Текст книги "Герман Геринг — маршал рейха"

Автор книги: Генрих Гротов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

Сам Гитлер рассердился еще больше и разразился яростной тирадой, заставив их дипломатичного гостя поморщиться от неловкости. Гитлер бушевал, угрожал, напоминал фон Папену о «коричневой армии», ожидающей приказа выйти на улицы, и в итоге заявил, что отказывается принять любое другое назначение, кроме поста канцлера. Фон Папен, сказал он, должен вернуться и сообщить Гинденбургу, что это его ультиматум. Фон Папен покачал головой. Он, разумеется, не станет говорить президенту ничего подобного. Гитлер должен выразить свои чувства старому фельдмаршалу сам.

Геринг жил теперь в небольшой квартире в доме на Рейхсканцлерплатц. (Он не смог вернуться в комнаты, где они были с Карин, но забрал в свое новое жилище многие напоминающие о ней вещи, в том числе ее белую фисгармонию, ее вышивки и рисунки.) Там они и встретились с Геббельсом и Гитлером. Силли Ваховьяк, горничная Карин, накрыла им стол, стоявший под большим портретом Карин. Они нехотя поковыряли заливное из фазана и выпили мозельского, пока Гитлер, не притронувшись к поставленному перед ним вегетарианскому блюду, поносил политических пройдох и ловушки, которые они устанавливали на их пути к власти. В три часа зазвонил телефон, и Эрвин Планк, статс-секретарь рейхсканцелярии, сообщил, что Гинденбург хочет его видеть в ближайший час.

Вновь охваченные оптимизмом, они решили, что Гинденбург, должно быть, услышал о его гневе и решил успокоить, предложив власть. Только Геббельс по-прежнему был настроен скептически и спросил Планка:

– Принято ли уже какое-нибудь решение? Если да, то в приезде фюрера нет необходимости.

Планк замялся.

– Еще ничего не решено, – наконец сказал он. – Сначала президент хотел бы увидеться с герром Гитлером.

Когда Гитлер прибыл в президентский дворец, то совершенно не подозревал, что идет прямо в ловушку. Хитрый интриган фон Папен сумел внушить раздражительному старому фельдмаршалу, что нацистский лидер стремится не просто к посту канцлера в правительстве, но к диктаторскому контролю над нацией. Это повергло Гинденбурга в состояние едва сдерживаемой ярости, и появление Гитлера никоим образом не подействовало на него успокаивающе, ибо будто специально он привел с собой «отвратительного» Эрнста Рема.

Стоя в углу кабинета опершись на трость (чтобы не предлагать Гитлеру и его ненавистному компаньону сесть), старый президент никак не проявлял признаков своего почтенного возраста и того, что не так давно перенес удар. Слушая Гитлера, требовавшего звания канцлера и власти, чтобы привести дела нации в порядок, он ни на мгновение не отвел от него взгляда.

Когда фюрер закончил, фельдмаршал ледяным и презрительным тоном объявил, что ввиду напряженной ситуации, существующей в стране, он не может, находясь в здравом уме, взять на себя такую ответственность – передать управление государством новой партии, которая не располагает абсолютным большинством и члены которой отличаются «нетерпимостью, шумливостью и недисциплинированностью».

Отто Мейснер, начальник президентской канцелярии, который присутствовал при этой встрече, говорил потом, что немного дрожащий поначалу голос Гинденбурга становился все более твердым и на этих словах стал просто каменным, он даже не пытался скрывать своей неприязни к злобному нацистскому вождю и его непонятного пола компаньону. Мейснер написал позднее:

«Он сослался на некоторые недавние события – столкновения между нацистами и полицией, акты насилия, совершенные сторонниками Гитлера в отношении тех, кто придерживался иных взглядов, инциденты с евреями и другие противоправные действия. Все эти беспорядки укрепили его во мнении, что многочисленный необузданный элемент в партии существует вне ее контроля… Он должен оставить однобокую идею взять всю власть, заявил Гинденбург, а в совместной работе с другими партиями он сможет показать, чего способен достичь и что улучшить…»

Это напоминало отповедь разгневанного благородного родителя простому и бедному поклоннику его дочери, который осмелился просить ее руки. По ее завершении Гитлер с минимальной вежливостью был отпущен.

