Текст книги "Герман Геринг — маршал рейха"

Автор книги: Генрих Гротов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

Но в то же время, как главнокомандующий люфтваффе и диктатор германской промышленности, он обязан был готовить Германию к войне, и Томас фон Кантцов, отдыхая на озере у Каринхалле или возвращаясь с прогулки по лесу, постоянно видел подъезжающие и отъезжающие лимузины. У дверей зала совещаний стояли вооруженные охранники, а изнутри доносился гул голосов, через который то и дело прорезался пронзительный, полный раздражения голос Геринга.

В череде тех совещаний одним из наиболее важных было то, которое он провел с руководителями германской промышленности. Геринг заявил, что над Европой висит угроза войны и виноваты в этом евреи. Промышленность Германии должна быть в состоянии принять вызов. Она же производила все еще слишком много потребительских товаров для внутреннего рынка.

– Что значит ваша продукция для отечественного рынка на фоне глобальных интересов нации? – спрашивал он. – К сожалению, так думают еще очень многие.

Вглядываясь в сидевшую перед ним аудиторию, Геринг заметил, что одно лицо отсутствует. Не было Фрица Тиссена, могущественного рурского магната, и он не знал, что с ним. После совещания он спросил у Мильха, который тоже был здесь, что случилось с Тиссеном, но тот тоже был не в курсе.

Тем же вечером Геринг позвонил в Эссен, связался с Тиссеном, и тот, пробормотав извинения, сослался на недомогание, однако Геринг, который знал его уже многие годы, чувствовал, что здесь что-то не так. Поддавшись внезапному порыву, он заявил промышленнику, что через несколько дней приедет в эссенскую «Националь-цайтунг» на встречу акционеров (Геринг являлся одним из главных держателей акций этой газеты, которая была его главным рупором в Германии. Фриц Тиссен финансировал покупку его доли акций – так же как помог Герингу деньгами, когда тот вернулся в Германию из Швеции) и что он воспользуется этой возможностью, чтобы увидеться с ним. Часть этого путешествия Геринг проделал на своей новой моторной яхте «Карин-И», которая была пришвартована в небольшом городке на Рейне с Робертом Кроппом в качестве рулевого и в назначенном месте приняла его на борт. Встретивший его Тиссен выглядел бледным, озабоченным и нервным и на расспросы Геринга отвечал уклончиво. В конце концов он сознался, что ему не нравится то, какой оборот в последнее время принимают события. У него имелись источники информации во французском правительстве, и то, что он узнал из них, сильно его встревожило. Известно ли Герингу, осведомился Тиссен, что германское правительство, с очевидного одобрения Гитлера, нащупывает почву на предмет заключения соглашения с Москвой? Казалось совершенно неправдоподобным, чтобы кому-то в нацистских верхах в голову могла прийти мысль заключить пакт с красными, но если это было правдой, то подобная дипломатия могла обернуться трагедией для Германии, ибо она открывала дорогу силам большевизма.

Геринг очень хорошо знал, что информация Тиссена верна, ибо он сам подсунул ее французскому правительству. 2 мая 1939 года он поручил Карлу Боденшатцу провести встречу с Полем Штеленом, в ходе которой помощник Геринга заострил внимание француза на последней речи Гитлера, которая была яростно анти-польской, но не содержала ни одного упоминания о Советской России.

 – Поляки думают, что они могут быть заносчивыми и самонадеянными в отношении Германии, – заметил Боденшатц, – потому что они надеются на поддержку Франции и Британии и рассчитывают, что в случае войны получат материальную помощь от России. Они дурачат сами себя. Точно так же, как фюрер не стал решать проблемы с Австрией и Чехословакией, не заключив предварительно секретного соглашения с Италией, он не будет разрешать напряженные отношения с Польшей, не достигнув предварительного согласия с Советской Россией… На этот раз войны на два фронта не будет.

Геринг постарался уверить своего встревоженного доброго друга Фрица Тиссена в том, что фюрер знает, что делает, и что переговоры с Москвой затеяны только для того, чтобы удержать мир от войны. Геринг остался у Тиссена ужинать и снова обошел его дом, чтобы в который раз полюбоваться статуэтками Майоля и восхититься картинами Каналетто, Рембрандта и Эль Греко. Ему и в голову не могло прийти, что человек с таким состоянием и художественными великолепными ценностями уже близок к тому, чтобы пойти на решительные шаги, радикально изменившие его жизнь.

