Текст книги "Герман Геринг — маршал рейха"

Автор книги: Генрих Гротов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

Катастрофа

Утром 14 июля 1918 года пилотов авиаполка «Рихтгофен» вновь собрали в ангаре у своего главного поля под Гюизом, и в воздухе чувствовалось напряжение того типа, которое возникало, когда эти многоопытные воины неба собирались на инструктажи перед крупными операциями. На самом же деле ожидавшее их «тяжелое испытание» было всего лишь встречей с новым командиром, но за дни, прошедшие между объявлением о назначении и его прибытием на авиационную станцию, неприязнь к нему усилилась, и ни Удет, ни Лёвенхардт не делали ничего, чтобы уменьшить ее. Впоследствии Эрнст Удет стал одним из близких друзей и сотрудников Геринга, но в тот момент он ощущал себя проигравшим и не испытывал никакого желания жать руку победителю.

Нет, асы «Воздушного цирка» отнюдь не считали нового командира слабым пилотом или, хуже того, человеком, недостойным ими руководить. Им была известна его репутация, они знали его как одного из самых бесстрашных авиаторов Западного фронта и сознавали, что орден «За заслуги» относится к числу германских наград, которые легко не достаются, и что Геринг его заслужил.

Дело было в другом: их самолюбие оказалось задетым тем, что он был чужим, не членом их избранного «клуба». Пилоты «Воздушного цирка Рихтгофена» являлись элитной, обособленной группой храбрых и опытных людей, чьи подвиги были известны противнику так же хорошо, как и их собственному народу. Их тесный мирок был их собственным замкнутым королевством, из которого, как они считали, и должны были выбираться их правители. Их оскорблял тот факт, что преемственность идет не из их рыцарских рядов, и было немало таких, кто сокрушался по поводу того, что это бедный Рейнхардт, а не Геринг сел вторым в обреченный «дорнье». Никто не пытался утверждать, что это Геринг убил их командира, намеренно ослабив стойку крыла, но такая мысль, должно быть, была в голове у многих.

В то утро 14 июля Герман Геринг имел, вероятно, только одного доброжелательно настроенного к нему человека в J. G. № 1 «Рихтгофен», и им был адъютант полка лейтенант Карл Боденшатц. Он с первой же встречи проникся к новому командиру симпатией, которая затем перешла в восхищение и сохранилась на всю жизнь. По прошествии непродолжительного времени он написал о Геринге такие слова: «Обладая личным обаянием, он, как я подозреваю, вместе с тем непокладистый человек. Такой вывод можно сделать из того, как он двигается и разговаривает».

Боденшатц вкратце обрисовал Герингу картину царивших среди пилотов чувств и был обрадован, когда, увидел, что тот не рассердился и не обеспокоился.

– Это понятно, – сказал он. – Пойдемте, чтобы они не приуныли еще больше от долгого ожидания.

В своей книге о пилотах первой мировой войны «Большая воздушная война», которая в других отношениях заслуживает доверия, Аарон Норман так описывает первую встречу «Воздушного цирка Рихтгофена» и его нового «директора»: «После этого он произнес свою вступительную речь. Он рассказал им – этим ветеранам и имеющим многочисленные победы асам, цвету германского летного корпуса, – что именно они делают неправильно. Затем он объяснил, как собирается осуществить необходимые преобразования. Старый порядок будет изменен, а новый, как подчеркнул Геринг, его слушателям не понравится».

Вышеприведенное нельзя посчитать ни точным, ни хотя бы по сути правильным описанием происшедшего. Герману Герингу шел уже двадцать шестой год, и он вовсе не был дураком. Ему поручили возглавить самую знаменитую в мире команду пилотов, и он знал, что никогда не добьется успеха в своем деле без их охотного и преданного сотрудничества. И не было лучшего способа исключить его с самого начала, как затеяв новые порядки и уязвив их самолюбие. Изменения можно было ввести позднее, а в том момент было необходимо завоевать их доверие.

