Текст книги "Герман Геринг — маршал рейха"

Автор книги: Генрих Гротов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

Трехгрошовая опера

Весной 1928 года в берлинской «Тагеблатт» была напечатана карикатура Курта Арнольда, которой он точно отразил жизнь в современной Германии. На ней была изображена тонкая, почти совсем без груди, девушка с коротко подстриженными по последней моде волосами, в короткой юбке и на высоких каблуках, встречающаяся с очень толстым человеком с огромной сигарой в зубах. Внутри толстяка виднелся худой как скелет ребенок, цепляющийся за юбку оборванной женщины с еще одним ребенком на руках. Подпись гласила: «Одни предпочитают быть толстыми, другие предпочитают быть худыми, а все остальные остаются худыми в силу нужды».

Музыкальным хитом того года стала «Трехгрошовая опера» Бертольта Брехта и Курта Вайля, едкая осовремененная версия «Оперы нищих» Гая. В ней Берлин изображался как один сплошной воровской притон, ее героем был плут, героинями – проститутки, а честные люди выглядели дураками, над которыми все смеялись и издевались. Параллели с тем, что происходит в Германии, были достаточно близкими, чтобы считать происходящее на сцене совсем уж притянутым за уши, а философия, выраженная в песенке «Мекки Нож», была вполне понятной тем, кто заполнял театр каждый вечер.

В Берлине было полно иностранцев, неплохо там себя чувствовавших, с карманами, набитыми марками, которые они получали в обмен на свои доллары, фунты, франки и гульдены. А представлений, на которые их можно было потратить, существовало предостаточно и на любой вкус: это и новая версия «Ромео и Джульетты» Макса Рейнхардта  с Элизабет Бергнер и Францем Ледерером, и фильмы киностудии УФА с Марлен Дитрих, оперетта Рихарда Таубера, пьесы Герхардта Гауптмана и Лиона Фейхтвангера, новые сочинения Рихарда Штрауса, концерты Фюртвенглера и Берлинской филармонии, а также танцы обнаженной смуглой Жозефины Бейкер на сумасшедших вечеринках и ночные клубы всевозможных экзотических и эротических разновидностей.

Но за этим «культурным» фасадом Веймарская республика, на которую демократы возлагали такие надежды, переживала агонию. На глухих улицах рабочих кварталов Берлина каждый конец недели коммунисты и нацисты избивали друг друга с кровожадной яростью, и то, что газеты по понедельникам описывали как «фракционные политические ссоры», на самом деле были первыми раундами в борьбе не на жизнь, а на смерть за власть в Германии. Не нужен был особо чувствительный нос, чтобы почуять дым от горящего фитиля бомбы, как не требовались слишком восприимчивые уши, чтобы услышать вступительные аккорды кифары Нерона.

Как и многие другие подобные ему люди, Геринг сумел преуспеть в той беспокойной и лихорадочной атмосфере. То было время, когда ловкий говорун, обладающий связями и умеющий пустить пыль в глаза, вполне мог устроить себе неплохое житье. То был мир продавцов, и в нем повсюду находились покупатели. Подстегиваемый отчаянным желанием иметь деньги, приличное место и вернуть расположение Гитлера, Геринг прошелся по всем своим связям, которые у него остались с войны, и, не особо смущаясь, стал использовать их в своих целях.

Вскоре по прибытии в Берлин он заявился к другому бывшему офицеру, с которым как-то встречался во время войны. Пауль (Пилли) Кёрнер тоже искал себе место в богатом, сверкающем столичном мире, однако все, что у него пока было, – это небольшая денежная помощь от семьи и автомобиль «мерседес-бенц». Но для Геринга и этого было достаточно – он предложил ему стать компаньоном и с этого момента стал ездить по Берлину на различные деловые встречи на эффектном автомобиле с собственным шофером, которым на самом деле был Пилли. Бруно Лёрцер тем временем женился на богатой женщине, и благодаря ей устраивали роскошные обеды и ужины для потенциальных покупателей моторов BMW, шведских парашютов и других авиационных устройств, для которых Геринг составлял посредничество. Вскоре он почувствовал себя уже достаточно уверенным, чтобы пригласить к себе другого своего фронтового друга, принца Филиппа Гессенского, который теперь был женат на дочери итальянского короля, Мафальде, и выставлять его, ничего не подозревающего, как «свадебного генерала» на вечерах для потенциальных клиентов.