Крушение последних надежд

Как вы уже поняли, отношения Геринга с его «партайгеноссе» никогда не были особенно близкими, но отныне начали резко ухудшаться. Гиммлер постоянно пребывал в холодной ярости из-за непрекращающегося вмешательства в его антиеврейские мероприятия и просил Гитлера предостеречь Геринга от привычки идти на поводу у «сентиментальных слабостей» жены. Риббентроп подозревал (и вполне справедливо), что Геринг не питает доверия к его дипломатическим методам и полон стремления показать, что способен выполнять возложенные на него миссии лучше него, потомственного дипломата. А тлеющая неприязнь между ним и Геббельсом разгорелась в открытую враждебность.

Виной тому послужило аморальное поведение Йозефа Геббельса. Геббельс был постоянно озабочен личной жизнью и, несмотря на свой небольшой рост и хромоту, пользовался успехом у женщин: его дневники изобилуют описаниями его амурных побед. Став главным распорядителем германского кинематографа – в силу того что он являлся министром пропаганды, – Геббельс не преминул воспользоваться своим положением и принялся шантажировать молодых киноактрис.

Гитлер с терпимостью относился к сексуальным похождениям своих главных помощников (хотя к себе на завтрак, чай, обед и ночные кинопросмотры он позволял им приходить только с женами), но активность Геббельса превысила все границы, а унизительное положение его очаровательной жены Магды настолько громко обсуждалось, что он сделал «маленькому доктору» внушение вести себя более благоразумно. Геббельс обещал исправиться и стал повсюду являться со скорбно-страдальческим лицом и уныло демонстрировать свою благопристойность.

Однако на самом деле у него разыгрался еще более бурный, чем когда-либо, роман с известной чешской актрисой Лидой Бааровой, темноволосой красавицей с парой самых длинных в Германии ног. Геббельс был уверен, что сохраняет эту связь в тайне, и пришел в ярость, когда обнаружил, что Герингу и Эмме все известно.

Как они могли все узнать? Зная о прослушивающей службе Геринга, он стал думать о способе, как ему избежать третьего уха всякий раз, когда он хотел поболтать со своей последней пассией, и придумал: специалисты подключили его к линии личного телефона Эммы Геринг, и он стал пользоваться ею для ведения долгих страстно-эротических бесед с Лидой Бааровой.

Он начал бушевать, когда узнал, что Эмма Геринг, пришла на чай к Магде Геббельс и все ей рассказала, и разъярился еще больше, когда до него дошло, что Геринг принес записанный разговор Гитлеру, и они, потешаясь, зачитывали друг другу наиболее возбуждающие отрывки.

– Но откуда они могли узнать?! – недоумевал Геббельс во время объяснения с женой. – Ведь я предпринял все меры предосторожности!

– Ты разве не знаешь? – холодно ответила Магда. – Телефон Эммы Геринг тоже прослушивается.

Конфликт вышел серьезным, так что Магда потребовала, чтобы Геббельс оставил ее и детей. Семейный кризис Геббельсов усугубился тем, что в Магду, сочувствуя ей, безумно влюбился статс-секретарь из министерства пропаганды, Карл Ханке, который был намного моложе нее.

Постепенно ему удалось добиться ее взаимности, и дело дошло до того, что Ханке стал просить Гитлера санкционировать развод фрау Геббельс. Однако Гитлер, с тем чтобы не допустить скандала, который бы повредил авторитету партии в целом, своего согласия на развод не дал.

Между тем Геббельс, не желая терять жену, умную, элегантную женщину, насел на нее и принялся грозить и обещать, что у нее заберут детей. В конце концов на третий день он добился своего, вырвав у Магды обещание никогда больше не видеться с Ханке приватно. При этом он не простил Герингу вмешательства в свою личную жизнь, имевшего для него такие тягостные последствия.

Шло лето 1939 года, и война в Европе была уже совсем близко. Отказавшись прийти на помощь Чехословакии в 1938 и 1939 годах, Британия и Франция – словно для того чтобы загладить чувство вины – теперь обещали оказать содействие Польше, если Германия нападет на нее. Геринг отчаянно искал пути, как перехитрить ненавистного ему Риббентропа, который желал войны с Великобританией, и убедить британцев «увидеть разумное основание» для невмешательства.

