Текст книги "Герман Геринг — маршал рейха"

Автор книги: Генрих Гротов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

Но прежде чем передать лагеря и гестапо под контроль Гиммлера, он постарался затмить публичный эффект от письма фюрера Рему, опубликовав объявление об освобождении из лагерей «в качестве новогоднего подарка» в 1934 году пяти тысяч задержанных. В это же время Геринг дал газетам возможность напечатать подробную информацию о финансовой помощи, которую он и его ведомство тем временем оказывало родственникам заключенных, оставшихся в лагерях.

20 апреля 1934 года Геринг назначил Гиммлера заместителем руководителя прусского гестапо, и весь аппарат политической полиции на территории рейха перешел под контроль рейхсфюрера СС. После этого Геринг начал негласно создавать собственную полицейско-шпионскую службу, которую он назвал «ландесполицайгруппе». В ее задачи входили сбор секретных сведений и его личная защита в преддверии приближающейся, как он чувствовал, схватки с набирающим силу главарем штурмовиков.

Кровопускание

Геринг открыл один надежный способ снять напряжение от тревоги за свое положение и прибавку в весе. Каждый раз, когда Гитлер отпускал его, он отправлялся в леса, тянущиеся от Берлина через Пруссию на восток, в направлении польской границы. Там он стал проводить свои выходные, занимаясь охотой и обдумывая некий проект, который был весьма дорог его сердцу.

Геринг стал охотником еще в детстве, когда фон Эпенштейн дал ему в руки его первое ружье в Фельденштейне и научил, как подстреливать дичь на лету, а зайцев на бегу. С тех пор он начал охотиться на более крупных животных и предпочитал опускать ружье, когда ему попадалось что-либо мельче, чем косуля. При этом Геринг никогда не занимался истреблением, всегда стрелял аккуратно и старался, чтобы его добыча погибала быстро и без мучений.

Одним из назначений, которое он получил, когда нацисты пришли к власти, и которое доставляло ему огромное удовольствие, была должность главного охотничего Германии, к которой в 1934 году добавилась должность главного лесничего Германии. Эти должности не были просто синекурами, и Геринг отнесся к своим обязанностям со всей серьезностью.

Если судить сегодня о нем отдельно по тому, что он сделал для животного и растительного мира Германии, его можно только приветствовать как «зеленого», активного борца за охрану природы, обладавшего богатым воображением и добившегося значительных успехов. Находясь на своем посту главного охотничего, Геринг пополнил леса Шорфхайде и Роминтенскую Пустошь зверями и птицами, которые были истреблены или находились на грани исчезновения. Он завез лосей и зубров из Швеции и Канады, диких уток, лебедей и разную дичь из Польши и Испании. В 1934 году он ужесточил германские законы об охоте, сделав обязательной для всех будущих охотников проверку на владение оружием. Он также ввел тяжелые штрафы за отстрел добычи сверх положенной квоты, прекратил охоту верхом и из автомобиля, запретил использование проволочных силков и стальных капканов, а также света при ночной охоте и усилил наказание за браконьерство. (Еще он включил один пункт в закон, запрещающий вивисекцию.)

Следующие несколько лет леса и озера германского рейха могли служить образцом разумного и контролируемого обращения. Как главный лесничий, Геринг утвердил схемы посадок, которые должны были создать зеленые пояса вокруг всех крупных городов в качестве их «легких» и мест отдыха трудящегося населения.

В своем кабинете он повесил такое изречение: «Тот, кто мучает животных, ранит чувства немцев», и в этом заключена горькая ирония: в то время как его коллеги – министры в нацистском правительстве творили жестокие гонения и террор в отношении немецких людей, Геринг усиленно трудился над тем, чтобы сделать спокойнее и безопаснее жизнь обитавших рядом с ними животных.

Явно пользуясь своим положением на посту премьер-министра Пруссии, он добился того, чтобы ему выделили, как главному лесничему, землю, где он мог бы построить себе среди своих угодий «усадьбу». Геринг выбрал Шорфхайде, огромной протяженности лесной массив с озерами и вересковой пустошью в двух часах езды на северо-восток от Берлина, и убедил правительство объявить специальным декретом площадь в сорок тысяч гектаров зоной, где запрещалось бы строить любые другие здания, с территорией в глубине ее, где он построит свою официальную резиденцию среди заповедника и где будет разрешено охотиться только ему, местным крестьянам и приезжающим к нему гостям.

