Текст книги "Султан и его враги. Том 2 "

Автор книги: Георг Фюльборн Борн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

ХХШ. Счастливая звезда Сади закатывается

   Выйдя из дома военного министра, Гассан тотчас поехал во дворец великого визиря.    Сади-паша еще работал со своими секретарями. Узнав о приезде друга, он поспешил ему навстречу.    – Я хочу переговорить с тобой наедине, – сказал ему в сильном волнении Гассан.    – Что с тобой? Отчего ты так взволнован? – спросил Сади.    – Нас никто здесь не может услышать? – продолжал Гассан.    – Нет! Ты можешь говорить обо всем.    – Я был у Гуссейна-Авни-паши.    – Ты возил ему орден?    – Да, и я нашел в его доме странное собрание! Знаешь ли ты о совете министров, который сейчас проходит?    – Нет, Гассан, но успокойся, же. друг мой!    – Знаешь ли ты, что на этом совете присутствует бывший Шейх-уль-Ислам?    – Кто?    – Мансур-эфенди!    Сади вздрогнул.    – Как! – вскричал он удивленно. – Мансур в доме Гуссейна-Авни-паши?    – С каких это пор на советах министров присутствует комендант Стамбула?    – Редиф-паша?    – Да, и он был там! Выслушай мой совет, Сади, и последуй ему, иначе все погибло! Будет поздно, если мы пропустим эти часы! Надо принять решительные меры. Еще можно все поправить! Ты должен приказать арестовать всех, кто теперь находится в доме Гуссейна-паши!    – Что за мысль, дорогой мой друг!    – Поверь мне, Сади, теперь решается все! В доме военного министра замышляется что-то ужасное, я прочитал это на лицах собравшихся там!    – Остановись! Ты слишком легко поддаешься мрачным предчувствиям!    – Все погибло, если ты не последуешь моему совету! – продолжал настаивать Гассан и перечислил всех, бывших у Гуссейна.    – Но что они могут замышлять?    – Я уверен, что они подготавливают что-то ужасное! Твое свержение, может быть, или что-нибудь еще хуже! Но время еще не ушло! Ты можешь еще все поправить!    – Арестовать первых сановников государства! Какой необдуманный поступок, Гассан! На каком основании я могу дать такое неслыханное приказание?    – Ты велишь арестовать их за государственную измену, я уверен, что они замышляют, по меньшей мере, это!    – Что за мысль, Гассан!    – Завтра будет уже поздно! Ты колеблешься, ты смеешься, Сади! Умоляю тебя, последуй моему совету!    – Гуссейн-паша слишком честен, слишком предан султану, чтобы в нем могла зародиться подобная мысль! Вспомни также о благодарности и дружбе со мной Халиля-паши!    – Не верь этой дружбе и благодарности, Сади! Не рассчитывай на верность Гуссейна. Заклинаю тебя всем, что тебе дорого, только на этот раз послушайся моего совета. Вели отряду надежных солдат оцепить дом военного министра и арестовать всех, кто там находится. Я принимаю на себя ответственность перед султаном за этот поступок. Подумай только, что там Мансур! Одно присутствие этого человека доказывает, что готовится измена! Разве ты не знаешь его? Сжалься над собой, Сади.    – Довольно, друг мой! – прервал Сади со спокойной улыбкой. – Ты заблуждаешься. Твоя подозрительность заводит тебя слишком далеко! Как могут все министры составить заговор против меня и султана? Выслушай меня спокойно! Очень может быть, что министры недовольны моими планами, но тогда их вражда направлена только против меня одного, а я их не боюсь.    – Нет, они замышляют не только против тебя, но против всех существующих порядков. И ты можешь еще предотвратить опасность.    – Это невозможно, Гассан! Что сказали бы о подобном поступке? Да и, кроме того, я не верю в измену. Ты знаешь, что Мехмед-Рушди-паша при каждом удобном случае доказывает мне свою преданность.    – Тем более опасайся его.    – Ты знаешь также, что Халиль-паша обязан одному мне своим возвышением. Он известил бы меня, если бы заговор против меня на самом деле существовал.    – Не доверяй ему, Сади! Последние дни мая будут богаты событиями. 31 мая день рождения Лейлы, дочери Гуссейна, и слуги мои говорили мне, что в этот день в доме Гусейна будет большой праздник.    – Что же ты в этом усматриваешь, друг мой? К чему все эти мрачные мысли? Позволь мне идти моим путем, прямым путем, который всегда ведет к цели, несмотря ни на что.    – Пусть же тогда погибнет все благодаря твоей беспечности, – сказал мрачно Гассан. – Вместе с тобой я мог бы еще предотвратить опасность, но один я не в силах этого сделать. Ты спокойно работаешь над своими планами, а враги уже подкапываются под тебя. Даже султан, хотя он по-прежнему ценит тебя, с тех пор, как ты покинул принцессу, относится к тебе по-другому. Поверь мне, что слова клеветников легко проникнут в его душу.    – Я исполняю свой долг и только стремлюсь доставить спокойствие стране. Этого довольно.    – Как знаешь, Сади! Да защитит тебя Аллах! Люди уже не смогут этого сделать! – вскричал Гассан и поспешно удалился из дворца.    