Текст книги "Герман Геринг — маршал рейха"

Автор книги: Генрих Гротов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

В ноябре 1939 года визиты Далеруса в Лондон прекратились. Германия и союзники постепенно привыкали к скуке и обманчивому спокойствию так называемой «странной войны».

В один из дней, когда Геринг находился в Каринхалле, группа разведки и перехвата сообщила ему сведения, что Гитлер планирует не нападение на Англию, которого он так желал, а вторжение в Скандинавию. Он рванулся в Берхтесгаден и больше с обидой, чем с гневом, стал выяснять у Гитлера, почему он официально не проинформировал его об этих планах.

Это потому, сказал ему фюрер, что Геринг нездоров (он страдал от опухания рук и суставов) и он хочет, чтобы Генрих полностью оправился, прежде чем начать его тревожить. На самом деле из докладов гестапо Гитлер узнал, что Геринг недавно имел контакт со шведским королем Густавом через своего старого друга графа фон Розена и заверил его, что, какой бы оборот ни приняла война, Швеции она не коснется и что он лично гарантирует ее нейтралитет. Однако планы, которые разрабатывало ОКВ (верховное главнокомандование вооруженных сил), предусматривали не только оккупацию Дании и Норвегии, но также и захват Швеции, запасы железной руды которой теперь стали жизненно необходимы для германской экономики.

Геринг был слишком проницателен, чтобы этого не понимать, и ознакомление с планами, которые теперь были ему вручены, подтвердило его страх, что так любимая им Швеция значится следующей в списке стран, намеченных Гитлером для захвата. Впервые за многие годы он нашел в себе мужество возразить фюреру. Он дал свое слово, сказал он, что нейтралитет Швеции будет уважаться. В свою очередь, Швеция обещала регулярные поставки железной руды. Чего больше было желать Гитлеру? Чтобы немецким войскам было позволено пройти через эту страну в Норвегию? Пусть это будет предоставлено ему, он все устроит. Он также позаботится, чтобы пробритански настроенные лица были удалены из правительства и важных официальных постов в Швеции. Если ОКБ все же будет настаивать на вторжении в Швецию, он станет просить фюрера принять его отставку.

Он знал, что если на шведов нападут, они, как и их скандинавские соседи, начнут защищаться, и мысль, что его бывший свояк, фон Розен, его пасынок, Томас фон Кантцов (который в это время сражался в числе шведских добровольцев против Красной Армии в Финляндии), и остальные его шведские родственники и друзья встанут против него с оружием в руках, была для него совершенно непереносима. Его терзания стали столь очевидными, что Гитлер смягчился и обещал указать генеральному штабу, чтобы там пересмотрели планы и исключили Швецию. Но он решительно отказался писать королю Густаву ноту, подтверждающую данную Герингом гарантию мира со Швецией.

«У вас останется только мое слово, – написал Геринг Томасу, – что этого никогда не случится».

…Подобно многим актрисам, Эмма Геринг была очень суеверной. И одной из ее самых горьких жалоб, касающихся положения с продуктами в нацистской Германии, была такая: отвратительный кофе, единственный, который теперь был доступен, не оставлял гущи на дне чашки, и из-за этого она не могла узнать своего будущего и будущего своих друзей этим испытанным способом. Она также с большим удовольствием гадала на картах, была энтузиастом астрологии и, встретив как-то одного журналиста, который составил для нее еженедельный гороскоп, заподозрила, что он выдумал эти предсказания из головы, но все же прочла их и наполовину поверила.

Одно время, это было в 1938 году, Эмма ходила к прорицателю, с которым ее познакомил один из ее аристократических друзей. Его звали доктор Август Хеерман, и считалось, что он ясновидящий.

«Он выглядел совершенно обычным человеком, – позднее вспоминал Томас фон Кантцов, – за исключением того, что почти постоянно носил на своей рубашке очень жесткий белый воротник и каждый раз перед тем, как на чем-нибудь сконцентрироваться, он его снимал, тщательно складывал, убирал в свой чемоданчик и начинал ходить взад и вперед с торчащими запонками».

Эмма его просто боготворила. Наибольшим триумфом доктора Хеермана в ее глазах было отыскание золотого ящичка для сигар, который она подарила Герману на день рождения. Он лежал на столе вместе с остальными принесенными ему подарками, а когда они на какой-то момент вышли из комнаты, ящичек исчез. Было очевидно, что его кто-то украл.