Но это было не все. Едва он прибыл домой к Геббельсу, где его дожидалась партийная верхушка, как на берлинских улицах появились газеты с коммюнике из президентского кабинета. Под заголовками «Гитлер требует верховную власть», «Ошеломляющее вероломство Гитлера» и «Гитлер получил выговор от рейхспрезидента» давалась версия Гинденбурга состоявшейся встречи и выражалось «сожаление, что герр Гитлер не находит для себя возможным поддерживать национальное правительство, назначенное с одобрения президента, что он обещал перед выборами в рейхстаг». Далее намекал ось, что Гитлер требует для себя диктаторских полномочий, в чем ему было категорически отказано президентом, и в конце говорилось:

«Рейхспрезидент настоятельно призвал герра Гитлера вести себя по-рыцарски с оппозиционными национал-социалистической партиями и помнить о его ответственности перед фатерландом и немецким народом».

Пропагандистский аппарат партии был застигнут врасплох и оказался не в состоянии отразить атаку Гинденбурга. Потом Гитлер стал распространяться, что он никогда не просил «диктаторских полномочий», но лишь своего конституционного права сформировать правительство, но было уже поздно. Вред нацистам был причинен.

Вечером Гитлер собрал своих советников и стал с ними обсуждать, что им теперь следует предпринять. Самым важным было определиться, какие приказы отдать штурмовикам, отряды которых были собраны со всей Германии, чтобы отметить победу фюрера. Рем был всецело за то, чтобы немедленно послать их в дело. Он указал, что у него есть миллион нетерпеливых нацистов, рвущихся в бой, что также имеются несколько десятков тысяч боевиков СС (охранных отрядов), и еще можно вызвать хорошо обученные автомобильные и кавалерийские подразделения. Более того, нацистские правительства Брауншвейга, Гессена, Ангальта, Тюрингии, Мекленбурга и Ольденбурга имеют там полицию в своем непосредственном подчинении, и нацистское движение очень сильно в Берлине, Восточной и Западной Пруссии, Силезии, Саксонии и Бранденбурге. Берлин может быть окружен за одну ночь и под страхом голода принужден к капитуляции.

– Как мы скажем нашим сторонникам, что победа ускользнула у нас из рук? – спрашивал Рем. – Мы сможем удовлетворить их, только приказав действовать.

Но Геринг с Геббельсом были против военного переворота – это Геринг со своим необыкновенным красноречием в конечном счете сумел убедить Гитлера, что они должны смириться и воздержаться от активных действий. Впавшему в уныние Рему было отдано соответствующее указание, и он отправился давать отбой своим головорезам. Среди возникших слухов, что его могут арестовать в любой момент, Гитлер удалился в Берхтесгаден таить свою обиду и вынашивать планы дальнейших действий. Геббельс отправился в отпуск на Балтику, записав в своем дневнике: «Среди товарищей по партии воцарилось настроение полной безнадежности».

А Геринг забрался в свой «мерседес» и поехал в Веймар, где надеялся свиданием с одной актрисой поднять упавший дух.

Прорыв к власти

В 1932 году Герману Герингу шел сороковой год, и он был в лучшей физической форме, чем когда-либо за последние девять лет. Правда, были у него два недостатка, с которыми он не мог справиться: Геринг страдал от ненасытного аппетита, который пытался сдерживать Строгой диетой, но подчас не выдерживал и как следует «набирался» вкусной еды и вина, и от бессонницы, так что редко спал, не просыпаясь, больше двух часов. Диетические пилюли помогали ему сдерживать вес, а снотворные иногда давали возможность проспать всю ночь, но после своих опытов с морфием в Швеции он боялся к ним привыкнуть и старался ограничивать прием и тех и других. В результате, и так полный, он начинал еще толстеть и, как только чувствовал, что одежда ему становится мала, отправлялся в сауну, совершал продолжительные конные заезды.

Чем он был наделен в избытке и чему завидовало большинство людей, так это огромная, кипучая энергия и неукротимая бодрость духа. Это были дни, когда он ни разу не впал в уныние надолго из-за возникающих политических заминок, всегда был готов успокоить и ободрить более мрачного и озлобленного Гитлера и проявлял такой открытый и неподдельный оптимизм в отношении будущего партии, что его товарищам, равно как и нетоварищам, оказывалось трудно не поддаться его настроению. Из Геринга получался хороший мастер интриги, потому что он казался человеком открытым и к тому же идеалистом. При этом он не знал усталости, успевая и здесь и там, встречаясь с лидером то одной партии, то другой, выискивал союзников, заключал тайные соглашения и шаг за шагом пододвигал нацистов к легальному вхождению во власть, что теперь стало главной целью его существования.