Сади с состраданием смотрел вслед уходящему другу. Он жалел Гассана, которому повсюду мерещились мрачные тучи и опасность.    Но буря уже собиралась над его головой, и его счастливая звезда закатывалась.    Между тем волнение в Константинополе еще больше усилилось и начинало принимать угрожающий характер. Фанатичные дервиши возбуждали религиозную ненависть черни и открыто проповедовали священную войну против неверных. А министр внутренних дел и полиции Рашид-паша и не думал принимать какие-либо меры для наведения порядка и спокойствия в городе, напротив, он даже втайне разжигал страсти черни.    Вечером того дня, когда происходило собрание министров в ломе военного министра, Рашид неожиданно явился в Беглербег и попросил аудиенции у султана, говоря, что хочет сообщить ему важные известия.    Он вошел к султану с таким озабоченным видом, что тот невольно заметил это и спросил его о причине его волнения.    – Надо опасаться больших несчастий! – отвечал мошенник. – Волнение в народе принимает угрожающие размеры, и уже есть признаки, что следует опасаться открытого возмущения.    Ничто не могло испугать султана больше этого известия о тайной опасности.    – Возмущения? – спросил он. – Чего же хочет народ?    – Это и мне пришло в голову прежде всего, – отвечал хитрый Рашид, – и я попытался собрать сведения. Все донесения говорят одно и то же. Народ требует усмирения гяуров силой оружия, и его раздражают нововведения твоего великого визиря.    – Народ не хочет перемен? – спросил султан.    – Нет, народ проклинает их, угрожает советникам вашего величества, – продолжал Рашид-паша. – Народ хочет видеть, как прольется кровь христиан.    – Разве не довольно уже пролито крови! – вскричал Абдул-Азис.    – Народ боится, что великий визирь Сади-паша хочет уничтожить веру наших отцов и наши старые предания! Народ не доверяет первому министру вашего величества. Против него особенно сильно проявляется недовольство.    – В казармах довольно войск, чтобы подавить возмущение черни, – сказал мрачно султан. – Но в нынешнее тяжелое время опасность удваивается. Я подумаю, что надо сделать. Благодарю тебя, Рашид-паша, за твое усердие и надеюсь, что ты и впредь будешь наблюдать за спокойствием и порядком в столице.    Эти слова означали конец аудиенции, и Рашид вышел, почтительно поклонившись своему повелителю. Радость наполняла его душу при мысли, что он успел сделать первый шаг к выполнению плана, составленного заговорщиками.    Доверие султана к Сади поколебалось. Но оказалось, что Рашид-паша явился во дворец не только для аудиенции у султана. У него была еще одна цель.    Вместо того, чтобы оставить дворец, он углубился в его переходы, направляясь к покоям самого султана.    Эта часть дворца, где находился также гарем, была в ведении особого визиря, которого можно было бы назвать гаремным министром.    Этот визирь был во всех отношениях равен с прочими министрами, за исключением того, что он не присутствовал на заседаниях совета министров.    Рашид-паша велел одному из евнухов передать визирю, что он желает его видеть.    Евнух поспешил исполнить приказание паши, и не прошло и четверти часа, как визирь гарема вышел к ожидавшему его Рашиду.    – Мансур-эфенди посылает тебе свое приветствие, – сказал, сдерживая голос, Рашид-паша. – Он поручил мне также передать тебе этот сверток, если возможно, без свидетелей. Что в нем, я не знаю, – продолжал он, подавая визирю узкий и длинный сверток, который он вынул из кармана своего платья. – Я приносил уже тебе однажды подобный сверток.    – Я помню это и благодарю тебя, – отвечал визирь, поспешно пряча таинственную посылку Мансура. – Мудрый Мансур-эфенди сообщил тебе еще что-нибудь?    – Он оказал следующие слова: "Это предназначено для этой ночи! Скажи так благородному паше". Больше он ничего не поручал мне.    – Его желание будет исполнено! – сказал визирь.    Этими словами закончился их разговор, никем не слышанный, но который должен был иметь важные последствия.    Немного спустя после отъезда Рашида-паши во дворец явился Гуссейн-Авни и также попросил аудиенции.    Он был тотчас принят, так как Абдул-Азис в это смутное время очень дорожил военным министром. Он доверял ему больше, чем остальным министрам, и всеми силами старался привязать его к себе; с этой целью он и наградил его важнейшим орденом государства.    Восстание росло с каждым днем, и положение Турции становилось все более и более опасным. Это имело громадное влияние на слабого султана. Известие о волнениях в столице еще больше усилило его страх.    Имей Абдул-Азис больше твердости и решительности, чтобы узнать причины беспорядков и неудовольствия в народе, он понял бы, что виной всему были высшие чиновники Порты. Он сумел бы тогда отличить своих врагов от тех, которые действительно были воодушевлены благородными стремлениями и искренне желали блага государству.    Тогда, может быть, ему удалось бы отклонить грозившую ему опасность.    