«Одеваясь к обеду, я вспомнила о докторе Хеермане, – написала позднее Эмма. – Я немедленно позвонила ему и рассказала, что случилось. Он сказал: „Пожалуйста, потерпите десять минут и подержите трубку в руке“. По прошествии этого времени он очень медленно проговорил: „Ящик взял один из официантов, которых вы наняли на этот вечер. Ваш муж получит его завтра утром – его обнаружит один из ваших слуг“.

За столом этим вечером, продолжает Эмма, она нарочито громко произнесла:

– Герман, я знаю, кто взял твой ящик. Слава богу, это не наш человек.

В этот момент, говорит Эмма, один из нанятых официантов чуть не выронил серебряную супницу, пролив суп на платье ее сестры.

„Ага“, – подумала я, – пишет Эмма. Утром же, когда комнаты стали приводить в порядок, сигарный ящичек был найден между подушкой и спинкой кресла».

Что еще мог этот ясновидец, можете спросить вы? После этого эпизода Эмма стала использовать его как консультанта по вопросам своего поясничного радикулита, питания Германа и предсказаний дальнейшего хода войны.

В январе 1940 года Эмма заставила поверить в магическую силу доктора Хеермана и своего мужа и Гитлера. Майору Гельмуту Райнбергеру из штаба 7-й авиационной дивизии (эта часть объединяла все имевшиеся в германских вооруженных силах парашютные части, в количестве двух полков) было приказано 10 января доставить в штаб-квартиру в Кельне копию сверхсекретного документа. Документ назывался «Меморандум и директива по проведению войны на западе» и содержал полный и конкретный план вторжения в Бельгию и Голландию (нейтральные страны на тот момент) как части полномасштабной кампании против англичан и французов. Предполагалось, что курьер повезет план на поезде, но тот упросил коллегу отвезти его на самолете. Самолет попал в плохую погоду, сбился с курса и совершил вынужденную посадку в Бельгии.

Геринг находился в своем замке Фельденштейн, когда фюрер срочно вызвал его в Берлин и оглоушил этой новостью. Копия главного плана вторжения теперь находилась в Бельгии, а в ней были указаны даты, диспозиция, тактика – все. Сейчас вопрос состоял в том, попала ли она в руки бельгийцев, или курьер успел ее уничтожить?

– Как нам теперь это установить? – не находил себе места Геринг. – От этого зависит, что нам предпринять в следующие несколько недель – начать вторжение или отложить его, и надо ли нам продолжать делать вид, что мы не собираемся нарушать нейтралитет Бельгии и Голландии. Перед нами стоит ужасная дилемма. Фюрер страшно разгневан. Я уже отстранил генерала Фельми, чтобы он успокоился. (Генерал Фельми командовал немецким 2-м воздушным флотом на западе и не нес ответственности за случившееся, но был выбран в качестве козла отпущения. Вместо него был назначен генерал-полковник Альберт Кессельринг.)

У Эммы же не было сомнений относительно того, как разрешить эту ситуацию. Она опять позвонила доктору Хеерману и упросила его подключить его шестое чувство.

«После непродолжительной паузы, – пишет она, – из трубки послышалось: „Человек с документами приземлился в Бельгии“. У меня перехватило дыхание, потому что я не упоминала ему о Бельгии, а доктор Хеерман медленно продолжал: „Сразу же после аварийной посадки офицер попросил у проходившего мимо крестьянина огня – прикурить. Получив спичку, он попытался сжечь документы, но это ему не удалось. Он попросил еще спичек, но у крестьянина их больше не было. Тут прибыли бельгийские полицейские и отвели офицера и его друга-летчика в полицейский участок, где топилась маленькая железная печка. Офицер быстро вытащил документы и бросил их в огонь, но один из полицейских бросился к печке и выхватил их обратно. Все же бумаги успели обгореть настолько, что читать можно только место в центре страниц площадью с ладонь. Там было два документа и они лежали в черном чемоданчике“».

Эмма дождалась, когда Геринг вернется с совещания у Гитлера, и, едва он, расстроенный и подавленный, заикнулся о последней оскорбительной вспышке гнева фюрера, поведала ему о разговоре со своим добрым знакомым-предсказателем. Даже не пытаясь подшутить над ней, Геринг только махнул рукой и без слов устремился в свой кабинет, но Эмма поспешила за ним, умоляя позвонить Гитлеру.