Будущее поместье Геринг задумал сделать своего рода мемориалом Карин и вкладывал в его создание больше, чем в любой другой проект в своей жизни.

Он выбрал место на берегу небольшого озера Вукерзее в окружении старых дубов и можжевельника. С помощью двух архитекторов, Туха и Хетцельта, дом был возведен за десять месяцев, и его официальный биограф, Эрих Гритцбах, утверждает, что все, от начала и до самого конца, осуществлялось по замыслу самого Геринга.

«То было исполнением мечты, ради которой он трудился всю свою жизнь, – пишет он. – Только благодаря тому, что он держал в голове все детали все эти долгие и трудные годы, стало возможным возвести его в десять коротких месяцев. Он спланировал все: сам особняк, окружающий сад, внутреннее устройство, обстановку, ковры, люстры и светильники и даже дверные ручки и места для своих картин и других произведений искусства. Короче говоря, это его дом во всех смыслах этого слова».

После этого Гритцбах переходит к описанию Каринхалле со всеми деталями этого грандиозного сооружения, лесного массива, достойного какого-нибудь средневекового феодала, с огромным внутренним двором, окруженным крытыми соломой домами, с тщательно устроенными клумбами и прудом с лилиями и конной статуей обнаженного охотника, стреляющего из лука. Но свое описание он сделал в 1937 году, в 1934-м это был более простой и скромный большущий дом, и многое Геринг устроил уже позднее, когда стал богаче.

На тот момент большая часть расходов пошла на сооружение, возводимое по другую сторону озера. Там строился мавзолей Карин. Летом 1933 года Геринг поехал в Стокгольм, чтобы присутствовать на бракосочетании одной из дочерей графа фон Розена, и, находясь там, возложил на могилу Карин венок. К венку была прикреплена свастика, и шведские антифашисты сняли ее, оставив записку с обвинениями в его адрес, что он использует могилу жены для пропаганды. Испытав боль от «этого осквернения», Геринг отправился в одну фирму в Стокгольме и заказал там огромный оловянный гроб, который бы вместил и его тело, и останки его жены. Затем он получил от фон Фоков разрешение и сделал необходимые приготовления для перевоза останков Карин в Германию. Ей предстояло лежать в мавзолее на другой стороне озера, на виду из его окна, до той поры, пока ему не придет время присоединиться к ней.

10 июня 1934 года Геринг устроил свой первый прием в Каринхалле, пригласив к себе членов дипломатического корпуса. Среди прибывших были британский посол сэр Эрик Фиппс, американский посол Томас Додд, итальянский посол синьор Энрико Черутти с супругой. Сэр Эрик Фиппс, который в это время значительно меньше страшился нацистов, чем впоследствии, решил, что Герман Геринг – своего рода шут германской революции, и свой первый длинный отчет в Форин офис (министерство иностранных дел). он посвятил ироничному описанию его прибытия для встречи гостей. Они собрались на полянке в лесу, а Геринг приехал к ним позднее на большом гоночном автомобиле и, лихо затормозив, вышел, облаченный в «авиаторский костюм из кожи, высокие сапоги и с огромным охотничьим ножом, заткнутым за пояс». Можно представить, как, должно быть, искривились аристократические губы сэра Эрика, когда он начал описывать в отчете, как Геринг с микрофоном в руке стал читать своим гостям лекцию о флоре и фауне Германии и о том, какие конкретно шаги он предпринимает для их процветания. Он показал образцы различных животных, которых завез из-за рубежа для пополнения лесов, а напоследок повел всех к загону, где был виден один из зубров, привезенных из канадского заповедника, увлеченный собранными для него коровами. Что ж, идея не была совсем уж нелепой.

«Несчастное животное вышло из своего загона с крайней неохотой, – ехидно отмечает сэр Эрик, – и, грустно оглянувшись на коров, попыталось вернуться обратно».

Их хозяин вновь умчался на своем гоночном автомобиле, оставив гостей следовать по дороге через лес к Каринхалле. Там он ожидал их у входа, одетый теперь в белые спортивные штаны, белые теннисные туфли, белую фланелевую рубашку и зеленую кожаную куртку, с охотничьим ножом, по-прежнему торчащим из-за пояса.

Это был первый случай, когда Геринг смог показать иностранным гостям свое творение и, представ перед ними гордым хозяином такого дома, должен был вызвать, хотя бы у американца, вполне определенные ассоциации.