Но он верил больше всего тем, которые только что составили заговор против него и его сына, чтобы лишить их трона и жизни.    – Я хотел доказать тебе сегодня мое расположение, – сказал султан своему неумолимому врагу, когда тот униженно склонился перед тем, кого замышлял погубить.    – И я пришел, ваше величество, прежде всего для того, чтобы повергнуть к ногам вашим мою глубочайшую благодарность! – отвечал Гуссейн.    – Разве благодарность не дает тебе покоя, Гуссейн-паша, что ты так спешишь?    – Я не беспокоил бы сегодня ваше величество, – сказал военный министр, – если бы на то не было важной причины. Приближающаяся опасность вынуждает меня возвысить предостерегающий голос, пока еще не поздно.    – И ты? – спросил в испуге султан. – Что значат твои слова?    – Я пришел, чтобы предостеречь ваше величество против смелых планов, которые преследует новый великий визирь, – продолжал Гуссейн. – Я не сомневаюсь, что Сади-паша делает это с добрыми намерениями, я сам слишком хорошо знаю его благородство. Но неопытность увлекла его на опасный путь. Народ и даже армия недовольны им. Нам нельзя будет рассчитывать на войско при приведении в исполнение планов Сади-паши.    – Что ты говоришь? Войска отказываются повиноваться?    – О, этого еще нет, ваше величество, но дух недовольства и сомнения овладел умами, и я вижу, что армия с недоверием смотрит на Сади-пашу.    Эти слова Гуссейна решили участь Сади. Султан даже не подумал проверить истину слов министра, он вполне поверил ему. Как предвидел Гассан, слова, направленные против его бывшего любимца, легко нашли доступ в душу султана. Он тотчас решил лишить Сади сана великого визиря, тем самым оказав огромную услугу споим врагам.    Между тем Гассан был так убежден в существовании заговора, что искал способ отвратить опасность без помощи Сади.    Какое-то предчувствие говорило ему, что последняя майская ночь будет богата событиями. Поэтому он решил опередить заговорщиков. Надо было спешить, так как конец мая был уже близок.    Решение Гассана было безумно смелым, так как после отказа Сади он остался один против всех важнейших сановников государства. Но Гассан был из числа тех людей, которые не отступают ни перед каким делом, если только оно кажется им справедливым и необходимым.

XXIV. Кровавая ночь в гареме

   Оставшись один, визирь султанского гарема открыл сверток, переданный ему Рашидом от имени Мансура-эфенди.    В нем находились четыре розовых свечи, в точности похожих на те, которые обыкновенно горели в покоях султана. Но хотя с вилу не было никакого отличия, оно должно было существовать, и свечи должны были иметь какое-то особое назначение, известное только визирю, так как никакое письменное объяснение не сопровождало посылку Мансура.    Уже один раз были посланы Мансуром такие свечи в гарем султана, и в ту ночь у Абдула-Азиса был припадок помешательства, причина которого осталась неизвестной. Только приближенные султана знали об этом припадке, похожем на какое-то дикое опьянение.    Взяв свечи, визирь вошел в те покои, в которых султан обыкновенно проводил вечер.    Все было пусто и безмолвно, ни одной невольницы, ни одного евнуха не встретилось визирю.    Как мы уже сказали, свечи, посланные Мансуром, нисколько не отличались от тех, которыми обыкновенно освещались покои султана, так что их можно было незаметно переменить, что и сделал визирь. Две свечи он поставил в спальне султана, а две – в соседней комнате, где на низком столе стояли приготовленные для султана графины с дорогими винами из всех стран.    Абдул-Азис любил перед сном выпить вина вместе со своими избранными женами.    Шампанское уже давно надоело султану, и в последнее время он обратил свое внимание на испанские вина, изредка только пробовал он сладкое венгерское, которое больше всего нравилось его женам.    Стены были обиты темно-красным шелком, пол покрыт мягким ковром. В комнате царил приятный полумрак, так как все освещение ее состояло из нескольких розовых свечей.    Сама спальня султана была убрана с необыкновенной роскошью. Над широкой и мягкой шелковой постелью возвышался балдахин, украшения и кисти которого были из чистого золота.    Стены были сделаны из голубого просвечивающегося камня, на котором сверкали, как звезды, золотые и серебряные блестки. В нише стены стоял под золотой висячей лампой малахитовый столик, на котором лежал развернутый Коран, по своей древности и роскошным украшениям считавшийся драгоценностью.    Около постели в стене виднелся ряд пуговок из различных драгоценных камней. Если султану приходила фантазия послушать музыку, то ему надо было только тронуть одну из этих пуговок, и тотчас же раздавались звуки скрытого в стене органа.    Слабый аромат амбры разносился по всем покоям гарема.    