«Он всегда спрашивал, почему британцы проявляют такое упорство в вопросе о Данциге и Польском коридоре, которые Германия только и хотела получить от Польши, – вспоминает Томас фон Кантцов. – Неужели они не понимают, говорил Герман, что и то, и другое являлось частью Германии и их нельзя отрывать? Что бы сказали сами британцы, если бы кто-нибудь отнял у них Нормандские острова – где даже не говорят по-английски? Они не успокоились бы до тех пор, пока не вернули их обратно; это же относится и к Гонконгу, и к Гибралтару».

Получилось так, что, благодаря посредничеству Томаса, Герингу удалось, как он думал, обойти Риббентропа и добиться внимания британцев. Примерно за год до этого пасынок Геринга начал работать в Швеции на фабриканта по имени Биргер Далерус. Далерус имел тесные связи с некоторыми видными членами консервативной партии и представителями делового мира Великобритании. При этом он был также немного знаком и с Герингом, и в один из самых напряженных предвоенных месяцев – это был август – ему пришло в голову, что он может сделать полезное дело: стать связующим звеном между двумя сторонами.

Он приехал вместе с Томасом в Каринхалле, чтобы обсудить эту идею, и Геринг немедленно за нее ухватился. В итоге было решено, с разрешения Гитлера, пригласить нескольких влиятельных британцев на встречу с Герингом, на которой могли бы быть открыто обсуждены Общие проблемы. Вначале было предложено, чтобы встреча состоялась в Швеции, в средневековом замке графа фон Розена, и Геринг сразу поддержал такой вариант. Он чувствовал, что мирные переговоры в том месте, где он встретил свою обожаемую Карин, просто не могут не быть плодотворными.

Но потом решили, что будет просто невозможно скрыть внушительных габаритов персону Геринга от шведской прессы и неизбежно произойдет утечка информации о переговорах. Вместо этого местом рандеву был выбран дом жены Далеруса в Шлезвиг-Гольштейне, где тайну сохранить было намного проще. В назначенный день, 7 августа, Далерус вместе с Томасом прибыл из Швеции, британская делегация (состоявшая только из крупных бизнесменов, так как британское правительство в последний момент решило не посылать официальных лиц) из Англии, а Геринг, которому оказалось путешествовать ближе всех, приехал с острова Зильт – у Эммы там имелся дом на побережье, где она любила предаваться своему любимому наслаждению – загорать обнаженной.

Томас, который тоже присутствовал на переговорах и наблюдал за своим отчимом, отдал должное тому, как Геринг вел диалог.

«Он все время сохранял спокойный, немного веселый тон и никогда не раздражался, о чем бы ни говорил, – вспоминал он впоследствии. – Я не думаю, что он очень хорошо себя чувствовал в это время, – сильно потел и выглядел совершенно подавленным, когда мы оставались вдвоем. Но он старался сделать доброе дело для Германии, и думаю, что на британцев он тоже произвел впечатление, особенно тем, что выслушивал все, что они говорили, не пытаясь прерывать или посадить их в калошу».

Результатом этой встречи стала договоренность о дальнейших переговорах, которые продолжались весь август и сентябрь. Далерус приезжал вместе с Герингом к Гитлеру, а затем отправлялся в Лондон, чтобы встретиться с Чемберленом и лордом Галифаксом, министром иностранных дел. В некоторых из этих поездок его сопровождал Томас фон Кантцов.

«Думаю, что я был своего рода удостоверением подлинности миссии Далеруса, – говорил позднее Томас. – Всякий раз, когда у британцев появлялись сомнения относительно того, что предлагал Далерус, я ловил на себе их взгляды, которые словно говорили: „Да, должно быть, все так и есть, как он говорит; чтобы это подтвердить, он привез с собой пасынка Геринга“. Приезжая в Лондон, я останавливался в гостинице „Стрэнд-пэлейс“ и в свободное время отправлялся гулять по Трафальгар-сквер и кормить голубей. Когда я возвращался и рассказывал Эмме о Лондоне – я имею в виду жизнь и людей, не политику, – я чувствовал, что Герман завидует. Я хорошо знал, как бы ему хотелось поехать в Лондон самому».

На самом деле как раз это Геринг и планировал сделать. Переговоры Далеруса не давали того эффекта, который он ожидал от Чемберлена и британского правительства. Британский кабинет (хотя и не сам Чемберлен) больше не желал верить ни одному из германских представителей, приезжавших с «разумными» предложениями о разрешении сложившейся ситуации. Разочарования, вызванные Мюнхенским пактом и его последствием, оккупацией Чехословакии, убедили британцев, что война неизбежна и что Геринг – просто сладкоречивая сирена, пытающаяся ослабить их решимость.