Он прошел вдоль шеренги своих новых подчиненных в сопровождении Боденшатца и самого молодого пилота полка, который, по традиции, был выбран, чтобы представлять своих товарищей. Лейтенант фон Ведель нервничал и приготовленную заранее речь произнес путано, так что среди пилотов послышался недовольный шепот. Затем вперед вышел Боденшатц и вручил Герингу полковую культовую трость, которую вырезал из терновника искусный мастер-баварец и подарил Рихтгофену. Она была в аэроплане в день его гибели, и ее сбросили над штабом эскадрильи британцы. Потом ее передали Рейнхардту. Геринг принял ее и некоторое время бережно держал, как бы взвешивая, в руках, словно это был символ королевской власти. Помолчав, он обратил на пилотов пронизывающий взгляд своих синих глаз, подождал, пока воцарится тишина, и произнес следующие слова:

– Господа, позвольте мне сказать, что его императорское величество оказал мне особую и великую честь, назначив командовать этой прославленной частью. Отгремели грандиозные бои и погибли замечательные люди, прежде чем она стала таковой. Я хорошо сознаю тот факт, что во всем мире нет пилотов лучше тех, которых я сейчас вижу перед собой. Я надеюсь, что буду достойным вашего доверия и ваших надежд. Я надеюсь, что вы будете оставаться достойными тех ваших товарищей, которые отдали свои жизни за вас, за наши воздушные силы и за Германию. Наступает момент, когда от нас потребуется все, на что мы способны, от каждого из нас, ибо нас ожидают мрачные времена. Мы встретим их вместе ради славы фатерланда.

Речь была простой, произносилась с крайней серьезностью и на пилотов произвела впечатление. «Новый командир показал хороший старт», – отметил Боденшатц в своем дневнике.

Через три дня Геринг отправился в свой первый полет с полком и принял участие в двух боях: с британскими истребителями и со строем французских бомбардировщиков, направлявшихся бомбить полевые склады в тылу германских позиций. Он вернулся в скверном настроении, и тогда пилоты узнали его с другой стороны. Все его усилия оказались тщетными, он атаковал французские бомбардировщики и истратил на них все патроны, но так и не смог поразить их сквозь пулезащитную обшивку.

«Британские одноместники составили хороший счет, как всегда, – написал он в своем рапорте от 17 июля, – но французские истребители редко проникают за линию фронта и обычно избегают серьезных столкновений. С другой стороны, французские двухместные машины, как правило, идут тесным строем и неудержимо прорываются вперед, чтобы произвести свои налеты, обычно с малой высоты. Это двухмоторные „кудроны“, обшивка которых практически не пробивается нашими пулями. Я сам атаковал „кудрон“ 15.7.18 и попусту потратил почти весь боезапас. Француз спокойно летел дальше, совершенно меня игнорируя».

Геринг спрашивал командование, почему эти бронированные французские аэропланы нельзя поражать зенитным огнем, вместо того чтобы рисковать его пилотами на заданиях, которые просто невозможно выполнить. Он выражал недовольство, что его людей посылают по пять раз на дню, заявляя, что ни люди, ни машины не могут вынести такой нагрузки. Он требовал более разумных задач и лучшего взаимодействия.

Но, выражая свое недовольство в штабе, Геринг также выразил его и своим подчиненным. 15 июля, несколько часов спустя после того как последняя эскадрилья зашла на посадку, он собрал командиров звеньев и обоснованно упрекнул их за слабую дисциплину во время операций этого дня. Вне всякого сомнения, за время непродолжительного командования Вильгельма Рейнхардта его дружеский обычай передавать руководство то одному, то другому своему подчиненному с началом боя наложил свой отпечаток на «кастовый дух» эскадрилий. Как с беспокойством отмечал Геринг, очень многие пилоты теперь были настроены на свободную охоту или на общую «свалку» в качестве методов борьбы с противником, и каждый так заботился о собственных победах, что комбинирование тактики и стратегии было совершенно забыто. В части, в которой находились такие асы, как Удет, Лёвенхардт и Лотар фон Рихтгофен, брат погибшего барона, соперничающие друг с другом, чтобы попасть на верх счетной доски полка, весь состав разделился на две категории: «звезд» и «статистов». «Звезды» стали все чаще вести себя и на земле и на небе подобно оперным примадоннам. Рейнхардта это не беспокоило, но Геринг был человеком иного склада. Он был полон решимости сделать так, чтобы в его части была только одна примадонна, которой бы являлся он сам. Он будет принимать решения, определять тактику, которой все станут следовать, и метать громы и молнии, если кто-нибудь будет продолжать дуть в свою дудку.