Но в часы отдыха рядом с ним больше не было его надежного милого друга. Некоторое время после смерти Карин он предавался грусти в номере отеля «Кайзерхоф» и лишь по настоянию Пилли Кёрнера неохотно перебрался на квартиру на Кайзердамм. Там одну из комнат он заполнил портретами Карин, ее ракушками и камешками, поставил ее фисгармонию, ее статуэтки викингов и троллей и эскимосские сапожки, вместе с вечнозелеными венками с ее гроба. Как говорили многие из побывавших там, комната напоминала музей.

Если мы мимоходом коснемся его отношений с женщинами вообще, то тут Геринг мог бы сам выступить в роли своего рода музея. Молодым человеком он всегда с большим энтузиазмом вступал в близкие связи с девушками, и если во время первой мировой войны его отношения с Марианной Маузер так и не получили естественного продолжения, то он с избытком компенсировал свое временное воздержание во время отпусков в Мюнхене и Берлине. Нет также никаких оснований предполагать, что его жизнь с Карин была лишена нормальных сексуальных отношений (исключая, разумеется, период сразу после Пивного путча), либо делать такой вывод на основании того, что у них не было детей. Томас фон Кантцов в беседе с одним из биографов Геринга рассказал, что он сам появился на свет в результате преждевременных родов, и врачи объявили Карин, что она больше не сможет иметь детей. Ее последние слова Томасу перед смертью были:

– Герман обещал, что всегда будет относиться к тебе, как к своему сыну. Но ты должен сказать ему: я надеюсь, придет день, и он найдет себе ту, которая принесет ему ребенка, которого не смогла дать ему я.

Но, не считая этой проблемы, Карин, по всей видимости, была вполне нормальной и раскованной шведкой и в ее письмах (особенно к сестре Лили) имеется несколько указаний на то, что данный аспект замужней жизни доставлял ей удовольствие. Думать, будто болезненные люди не могут получать удовольствие от сексуальных отношений, значит разделять распространенное заблуждение, и Томас фон Кантцов (который никогда не проявлял никаких признаков ревности в отношении Геринга) замечает, что его мать и отчим делили брачное ложе почти до самого конца.

Однако того, что может и желает серьезно больная женщина, объект ее страсти не всегда может дать ей в должной мере, и для Германа Геринга последние стадии болезни жены, должно быть, сопровождались сильными психологическими стрессами. Мысли о том, что каждый раз, когда он отвечал на желание Карин, их интенсивный эмоциональный и физический контакт может легко убить ее при ее слабом сердце, не могли не сдерживать его, если не парализовывали вовсе. Одна из подруг Геринга позднее говорила, что он признался ей: незадолго до смерти Карин и некоторое время после он был почти недееспособен.

Но, как теперь открыл для себя Геринг, время и хорошенькая женщина могут творить чудеса. С этого момента его жизни начинается история «третьего значительного женского влияния».

Ее звали Эмма Зоннеман, и она была актрисой. Натуральная блондинка тридцати девяти лет (как и Геринг), она обладала теми качествами, которые, как говорят, присущи всем блондинкам, только они не всегда их проявляют: она была веселой, раскрепощенной, великодушной и сексуально привлекательной. Она уже была замужем за актером из Штутгарта, но их совместная жизнь не сложилась, и они полюбовно развелись. В 1932 году Эмма Зоннеман состояла в постоянной труппе Веймарского национального театра уже восьмой год и специализировалась на ролях романтических героинь (которые выходили у нее очень неплохо) и искушенных светских дам (получавшихся менее успешно).

Во многих отношениях она была типичной актрисой, в значительно большей степени, чем типичной немкой, и вы могли бы встретить ее двойника практически в любой труппе профессиональных актеров Запада. Она была до такой степени поглощена своим ремеслом, что, открывая утреннюю газету, читала прежде всего страницы, посвященные театрам и разным представлениям, и редко просматривала новости на других страницах. Ее абсолютно не интересовала политика, и ей было гораздо важнее знать, кто играл Маргариту в новой постановке «Фауста», чем кто там стал новым рейхсканцлером. Труппа актеров Веймарского театра включала немало евреев и наполовину евреев, но мысль, что из-за этого им следует отказать в дружбе, казалась слишком нелепой, чтобы принять ее всерьез. Она говаривала, заставляя морщиться Геринга, когда он слышал эту фразу:

– Все мы здесь цыгане!