Наметился какой-то успех, и Геринг воспрял духом, здоровье пошло на поправку, и скоро мало кто мог поверить, что меньше года назад он, хромоногий калека, лежал в шведской психбольнице. Карин тоже расцвела и наслаждалась той жизнью, которую они теперь вели.

В письме матери от 18 мая 1928 года она так описывает несколько своих обычных дней:

«Приехали три лучших друга Германа и отвезли нас в экипаже перекусить. Затем мы совершили трехчасовую поездку на автомобиле до гоночного трека и там развили скорость до 115 километров в час!!! После этого мы при ярком солнечном свете вернулись в Берлин и поехали на озеро в пригород, где попили чаю. Потом опять домой, чтобы полчасика передохнуть, после чего отправились обедать вместе с его другом и его женой. Вернулись домой к десяти и заснули без задних ног… Мы завтракаем дома, а потом отправляемся на второй завтрак. На этот раз мы поехали перекусить в китайский ресторан, где нам подали ласточкины гнезда!! И клубнику на палочках!! Все невероятно вкусно, а официантом был китаец!!!»

Во время одной из своих поездок в Берлин Гитлер пригласил Геринга увидеться с ним в гостинице в Сан-Суси, где он всегда останавливался во время визитов в столицу. Геринг отправился туда с большим нетерпением, потому что на носу были новые выборы в рейхстаг, и он знал, что фюрер составляет список кандидатов от нацистов. Он решил, что его имя обязательно должно быть среди них, и не только потому, что член рейхстага получал хорошее регулярное жалованье, мог бесплатно ездить в вагоне первого класса, а также пользовался рядом других полезных привилегий. Теперь он был полон решимости вновь выдвинуться в передние ряды партии. Он по-прежнему был тверд в своем патриотизме и, несмотря на все прелести нынешней жизни, Геринг прекрасно сознавал всю непрочность и неестественность существующей Германии и ощущал тикающую неподалеку бомбу с часовым механизмом. Однажды, закусывая в «Хорьхере», самом известном берлинском ресторане, он сделал широкий жест, указывая на окружавшие его со всех сторон сытые лица, и внятно произнес:

– Придет день, когда мы сметем все это и вновь установим в Германии справедливость. Мы избавимся от этих кровососов и наконец накормим немецкий народ.

Правда, это не помешало ему прийти в «Хорьхер» и на следующий день.

Теперь он страстно стремился вновь оказаться, в команде Гитлера, и встреча в гостинице Сан-Суси была крайне важна для его планов. По некоторым данным, Гитлер не имел намерения выдвинуть его кандидатуру на предстоящих выборах, и не он, а сам Геринг был инициатором встречи. С другой стороны, Карин в своем письме Томасу говорит, что «фюрер попросил своего старого товарища увидеться, встретил его с распростертыми объятиями и обрадовался его внешнему виду. Он попросил его вновь поднять партийное знамя и пойти бороться за избавление Германии на майских выборах».

Геринг вернулся со встречи ликующим, получив официальное приглашение, и, чтобы это отпраздновать, пригласил Карин на торжественный обед – разумеется, в «Хорьхер».

«Весь Берлин охвачен предвыборной горячкой, – написала Карин домой 18 мая, – выборы назначены на воскресенье. Уже началась стрельба. Каждый день коммунисты с красными флагами, с серпами и молотами на них, отправляются в шествие по городу и каждый раз у них происходят схватки с идущими под красными знаменами со свастиками людьми Гитлера, появились раненые и убитые. Мы должны подождать до воскресенья, чтобы увидеть, как пройдут выборы. Но они должны, должны пройти хорошо для Германа, и тогда у нас наступит долгий период покоя. Дорогая мама, будь мысленно с нами!»