Сказать, что лидеры звеньев восприняли его выволочку плохо, значит дать очень общую и сильно смягченную характеристику их реакции. Геринг прекрасно чувствовал, что, вероятно, еще рано «втыкать колышки у морковок». Он еще ни в коей мере не добился непоколебимого доверия своих людей. Но он решил, как позднее рассказал Карлу Боденшатцу, что если хочет вести свою линию, то должен первым спровоцировать конфликт. «Павлинов необходимо ощипать, – сказал он, – прежде чем они потеряют свои перья». Он отпустил их, раздосадованных и уязвленных его упреками, и предоставил кипятиться в клубе-столовой вместе с товарищами. Вечером 17 июля он вновь вызвал всех командиров звеньев и эскадрилий, описал в общих чертах операции, которые назначены для них на следующее утро, потом начал «метать бомбы». Все командиры эскадрилий, объявил он, вместо того чтобы, как обычно, командовать своим подразделением, передадут команду своим заместителям, и все они, включая Удета, Лёвенхардта и Лотара фон Рихтгофена, поступают под непосредственное руководство Геринга и будут летать вместе с ним.

Они подумали было, что он шутит, но потом поняли, что Геринг говорил всерьез. Лёвенхардт вспыхнул от гнева, фон Рихтгофен закусил губу и мрачно уставился в землю. Удет же ухмыльнулся и, как Геринг потом объяснил Боденшатцу, он сразу понял почему. Этим своим приказом он их унизил, но, когда окажется в воздухе, может в свою очередь сам оказаться униженным. Он будет летать с восемью величайшими асами воздушной войны, и, если он не хочет обратить свою затею в фарс, ему придется руководить ими в соответствии с их стандартами. Способен ли он на это?

В журнале авиаполка № 1 «Рихтгофен» за 18 июля 1918 года имеется запись, сделанная самим Герингом. Она гласит:

«В 8.15 утра я атаковал несколько [британских] „спадов“. Один из них я прижал к земле и после нескольких кругов сбил. Он упал в леса Бандри».

Но за этими строчками скрывается значительно большее. С самого начала и до конца операции он действовал так, будто был самим бароном Рихтгофеном. Геринг заставил своих именитых спутников держаться в стороне, пока их заместители вели бой и добывали славу. Наконец на финальной стадии сражения он просигналил, что «звезды» могут тоже принять участие, и, устремившись во главе их на противника, блестяще продемонстрировал умение летать и руководить. Снова и снова он вклинивался в порядки британских аэропланов и расстраивал их, так что Удет, Лёвенхардт, фон Рихтгофен и остальные могли, следуя за ним, сбивать их. Это было удивительно, потому что, преследуя очередную цель, его надменные подчиненные каждый раз понимали, что им ее обеспечил их командир. Только в последние минуты, перед самым отрывом от противника, Геринг наконец направил свой аэроплан на британский «спад» и ясно дал понять, что займется им сам. Он начал буквально выгонять его с неба, показывая великолепное исполнение поворотов, разворотов и точно рассчитанных снижений по спирали, которые вывели его в хвост неприятельского аэроплана как раз в тот момент, когда его можно было подбить.