Но Геринг действовал искренне. Он не желал войны. Он считал, что поляки дерзкие и безрассудные и что полученные ими англо-французские гарантии сделали их самоуверенными и они стремятся к войне с Германией, которую надеются выиграть. И наоборот, он был уверен (и, как оказалось, резонно), что если бы британцы постарались склонить поляков к переговорам, вместо того чтобы аплодировать им, когда они бьют себя в грудь, конфликта удалось бы избежать. Когда стало ясно, что Далерусу не удастся договориться с британцами, он решил попытаться это сделать сам.

Примерно 19 августа 1939 года Геринг увиделся с Гитлером и получил у него разрешение полететь в Лондон при условии согласия на это Чемберлена, чтобы переговорить с премьер-министром и другими членами кабинета. Утром 21 августа он позвонил Далерусу в Стокгольм и сказал ему:

– Я собираюсь попробовать нечто совершенно другое. Думаю, это единственный способ пробить глухую стену.

Не став ничего объяснять, он закончил разговор, а примерно в это же время британский посол в Берлине, Невил Гендерсон (который всегда считал, что Геринг – единственный «разумный» человек в нацистской партии), благополучно отправил в Лондон шифрованную телеграмму, в которой сообщалось, что Геринг готовится вылететь в Британию 23 августа для переговоров с премьер-министром Невиллом Чемберленом.

Его визит следовало хранить в глубочайшей тайне, поэтому Геринг не мог лететь прямо в Лондон. Вместо этого со стороны королевских военно-воздушных сил поступило предложение, чтобы он приземлился на небольшом аэродроме у Бовингдона, в графстве Херефордшир, откуда его доставили бы прямо в Чекере, официальную загородную резиденцию премьер-министра в графстве Бэкингемшир. Основной штат сотрудников Чемберлена предполагалось на время переговоров отпустить, а функции по обслуживанию встречи поручить службе контрразведки.

«Все телефоны предполагалось отключить, – вспоминает лорд Галифакс. – Возникало ощущение приближающейся драматической интерлюдии, и, сделав все приготовления, мы стали ждать подтверждения встречи из Германии».

Но они его так и не получили. Вместо этого вечером 21 августа 1939 года центральное германское радио остановило трансляцию музыки и объявило:

«Правительство великого германского рейха и правительство Союза Советских Социалистических Республик пришли к соглашению о заключении взаимного пакта о ненападении. Министр иностранных дел рейха фон Риббентроп в среду 23 августа прибыл в Москву для завершения переговоров».

Это был час триумфа Риббентропа, и он не скрывал своего торжества. Он слышал о шведском посреднике Геринга (имеются серьезные основания полагать, что в какой-то момент он планировал устроить крушение самолета, доставлявшего шведа в Англию) и его плане лично отправиться в Англию. Теперь он показал фюреру, что в этом нет необходимости. К чему было беспокоиться об «убеждении» британцев? Теперь они должны будут отступить. Но Геринг в это не верил, у него не было сомнений в том, что англичане останутся верными своим гарантиям Польше, если только он не сумеет найти пути их обхода. А это можно было попытаться сделать только в ходе личных переговоров.

Но Гитлера это, похоже, больше не интересовало. Как и Риббентроп, он склонялся в сторону войны и был уверен, что она скоро закончится.

Вскоре после объявления о заключении советско-германского пакта Гитлер вызвал к себе в рейхсканцелярию Геринга. Явившись туда, он застал фюрера бледным, нервно вышагивающим по просторному кабинету, размахивающим руками.

– Ваш добрый друг Тиссен – вы знаете, что он сделал? – закричал он. – Он убежал от нас. Покинул Германию. И осмелился оставить вот это!

Он швырнул Герингу лист бумаги, и тот прочел его с возрастающим смятением. Это было послание Тиссена Гитлеру, написанное им для публикации в немецкой прессе, в котором объяснялись причины его отъезда из Германии. Оно ясно показывало разочарованность Тиссена в национал-социализме и было полно горьких упреков Гитлеру за его политику террора, за гонения на священников и евреев, за подталкивание страны к войне и за договор с коммунистами, которым они столько лет совместно противостояли, переполнивший его чашу терпения. Он призывал его одуматься и заканчивал словами: «Продолжение вашей политики будет означать конец Германии».