Кампания Геринга, проведенная в Берлине, была короткой, шумной и эффективной. Он был хорошим оратором, а когда требовалось, способен и к спокойному убеждению. Но в 1928 году нацисты рассчитывали не на спокойных и сдержанных избирателей, а предполагали подогреть страсти и вылезти на волне страхов и ненависти широких масс – боязни коммунистов, страхе перед инфляцией, безработицей, ненависти к союзникам, французам и полякам, капиталистам и евреям. Геринг раскрыл способ возбуждения толпы, освоив манеры выступления, близкие к технике Гитлера, и явно получал удовольствие, обмениваясь бранью, оскорблениями и непристойностями с красными оппонентами, которые следовали за ним от митинга к митингу, чтобы забрасывать вопросами и осыпать критическими замечаниями. Стоит отметить, что он хорошо ориентировался в жаргоне и воспринимал просторечный юмор, а аудиторию лучше всего держал, когда был в предельно язвительном или шутливом настрое.

Выборы были жестокими, и, когда голосование ночью 20 мая закончилось, в моргах оказалось полно мертвых, а в больницах – раненых. Но даже те нацисты, головы которых не пострадали от коммунистических дубинок и железных прутьев, призадумались, когда подвели итоги, потому что левые, коммунисты и социалисты получили 40 процентов мест: центр, республиканцы и националисты в значительной степени утратили свои позиции, а национал-социалисты набрали только 800 000 голосов и заняли всего 12 мест в рейхстаге.

Впрочем, Герман Геринг оказался одним из них, и для Карин это было главным. Она немедленно отправила маме телеграмму:

«Германа вчера выбрали. Мама, ты понимаешь? Твоя Карин».

Среди других членов партии, выбранных вместе с ним, был сам Адольф Гитлер, а также доктор Йозеф Геббельс, нацистский районный лидер в Берлине, Грегор Штрассер, в то время один из ближайших сподвижников фюрера, Вильгельм Фрик и генерал фон Эпп, прежде состоявший в регулярной армии, но ушедший в отставку, чтобы бороться заодно с нацистами. Но если Гитлер переживал разочарование итогом выборов, то Геринг таким результатом был доволен, оказавшись вместе с другими одиннадцатью депутатами на самой партийной верхушке. Он начал называть себя и остальных депутатов-нацистов двенадцатью апостолами и смотрел на избрание в рейхстаг как на окончательное подтверждение своего «восстановления».

Новый рейхстаг собрался в среду 13 июня 1928 года, и Карин, сияющая от гордости, расположилась на галерее, чтобы увидеть, как будет заседать ее любимый Герман.

«Герману отвели прекрасное место, рядом с генералом фон Эппом из Баварии, – написала она на следующий день маме. – Они сидят каждый за своим столом значительно впереди остальных… Но как тягостно видеть на другой стороне от них так много красногвардейцев – они добились неслыханного успеха и заняли огромное количество мест в рейхстаге. Они все одеты в свою униформу, носят еврейские звезды Давида, красные звезды, что одно и то же, и красные нарукавные повязки. Все эти типы по большей части молодые, драчливые и имеющие совершенно криминальную внешность. Исключая партию Гитлера, в других партиях многие новые члены – евреи!»

Вечером того дня, когда открылся рейхстаг нового состава, Геринг выступал главным оратором на «победном» митинге национал-социалистической партии в Берлине, на который пришли пять тысяч человек. По сравнению с его предвыборными речами это было аргументированное представление программы нацистов по искоренению бедности в стране и выдвижению Германии на достойное ее место среди других держав. Когда он сел на место, разразились оглушительные овации, и тогда он снова поднялся и сказал:

– Если вы теперь нас так поддерживаете, то почему вас не было на выборах? В следующий раз сделайте так, чтобы все, кого вы знаете, голосовали за нас: ваши жены, ваши родители, сестры, сыны и дочери, ваши подруги и незаконные дети, если они уже достаточно взрослые!

Последовала еще более восторженная реакция слушателей, и Геринг с Карин отправились домой, весьма довольные собой. Там Герман обнаружил письмо от старшего сына бывшего кайзера, кронпринца Фридриха Вильгельма, поздравлявшего его с избранием. «Ваш выдающийся талант, Ваше мастерство в обращении со словом и Ваша физическая сила – вот что необходимо для Вашей новой профессии народного представителя», – писал он.

– Что он под этим подразумевал? – спросила Карин мужа.