Это был двадцать второй и последний аэроплан, который сбил Герман Геринг. Но, вообще говоря, ему больше особо и не нужно было их сбивать. Он добился своего. С этого момента стремление к взаимодействию стало определяющим в действиях «Воздушного цирка».

К началу августа 1918-го Герман Геринг уже пользовался таким доверием у «Воздушного цирка», что начал становиться более популярным, чем сам Красный Рыцарь, и почувствовал, что может позволить себе короткий отпуск. Он передал командование полком Лотару фон Рихтгофену и отправился в Мюнхен и Маутерндорф. Там он провел больше времени с крестным и с баронессой Лилли, чем со своей неофициальной невестой. Папаше Марианны Маузер было очевидно, что война близится к завершению и не в пользу Германии, а какое будущее ожидало молодого экс-пилота – каким бы героем он ни был – в потерпевшей поражение стране? Лучше отдать дочку за фермера, который сможет жить со своей земли до тех пор, пока времена не переменятся к лучшему, чем за безденежного воздушного рыцаря без будущего. Окончательный разрыв произошел несколько месяцев спустя, но ощущение его неминуемости окрашивало каждый час, который Марианна и Геринг проводили вместе. («Что вы можете теперь предложить моей дочери?» – написал герр Маузер Герингу в Мюнхен в январе 1919-го. «Ничего», – телеграфировал в ответ Геринг.)

Тем временем на Германию стремительно надвигалась катастрофа. Уже к началу 1918 года экономическое положение страны стало очень тяжелым. К сильно возросшей дороговизне присоединился дефицит товаров на рынке. Регулирование цен на сельскохозяйственные продукты уже не имело смысла и не достигало цели, и правительство было вынуждено перейти к принудительному изъятию продовольствия. Чтобы ограничить потребление, была создана система централизованного распределения продуктов. Такая ситуация порождала недовольство городского пролетариата. Еще в апреле 1917 года на берлинских заводах, работавших на армию, бастовало более сотни тысяч человек. В январе 1918 года массовая забастовка в Берлине повторилась в значительно более крупных масштабах, к берлинским рабочим присоединились трудящиеся других заводов. В Германии начали расти революционные настроения.

Возмутителем спокойствия немецкого пролетариата, работавшего на военных фабриках и заводах и воевавшего на фронтах, несомненно была Октябрьская революция в России. При этом вести из Советской России были очень скудны, ибо им с трудом приходилось пробиваться через рогатки цензуры, а их распространением и революционной агитацией вообще занимались «спартаковцы».

Еще в 1916 году группа левых социал-демократов «Спартак» начала издавать редактировавшиеся Карлом Либкнехтом и его соратниками «Письма Спартака», явившиеся продолжением запрещенного журнала «Интернационал». «Письма Спартака» вели революционную пропаганду против войны и давали информацию о всех политических событиях. Эти «Письма» распространялись в огромных количествах и доходили даже до окопов.

Печатный орган левых социал-демократов, «Форвертс», на своих первых страницах писал: «Германия, такова наша твердая воля, должна навсегда спустить свой военный флаг…»

Постепенно, вплоть до августа 1918 года, положение Германии еще больше усугублялось: в войну вступили Соединенные Штаты, продовольственные запасы страны истощились, голод усилился, революционное движение в тылу постепенно охватывало и фронт – армию и флот. Известный генерал Гофман, участник заключения Брестского мира и начальник штаба Восточного фронта в конце войны, пишет об этом так:

«Войска, находившиеся в распоряжении верховного командования весной 1918 года, были бесспорно хороши. Ясно, что коммунисты и социалисты всеми средствами старались подорвать моральное состояние войск. Однако, по свидетельству сотен офицеров, которых я по этому вопросу опрашивал, весной 1918-го в войсках еще не чувствовалось серьезного влияния этой агитации. Хуже обстояло дело в тылу. Распространившийся тут яд, правда, медленно, но все же проникал в войска, и только под впечатлением длительных, тяжелых боев летом 1918-го наступило разложение, которое привело к крушению самой доблестной армии в мире».