Из покоев султана в гарем вел широкий коридор, предназначавшийся только для слуг, так как для самого султана существовал другой ход, скрытый в стене и замаскированный вращавшимся зеркалом в спальне султана.    Залы гарема были также убраны со всевозможной роскошью, но от времени и небрежного присмотра их украшения обветшали, так что они походили больше на залы парижских публичных балов, чем на покои дворца.    В маленьком зале, уставленном диванами, ожидали султана его многочисленные жены. Тут были красавицы Армении, Египта, Грузии, Кавказа и Аравии. Не было недостатка и в дочерях Европы. Одним словом, тут были собраны представительницы всех стран и частей света.    Зал окружала галерея, на которой находился гаремный оркестр и наигрывал своеобразные мелодии в чисто восточном вкусе, которые показались бы странными европейскому уху.    Как только в дверях зала показался султан, среди женщин произошло радостное движение, но ни одна из них не бросилась навстречу султану. Все должны были ожидать, кого из них выберет султан, которой отдаст он предпочтение на этот вечер.    Только тогда могли некоторые из них сгруппироваться около повелителя. Одни подавали ему длинную трубку, другие приносили в маленьких чашечках кофе и шербет.    Обыкновенно за музыкой следовали происходившее в соседнем большом зале представление акробатов и борьба атлетов, затем танцы придворных танцовщиц, потом султан уходил в свои покои в сопровождении избранных жен.    Этот вечер не был исключением.    Когда султан вернулся в свои покои, в которых уже горели розовые свечи, распространявшие тонкий аромат, евнухи тотчас же принесли вино. Для женщин были поданы бокалы шампанского, а для султана канское вино, которое он в последнее время предпочитал всем остальным.    Вдруг султан впал в беспокойство. Им овладело какое-то странное волнение, капли пота выступали на лбу, чрезмерно расширенные глаза дико блуждали по стенам.    Он приказал увести женщин, начинавших жаловаться на сильную головную боль.    Схватив со стены саблю, Абдул-Азис, как бы движимый инстинктом, сбил на пол один из канделябров с розовыми свечами.    Но при этом одна из свечей продолжала гореть, а вслед за ней начал тлеть ковер.    Не обращая на это внимания, султан вскочил с дивана, на котором сидел, и с обнаженной саблей бросился в свою спальню.    Спальня была также наполнена ароматом, распространяемым свечами, который, по-видимому, оказывал такое странное влияние на султана.    Два оставшихся евнуха бросились тушить тлеющий ковер.    Вдруг на пороге снова появился Абдул-Азис с таким ужасным и злобным выражением лица, что страх невольно обуял обоих евнухов.    На измененном, неузнаваемом лице султана лежала печать безумия. Широко раскрытые глаза, казалось, хотели выскочить из орбит. Бледные, почти белые губы бормотали бессвязные слова.    Но позади султана виднелось нечто, еще более ужаснувшее евнухов.    В спальне показались пламя и клубы дыма – горели подушки и одеяла.    И там Абдул-Азис, объятый слепым бешенством, разбил и сшиб саблей канделябры.    Евнухи бросились мимо султана, продолжавшего бешено махать саблей, и начали прилагать все усилия, чтобы потушить пожар.    При виде этого непонятный гнев овладел султаном, и он бросился на евнухов, которые уже успели при помощи ковров и подушек потушить огонь.    Один из рабов увидел вовремя приближавшегося с обнаженной саблей султана и, поняв грозившую опасность, успел отскочить в сторону. Затем он с громким криком бросился в коридор, ища спасения в бегстве.    Но другой евнух не успел спастись, и сильный удар саблей по голове повалил его без чувств на пол.    Ударив несколько раз саблей несчастного, Абдул-Азис оставил его и, перенеся свой гнев на бежавшего, начал преследовать его, размахивая в воздухе окровавленной саблей.    В одну минуту ужасная весть облетела весь гарем, и все разбежались в страхе перед султаном.    Женщины убегали в самые отдаленные комнаты и запирались там.    Черные слуги и евнухи в паническом страхе собрались в отдельном зале дворца, думая найти там укрытие, как вдруг среди них появился обезумевший султан.    Все бросились бежать, никто не осмелился вырвать оружие из рук бешеного.    Выход был слишком тесен, чтобы все могли вовремя убежать, и несколько раз сверкнула в воздухе сабля султана, каждый раз находя новую жертву. Стены и ползала окрасились кровью.    Наконец удалось запереть все выходы из покоев султана. Долго еще были слышны крики безумного, звон разбитых зеркал, шум ломаемой мебели, но мало-помалу все стихло.    Наступило утро. Явились доктора и султанша Валиде, и только тогда решились войти в покои султана.    Он лежал без чувств на полу в одной из зал, все еще держа в руке окровавленную саблю.    По приказанию докторов султан был перенесен в его спальню. Когда он через несколько часов очнулся, то был в полном сознании и не помнил ничего из событий прошедшей ночи, а только жаловался на усталость и головную боль.