Геринг положил бумагу и сказал:

– Фриц переутомился. Должно быть, у него временное помрачение рассудка. Предоставьте это мне, я его верну.

Он поручил Боденшатцу и Пилли Кернеру выяснить маршрут бегства Тиссена, но местопребывание промышленника удалось установить лишь благодаря его «телефонистам»-подслушивателям. Он находился в Париже, и они дали ему его телефонный номер.

Геринг немедленно позвонил ему, но Тиссен отказался говорить со своим старым товарищем. Вместо этого он прислал 31 августа телеграмму, в которой просил Геринга устроить публикацию его манифеста в германских газетах. Рейхсминистр отправил ему ответ с просьбой немедленно вернуться, обещая, что, если он одумается, Гитлер его простит.

«Предпочитаю дождаться конца национал-социализма здесь», – ответил телеграммой Тиссен. (Конца национал-социализма Фрицу Тиссену пришлось дожидаться в концлагере, куда он попал вместе с женой после оккупации Франции немцами и откуда был освобожден в 1945 году.)

К этому времени германские войска уже пересекли польскую границу, и вторая мировая война началась.

В следующем году Геринг достиг апогея своей карьеры. В последние, предшествовавшие нападению на Польшу дни в его с фюрером отношениях возник холодок, и хотя Гитлер публично (в своей речи в рейхстаге) назвал его своим преемником в случае собственной смерти, у Геринга возникла мрачная уверенность, что это просто подачка, брошенная ради удовлетворения тщеславия люфтваффе, а новые политические планы будут и дальше строиться у него за спиной.

Но потом он забыл о своих обидах, поскольку успешно началась кампания в Польше, в ходе которой польская армия перестала существовать как организованная сила уже через пару недель, и этому в значительной степени способствовали энергичные действия люфтваффе. Польская авиация была уничтожена фактически за два дня. Чуть более 900 самолетов, из которых не более половины отвечало современным требованиям, оказались захваченными врасплох, и большая их часть была уничтожена еще на земле. После этого пикирующие «штуки» приступили к поддержке армии на поле боя и нанесению ударов по неприятельским опорным пунктам, железнодорожным и шоссейным коммуникациям, повсюду сея ужас своим диким воем и метко падающими бомбами. В результате организованное завершение мобилизации польских вооруженных сил и крупные оперативные переброски войск по железной дороге стали невозможными, управление и связь также были серьезно нарушены, и польское командование с самого начала оказалось почти бессильным что-либо предпринять.

В итоге блестяще проведенная кампания «блицкрига» заняла практически меньше трех недель, и значительная заслуга в этом принадлежала летчикам Геринга. На радостях он даже послал наркому обороны СССР маршалу Ворошилову транспортный самолет в знак признательности за то, что тот разрешил немцам использовать широковещательную радиостанцию Минска в качестве дальнего приводного радиомаяка. Отправляясь в рейды против польских воинских соединений и городов, штурманы бомбардировщиков люфтваффе уточняли свои маршруты, настраиваясь на частоту Минска.

Геринг стал героем дня и явно наслаждался этим. Его походный поезд проследовал по вновь ставшему германским Польскому коридору в Данциг, где его ждали бурные приветствия «освобожденных» жителей. Он отправился в Польшу, чтобы осмотреть Варшаву, которая, несмотря на неоднократные предложения немцев прекратить борьбу, держалась до 28 сентября и была сильно разрушена артиллерийским огнем и бомбардировками, а также Львов и издал первые директивы о вывозе сырья и мобилизации рабочей силы для обеспечения потребностей военных заводов рейха; начались облавы на евреев, их имущество и произведения искусства конфисковывались. Так начали осуществляться меры, которые за ближайшие несколько лет должны были привести к ограблению целой страны и довести до полуголодного существования миллионы людей. Впоследствии в оправдание этих жестоких действий Геринг говорил, что они должны были носить кратковременный характер и проводиться «до того момента, когда союзники одумались бы и заключили мир» и что «ситуация была – мы или они».