В конце концов он сдался, и прибывший вскоре на Лейпцигерплатц фюрер невесело осведомился, что затеяла фрау Эмма на этот раз. Она выложила ему всю историю о докторе Хеермане и стала решительно настаивать, что он обладает сверхъестественной силой восприятия. Постепенно Гитлер, который, судя по всему, сам обладал способностью ясновидения и практиковал магию, а за ним и Геринг дали себя убедить.

Дальше, как это описывает Эмма Геринг, произошло следующее. Из рейхсканцелярии был доставлен оригинальный документ и положен на стол. После этого они, один за другим, стали прикладывать руки к центру каждой страницы – пухлую розовую ладошку Эммы, бледные нервные пальцы Гитлера и толстую пятерню Геринга – и читать то, что оказывалось прикрытым.

Эмма едва сдержала в себе торжественный вопль, когда ей удалось доказать, что остается видно не так много – только малопонятные фрагменты фраз и схем. Геринг выглядел все же недоверчивым, Гитлер – обнадеженным.

Затем они взяли пачку бумаги – точно такой же и такого же размера, как у пропавших документов, – и спустились в котельную. Там пачка была брошена в огонь, вынута и то, что от нее осталось, изучено.

– Вы видите! – воскликнула Эмма. – Все верно, доктор Хеерман сказал правду. Они никак не смогли бы узнать, что в документах.

На какое-то время они этим утешились. Казалось, все сложилось хорошо. Бумаги как будто сгорели и не годились для чтения. Благодаря доктору Хеерману они могли успокоиться: противник не получил планы.

Немного обнадежившись, Гитлер и Геринг опять задумались и нахмурились: на карту было поставлено слишком многое.

– Я думаю, – произнес Геринг, – что нам все же лучше переменить планы.

– А когда курьер вернется, – добавил Гитлер, – расстрелять его.

Эмма ударилась в слезы. Она продолжала до самого конца верить, что ее провидец был прав и все произошло «точно так, как это видел доктор Хеерман». 17 января 1940 года министр иностранных дел Бельгии информировал германского посла, что в результате вынужденной посадки немецкого самолета 10 января к ним попал «документ исключительной важности, содержащий ясные доказательства намерения осуществить агрессию… не просто оперативные планы, а готовый, детально разработанный приказ о наступлении, в котором только отсутствовала дата». Немцы предполагали, что данное заявление может быть просто блефом, а сами бельгийцы не предприняли никаких мер и не разрешили войскам союзников вступить на свою территорию, продолжая блюсти нейтралитет и выжидать. Курьер – майор Райнбергер – перед своей отправкой в Германию совершил самоубийство.

Между тем германское наступление на западе было опять отложено. Но нацисты не теряли времени даром и в апреле и мае осуществили захват Дании и Норвегии. Решающую роль в успехе этой кампании сыграли люфтваффе.

Геринг – коллекционер

Было начало 1941 года, и война уже давно не вызывала никаких тягот у основной массы немецкого народа. На самом деле в это время немцам жилось лучше, чем когда-либо, начиная с 1914 года – конечно, тем, кто поддерживал национал-социалистов. Значительная часть евреев эмигрировала, оставшиеся были совершенно исключены из экономической жизни, подвергались гонениям и депортациям, почти все немногие уцелевшие противники режима были арестованы. Немцы стали сродни древним римлянам, безбедно жившим за счет завоеванных провинций, превратившись, по сути, в рабовладельцев Европы с поляками, французами, бельгийцами и голландцами, свезенными на их предприятия на принудительные работы.

Судя по Берлину, вообще трудно было сказать, что идет война. Рестораны каждый вечер были забиты до отказа, ночные клубы процветали. Наблюдалось своего рода сексуальное раскрепощение молодых немецких женщин, подобное тому, которое началось в 70-х в связи с появлением противозачаточных таблеток. Официальная нацистская пропаганда внушала, что долгом каждой немецкой девушки является рожать крепких в расовом отношении полноценных детей, не особенно важно – в семье или вне ее. Поощрялась беременность от членов СС, как наиболее здоровых и чистых в расовом отношении – рейх нуждался в новых солдатах и колонистах для заселения завоеванных земель. Иметь детей вне брака больше не считалось позорным, и очень популярной была история, как одна мать незаконной тройни на вопрос, имя какого солдата регистрировать как отца, назвала сразу три фамилии.