Дело в том, что этой теме в то время были посвящены многие голливудские фильмы, и «Мг. Blandings Builds His Dream House»[8]8
  Мистер Бланаингс строит дом своей мечты (англ.).


[Закрыть] был одним из самых кассовых фильмов в Соединенных Штатах. Как и мистер Бландингс, Герман Геринг возвел свой дом сам, и ему можно было простить некоторое самодовольство, с которым он показывал гостям комнату за комнатой. Однако посла Додда было трудно чем-то удивить, и он полагал, что их хозяин слишком вульгарен, «демонстрируя свое тщеславие на каждом шагу». Ему было непонятно, зачем Геринг во время своей экскурсии держал в руках «чудной, похожий на гарпун, инструмент» (на самом деле это было скандинавское охотничье копье, и Геринг искал место, куда бы его повесить, готовясь к приезду фон Розена на следующий день).

Наконец гостей собрали в огромной гостиной, где они впервые были представлены Эмме Зоннеман. Геринг постоянно говорил о ней как о своем секретаре, но не пытался скрывать, что это секретарь особый, так как часто брал ее за талию и обнимал. После застолья, на котором Эмма выступала в качестве хозяйки, гостей провели мимо озера к мавзолею Карин, который Геринг показал им с такой же гордостью, обратив их внимание на толщину стен и свода, за которыми скоро будет лежать его умершая супруга, а «когда придет время, и я лягу рядом с ней».

На синьору Черутти все это произвело сильное впечатление, и когда Геринг не мог слышать, она призналась своим компаньонам, что он представляется ей великолепным и очаровательным анахронизмом.

– Своим пониманием роскоши он напоминает мне наших сиятельных Борджиа, – сказала она, выбрав, возможно, не лучшее сравнение. Додд резко ответил, что ему кажется странным, что их хозяину позволили осуществить такой сложный и дорогой проект в Германии, экономическая ситуация в которой столь ужасна.

Сэр Эрик Фиппс заканчивает свой доклад словами, что, «утомившись этим странным показом», он тихо ушел, и так же поступил и посол Додд.

19 июня 1934 года, через несколько дней после показа Герингом мавзолея его надменным гостям, тело Карин Геринг было изъято из могилы на церковном дворике в Лувё, недалеко от Дроттнингхольма. Томас фон Кантцов, фон Фоки, фон Розены, князь и княгиня цу Виды, генерал Веке из рейхсвера, полковник Карл Боденшатц, почетный караул из германской торпедной флотилии и два шведских нациста с флагами со свастикой присутствовали при погрузке гроба в железнодорожный вагон, в котором ему предстояло доехать до парома в Сасснитце для отправки в Германию. На дроттнингхольмской церкви ударили в колокола, а в Германии все деревни Восточной Пруссии, через которые проходил поезд, были убраны черным. Был объявлен специальный выходной, чтобы женщины и дети могли собраться и посмотреть на проезжающий мимо вагон, украшенный венками и зелеными ветвями.

Сестра Карин, Фанни, естественно, оказалась на месте, чтобы описать тот момент, когда поезд прибыл на станцию Эберсвальде, и гроб был опущен на открытый катафалк, чтобы проследовать в Каринхалле.

«Повсюду стояли черные обелиски с пылающими факелами, играл оркестр, – пишет она. – На лошадях прямо и неподвижно сидели всадники, старые матери бросали цветы, а школьники смотрели широко открытыми, серьезными глазами на стоявшего впереди Германа Геринга, который наконец смог привезти свою усопшую супругу домой.

Катафалк медленно тронулся и покатил вдоль шеренги людей по дороге в Шорфхайде. На всем пути его сопровождали звон колоколов окрестных деревушек и глубокое сочувствие всех, кто его видел и кто никогда не забудет эту процессию к месту упокоения».

На торжественную траурную церемонию прибыли все шведские родственники Карин, включая Томаса, а также Адольф Гитлер вместе с большинством лидеров нацистской партии. (Генрих Гиммлер приехал позднее, возбужденно восклицая, что кто-то пытался застрелить его, когда он ехал через лес. На его автомобиле виднелись пулевые отверстия, но кто их сделал, так и осталось тайной.) Фюрер прибыл точно в двенадцать, и церемония началась. Пожалуй, только Фанни и могла должным образом описать, как все происходило.