Геринг ухмыльнулся и ответил, что Фридрих Вильгельм думал обо всех тех молодых мускулистых коммунистах, которые теперь заполонили рейхстаг, и о драках, которые они начнут затевать с нацистами.

«Герман теперь так ужасно занят, – писала Карин маме в июне, – что теперь я вижу его, только когда он вбегает и выбегает. Но все свободное время он уделяет мне, и мы по крайней мере едим вместе. Впрочем, я не помню, чтобы мы оставались с ним наедине хотя бы за одним блюдом – у нас тут всегда люди, причем никогда не бывает меньше трех. Но мне нравится быть здесь, в Берлине. Я люблю этих людей и люблю эту страну гораздо сильнее, чем любую другую, за исключением Швеции».

Далее она сообщала, что Геринг, став членом рейхстага, не прекратил своей прежней работы, что он по-прежнему является доверенным лицом нескольких авиационных фирм, по-прежнему представляет здесь шведского производителя парашютов, и «в воскресенье или понедельник мы улетаем на несколько дней в Швейцарию – в Цюрих и Берн. Германа попросили дать несколько лекций, а кроме того, он должен произвести демонстрацию парашюта Торнблада. Было много несчастных случаев (с другими парашютами), и Герман собирается показать возможности Торнблада».

Через несколько дней она организовывала в Берлине завтрак для группы швейцарских генералов, майоров и лейтенантов, которые приехали для дальнейших переговоров, и сожалела, что его нужно было давать в ресторане, что было гораздо дороже, чем трапезничать дома.

Хотя теперь их финансовое будущее выглядело значительно более обнадеживающим, у них оставались долги с прошлых лет, и они напрягали все свои ресурсы.

«Как это будет чудесно, когда у нас появится собственный дом! – писала Карин. – Трудно мириться с тем, что каждый раз нам приходится продавать вещи по таким смехотворно низким ценам. Здесь, в Берлине, все очень дорого. В ресторанах приходится значительно переплачивать даже за хлеб, а в магазинах все стоит гораздо дороже, чем в Швеции».

Но судьба переменчива, и скоро у Карин Геринг не осталось причин жаловаться на нехватку денег. Прежде всего, Гитлер ещё раз признал ее мужа одним из наиболее ценных членов партии и решил использовать его ораторские таланты на всю катушку. Его включили в платежную ведомость с окладом 800 марок в месяц плюс расходы и отправили выступать с речами по тем областям Германии, где требовались новые члены или слабел дух национал-социализма. В добавление к этому, Геринг познакомился с бывшим офицером по имени Эрхард Мильх, который теперь был главным исполнительным директором авиатранспортной компании «Люфтганза», и обещал ему, что будет лоббировать в рейхстаге интересы этой компании. Мильх сознавал, каким успехом было привлечение Геринга к делам своей фирмы.

– Его репутация как героя воздушной войны была хорошо известна, – впоследствии говорил он, – а его послевоенный опыт – полетов на самолетах, продажи двигателей и посредническая деятельность – позволял ему хорошо разбираться в проблемах авиации и воздушного транспорта. Мы знали, что он с энтузиазмом станет содействовать нам в достижении наших целей.

Скоро Мильх и его жена стали бывать в гостях в доме Герингов.

– С самого начала, – рассказывал годы спустя Мильх, – мы почувствовали расположение к фрау Карин Геринг, которая имела очевидное влияние на своего мужа, что проявлялось самым лучшим образом. В близком кругу Геринг был спокойным и дружелюбным, даже если иной раз и произносились резкие слова, и мне сразу было видно, когда он начинал хвастать. Я уже сталкивался с его тщеславием и огромным самомнением и знал, что любой, кто заденет его самолюбие, пожалеет об этом.

С этого времени выдающиеся ораторские таланты Геринга стали употребляться в рейхстаге и на пользу «Люфтганзы» – в обмен на тысячу марок ежемесячно. Вместе с его жалованьем в рейхстаге и субсидиями партии на такую же сумму это дало Герингам возможность наконец купить дом, о котором так мечтала Карин. Они приобрели дом на Баденшештрассе, и Карин настолько поглотили выбор обстановки, поездки с Герингом на митинги и устраивание завтраков и обедов для коммерсантов, князей, политиков и банкиров, с которыми они теперь встречались, что у нее совсем не осталось времени для писем маме.