Эмма Зоннеман впервые встретила Германа Геринга в 1931 году, когда Карин была еще жива, но это произошло мимолетно и на него никак не повлияло. Веймарскую труппу, которая значительное время проводила, играя по маленьким городам и деревням Гессена, тогда попросили поставить пьесу, написанную баронессой фон Штейн, в баронском поместье вблизи Кохберга.

«Поздно вечером, после окончания спектакля, мне был представлен Герман, – вспоминала впоследствии Эмма. – Не могу сказать, что тогда он произвел на меня глубокое впечатление. Но его жена меня просто пленила.

Сидя на лавочке в парке, куда она выходила в антрактах, она выглядела нездоровой, но от нее исходило такое очарование, которому я не могла сопротивляться. Мне хотелось поболтать с ней, но у меня не было времени, потому что мы должны были повторить спектакль, так как театр вмещал за один раз только сорок человек. Поэтому мне пришлось вернуться на сцену».

На следующий год во время предвыборной кампании в Веймар приехал Гитлер, и представление в тот вечер было отменено, чтобы он мог провести в театре свой митинг. Толпа была такой большой, что Эмме пришлось стоять за кулисами, «откуда, – делилась она позднее, – я могла слышать только обрывки фраз выступавшего и не могла составить нормального впечатления». Но вскоре ее представили Гитлеру, и он серьезно заверил ее, что, когда национал-социалисты придут к власти, он проследит за тем, чтобы в немецкий театр пришло «настоящее артистическое возрождение»: Эмма не могла понять, что он имел в виду, так как считала, что немецкий театр в то время был «очень хорошо развит».

А спустя несколько дней в ее жизнь вошел Герман Геринг. Эмма и ее подруга актриса Ирма имели обыкновение каждый день после репетиции отправляться в местный ресторанчик, чтобы перекусить, а потом шли в кафе «Кайзер» пить кофе с пирожными. В тот день Геринг зашел в кафе вместе с Пилли Кёрнером, и Эмма, не помня точно, кем он был, спросила подругу:

– Ирма, это Геббельс или Геринг?

Ирма хихикнула.

– Геринг, конечно. Ты встречалась с ним в Кохберге.

Именно тогда Геринг подошел и попросил позволения присоединиться к ним со своим другом. Когда обе женщины поднялись и сказали, что они собираются прогуляться, Геринг спросил:

– Можно нам пойти с вами?

Следующие два часа они бродили по веймарскому лесу.

«Впервые в своей жизни, – написала потом Эмма, – я забыла о театре, своих ролях и всем остальном. Я слушала Германа Геринга с удовольствием, которое не могла скрыть. Он говорил о своей жене, которая недавно умерла, с такой любовью и неподдельной печалью, что мое мнение о нем улучшалось с каждым его словом».

У театра они попрощались, и она больше не видела Геринга и не получала от него никаких вестей довольно долгое время – «или мне так показалось». Наконец она получила телеграмму и узнала, что «он все еще думал обо мне, скоро собирался приехать в Веймар и хотел встретиться со мной».

Через несколько дней они встретились вечером, после выступления Геринга на политическом митинге. Что было характерно для Эммы – она не пришла послушать его, чтобы его образ как человека не был разрушен в ее глазах Герингом-политиком. Она пишет:

«После его митинга я присоединилась к нему в „Гольдене Адлер“, ресторане, где мы обычно обедали. Он пришел вместе с Паулем Кёрнером, а со мной пришла Ирма. Это был очень волнующий вечер. Я чувствовала, что моя жизнь вот-вот переменится. Мне только было неудобно перед подругой, я чувствовала, что веду себя подобно молоденькой девчушке – которой я, несомненно, уже не была. Собираясь на встречу, я трижды меняла платье – одно было слишком модным, другое очень простым, и наконец я остановилась на юбке с блузкой. Потом я узнала, что это именно тот вариант, который Герман терпеть не может. Но тогда он едва обратил на это внимание, потому что сам был взволнован, как мне признался позднее. Он проводил меня до дома и оставил. Эта прогулка была недолгой – но она определила всю мою дальнейшую жизнь».