…Когда Геринг вернулся на Западный фронт командовать своим полком, первая мировая война вступила в кульминационную стадию. «Воздушный цирк» вскоре стал испытывать недостаток в пилотах, материальной части и топливе. Каждый день эскадрильи поднимались в небо, чтобы противостоять постоянно усиливающимся боевым порядкам французских, британских и американских аэропланов. В конце сентября Боденшатц докладывал, что силы полка уменьшились до 53 офицеров, включая штабных, и 473 унтер-офицеров и рядовых. «На лице лейтенанта Геринга стали заметны признаки переутомления, – написал он. – Он похудел и посуровел. Сейчас мы все становимся суровыми».

7 октября 1918 года швейцарский посланник в Соединенных Штатах явился в государственный департамент с персональным посланием президенту Вильсону от германского правительства. В нем содержалась просьба о немедленном перемирии и предлагалось, чтобы президент предпринял шаги к восстановлению мира, поставил в известность об этом предложении воюющие страны и склонил их прислать полномочных представителей в целях начала переговоров. На Западном фронте обескровленные германские армии начали медленное и планомерное отступление под давлением непрекращающихся атак превосходящих союзных армий. К этому времени все державы-союзницы находились в состоянии разложения: Болгария уже подписала с государствами Антанты сепаратный мир, Турция была практически разгромлена, Австро-Венгрия тоже доживала свои последние дни.

Естественно, были приняты все меры, чтобы новость о германской ноте не просочилась в войска, так как это только усилило бы панику, а германское правительство надеялось на заключение своего рода почетного мира и готовилось, в случае неудачи, продолжать боевые действия. До реального окончания войны было еще больше месяца.

Что же касается Германа Геринга и пилотов «Воздушного цирка», то они вовсе не собирались сдаваться. Геринг был потрясен и взбешен, когда до него дошли известия о волнении в войсках, о мятежах, о солдатах, поворачивающих оружие против своих офицеров. В течение следующих трех недель боевые действия полка «Рихтгофен» прерывались плохой погодой, перебоями в снабжении и нарушением связи со штабом армии. Новости из тыла, из самой Германии становились все более и более тревожными. Появились слухи, что союзники требуют отречения кайзера, а в письмах пилотам от родственников, которые жили в приморских городах, сообщалось о восстаниях на военных кораблях и возникновении революционных комитетов.

Родственники сообщали о вспыхнувшей в Германии революции.

Революция началась в первых числах ноября с мятежа на флоте в Киле. Поводом послужил приказ флоту выйти в море для решительного сражения с англичанами, который матросы отказались выполнить; их поддержали рабочие города, объявив всеобщую забастовку.

4 ноября революция в Киле победила, на всех кораблях были вывешены красные флаги. Гарнизон встал на сторону мятежников, в городе был создан рабочий и солдатский совет. Из Киля революция перекинулась в Любек и Брунсбюттель, 6 ноября газеты сообщили об образовании советов в Гамбурге, Альтоне, Бремене, Вильгельмсхафене, Куксхафене, Фленсбурге и Ростоке.

По призыву «Спартака» рабочие Берлина 9 ноября начали всеобщую забастовку. Вместе с присоединившимися солдатами вооруженные рабочие начали захватывать правительственные здания и ворвались в императорский дворец. Кайзер Вильгельм II был свергнут. С балкона императорского дворца выступил с речью Карл Либкнехт, призвав рабочих к социалистической революции.

…Между тем Геринг решил, что пришло время провести общее собрание всех летчиков, и в ангаре у Гюиза обратился к ним с призывом продолжать сражаться, оставаться верными фатерланду и, помимо прочего, игнорировать «абсурдные слухи, что наш любимый кайзер готовится покинуть нас в час нашей нужды». Он заявил, что кайзер останется с ними и что они должны стоять за кайзера и в случае необходимости умереть ради него и ради чести нации. Его слова были встречены с восторгом всеми присутствующими.