Большинство солдат, приезжавших домой в отпуск, привозили с собой шелка, духи или продукты из завоеванных стран. Геринг предпочитал художественные ценности.

Что касается коллекционирования произведений искусства, то различие между Гитлером и Герингом состояло в том, что фюрер на самом деле не дорожил оказывающимися в его руках картинами. Он некоторое время любовался ими, а потом отправлял в музей, который планировал создать в Линце, и забывал навсегда. Геринг же был очень привязан к своей коллекции, постоянно заботясь о ее пополнении. Благодаря энтузиазму, который в свое время пробудила в нем Карин, он полюбил искусство и стал неплохо разбираться в нем. Он действительно имел слабость к сочным обнаженным натурам, но был и неплохим знатоком художников Ренессанса и мастеров голландской школы. Он не только любил подолгу и самозабвенно смотреть на картины, но мог отличить подделку, и провести его было нелегко (хотя, случалось, его все же дурачили, так же как и его специалистов).

У Геринга было теперь четыре постоянных дома (и еще охотничий домик в Роминтене), где он мог размещать свои художественные приобретения: Каринхалле, где уже составлялись приблизительные планы музея Германа Геринга, два замка: Маутерндорф и Фельденштейн и дворец на Лейпцигерплатц. (Он хотел открыть свою коллекцию широкой публике к своему шестидесятилетию, которое приходилось на 1953 год, выбрав эту дату, с тем чтобы не «пересечься» с завершением грандиозного проекта Гитлера – реконструкции Нового Берлина, которое он запланировал на 1950 год, и открытием его музея в Линце, отнесенным на 1951 год, которые могли затмить его, Геринга, проект.)

Он находился в постоянных поисках предметов искусства для всех четырех собраний, и с этой целью содержал почти во всех европейских странах своих агентов. Главным его управляющим по этой части был Вальтер Андреас Гофер, он вел регистрацию предметов коллекции, сумм, выплаченных за каждую картину, украшение, скульптуру и предмет мебели, а также руководил «обменами», к которым Геринг часто прибегал, когда очень хотел заиметь какое-то полотно, но был не готов уплатить по названной цене.

– Гофер был профессиональным дилером, – говорил впоследствии Геринг, – он знал всех перекупщиков предметов искусства во всех странах и поддерживал с ними связи. Во Франции это был некто доктор Банжье, который информировал меня, когда узнавал, что что-то из художественных вещей собираются продать или выставить на аукцион.

Молодой эксперт по искусству по имени Бруно Лозе был причислен к штабу Геринга и получил униформу люфтваффе, чтобы иметь возможность беспрепятственно разъезжать по оккупированным странам. Одним из первых пунктов инструкций, которые ему дал Геринг, было: «Забыть о национальной принадлежности торговцев, с которыми приходится вступать в контакт».

– Рейхсмаршал объяснил, что очень многие из них, особенно в Голландии, имеют тенденцию быть евреями, – вспоминал Лозе, – но это не должно было влиять на мое отношение к ним. Он свел меня с одним перекупщиком из Амстердама по фамилии Кац, который как раз был евреем. Кац сделал нам одолжение, сообщив о коллекции Гудстикера<sup>[19]19
  Жак Гудстикер был голландским торговцем живописью, умершим в 1940 году, который оставил после себя собрание картин эпохи Ренессанса и предметов восточного искусства.


[Закрыть]</sup>.

По скромным подсчетам, эта коллекция стоила несколько миллионов долларов, но голландские власти согласились отдать ее нам за два миллиона гульденов; что составляло всего около четвертой части этой суммы. Мы были ему очень благодарны и заплатили хорошие комиссионные. Когда были провозглашены антиеврейские законы, мы помогли Кацу достать визу в Швейцарию и забрать с собой деньги.

Позднее Лозе обратился к Герингу за его содействием в помощи другому еврею-перекупщику из Голландии, которому грозило стать жертвой Нюрнбергских законов о гражданстве и расе. В этот момент Геринг находился в натянутых отношениях с Гитлером в связи с бесконечными просьбами Эммы и сказал по телефону Лозе, находившемуся в Амстердаме, что не может вмешаться лично.

– Но вы проявите собственную инициативу, – велел он.