Эмма Зоннеман жила в трех меблированных комнатах в театральном пансионе в Веймаре. Хозяйка пансиона была сторонницей строгой дисциплины и запрещала любые мужские посещения, хотя до появления Германа «это не очень меня беспокоило. Гораздо больше неудобства причиняло ее запрещение мыться каждый день – она утверждала, что это изнашивает ванну». Но теперь, когда он вошел в ее жизнь, необходимость оставаться вдвоем становилась все более настоятельной, а в таком маленьком городе, как Веймар, делать это незаметно для чужих глаз было невозможно. Поэтому скоро уже все знали, что золотоволосая актриса из Национального театра завела любовника и что этот любовник – большая шишка в нацистской партии. Ночью, после сокрушительного разговора Гитлера с Гинденбургом, Геринг поехал в Веймар и прибыл в театр, где шел «Эгмонт», в тот момент, когда шла сцена разговора Клерхен, которую играла Эмма, с ее матерью, спрашивавшей о ее любовнике, и, едва он прошел в ложу, которую для себя зарезервировал, она воскликнула:

– Ах! Я постоянно спрашиваю себя, а любит ли он меня, но разве могут быть какие-то сомнения в том, что любит?

Половина лиц в зале повернулась в сторону ложи Геринга, послышалось хихиканье. Геринг сиял. Он выглядел в высшей степени счастливым.

Со времени своего избрания в рейхстаг Геринг был бессменным лидером депутатской группы национал-социалистов и теперь, оказавшись главой самой большой партии в нем, он был выбран председателем этого законодательного органа. Одним из его первых действий после водворения в свой кабинет стало послание Эмме, черкнутое на одном из его персональных председательских бланков: «Ich liebe Dich. Н.»<sup>[4]4
  Я тебя люблю (нем.).


[Закрыть]</sup>, которое он отправил с нарочным вместе с букетом цветов в Веймар.

Как и в большинстве парламентов мира, роль председателя (или спикера) рейхстага всегда была определяюще важной для его нормальной работы. Геринг взялся за свою работу серьезно, и его вступительная речь к депутатам звучала вполне убедительно:

– Я обещаю, что буду исполнять обязанности, определяемые моей должностью, беспристрастно, справедливо и в соответствии с существующими в законодательной палате правилами. Я буду проявлять должное уважение к принципам и авторитету этой палаты. Но я хочу сразу прояснить, что буду в равной степени бдительно следить за тем, чтобы в этой палате не ущемлялись честь и достоинство германского народа. Славное имя германского народа будет всегда находить во мне активного защитника. Я заявляю всему германскому народу: это заседание ясно доказывает, что рейхстаг имеет рабочее большинство и способен вести государственные дела без обращений к экстренным мерам. Тот факт, что мы имеем национальное правительство, вселяет в меня надежду, что я смогу исполнять свои обязанности председателя рейхстага и что достоинство народа, безопасность нации и свобода родины будут главными путеводными звездами всех моих действий.

Заявление в его речи, что рейхстаг может вести государственные дела без «обращения к экстренным мерам», относилось конкретно к канцлеру Францу фон Папену, которому президент Гинденбург вновь поручил сформировать правительство. Фон Папен же, прекрасно сознавая, что он не имеет за собой необходимого большинства голосов и что и правое, и левое крыло настроены против него (а также и большая часть центра), искал способы и средства, как избавиться от своих оппонентов или ослабить их как политические силы. С этой целью он натравил прусскую полицию на штаб-квартиру коммунистов в Берлине, а после этого, на основании обнаруженных там материалов, свидетельствующих об антигосударственной деятельности, издал указ о роспуске «Союза Красных фронтовиков», «частной» армии коммунистов. Но указ мог получить законную силу лишь после подписания его председателем рейхстага. Когда он поступил к Герингу, тот послал за Эрнстом Торглером, председателем депутатской фракции коммунистов. Указав на лист бумаги, лежавший перед ним на столе, он, как свидетельствуют, сказал:

– У меня есть средство для того, чтобы покончить с вашими бандами, дружище. Это декрет о роспуске «Рот-фронта».

– Фон Папен опасен и коварен, как змея, – со злой горечью ответил Торглер. – Следующими станут ваши коричневорубашечники.

– Знаю, – сказал Геринг. – Потому я и не собираюсь его подписывать.