Но спустя несколько дней через взлетное поле потянулись отступающие германские солдаты, и полка наконец достигли приказы, сообщавшие, что союзники прорвались через Мез и что они должны немедленно передислоцироваться на другие взлетные поля. Геринг устроил новую штаб-квартиру в Телланкуре у поля, мало пригодного к роли аэродрома. Оно было полузатоплено поздними осенними дождями, так что колеса аэропланов мгновенно облепляла грязь. В небе висели тяжелые тучи, постоянно моросил дождь, и полеты были отменены. Все слонялись по клубу-столовой и слушали только что прибывших на пополнение пилотов, рассказывающих о хаосе и кровавых столкновениях в Германии. Их судьба теперь решалась в железнодорожном вагоне в Компьенском лесу, где германская делегация по перемирию ожидала решения союзников; тем временем 9 ноября был дан сигнал о прекращении всех воздушных боевых действий на Западном фронте. Геринг пребывал в подавленном состоянии и, упрямо отказываясь верить, что война окончена и Германия побеждена, демонстрировал вызывающее неповиновение. Он сказал Боденшатцу, что хотел бы забраться в свой аэроплан, взять своих пилотов и долететь до штаба армии, чтобы расстрелять с бреющего полета эту трусливую шайку. Но такое настроение скоро прошло. Погода все равно была слишком плохой для боевых вылетов, да и штаб он вряд ли бы нашел, поскольку тот, вероятно, тоже был разбит и теперь отходил по частям в Германию. Но послания от каких-то анонимных начальников продолжали приходить, одно противоречивее другого: в одном говорилось, чтобы он сдался американским войскам на Мезе, в другом давались инструкции уводить людей и машины в Дармштадт.

10 ноября перепачканных грязью и сбитых с толку авиаторов достигли известия, что кайзер отрекся и что по Берлину маршируют солдаты, поднявшие красное знамя республики рабочих. Теперь Герингу поступил ясный и властный приказ из штаба авиации Пятой армии. Он должен был прекратить полеты всех своих аэропланов и сдаться вместе с экипажами ближайшим союзникам. Это означало – американцам.

– Я никогда не сдамся янки! – заявил он.

Созвав своих людей, Геринг объявил, что в любой момент может быть подписано перемирие и правители Германии признают ее поражение, и рассказал о полученных указаниях.

– Эти приказы я выполнять не собираюсь! – закричал он. – Я не позволю ни моим людям, ни моим машинам попасть в руки врага. Мы не можем оставаться здесь и продолжать сражаться. Но мы можем позаботиться о том, чтобы, когда наступит конец, мы остались в Германии. Полк немедленно эвакуирует свою документацию и ценное снаряжение в Дармштадт. Палатки и негодные машины будут брошены. Что же касается наших аэропланов, мы уведем их – в Дармштадт!

Боденшатц был назначен руководить автоколонной и начал готовиться к отправке по дождю, грязи и дорогам, запруженным возвращающимися домой солдатами, к германской границе. Пилоты уже завели моторы, чтобы лететь в Дармштадт, когда через поле, хлюпая и разбрызгивая грязь, проехала германская штабная машина и остановилась прямо перед ними. Геринг выбрался из кабины и спрыгнул на землю, красный от ярости, с терновниковой тростью в руке, поднятой так, словно он собирался ударить бегущего к нему штабного офицера.

– Как вы осмелились встать на нашем пути! – закричал он. – Немедленно уберите с поля эту проклятую машину!

– У меня срочный приказ, герр лейтенант, – ответил штабной, – и вы должны с ним ознакомиться.

Он вручил запечатанный пакет, который Геринг нетерпеливо разорвал и прочитал следующее:

«Штаб-квартира Пятой армии Командиру авиаполка № 1 „Барон фон Рихтгофен“

Немедленно разоружите ваши аэропланы и доставьте их в Страсбург во французский военно-воздушный штаб, где уже сделаны все приготовления для вашей беспрепятственной посадки. Подтвердите получение».