«Очаровательным, просто каким-то сказочным, было это тихое место немецкого леса, и возникало чувство, что сверху на нас взирают духи древности, – повествует она. – Каменные ступени спускались к входу в склеп. Внутри него имелось меленькое цветное темно-голубое окно, свет из которого падал на покрытые кафелем стены. Сверху, на земле, был установлен тот самый надгробный камень, который лежал на могиле в Лувё, в окружении шведской земли; рядом росли прелестные цветы. Когда саркофаг Карин стали устанавливать на открытом месте, раздалась приглушенная барабанная дробь, затем послышались звуки похоронного марша из „Сумерек богов“ Вагнера. Был возложен огромный венок от фюрера, как его последняя дань женщине, которая была так крепко и искренне предана „третьему рейху“ и во имя него умерла. Затем началась служба… Едва она закончилась, как с дальней стороны озера послышались звуки охотничьих рогов егерей, отдающих Карин последние почести».

Свое описание Фанни заканчивает такими словами:

«Когда гости удалились, а саркофаг Карин был поставлен в склеп, Герман Геринг сам поправил каждый венок, каждый букет цветов на нем. Небо было темно-синим и спокойным, без единого облачка, но со множеством звезд. Осиротелый человек наконец привез свою святыню домой».

Несомненно, прошедший день был для Геринга полон душевных переживаний, но было бы неправдой сказать, что в его завершение он остался в одиночестве без человеческого тепла. С ним была не только Эмма – Томас фон Кантцов тоже остался, чтобы разделить с отчимом воспоминания об этом волнующем, хотя и печальном дне.

Эмма Зоннеман, при всей своей практичности, никогда не проявляла ревности по поводу любви, которую ее Геринг продолжал испытывать к умершей жене, и в немалой степени благодаря ее неподдельному сочувствию Томас примирился с тем фактом, что в жизнь его отчима вошла другая женщина. Эти выходные, которые они провели втроем, и теплые отношения, которые быстро установились между Эммой и одиноким Томасом фон Кантцовом, по-видимому, помогли Герингу оформить планы на свою дальнейшую личную жизнь.

До этого момента в партии среди тех, кто любил чесать языки, было немало таких, кто бы мог поклясться, что Эмма никогда не станет для Геринга больше, чем любовницей. Но Геринг, видя, что Томас явно одобрил его выбор, и заметив материнское отношение Эммы к несчастному молодому человеку, отбросил все сомнения относительно своей мягкосердечной актрисы. Теперь он стал не только постоянно бывать вместе с Эммой на людях, он и показался с нею в присутствии Гитлера и пережил момент безграничной радости, когда фюрер показал, что и он искренне одобряет его выбор.

К лету 1934 года Эмма дала знать всем своим театральным друзьям, что она без ума от Германа Геринга. Она обожала его чрезмерно пышную и яркую манеру одеваться, его мощный, в три обхвата, торс (сама она тоже отнюдь не была худенькой), наслаждалась его остроумием, разделяла его вкусы в музыке и искусстве и любила его откровенную манеру высказываться.

Но она пришла в некоторое замешательство, когда обнаружила, что, каким бы прямолинейным он ни был с остальными, в присутствии Адольфа Гитлера Геринг терял ощущение своей индивидуальности и начинал покорно поддакивать и соглашаться со всем, что изрекал фюрер.

«Это было так заметно, что даже моя восемнадцатилетняя племянница заметила, – написала позднее Эмма, – поскольку она находилась со мной большую часть времени, то виделась на неофициальных встречах не только с Германом, но и с Адольфом Гитлером. Ей очень нравился ее „дядя“ Герман и ей было невмоготу постоянно слышать его эхом звучащее „да“ Адольфу Гитлеру, который ей совершенно не нравился. „Он соглашается, – говорила она мне, – даже когда его мнение совершенно противоположно. Дядя Герман такая сильная личность. Почему он так слепо принимает все, что бы ни сказал Гитлер?“»

Однако такое свойство натуры не было чем-то необычным среди членов гитлеровского окружения. В своих мемуарах, написанных много лет спустя, Альберт Шпеер, «придворный» архитектор Гитлера, гораздо более резко, чем Эмма, отзывается о подобострастном отношении Геринга к фюреру. Однако и сам Шпеер никогда не говорил «нет» вождю партии в те дни, зная, что этим может лишить себя его благоволения (и возможности для архитектурной деятельности), которым он теперь пользовался.