Как и Гитлер, Геринг испытывал недоверие и презрение к сладкоречивому и одновременно коварному фон Папену, который, изрекая в рейхстаге цветистые фразы о необходимости сохранения демократии, вел закулисную деятельность, с тем чтобы ввести собственную форму диктатуры. С другой стороны, он не разделял ненависти Гитлера к назначившему фон Папена президенту. Геринг знал Гинденбурга со времен войны и восхищался его качествами военного, его упорством и уважал за огромную любовь к стране и ее традициям. Несмотря ни на что, он продолжал поддерживать контакты со старым фельдмаршалом, приезжая к нему в его загородный дом в Нойдек, надеясь смягчить его антипатию к Гитлеру и национал-социалистам.

Теперь, как председатель рейхстага, он имел дополнительные причины для встреч с Гинденбургом и не собирался пренебрегать этой возможностью. Гитлер уже назначил его главным политическим парламентером с правом вести переговоры со всеми политическими партиями – от коммунистов до националистов, с тем чтобы действовать в рейхстаге совместно. Наряду с этим на нем лежала задача привлекать различных влиятельных людей нации, в том числе промышленников и деятелей церкви, в партию или в ряды ей сочувствующих. После того как он стал председателем рейхстага, эта задача облегчилась, так как теперь у него имелось вполне законное основание принимать участие во всех политических событиях.

– Если, к примеру, – говорил он впоследствии, – правительство распустило бы рейхстаг или само ушло в отставку из-за вотума недоверия, моим долгом было… сообщить рейхспрезиденту (Гинденбургу), после переговоров с остальными партиями, каковы, на мой взгляд, были перспективы для создания нового коалиционного правительства. Поэтому рейхспрезидент был обязан всегда принимать меня в этом качестве в связи с подобными вопросами. Таким образом, у меня были все возможности, чтобы установить более тесные отношения с рейхспрезидентом. Но я хотел бы подчеркнуть, что эти отношения уже существовали и фельдмаршал, стоило мне обратиться к нему, вне всяких сомнений, принимал бы меня и так, потому что он знал меня еще по первой мировой войне.

12 сентября 1932 года фон Папен решил нанести удар своим противникам. К этому времени он уже твердо знал, что в законодательной палате все против него и что его правительство было, по сути, головой без туловища. Он сумел убедить Гинденбурга, что единственный способ избежать хаоса – дать ему постановление о роспуске рейхстага, чтобы воспользоваться им, когда условия там станут невыносимыми. Он намеревался прибегнуть к нему именно 12 сентября, поскольку знал, что в этот день коммунисты собираются предложить вынести вотум недоверия его правительству. Фон Папен предполагал дать коммунистам выступить, подождать, пока депутаты от других партий выскажутся против принятия вотума (что, как ему сообщили, они собирались сделать), а потом выступить самому. Сначала он хотел произнести пламенную речь, возложив на коммунистов и их союзников вину за хаос в рейхстаге, а после этого огласить свое постановление и прервать работу рейхстага.

Но Геринг узнал о его плане и поспешил проинформировать о нем Гитлера. Вожди партии провели совещание и решили, что есть шанс убрать фон Папена прежде, чем он уберет их. Вместо того чтобы голосовать против недоверия коммунистов правительству, они объявили, что поддержат его. Когда началось голосование, фон Папен поспешил уйти, чтобы принести свой указ о роспуске депутатов и вовремя вручить его председателю рейхстага. Он вернулся с папкой в руках, в которой лежал указ, и поспешил к столу Геринга. Но тот намеренно не обращал на него внимания и громко призывал депутатов регистрировать свои голоса по предложению о недоверии правительству.

«В зале царил полный беспорядок, – писал впоследствии фон Папен – Собрание превратилось в шумное сборище, и среди общей суматохи Геринг отказался предоставить мне возможность выступить… После этого мне не оставалось ничего другого, как пройти к председательской трибуне, хлопнуть указом о роспуске по столу Геринга и покинуть рейхстаг вместе с членами кабинета под насмешки всего зала».

Но Геринг по-прежнему не обращал никакого внимания на принесенную фон Папеном бумагу. Сначала он зарегистрировал итоги голосования: 513 депутатов – за недоверие, 32 – за фон Папена, и только потом поднял указ и зачитал его, после чего объявил, под смех и крики одобрения, что он не имеет силы, так как под ним стоит подпись канцлера, который большинством голосов был только что отставлен от должности.