Геринг повернулся к Боденшатцу.

– Лягушатники желают заполучить наши «фоккеры D-8», – сказал он. – Они всегда хотели наложить на них свои лапы. Но они их не получат. Возьмите телефон и скажите им об этом, Боденшатц!

Тут штабной офицер принялся описывать ужасные последствия, которые возникнут, если приказ будет нарушен. Это может навести французов на мысль, говорил он, что германцы несерьезны в своем требовании перемирия, и спровоцировать союзников вновь запустить свою военную машину, прежде чем германские войска успеют подготовиться. Верховное командование и германская делегация выигрывают время, утверждал штабной, и намерены возобновить сражение, если условия не будут достойными и почетными (какое-то время немецкий народ верил, что дело обстояло именно так). И такая демонстрация открытого неповиновения Герингом может все испортить.

Командир «Воздушного цирка» велел своим людям заглушить моторы и вместе с Боденшатцем, Удетом, Лёвенхардтом и Лотаром фон Рихтгофеном принялся обсуждать ситуацию, прохаживаясь по грязи туда и обратно. Наконец, примерно через час, он вернулся к приехавшему офицеру и рассказал ему, что они решили. Пятеро пилотов, которых выберут по жребию, поведут пять аэропланов в Страсбург и объявят там, что это прибыло первое звено полка. Остальные же машины между тем улетят в Дармштадт, а не во Францию.

Штабист стал возражать, что это все равно будет невыполнением приказа, и заявил, что его долг проинформировать начальство о планируемом обмане. Геринг с улыбкой ответил ему, что они это предвидели и, чтобы освободить его от ответственности, было решено сделать его пленником полка.

– С этого момента лейтенант Боденшатц будет вас охранять, – сказал он. – Вы будете сопровождать его до Дармштадта. – И, ухмыльнувшись, добавил: – В вашем штабном автомобиле.

Пять аэропланов с добровольцами в кабинах поднялись в воздух и ушли на рандеву с врагом. Геринг не сообщил штабисту, что они получили инструкции, достигнув Страсбурга, разбить машины при посадке, так чтобы они стали бесполезными для французов (что они и сделали). Когда эти пятеро исчезли в дождевой пелене, остальные пилоты полка тоже добавили оборотов своим моторам и отправились в путешествие на родину.

Но на этом злоключения полка не закончились. Из-за ужасной погоды некоторые из пилотов сбились с маршрута и приземлились в Мангейме. Выбравшись из своих машин, они увидели, что на здании управления висит красный флаг и что к ним приближаются солдаты и какие-то вооруженные люди в штатском. Мангейм находился под властью революционного совета солдат и рабочих, испытывавших нехватку оружия для борьбы за власть, которая, как они чувствовали, должна была скоро начаться в Германии. Они немедленно отняли у пилотов их пистолеты и отодрали с аэропланов пулеметы, после чего с неохотой согласились предоставить грузовик, чтобы отвезти спешенных авиаторов в Дармштадт. Здесь, смущенные и подавленные, они поведали свою невеселую историю Герингу, который пришел в ярость.

– Они получат хороший урок! – заорал он.

Он быстро организовал звено из девяти машин, подсадив на пару из них двух пилотов, приземлившихся в Мангейме, предварительно тщательно проинструктировав их насчет дальнейших действий, и они вылетели в Мангейм. В то время как семь аэропланов стали с малой высоты расстреливать здания и разные постройки, хищно кружа над взлетным полем и совершая виражи, оба пилота высадились и направились в рабочий совет, чтобы передать ультиматум Геринга. Либо все оружие будет немедленно возвращено и принесены письменные извинения, объявили они, либо к делу подключатся оставшиеся машины звена, и в этом районе будет расстреляно все, что двигается.

– Он будет ждать четыре минуты, не дольше, – сказал один из пилотов, указав на аэроплан Геринга, и вытащил ракетницу Вери. – Если вы согласитесь, я должен буду выстрелить.