Примерно как раз в это время Геринг привлек Шпеера для реконструкции своей новой официальной резиденции. Объектом, который он для этого выбрал, было здание, почти дворец, построенный для прусского министра торговли перед самым 1914 годом и располагавшийся в одном из парков за Лейпцигерплатц. Согласно инструкциям Геринга, резиденция была переделана лишь несколько месяцев назад, но Гитлер, который как-то пришел, чтобы на нее взглянуть, отпустил по ее поводу такой комментарий:

– Мрак! Как можно жить в такой темноте? Вот посмотрите на работы моего профессора: вокруг все светло, просторно и просто!

Вскоре после этого Геринг, спросив позволения у Гитлера, привез Шпеера смотреть дворец, и тот нашел по-своему романтической запутанность множества маленьких комнат с мрачными окнами и темными бархатными портьерами, загроможденных массивной мебелью под эпоху Ренессанса. В комнатке, судя по всему, служившей часовней, на самом видном месте красовалась свастика, но и в других помещениях этот знак можно было увидеть на стенах, потолках и полах.

«Возникало впечатление, что здесь часто проводились какие-то мрачные, торжественные ритуалы, – пишет Шпеер и продолжает: – Критика Гитлера или просто желание ему подражать вызывали немедленные изменения в Геринге. Он сразу отказался от своего проекта внутренней отделки, которую только что закончил, хотя должен был себя чувствовать при ней вполне комфортно, ибо она, вероятно, больше соответствовала его натуре. „Не смотрите на это, – сказал он мне. – Я и сам это видеть не могу. В общем, делайте, как вам нравится, даю вам полную свободу. Ставлю только одно условие: пусть все будет, как у фюрера“».

Шпееру это условие вполне подходило, а «деньги, как обычно, никакой роли для Геринга не играли», поэтому он вынес кучу обломков стен и сделал на первом этаже четыре просторных помещения. Самое большое, площадью 140 квадратных метров, должно было стать кабинетом Геринга, а к нему добавили пристройку из застекленных бронзовых каркасов. Бронза в это время в Германии считалась дефицитным материалом, и за ее произвольный расход полагались огромные штрафы, но Геринга, замечает Шпеер, это ничуть не смущало (так же как, похоже, и самого Шпеера в то время). «Он приходил в восторг каждый раз, когда являлся с проверкой, – пишет далее Шпеер, – сиял, как ребенок в день своего рождения, посмеивался и потирал руки».

Совещания по реконструкции новой резиденции Геринга обычно проходили в его председательском дворце у рейхстага. Помимо Шпеера в них принимал участие руководивший работами директор архитектурно-строительных мастерских, почтенный старичок, который хотел понравиться Герингу, но терялся из-за его резких, начальственных манер. Комната, где они собирались, была отделана в стиле вильгельмовского неорококо, и ее снизу доверху украшал барельеф из роз, который Шпеер назвал воплощением мерзости. И вот однажды Геринг, перемигнувшись со Шпеером, решил разыграть директора, который, по всей видимости, был того же мнения об этом декоре, что и они, и заставить его переменить свое отношение на прямо противоположное. После этого, указывая на розы на стене, он стал говорить, как его восхищает этот узор, и спрашивать, что думает о нем директор. Совесть художника начала в нем бороться с желанием не портить отношения с высокопоставленным заказчиком, так что на лбу бедняги выступил пот, но Геринг продолжал нахваливать розы и спрашивать его мнение; в конце концов тот сломался и выразил согласие, что декор восхитительный.

– Все они такие! – презрительно бросил потом Геринг.

Шпеер с ним согласился. «Они действительно были такими, – написал он, – в том числе и сам Геринг, который теперь без устали расписывал за трапезами у Гитлера, каким просторным и светлым будет его дом: „Ну совершенно как ваш, мой фюрер“. Если бы Гитлер вдруг захотел украсить свои стены розами, Геринг распорядился бы сделать то же самое».

Когда перестройка дворца была закончена, Геринг засел в своем огромном новом кабинете (он был почти таким же просторным, как гитлеровский) за гигантский стол эпохи Ренессанса, на кресло с высокой спинкой, которое выглядело как трон какого-нибудь герцога. На столе стояли два серебряных светильника с очень большими пергаментными абажурами и сильно увеличенная фотография Гитлера. В холле Геринг приказал повесить на стену картину «Диана на оленьей охоте» Рубенса, которую он «одолжил» у музея кайзера Фридриха; нажатием кнопки она поднималась под самый потолок, и тогда открывалось окошко кинобудки.