То, что он по-прежнему серьезно продолжал искать мира, – правда. 8 ноября 1939 года, в очередную годовщину мюнхенского Пивного путча, в пивной «Бюргербройкеллер», рядом с тем местом, где лишь несколькими минутами ранее выступал Гитлер, взорвалась заложенная бомба. Министерство нацистской пропаганды обвинило в этом британскую разведку, но одновременно пополз слух, что за покушением мог стоять Геринг. Ведь в этот раз он даже не показался на ежегодном сборище ветеранов НСДАП, сославшись на плохое самочувствие, и это казалось чрезвычайно подозрительным. Но Геринг был конечно же ни при чем. Просто ему совсем не хотелось дуть пиво с «упёртыми» партийцами, к тому же он был очень занят разработкой планов по выведению Британии и Франции из войны. При этом он в самом деле в присутствии Боденшатца сказал Эмме, что если бы Гитлера убило бомбой, то он, как его преемник, немедленно остановил бы боевые действия, вывел войска со всех негерманских территорий и начал бы мирные переговоры с союзниками.

Но, конечно, так явно он не проявлял своих намерений при контактах с британцами. Геринг по-прежнему пользовался услугами Биргера Далеруса как посредника и 10 сентября 1939 года отправил к нему в Стокгольм Томаса фон Кантцова (который жил в Каринхалле) с письмами от двух пленных английских летчиков, которые разбрасывали листовки, взывавшие к нравственности немцев, и были сбиты над Германией. Геринг дал свои личные заверения, что с этими людьми будут обращаться достойным образом, и попросил его передать это и их письма британцам.

Далерус сразу же отправился повидаться с сэром Эдмондом Монсоном, британским посланником в Швеции, и вручил ему письма как доказательство доброй воли Геринга. После этого он, по собственной инициативе, заверил британского посла, что «популярность герра Гитлера падает» и что «Геринг является единственным человеком, который пользуется всеобщим доверием». Он утверждал, что Геринг, «в противоположность остальным членам германского правительства, абсолютно надежный человек и он поручился бы своим добрым именем за соблюдение взятых на себя правительством Германии условий и сам лично вел бы переговоры о перемирии. И в этом он наверняка получит поддержку немецкого народа, который не хочет войны».

Томас говорит, что Геринг не давал Далерусу, насколько ему известно – а ведь он был курьером, – никаких намеков на то, что он готов действовать за спиной у Гитлера, чтобы достичь мира. Да, он хотел обойти Риббентропа, но его верность фюреру была так же непоколебима, как и прежде.

Что на тот момент ему действительно представлялось необходимым, так это инициирование хоть каких-то переговоров между британцами и немцами, и он был убежден, что является для их ведения наиболее подходящей фигурой. Он снова видел себя крылатым посланником мира и всерьез подумывал над тем, чтобы (если бы британцев удалось на это уговорить) сесть в самолет и отправиться в какую-нибудь нейтральную страну, где он мог бы обсудить с англичанами соглашение о прекращении войны.

26 сентября Далерус прилетел в Берлин и вместе с Герингом отправился к Гитлеру. Фюрер пребывал в агрессивном настроении и, слыша поток победных реляций из Польши, был полон заносчивого самодовольства. Британцы, видимо, не понимали, что заключение мира на условиях status quo ante[17]17
  Положение, существовавшее ранее (лат.).


[Закрыть], другими словами, уход немцев из побежденной Польши был невозможным. Теперь уже русские на пару сотен километров продвинулись к западу, оккупировав восточную часть Польши и встав вдоль заранее обусловленной демаркационной линии, проходившей через Брест, по Бугу и через Львов. Если бы случилось невероятное и Гитлер согласился вывести свои войска, то Сталин бы свои, естественно, не отвел и, учитывая существующую ситуацию, вряд ли стал бы долго мешкать, прежде чем оккупировать остальную часть Польши.

Поэтому Гитлер просто сказал Далерусу, что англичане могут добиться мира, «если они этого хотят» и «если они поторопятся». Он однозначно не собирался уходить из Польши, но приготовился дать гарантии того, что нейтралитет Голландии и Бельгии будет немцами уважаться, что Западный вал, или линия Зигфрида, будет «неизменным западным рубежом Германии» и что «Германия больше не стремится ни к каким завоеваниям ни на Западе, ни на Балканах». Что же касается Польши, то он собирался включить районы, где проживают этнические немцы, в Германию и Австрию, а остальную часть использовать для переселения и как «богадельню» для евреев.

На следующий день Биргер Далерус отбыл в Голландию, где ему была вручена специальная виза британским послом сэром Невиллом Бландом и организован срочный перелет в Лондон. По мнению Геринга, он не мог прибыть в более подходящий момент. Британский премьер-министр Чемберлен уже созрел для начала переговоров о мире.