– Тогда стреляйте, стреляйте! – поторопил его рабочий лидер. – Конечно, мы согласны.

Вооружение было отдано обратно, извинение написано, и оба аэроплана вновь поднялись в небо, чтобы присоединиться к звену и лететь в Дармштадт. Там Герман Геринг зашел на посадку первым. В конце взлетной полосы он намеренно резко развернул свой аэроплан и разбил его вдребезги. Остальная часть звена сделала то же самое.

Тем же вечером он написал в полковом журнале:

«11 ноября. Перемирие. Полк при плохой погоде летит в Дармштадт. Туман. С момента своего основания полк сбил 644 неприятельских аэроплана. В боях погибли 56 офицеров и унтер-офицеров, шесть рядовых. Ранено 52 пилота офицерского и унтер-офицерского звания, семь рядовых. (Подпись) Герман Геринг, лейтенант, командир полка».

Это был конец «Воздушного цирка» как боевой части, но формально он существовал еще несколько дней, прежде чем исчезнуть навсегда.

Карл Боденшатц так описывает эти последние тягостные сутки совместного пребывания пилотов полка «Рихтгофен»:

«После уничтожения наших аэропланов нам было указано прибыть в город Ашаффенбург, недалеко от Франкфурта, где собрались все, кто остался от германского генерального штаба. Герман и Эрнст Удет остановились в доме какого-то промышленника в пригороде, мы же сделали своей штаб-квартирой бумажную фабрику, у которой имелся большой внутренний двор, где могли разместиться все офицеры и нижние чины, и было достаточно места для личных вещей. Пока мы ожидали формального расформирования полка, у меня и моих писарей хватало работы: мы занялись приведением в порядок документации нашей части. Но пилотам делать было совершенно нечего, и они проводили большую часть времени в местном ресторане, где часто сильно напивались. Это было понятно. Германия, которую мы знали, любили и за которую сражались, разваливалась на части на наших глазах, и мы никак не могли этому помешать. Солдаты оскорбляли на улицах офицеров, срывали с них награды, которые они заслужили, рискуя жизнью».

Церемония официального расформирования состоялась во дворе фабрики, и она была короткой и простой, без оркестра и длинных речей. Все унтер-офицеры и почти половина офицеров – большей частью молодежь из пополнения – забрали свои чемоданы и ушли. Боденшатц же остался, чтобы закончить с бумагами, остался и Геринг, а вместе с ним большинство его старших офицеров, но по менее внятной причине.

«Их всех ждали дома, куда они теперь могли отправиться, но было очевидно, что им не хотелось уезжать, как будто они боялись того, что ожидали там увидеть, когда вернутся, – говорит Боденшатц. – В этой новой, чужой и наводящей ужас разгромленной Германии мы сами чувствовали себя чужими и, как чужестранцы, инстинктивно продолжали держаться друг друга. Ресторан стал нашим гетто, и большинство из нас старалось покидать его как можно реже. Герман, как я помню, пребывал в неустойчивом настроении, переходя от ярости к безразличию, то рассуждая о том, чтобы уехать в Южную Америку и навсегда забыть о Германии, то говоря об организации крестового похода, чтобы вновь поднять фатерланд на те высоты, с которых он так стремительно рухнул. Последний раз, перед тем как расстаться на долгие годы, я видел его ночью после роспуска полка. Мы собрались тогда в ресторане, чтобы помянуть его кончину. В какой-то момент Герман поднялся на небольшую эстраду с бокалом в руке, и, хотя мы все шумели и кричали, в его манерах было что-то такое, что заставило нас всех смолкнуть. Он начал говорить. Он почти не повышал голос, но у него было какое-то странное свойство, какой-то внутренний эмоциональный пульс, который – было такое чувство – проникал сквозь, поры вашей кожи и попадал в самое сердце. Герман говорил о полке „Рихтгофен“, о том, сколько он совершил, и о том, как его победы, опыт, мастерство и храбрость его пилотов сделали его известным всему миру.