А к дороге в том месте болотце подступало, и легла трехтонка мягко, как на поролоновый диван завалилась, без звука. Подбежал Мокеев к машине, посветил – колеса еще качались. Кабина крышей в грунт ушла – и ни звука оттуда, не слышно шофера. Посветил в кабину – там он, голуба, глаза налились, и горло, видать, схватило у него – ни крикнуть, ни позвать... «Живой?» – спросил Мокеев. А тот: «Чего вылупился? Тащи меня отсюда, и фонарь сунь подальше, а то...»

Чего «а то», Мокеев понял сразу – сильно пахло бензином: то ли пробки у бака не было, то ли сорвало. Думать некогда, схватил он шофера, начал тащить. А тому рукав ватника прищемило, да крепко. Пришлось без рукава вытащить. Сам бы он и шевельнуться не смог – прижало, да еще вверх ногами, не распрыгаешься.

Вытащил шофера. От него бензином разит до тошноты. В те годы еще на этилированном ездили. Вылезли они на дорогу, а за спиной вдруг фонтаном вспыхнуло – никакого фонаря не нужно, все болото засветилось. Отошли подальше. Повернулся Николай, смотрит на костер и молчит. Из-под шапки у него пот льет, лицо дергается, и весь он вздрагивает, будто озябшая лошадь. Ну там акт, протокол, как полагается, все оформили. Отогрелся Николай. На следующий день (Мокеев отдыхал после дежурства) пришел домой к Мокееву: «Ты, браток, извини, но я тебя как человек прошу – выпей со мной». Мокеев отказывался, ссылался, что не пьет – он и вправду не пил совсем. Но Николай сказал: «Я тебя вот как прошу, я тебя нижайше прошу, очень». И Мокеев сдался. И они выпили и поцеловались. И посейчас Мокеев помнит тот вечер, и ту бутылку водки, и то ощущение жизни, которое исходило в тот вечер от тезки. Мокеев так проникся тогда этим ощущением, будто не он Николая, а Николай его вытащил из опрокинутой кабины за минуту до замыкания аккумулятора. И будто не Николай ему, а он Николаю взахлеб рассказывал, как перед самым переездом почему-то выбросил недокуренную «беломорину». Случая такого не было, чтоб недокуренную выбрасывать, а тут – выбросил...

Вот такой крестник был у Мокеева.

После того случая тезка куда-то пропал. То ли уехал, то ли в район перевелся, Мокеев точно не знал, знал только, что Николай сразу бросил курить, как отшибло.

«Забыл спросить, курит ли теперь», – подумал Мокеев и вошел в дежурку.

Динамик будто ждал его, тут же захрипел и произнес что-то невразумительное.

– Это пятьдесят третий, – узнал Олег и сказал в микрофон: – Пятьдесят третий, заглушите мотор, вас не понять.

Пятьдесят третий заглушил мотор, и стало чуть внятнее:

– Шестой, шестой, я – пятьдесят третий! Как слышите?

– Слышу, – сказал Олег, – прием.

– Шестой, тут на Зареке «Жигули» опрокинулись, без жертв. Можно пригнать в ГАИ? Прием.

– Давай, пятьдесят третий, гони! – сказал Олег, глянув на Мокеева. Тот кивнул. – Гони! Прием.

Мокеев погрел руки у батареи, покрутил телефонный диск, набрал бюро погоды. Обещал ему механический голос дождь и минус три градуса.

«Первая ласточка уже есть», – подумал Мокеев про неведомые «Жигули».

Взглянул на часы – они показывали два. Через два часа нужно бы проехаться по Урицкого – Валя должна идти с работы. «Через два часа», – повторил про себя Мокеев, и тут вошел лейтенант из ВАИ – военной автоинспекции.

– Привет, коллеги! – сказал лейтенант. – Что ж вы заставляете нас вашу работу делать? Принимайте обормота, этот по вашей части. – За лейтенантом вошел мальчишка лет пятнадцати, усики уже пробиваются, глаза бегают, лицо растерянное, а перчатками-крагами хлопает себя по ноге, будто не терпится ему. – Вот, – снова представил его лейтенант, – ехал на мопеде и еще на багажнике пацана вез. Как под КрАЗ не угодил – чудо какое-то, наверное, бог все-таки есть, не допустил, в полуметре колесо прошло...