Утро каждого рабочего дня Геринг начинал с прочтения полученных «перехватов». Одной из последних служб, которые ему сослужил Дильс, прежде чем гестапо было передано Гиммлеру, было знакомство его с новым электронным устройством, которое попало к Дильсу из-за границы. Это устройство позволяло прослушивать телефонные разговоры, и Дильс хотел, чтобы его шеф узнал о его существовании ради собственной безопасности, прежде чем он отнесет его в органы разведки. Но Геринг и не подумал его отдавать, решив оставить техническую новинку под своим контролем, и убедил Гитлера дать на это согласие. Он передал ее в свое полицейское управление и отдал распоряжение собственной разведывательной службе сделать из нее свой главный инструмент. Эта служба была организована под безобидно звучащим названием «Научно-исследовательский институт Германа Геринга» и со временем стала насчитывать три тысячи сотрудников, которые занимались прослушиванием всех типов линий дальней связи, расшифровкой кодов и осуществлением общего контроля источников информации, включая иностранные посольства, газетчиков и партийных функционеров.

Но для начала Геринг дал команду сотрудникам «исследовательской» службы начать прослушивать телефоны лиц из списка, который он составил с помощью своего статс-секретаря Пилли Кёрнера. Он включал всех членов правительственного кабинета фюрера, за исключением самого Гитлера (Геринг никогда бы не осмелился ставить «жучки» своему герою-вождю), главарей штурмовиков, в первую очередь Рема, некоторых армейских генералов и некоторых послов и посольств. Он дал указания представлять ему каждое утро краткое содержание всех переговоров, а те беседы, где упоминался он лично, передавать полностью.

Результатом стал ежедневный ворох информации, в том числе занятной и любопытной. Например, он с явным удовольствием и ухмылкой знакомился с регулярными звонками Йозефу Геббельсу его последней актрисочки – дорога в звезды в Германии теперь пролегала через спальню министра народного просвещения и пропаганды. Он читал все последние шутки и анекдоты, которыми перебрасывались армейские офицеры и партийные – о себе самом. (Его любимым был: «Почему вчера вечером все автоводители на Унтер-ден-Линден были ослеплены невыносимо ярким светом? Потому что навстречу им попался Герман, который шел в свою контору при всех медалях».) «Жучок» установили даже на телефон в квартире у Эммы, и Геринг был немало раздражен, узнав, что она продолжает поддерживать контакты с несколькими еврейскими актерами и актрисами, своими прежними друзьями, давно уволенными из Веймарского и Государственного театров.

Но самое серьезное его внимание привлекли телефонные разговоры военного министра, генерала Вернера фон Бломберга, а также переговоры начальника штаба СА Эрнста Рема и группенфюрера Карла Эрнста, его главного представителя в Берлине. Беседы фон Бломберга с различными офицерами рейхсвера выдавали его растущее беспокойство в связи с усиливающейся активностью штурмовиков и его опасения относительно амбиций «этого извращенца» Рема, который, как он подозревал, хотел объединить армию и штурмовиков в одну силу и самому стать ее главнокомандующим. Частые телефонные совещания Рема и Эрнста подтверждали, что они действительно обдумывали такой план. Однако насторожиться Геринга заставило другое. Упоминая о нем, и тот и другой проявляли явную враждебность и, называя его по имени, обычно говорили «этот боров Геринг» (Эмма упоминалась как «свинья Геринга»), но еще чаще они оба называли его «герр Реакция» и с энтузиазмом говорили о «дне», когда этот друг больших боссов будет сметен с их пути, а истинные цели национал-социалистической революции будут достигнуты. Он невесело усмехнулся, читая запись одного разговора, в котором Эрнст выражал сожаление, что Геринг избавился от телохранителей-штурмовиков, которых он ему предоставил (Геринг заменил их собственной охраной), так как «с их помощью было бы легче вышибить борову мозги, когда придет время».

Посчитав, что рейхсфюрер СС был для Рема не меньшим врагом, чем он сам, – и это на самом деле было так – Геринг переговорил о том, что узнал, с Генрихом Гиммлером (не сообщив, впрочем, как он об этом узнал). За тихими манерами, бесцветной внешностью и лицом школьного учителя Гиммлера скрывалось его крайнее властолюбие. До тех пор, пока Рем держал их штурмовиков вооруженными, обученными и готовыми к действиям, они будут являться силой, превосходящей СС, и представлять угрозу для всякого, кто окажется не согласен с теми видами на будущее Германии, которые имел Рем. На этом этапе Гиммлер был нужен Герингу.