– Я так и сделал, – вспоминал Лозе. – Воспользовался именем Геринга, чтобы устроить этому человеку (его фамилия была Фридляндер) выезд в Швейцарию. У меня сохранилось его письмо с благодарностью.

Геринг утверждал потом, что каждый приобретаемый им предмет искусства он законным образом оплачивал или равноценно обменивал на картину или несколько картин. Один раз он отдал 175 картин в обмен на полотно Рубенса «Аталанта и Мелеагр». При этом по отношению к своим домашним он не был таким щедрым. Роберт Кропп вспоминает такой эпизод. Один дилер из Амстердама подарил Кроппу маленькую, но ценную картину просто потому, что он ею восхитился.

«Кропп был изумлен, но принял картину и потом спросил Геринга, правильно ли он сделал, что взял ее, – пишут Манвелл и Френкель, авторы труда о Геринге. – Геринг только засмеялся. „Конечно, можешь ею владеть“, – ответил он, но когда увидел картину, то захотел забрать ее себе. Взамен он дал Кроппу большой, но ничего не стоящий пейзаж с видом Каринхалле и не скрывал своего удовольствия от приобретения таким образом еще одной маленькой ценности».

Он мог, конечно, позволить себе платить огромные деньги за картины, которые хотел иметь у себя. В это время Геринг оценивал свой доход приблизительно в миллион рейхсмарок в год – он складывался из его жалований как командующего люфтваффе, руководителя германской экономики и министра Пруссии и значительных выплат по вкладам от различных оружейных фирм, акционером которых он являлся, да еще из гонораров от его книг. В добавление к этому Геринг учредил фонд искусства, который должны были субсидировать его друзья-промышленники, и накапливающиеся в нем суммы шли на приобретение новых шедевров. А на Новый год, когда нацистских министров традиционно заваливали подарками, тем, кто хотел сохранить или получить чиновничье расположение, он всегда напоминал, что он больше всего ценит объекты искусства. В 1941 году рурский промышленник Фридрих Фрик подарил ему картину Рюисдаля, оцениваемую в 100 000 рейхсмарок, в том же году магистрат Берлина приобрел для него полотно Ван Дейка за 250 000 рейхсмарок, а в следующем году – не менее дорогую картину Тинторетто.

Геринг был искушенным покупателем. Он имел наметанный глаз на шедевры, независимо от того, в каком темном углу галереи они спрятаны. Он применял самые разные тактики, которые только мог придумать, для того чтобы заставить торговца сбросить цену, но если тот жестко стоял на своем, он в конце концов платил.

Известно, что Геринг потратил массу, усилий, чтобы сохранить коллекции французских государственных музеев, особенно Лувра. Он помог их директорам обеспечить надежные укрытия для их ценностей – специально сконструированные бомбоубежища.

– В Лувре я обменял две статуи и две картины, – вспоминал он, – на одну деревянную статуэтку и одну картину. Эта статуэтка мне очень нравилась. (Это была резная работа, известная как «Прекрасная германка», и Герингу казалось, что она похожа на Эмму.) Чтобы их получить, мне пришлось вести долгие и нелегкие переговоры с директором, он долго не сдавался, но я ни разу не пытался на него давить.

Вместе с тем Шпеер пишет, что «где-то в 1943 году представитель французской стороны поставил меня в известность, что Геринг упорно обращается к правительству Виши с предложением отдать одну из самых известных картин Лувра в обмен на несколько из его собрания, несравненно менее ценных. Сославшись на заявление Гитлера о том, что государственное собрание Лувра неприкосновенно, я однозначно указал французам не поддаваться давлению, в конце концов, обратиться ко мне. Геринг оставил эту затею».

С большими реквизированными коллекциями, которые принадлежали евреям, он имел дело только через официально назначенную комиссию Розенберга по художественным ценностям.

По железной дороге бесценные произведения искусства из оккупированных стран (один из составов насчитывал двадцать шесть вагонов) свозились в Германию, чтобы пополнить и собрание Геринга. Можно было не сомневаться в истинности его слов, когда он через некоторое время заявил, что является обладателем самой дорогой коллекции сокровищ искусства в мире. Среди других шедевров в его владение поступили:

Из Польши

Тридцать один рисунок Дюрера, взятый из музея Лемберга. (Потом они были переданы Гитлеру – по его настоянию.)