Начался обычный разговор.

– Сколько вам лет, молодой человек? Фамилия, имя, отчество?

– Пятнадцать. Будет в декабре. Санин, Женя.

– Со скольких лет можно ездить на мопеде по городу? А, Санин?

– С... четырнадцати... – как можно увереннее ответил пацан.

Мопед стоял в коридоре.

– Так вот, Санин Женя. На таком мопеде ездить разрешается с шестнадцати лет. Так что это первое ваше нарушение. Кто купил вам мопед? Папа? Так, спросим с папы. Где папа? В командировке папа. Так, это мы проверим, Санин Женя. Еще вопрос: когда вы получите паспорт? В шестнадцать лет, правильно. Паспорт закрепит за вами, Санин Женя, гражданские права и даст вам право, относительное пока, распоряжаться собственной жизнью. Так? Я понятно говорю? Понятно, хорошо. Право распоряжаться собственной жизнью что означает? Ну, можно пойти работать, можно прописаться дома или в общежитии, так? Так. Я рад, что вы согласны. Но запомните, Санин Женя, что даже паспорт, который вы получите через год, не даст вам права распоряжаться жизнью других людей. Вот здесь главное ваше нарушение, Санин Женя. Вы посадили на багажник пацана и, стало быть, рисковали не только своей головой, но и головой приятеля. Какое вы имеете право рисковать чужой головой, Евгений Санин, если вы даже собственной еще не распоряжаетесь?

– Почему ж это собственной не...

– А потому, что мопед вам купил папа, вот почему! – отрезал Мокеев, уже начиная сердиться на этого Женю, привыкшего задираться и ставить на своем. Он и дома, наверное, канючит, и любящий папа выдал ему мопед за двести рублей то ли на радость, то ль на погибель...

– Вот что, Санин Евгений. Поскольку я вам говорю одно, а вы там про себя мните нечто другое, приходите-ка за мопедом с папой.

– В командировке он.

– Тогда с матерью.

– Она с ним уехала.

– Так. Вместе, значит, уехали?

– Вместе.

– У вас что, большая семья? Кто из детей, кроме вас, Женя?

– Сестра еще, в первом классе.

– Так. Ну что ж, мне торопиться некуда. Мопед арестован, вы можете быть свободны. Приедет отец – милости прошу за мопедом и на душеспасительную беседу. Желательно в мое дежурство, после праздников, ясно?

– Да.

– Иди, Женя, корми сестренку.

Санин Женя потоптался и ушел. «До свидания» не сказал – не до того Жене Санину.

– Расстроил человека, – сказал Мокееву Олег.

– Кто его знает! У меня впечатление такое, что я сам больше расстроился, – сказал Мокеев. – Веришь, я как вижу, пацан на улице падает или просто спотыкается, у меня в паху холодит, будто сам валюсь. Раньше не было, а как сына вырастил – холодит. Своему я мопеда не куплю, это уж будьте спокойны.

– Что так?

– А так, баловство. Денег не жалко, но ведь и дорого по нашим-то прибылям. Я, понимаешь, боюсь своего парня испортить. Вольной валюты ему не даю. Валя в школе тоже не ахти какие тысячи зашибает, очень не разойдешься. А сам я в четырнадцать лет шестьсот рублей домой приносил, копейка в копейку. Семь классов окончил и – работать. В совхозе мать счетоводом работала, рублей семьсот приносила – деньги еще старые были, – Да я – шестьсот. Воду возил от речки. Бочка круглая, лошадь старая, подъем крутой. В речку загонишь телегу задним ходом – да черпаком, черпаком! А черпак ведерный – наломаешься, пока бочку нацедишь... А в гору заскрипит телега да вода из горловины побежит – веришь, так бы ладонями и собрал обратно, да. А ты говоришь – мопед... Самое выгодное дело было, но меня только через год к нему допустили – камень ломать. Бригада была, мы этот камень там же, у речки, ломали – на берегу, из обрыва. Потом известь из него производили... Он такими плитами ломался, так мы, пацаны, эти плиты на телегу по двое, по трое кидали, враскачку. Поворочал я всласть. И про мопеды, знаешь, Олег, не было про мопеды разговору...