…На новых выборах, которые состоялись 6 декабря 1932 года, национал-социалисты неожиданно потеряли часть голосов, а вместе с ними и места в рейхстаге, но Геринг вновь был избран его председателем. У него не было сомнений, что для национал-социалистической партии наступил критический период и что если они не смогут прийти к власти на этой новой сессии рейхстага, последняя возможность будет упущена и у них не останется иных путей, кроме революционного. Этого Геринг совершенно не желал, и страх перед возможным развитием событий воздействовал на него подобно стрекалу во всех его действиях на протяжении последующих недель. Он интриговал, активно обрабатывал нужных людей, заключал сделки, упрашивал президента Гинденбурга, давил на его сына, чтобы тот воздействовал на отца, – и все для того, чтобы сделать Гитлера канцлером Германии.

История ожесточенной закулисной борьбы, хитроумных уловок и политических комбинаций, которые в конце концов привели к появлению на свет национал-социалистического правительства, представляется слишком запутанной, чтобы здесь углубляться в нее. Скажем лишь, что для победы Гитлера никто не сделал больше, чем Геринг. 29 января 1933 года он прибыл на партийное совещание в отель «Кайзерхоф» в Берлине с известием, что все устроено. С помощью взяток, обещаний и шантажа была обеспечена поддержка сына фон Гинденбурга (прежде настроенного антигитлеровски), человека недалекого, корыстолюбивого и, наверное, поэтому вовлеченного в махинации с налогами на их поместье в Нойдеке. С армией тоже все было улажено, несмотря на интриги, отчаянно сплетавшиеся генералом фон Шлейхером, который 2 декабря 1932 года был назначен Гинденбургом канцлером и не горел желанием уступать Гитлеру это место. (Пытаясь расколоть нацистов, Шлейхер даже предложил Грегору Штрассеру, с которым он давно вел переговоры, пост вице-канцлера и министр-президента Пруссии.) В конце концов президент поддался давлению и уговорам и «сломался».

Геринг стремительно вошел в номер Геббельса, где в ожидании собрались Гитлер и все его советники, и гордо объявил, что завтра президент назначит Гитлера канцлером Германии.

Геббельс потом записал в своем дневнике:

«Несомненно, это был час величайшего триумфа в жизни Геринга. На протяжении нескольких лет он прокладывал политическую и дипломатическую дорогу фюреру, ведя бесконечные изматывающие переговоры. Его рассудительность, его энергия, но прежде всего сила характера и преданность Гитлеру были очевидными, непоколебимыми и достойными восхищения».

Теперь, пишет Геббельс, «этот честный солдат с доверчивым сердцем ребенка» принес Гитлеру «величайшее в его жизни известие». Собрание было отложено, ликующие партайгеноссе, практически уже поздравляя себя с победой, отбыли готовиться к предстоящему завтра знаменательнейшему событию.

После их ухода Геринг смог наконец впервые за несколько недель расслабиться. Ему было необходимо выспаться, но прежде чем улечься в кровать, он позвонил в Веймар и застал Эмму в гардеробной, как раз после окончания представления.

– Все готово, – сообщил он. – Завтра Адольф Гитлер станет канцлером. Ты обязательно должна быть в Берлине. Я пришлю за тобой автомобиль.

По мнению тех, кто видел его днем 30 января 1933 года, Герман Геринг еще никогда не выглядел более спокойным и удовлетворенным. Он созвал немецких и иностранных корреспондентов в приемную резиденции председателя рейхстага, чтобы объявить состав правительства Адольфа Гитлера.

«Перед нами был немного застенчивый, рассудительный, любезный Геринг, явно переполняемый чувством удачи, которой он скромно приписал свой успех, – написал один из корреспондентов, Вилли Фришауэр. – В таком настроении Геринг был обаятельным и симпатичным, казавшимся таким далеким от тех беспорядков, что уже начались на улицах, заполненных сторонниками нацистов».

На самом деле Геринг не был таким расслабленным победой, каким казался. Он прекрасно понимал, что, хотя нацисты выиграли битву за кресло канцлера, до окончательной победы было еще далеко. Безусловно, Гитлер получил власть в свои руки, но это была ограниченная власть. Президент Гинденбург в свои восемьдесят четыре года был достаточно осмотрительным, чтобы проследить за этим. Он назначил Гитлера канцлером Германии в 10.30 этим утром и впервые пожал ему руку, но он, как Гинденбург надеялся, окружил его людьми, которые должны будут следить за каждым его шагом и ограничивать и сдерживать его в его действиях.