XXV. Заговор

   Каждую пятницу принцесса Рошана ездила в одну из мечетей Скутари, где на женской галерее у нее было особое место.    Однажды, когда она возвращалась из мечети, у подножия одного из минаретов ее остановил сгорбленный и, по-видимому, старый дервиш, который до самой головы был закутан шерстяным покрывалом.    Думая, что он просит милостыню, принцесса бросила ему денег.    – Позволь одно только слово, принцесса! – сказал вполголоса дервиш, когда Рошана проходила мимо него.    – Чего ты от меня хочешь? – резко просила Рошана, недовольная навязчивостью дервиша.    – Я хочу передать тебе весть, принцесса! Выслушай меня! Эта весть очень важна!    Принцесса не обратила внимания на его слова и хотела пройти мимо старика.    – Подожди одну минуту! – продолжал дервиш. – Сади-паша покинул тебя ради дочери Альманзора. Ты ненавидишь их обоих, принцесса! И я тоже ненавижу их.    Рошана остановилась и пытливо взглянула на старика.    – Ты знаешь про Сади-пашу и мою ненависть? – спросила она.    – Я знаю еще больше, принцесса! Ты была предусмотрительна и приняла меры предосторожности! Дитя Реции в твоих руках, и ты можешь ужасно отомстить Сади!    – Кто ты? – спросила принцесса.    – Человек, который ненавидит Сади, ненавидит Мансура, ненавидит всех людей! – отвечал сгорбленный дервиш сдавленным, шипящим голосом. – Теперь ты узнаешь меня, принцесса?    – Твой голос кажется мне знакомым.    – Я мог бы тебе служить и помогать!    – Прежде всего, твое имя!    Дервиш выпрямился и снял с головы покрывало. Вблизи стоял фонарь, колеблющийся свет которого падал на странную фигуру старика, которому, видимо, было известно все, что касалось тайн принцессы.    – Кто ты? – повторила с нетерпением Рошана.    Ей хотелось во что бы то ни стало разрешить эту загадку.    Дервиш повернулся к свету, и перед глазами принцессы появилось бледное, искривленное демонической улыбкой лицо Лаццаро.    – Это ты! – вскричала принцесса. – К чему это переодевание?    – Тише, принцесса! Я не могу иначе показываться, – отвечал Лаццаро, снова закрывая лицо. – Никто еще не знает, что я избежал смерти в пирамиде. Мансур-эфенди не должен этого знать, он думает, что я гнию теперь в подземном ходе.    – Ты стал слугой Мансура, не так ли?    – К моему несчастью, да! После того, как ты из-за Сади отослала меня, принцесса! Несколько месяцев тому назад мы поехали в Египет и далее в пустыню Эль-Тей. Мансур-эфенди хотел отыскать сокровища старых калифов и овладеть ими. Мы искали их в одной из пирамид и при этом едва не поплатились жизнью! Но Аллах не хотел нашей смерти, и мы снова увидели свет!    – Если бы Майсур и ты вместе...    – И гадалка Кадиджа тоже была с нами, но она не вернулась живой, – прервал грек.    – Если бы вы там все погибли, человечество могло бы вздохнуть свободно! – сказала Рошана.    – О, тебе нравится шутить, принцесса! Мансур-эфенди и Лаццаро счастливо выбрались из пирамиды, но сокровища не были найдены. В ту же ночь Мансур снова пошел один в пирамиду, и я последовал за ним, чтобы добыть что-нибудь и на свою долю. Мы встретились в подземелье, и Мансур сначала попробовал на мне свой револьвер, а потом обработал кинжалом, как бешеную собаку! Только чуду я обязан тем, что во мне сохранилась искра жизни. Когда я очнулся, Мансура и оставшихся в живых дервишей уже не было, я был один среди песчаной пустыни. Тогда я напряг последние силы и, выбравшись из подземелья, пополз к караванному пути, который, как я знал, проходил недалеко от пирамиды. Там нашли меня купцы из Суэца. Ты думаешь, они помогли мне, принцесса? Нет! Они бросили мне кусок черствого хлеба и порченых плодов и пошли себе дальше. Но потом мне встретились два бедуина, два степных разбойника, и они помогли мне в благодарность за то, что я сообщил им о близости каравана, который они давно уже искали. Они дали мне пить, отвезли меня к цистерне, где я мог обмыть свои раны, одним словом, они спасли мне жизнь! И это были разбойники, принцесса!    – Ненависть овладела тобой, грек! – сказала Рошана.    – Да, ты права, принцесса! Я ненавижу твоего Сади-пашу, ненавижу мудрого Баба-Мансура, ненавижу всех людей! Если бы не эта ненависть, я до сих пор еще не оправился бы от ран, она возвратила мне силы! Возьми меня к себе, принцесса. Я думаю, тебе нужен теперь такой слуга, как я! Возьми меня в свой дворец! Моя ненависть может оказать тебе не одну услугу. Тот, кто, как я, едва избежал смерти, тот, кому, как мне, нечего терять, тот способен на что угодно!    Сначала принцесса с удивлением слушала слова Лаццаро, но потом решила еще раз воспользоваться услугами грека. Мысль, что Сади и Реция снова соединились, что она покинута и забыта, – эта мысль не давала ей покоя и усиливала ее ненависть. Теперь ей представлялся удобный случай отомстить за себя.    Лаццаро понял, что принцесса готова исполнить его просьбу.    – Я знаю все, – сказал он, – я исполню все твои желания, принцесса, прежде чем ты их выскажешь! Не пройдет и недели, как Сади будет разлучен с Рецией. Не далее как через семь дней Реции не будет больше в его гареме! Они не должны торжествовать, смеяться над тобой! Они не должны наслаждаться счастьем ни одной минуты! Я отвечаю за это! Я отомщу за себя и за тебя! Если ты этого хочешь, то возьми меня к себе, принцесса!    – Возьми этот кошелек, – сказала принцесса, бросая свой кошелек Лаццаро, который ловко поймал его на лету. – Чтобы оказать мне услугу, тебе не надо становиться моим слугой! Покажи, что ты можешь сделать, и тогда мы поговорим.    – Хорошо! Благодарю за деньги, повелительница. Значит, договор заключен!    Рошана оставила грека и пошла к своей карете, ожидавшей ее невдалеке.    Лаццаро проводил ее глазами, и когда экипаж скрылся из виду, он снова закутался в свое покрывало и пошел от мечети, сгорбившись и едва передвигая ноги.    Он направился к Беглербегу и после двухчасовой ходьбы достиг наконец дворца.    Часовые, стоявшие у ворот, не хотели впускать его во двор. Нищенствующих дервишей насчитывалось в Константинополе тысячами, и они не пользовались уважением.    Но наконец греку удалось найти более сговорчивого часового, согласившегося пропустить его.    Войдя во двор, Лаццаро отошел в сторону и, скрывшись в тени одной из стен, казалось, чего-то ждал.    Вдруг он оставил свой пост и направился поспешно на другую сторону широкого двора. Там показался Фазиль, слуга принца Юссуфа.    – Фазиль! – крикнул Лаццаро, сдерживая голос.    Фазиль остановился и с изумлением оглянулся вокруг.    – Сюда, Фазиль! – повторил грек.    Тут только тот заметил старого дервиша.    – Кто ты? – спросил он с недовольным видом. – Как ты сюда попал?    – Подойди ко мне на одно слово, Фазиль, ты сейчас все узнаешь.    Голос дервиша показался Фазилю знакомым, и он решил подойти к нему.    Тогда Лаццаро снял с головы покрывало.    – Подойди же сюда! Подойди! – повторил он настойчиво.    – Как, это ты? Ты еще жив! – вскричал Фазиль, узнавая грека. – Ты, значит, вернулся!    – Ты слышал, что я не вернулся вместе с прочими, не так ли? Но Лаццаро еще жив! Добрый вечер, Фазиль! Да, это я опять!    – Это меня очень радует, – сказал слуга принца с видимым удовольствием. – Но к чему ты нарядился нищим дервишем?    – Об этом поговорим в другой раз. Сегодня у нас есть более важные дела! Есть у тебя свободное время, Фазиль?    – Только не сейчас. Я послан, чтобы велеть принести льда. И, кроме того, я хочу во что бы то ни стало слышать, что они там говорят, – отвечал Фазиль, указывая на ту часть дворца, где находились комнаты принца.    – Что же там такое? – тихо спросил грек.    – После! Гассан-бей у принца! Я скоро вернусь, жди меня здесь.    – Хорошо! Смотри же, слушай внимательно, Фазиль, не пропускай ни одного слова, я заплачу тебе, быть может, за них, – сказал Лаццаро и снова отошел в тень стены.    – Принц должен помочь моим планам относительно Реции и Сади, – прошептал, оставшись один, Лаццаро. – И если не он, так его слуги. Искусно составленное письмо к прекрасной Реции, потерянное на полу во дворце великого визиря, – это будет первый шаг! Фазиль поможет мне сделать остальное! Гассан-бей у принца? Они говорят, наверное, о чем-то важном! Ты и это узнаешь, Лаццаро! Мне кажется, ты как раз вовремя вернулся в Константинополь.    Спустя некоторое время во дворе снова показался Фазиль и, осторожно оглядываясь вокруг, протянул греку бутылку.    – Выпей-ка, это недурно! – сказал он тихо.    – Токайское! – заметил грек, попробовав вино, – Кто его тут пьет?    – Все! – засмеялся Фазиль. – Начиная с принца и кончая поваренком.    – Знаешь ли ты, что все это великолепие скоро кончится? – прибавил он, еще более понизив голос.    – Я знаю только, что начинаются беспорядки.    – Дело плохо! Надо подыскивать новое место, так как на принца через несколько дней нельзя уже будет рассчитывать. Что там они говорили? – спросил Лаццаро.    – Гассан-бей был у принца. Когда они одни, они разговаривают, как родные братья.    – Ты все слышал?    Фазиль утвердительно кивнул головой.    – Гассан-бей говорил принцу, – сказал он, – что готовится заговор, заговор министров для свержения султана! Это будет также и падением самого принца.    – Заговор министров? И Сади-паша в их числе?    – Нет, он тоже погибнет, если заговор удастся, – отвечал Фазиль.    "О, это совсем другое дело! – подумал Лаццаро. – Тут нам нечего больше делать!"    – Гассан-бей, как видно, хотел, – продолжал Фазиль, – уговорить Сади-пашу принять меры против заговора, но тот не согласился и вообще не поверил его словам. Так что теперь Гассан-бей хочет взяться за дело один.    – Чего же он хочет?    – Раскрыть заговор и отвратить опасность. Он сказал принцу, что последняя ночь мая назначена заговорщиками для исполнения их плана. Поэтому он хочет опередить их, в предыдущую ночь всех арестовать.    – Гассан-бей?! Министров!    – Да, в ночь с тридцатого на тридцать первое мая.    – Какое у нас сегодня число?    – Двадцать восьмое, – отвечал Фазиль. – Ждать придется недолго.    – Ты уверен, что Сади не участвует в этом заговоре?    – Я уже сказал тебе, что Сади-паша должен бы был арестовать министров, но он не хочет этого делать!    – Тогда нам ничего больше не остается делать, как помогать заговорщикам. Гассан-бей тогда тоже падет.    – Он это хорошо знает сам. Поэтому-то он и хочет опередить заговорщиков, принц тоже будет ему помогать.    – Этого не должно случиться, Фазиль!    – Почему же? Если этого не случится, я потеряю мое место, Лаццаро.    – Его тебе ни в коем случае не удержать, поверь мне! Гассан-бей ничего не сможет сделать!    – Он мужественный и умный, говорю я тебе!    – Ну, даже если ему и удастся на минуту отвратить опасность, то все-таки ему никогда не уничтожить ее совсем. Что ты хочешь: оставить это место и заработать завтра большую сумму денег или остаться здесь на несколько дней и потом не иметь ничего?    – Большую сумму?    – Не меньше твоего годового жалованья!    – Это стоит обдумать!    – Ты можешь завтра очень легко заработать эти деньги, Фазиль, – сказал вполголоса Лаццаро.    – Гм!.. Почему же ты сам не хочешь их заработать? – недоверчиво спросил Фазиль.    – Я не могу заработать их сам, – отвечал грек, – во-первых, тебе, как слуге принца, скорее поверят, чем мне, во-вторых, я не могу пока появляться. Одним словом, я не могу заработать этих денег сам и поэтому хочу передать это дело тебе, так как ты мой друг!    – Хорошо, я согласен. Ты прав, тут я ничего не потеряю!    – Ну, так иди завтра, только чтобы этого никто не заметил, к одному из заговорщиков – ты знаешь их имена?    – Да, Гассан-бей называл их: Гуссейн-паша, Мидхат-паша...    – Довольно! Ступай завтра к Мидхату-паше и скажи ему, что заговор открыт и что Сади-паша приготовился арестовать всех их накануне назначенного ими дня.    – Не Сади-паша, – заметил Фазиль.    – Это все равно! Скажи, что Сади-паша!    – Хорошо, пускай он!    – Тогда Мидхат не станет торговаться о вознаграждении. Завтра будет двадцать девятое мая, и у него будет еще время предупредить своих товарищей о грозящей им опасности. Они успеют осуществить свой замысел.    – Да, это правда!    – Когда же ты пойдешь?    – Завтра вечером.    – Только не слишком поздно!    – В девять часов.    – Ты в этом не раскаешься! Я приду узнать, как все произошло. Спокойной ночи, Фазиль.    И старые приятели расстались.    Когда на другой день Мидхат-паша возвращался в свой дом, у самого входа его остановил нищенствующий дервиш, который опять же был не кто иной, как Лаццаро.    – Великий паша! – сказал он глухим голосом.    – Ступай во двор моего дома, – сказал ему Мидхат, – там тебя накормят и дадут денег.    – Я знаю, что ты великодушен и щедр, великий паша! Выслушай мои слова! Берегись Сади-паши!    Мидхат невольно остановился и взглянул с изумлением на нищего дервиша.    – Берегись твоего врага, Сади-пашу! – продолжал тот. – Высокое место предстоит тебе! Займи его! В эту ночь все зависит от тебя! Воспользуйся ею и берегись Сади-паши.    С этими словами Лаццаро низко поклонился Мидхату-паше и отошел прочь.    Слова старого нищего еще больше усилили волнение, все более и более овладевавшее Мидхатом по мере того, как приближался день развязки.    Эта развязка была ужасна! Дело шло о свержении султана и о возведении на трон другого. Удайся этот переворот, и те, которые его задумали, стали бы самыми сильными и могущественными людьми в государстве. В случае же неудачи им не избежать позорной смерти.    Мидхат хотел быть сильнейшим и первым. Он не доверял остальным участникам заговора. Он более всего боялся, что их сила и влияние будут главенствующими и что он будет ими, как прежде Сади-пашой, отодвинут на второй план.    Но если бы ему удалось стать во главе их и захватить в свои руки все нити заговора, тогда ему нечего было бы их опасаться, а в случае успеха легко было бы устранить их.    В то время, когда Мидхат, объятый этими мрачными думами, ходил взад и вперед по своему кабинету, вошел слуга и доложил ему, что один из слуг принца Юссуфа хочет его видеть.    Это известие изумило Мидхата. Как? К нему явился посланный от принца?    Он тотчас же велел впустить слугу, и на пороге кабинета появился, униженно кланяясь, Фазиль.    – Выслушай меня, великий паша! – сказал он умоляющим голосом, падая на колени перед пашой.    – Кто ты? – спросил Мидхат в удивлении. – Мне сказали, что меня хочет видеть слуга его высочества принца Юссуфа.    – Это я, великий паша! Но лучше, если никто этого не узнает, так как я пришел не от имени принца! Я пришел, чтобы сообщить тебе об опасности, грозящей тебе и прочим министрам!    – Значит, ты изменник? – сказал Мидхат ледяным тоном.    – Ты можешь велеть кавассам взять меня, если хочешь, но я думаю, что ты наградишь меня! Заговор выдан!    – Выдан – кем? – вскричал Мидхат, пораженный ужасом.    – Сади-паша знает, что ты и прочие заговорщики назначили последнее число мая днем исполнения ваших планов! Он хочет накануне ночью арестовать всех вас в ваших домах!    – Сади-паша, – прошептал Мидхат, к которому уже вернулось его спокойствие.    – И он назначил ночь с тридцатого на тридцать первое мая, чтобы опередить вас!    – Это ночь с завтра на послезавтра! – продолжал вполголоса Мидхат. – Нам, значит, остается только одна ночь!    – Я пришел, чтобы предостеречь тебя и твоих друзей! – сказал Фазиль.    Мидхат подошел к своему письменному столу и, вынув из ящика кошелек с деньгами, протянул его Фазилю.    – Ты вовремя пришел предостеречь меня, бери свои деньги и беги, так как ты рискуешь теперь головой, – сказал он, указывая на дверь.    Фазиль поспешил взять кошелек и с низкими поклонами исчез из комнаты.    Мидхат-паша дернул за зеленый шелковый шнурок колокольчика.    Вошел слуга..    – Заложить карету! – приказал Мидхат.