«Он наступит не в результате поражения на поле боя, – писал Чемберлен примерно в это время (в письме своей сестре от 11 ноября 1939 года), – но как следствие осознания немцами того, что они не смогут победить и что им не стоит дальше худеть и беднеть ради войны, когда они могут получить немедленное облегчение, не поступившись, возможно, ничем из того, о чем они так пекутся».

В этот раз Далерус беседовал с сэром Александром Кадоганом, заместителем министра иностранных дел, и он рассказал ему о желании Геринга встретиться в нейтральной стране для мирных переговоров. Геринг предлагал, чтобы это был разговор «солдата с солдатом» с кем-нибудь вроде генерала Айронсайда, тогда начальника имперского генерального штаба. Он также упомянул о «сроках», как их обозначил Гитлер на их встрече 26 сентября. Кадоган был настроен скептически.

– Все это или кое-что из этого, должно быть, чудесно, – сказал он, имея в виду предложения, – но мы не можем верить слову или обещаниям нынешних правителей Германии.

Герингу они могут доверять, стал настаивать Далерус и принялся горячо описывать серьезные и искренние намерения его доброго друга Геринга привести «эту ненужную войну» к мирному завершению.

Замминистра пообещал сообщить об инициативах шведа кабинету. Он так и сделал, и в результате мнения членов кабинета разделились. Чемберлен и его ближайшие соратники предполагали, что Геринг может состоять в каком-нибудь из антигитлеровских заговоров, которые тогда зрели в Германии, и, видимо, были убеждены, что фельдмаршал готов предать фюрера, чем демонстрировали полное непонимание его характера. (Парадокс: он никогда не входил ни в какие антигитлеровские заговоры, но – и в этом заключалась определенная ирония – в случае убийства или ареста Гитлера некоторые из главных заговорщиков, и среди них Канарис (руководитель абвера), Ульрих фон Хассель и братья Кордт (видные германские дипломаты) считали его единственным возможным главой нового режима.)

«Его [Гитлера] окружение тоже должно уйти, – пишет Чемберлен сестре, рассуждая о необходимости устранения фюрера, – за возможным исключением Геринга, который мог бы занять какой-нибудь декоративный пост в переходном правительстве».

Другая фракция в кабинете (возглавляемая Уинстоном Черчиллем, тогда еще не премьером, а военно-морским министром), которая была сильнее, твердо считала, что Польша должна быть восстановлена in toto caelo[18]18
  Полностью (лат.).


[Закрыть] ее завоевателями и к тому времени, когда это реально можно сделать. На фоне такой позиции мирные инициативы Геринга, а вместе с ними активность Далеруса постепенно теряли смысл. Уильям Девис, специальный американский эмиссар, посетивший Геринга в октябре 1939 года, нашел его уже явно менее агрессивным в попытках примирения, но по-прежнему убежденным в необходимости мира. (Даже шесть месяцев спустя, беседуя с Самнером Уэллзом, заместителем государственного секретаря Соединенных Штатов, Девис говорил: «Ситуация была ясной. Германия хотела только мира… и вину за все военные действия следует возлагать не на Германию, а на ее противников…» и был готов перед богом и людьми утверждать, что Германия не желает этой войны. [Это, безусловно, было так – этой войны, в той форме, которую она приняла, не желал даже Гитлер, и она могла устраивать только одну державу – Советский Союз.])

Геринг был разочарован. Он приложил массу усилий и был готов пойти на определенный риск, чтобы остановить войну с самого начала и быстро завершить ее, когда она уже началась. Но британцы продолжали отклонять все его предложения и выдвигать неприемлемые для нацистов условия на тех переговорах, в которых соглашались участвовать, и его настроение начало меняться. Он стал смотреть на британцев как на высокомерных упрямцев, которым следует преподать хороший урок. Ну ладно, они его получат – люфтваффе покажут им, как глупо отказываться от здравых решений!

Гитлер тоже был удивлен и разозлен твердостью британцев в поставленных ими условиях, но вместе с тем он не хотел выглядеть слишком «добреньким» по отношению к Западу, не зная до конца, как это может подействовать на Советский Союз, в нейтральной позиции которого он так нуждался. Для укрепления этого нового альянса он велел Герингу дать понять союзникам, что будущее Польши является германско-советским делом, а не только германским.