Проблема заключалась в том, как им вдвоем доказать Гитлеру, что он находится в такой же опасности, как и они, из-за растущей силы и агрессивности Рема. Для этого было необходимо собрать убедительные изобличающие факты, и Гиммлер с помощью гестапо обещал сделать это. Однако убедить Гитлера было нелегким делом. Рем всегда был одним из наиболее близких фюреру «старых борцов» и редким человеком в партии, кому было позволено использовать при обращении к нему фамильярное «ты». Было известно, что Гитлер сильно напрягался и тем не менее терпел, улыбаясь, когда Рем обхватывал его руками и обнимал – его, кто всегда был так сдержан на публике, что никогда не прикасался даже к Еве Браун и не позволял себе с ней никаких нежностей. И наконец, хотя он знал, что Рем и многие из его ближайших помощников были наглыми гомосексуалистами, Гитлер, который был склонен относиться к сексу скорее по-пуритански, тем не менее мирился с подобными наклонностями своего начальника штаба.

Как скоро выяснилось, совсем не трудным делом оказалось раздобыть доказательства того, что Рем представляет угрозу для стабильности «третьего рейха», так как фюрер штурмовиков был достаточно уверен в своих силах, чтобы пытаться скрывать свои мысли или планы. В это время происходил непрерывный рост численности штурмовиков, к концу 1933 года они насчитывали в своих рядах уже два миллиона, и к февралю 1934 года Рем стал настолько самоуверен, что предложил на заседании кабинета создать «народную армию», слив CA, СС и рейхсвер, а себя назначить военным министром. При этом он сослался на программу НСДАП, где в одном из пунктов содержалось требование упразднить наемную армию и заменить ее народной армией, и привел цитату из «Майн кампф», в которой говорилось, что отряды штурмовиков должны составить ядро новой армии. Предложение было отвергнуто, но, когда о нем узнали военные, они засыпали генерала фон Бломберга протестами. Перспектива того, что армия окажется поглощенной хулиганами и извращенцами Рема, крайне возмутила и встревожила их, и фон Бломберг, не желавший к тому же расставаться со своим креслом в военном министерстве, устремился из него прямо к Гитлеру.

В первый раз Гитлер забеспокоился. В этот момент он никоим образом не хотел ссориться с военными. Старый президент Гинденбург наконец стал проявлять признаки бренности, и Гитлер был крайне озабочен тем, чтобы, когда это случится, стать его преемником. Для поддержки национального единства, которое олицетворялось бы его персоной, ему было необходимо утвердиться в качестве рейхспрезидента, а для этого Гитлеру была нужна поддержка армии. Военные могли легко обратиться к идее регентства после смерти Гинденбурга, которое, как считали, старый президент собирался предложить в своем грядущем завещании. Это могло означать, что рейхсвер поддержит своего рода реставрацию монархии с принцем Августом Вильгельмом, замещающим своего отсутствующего отца Вильгельма II. Гитлер, разумеется, был озабочен тем, чтобы отвратить их от этой затеи. В результате он пообещал фон Бломбергу, что не позволит Рему и его штурмовикам объединиться с армией.

Между тем продолжался стремительный рост штурмовых отрядов, куда вливались также бывшие коммунисты и члены других упраздненных левых организаций (их называли «бифштексами» – «коричневыми» снаружи и «красными» внутри), усиливая в СА радикальный элемент, и вскоре их численность достигла трех миллионов. Рем, совершая инспекционные поездки по подчиненным ему частям, открыто заявлял о приближающейся «второй национал-социалистической революции». Вместе с тем у военного министра установились с ним уже непрекращающиеся трения, и в течение апреля и мая фон Бломберг не переставая жаловался Гитлеру на действия и наглость штурмовиков. Недовольство генералов возрастающими притязаниями СА грозило достигнуть критической отметки..

Наконец в мае Гитлер, сопровождаемый фон Бломбергом, отправился на «карманном линкоре» «Дойчланд» на морские маневры в воды Восточной Пруссии вместе с командующими сухопутными силами и военно-морским флотом и провел с ними переговоры. Заявив о своем намерении стать главой государства после смерти Гинденбурга, он пообещал в обмен на поддержку военных обуздать буйную вольницу штурмовиков и сильно сократить их как военную силу.