Из Голландии

Картины Франца Гальса, Ван Дейка, Гойи, Рюисдаля, Яна Стена, несколько полотен Рембрандта, среди них «Мужчина с бородой» и «Человек в тюрбане», «Инфанта» Веласкеса, «Воскрешение Лазаря» Рубенса, тридцать картин художников фламандской школы XV века, восточные ковры, холодное оружие и алебастровые вазы.

Из Италии

«Портрет мужчины» Мемлинга, большой подбор картин, гобеленов и мебели эпохи Возрождения, алтарь из Штерцинга (подарок Муссолини), ряд полотен Тициана, Ван Дейка и Рафаэля, да еще античные предметы из Помпеи и Геркуланума, которые, как оказалось, были вывезены из музея Неаполя солдатами дивизии «Герман Геринг» перед отступлением в конце 1943 года и подлежали возврату.

Из Франции

Картины «Жойез де Волан» Шардена, «Девушка с китайской фигуркой» Фрагонара, «Мистическое замужество святой Катерины» Давида, четыре «обнаженные» старшего и младшего Кранахов, Буше, Рубенс, статуэтка Грегора Эрхардта, известная как «Прекрасная германка», гобелены из Бове и гобелены с изображениями готических охотничьих сцен, мебель Людовиков XVI и XIV, включая письменный стол, некогда принадлежавший кардиналу Мазарини.

Геринг также гордился выставленным у него полотном Вермера «Христос и женщина, уличенная в неверности», которое в числе других попало к нему из галереи Гудстикра из Амстердама. Картина была тщательно исследована и идентифицирована как подлинная его экспертом-администратором Андреасом Гофером и женой Гофера, которая являлась профессиональным реставратором картин. Геринг заплатил за этого Вермера 1 600 000 гульденов и отдал несколько своих картин. На самом деле это была подделка, изготовленная голландцем ван Мегереном, чьи мастерские копии были обнаружены после войны.

Представленные в таком обилии великие шедевры воспринимались недоброжелателями и завистниками Геринга в партии не как жемчужины в экспозиции его будущего музея, а как броский реквизит, сопутствующий его тщеславию и гордыне.

«Залы и комнаты Каринхалле были покрыты ценными картинами, – пишет Шпеер, – висящими одна над другой в три-четыре ряда… И даже под потолком его пышного алькова можно было увидеть картину обнаженной во весь рост, изображающую Европу».

Шпеер с презрительной насмешкой отмечает, что Геринг и сам «приторговывал картинами». Во время войны он продал некоторые свои голландские картины разным гауляйтерам, как он мне сообщил со своей детской улыбкой, намного дороже, чем заплатил за них сам, – сделав наценку за славу, которую, по его мнению, приобрели эти полотна, взятые «из знаменитой коллекции Геринга».

Это было правдой. Но его администратор Андреас Гофер и ассистент-секретарь фройляйн Гизела Лимбергер с методичной немецкой скрупулезностью заполняли гроссбухи и делали фотографии, регистрируя и фиксируя каждую картину, которую Геринг покупал и продавал, с подробным описанием реставрационных работ. И впоследствии Гофер подтвердил, что все деньги, получаемые от продаж картин, шли в фонд музея Германа Геринга для будущих покупок.

Но музей, конечно, пока все еще существовал только на бумаге и мог быть построен не раньше, чем Германия выиграет войну. А до того времени картины и другие произведения искусства были всецело предоставлены исключительно в личное пользование Германа Геринга и Для услады его гостей. В Каринхалле, перед тем как отправиться любоваться своими приобретениями, он иногда специально одевался – облачался в бархатные бриджи, туфли с золотыми пряжками, отделанную оборками сорочку и цветную бархатную куртку.

«Ich bin nun mal ein Renaissanztyp»[20]20
  «Все-таки я человек ренессансного типа» (нем.).


[Закрыть], — любил он говорить, прохаживаясь вдоль своих завешанных картинами стен.

Но, наверное, лучше всего он теперь себя чувствовал, когда находился в замке Фельденштейн и лежал в постели. Он занял комнату хозяина, в которой останавливался фон Эпенштейн, когда приезжал в замок, и кровать, в которой каждую ночь оставалась мать Геринга. Теперь в ней устроился ее сын, и на стене напротив висели гобелены, а над балдахином кровати – обнаженная Лукаса Кранаха.

Должно быть, он представлял себя феодальным сеньором эпохи Возрождения. Или даже воображал, что он сам – риттер фон Эпенштейн.