Наконец 21 февраля 1929 года, после нескольких недель молчания, она отвлеклась от дел и написала:.

«В последнее время ужасно много всего, что надо обдумать, устроить и уладить… Даже сегодня Герман выступает со своей первой большой речью в рейхстаге, так что у меня не очень много времени для письма – естественно, я должна быть там, чтобы слушать его. Вечером он держит речь в Берлинском университете перед студентами из самых различных партий. Больше половины из них уже национал-социалисты, и я надеюсь, что он сумеет убедить и всех остальных! Завтра он будет выступать в Нюрнберге, а потом отправится в десятидневную поездку по Восточной Пруссии, где у него намечены двенадцать выступлений в двенадцати различных местах. Весь дом полон политиков, и это доставляло бы ужасное беспокойство, если бы не действовало так возбуждающе».

К этому времени задачей Германа Геринга стало разъяснять новую политику партии, что призвано было создавать о нацистах впечатление как о респектабельных, «цивилизованных» буржуа и привлечь к ним внимание и симпатии влиятельных людей в Германии – таких, как крупные промышленники, банкиры, а также разные князья, графы и прочие аристократы, преклонение перед титулами которых ничуть не уменьшилось из-за падения монархии. Первым перед завораживающими речами Геринга не устоял принц Август Вильгельм, второй сын изгнанного кайзера. Скоро Геринг уже запросто называл принца Ави, однако Карин все же предпочитала придерживаться более официального обращения. Ее самыми близкими друзьями в Берлине теперь стали князь и княгиня цу Вид, которых пленили красота и обаяние Карин, притягивали энергия и энтузиазм ее мужа, а цели национал-социалистов вызывали сочувствие. Эти контакты расширили окружение Герингов, и скоро за обеденным столом в доме на Баденшештрассе можно было видеть лица, имена которых имелись в «Альманахе де Гота» или справочнике «Кто есть кто в Германии».

Несмотря на это, двери дома Германа Геринга по-прежнему оставались открытыми для любого члена партии, оказавшегося в Берлине и ищущего кров, питье или еду, каким бы грубым и неотесанным он ни был, и скоро то, что рядом с принцессой за его обеденным столом может оказаться сельскохозяйственный рабочий, стало темой разговоров в Берлине. Но это вовсе не вредило авторитету Геринга среди рядовых членов партии и подчеркивало для его гостей и их друзей демократический образ национал-социалистической организации.

«Сегодня у меня есть больше времени, поэтому я расскажу тебе о событиях более подробно, – написала Карин маме 28 февраля 1930 года. – [Князь и княгиня цу] Виды уехали на несколько недель отдохнуть в Тироль. В первых числах марта они уже вернутся, и я, конечно, этому очень рада. Они нам так преданы и так помогают, я их обоих просто обожаю. Цу Виды свели нас со многими очень приятными семействами. В последние недели так много всего происходило, что мы редко заходили домой, чтобы поесть, и то появлялись лишь тогда, когда у нас были гости. Все это, конечно, отнимает силы Германа, так же как и мои, потому что мы их не жалеем. Обыкновенная жизнь для нас более невозможна, и мы знаем, что, если нас попросят, мы отдадим все, что сможем, ибо сами этого желаем».

Так же, очевидно, были готовы поступать и их новые друзья.

«Виды хотят, чтобы все, кого они знают, заинтересовались движением Гитлера, – пишет далее Карин, – и Германа постоянно осыпают вопросами – одними и теми же, но разные люди. Они пытаются найти уязвимые места в политической концепции Гитлера, критикуют его программу, и Герман должен отвечать, объяснять, растолковывать до полного изнеможения… Но я вижу, что все движется к лучшему, что наше окружение постоянно растет и мы уже склонили многих на сторону Гитлера и его дела. [Принц] Август Вильгельм теперь с нами, так же как и цу Виды вместе с большой группой очень интересных людей. Вчера мы завтракали с князем Хенкелем-Доннерсмарком, ему сорок лет и он парализован и прикован к каталке. Так жалко. Он посещает каждый митинг, на котором выступает Герман. Он такой добрый и умный, мы его очень любим… Несколько дней назад у нас на завтраке был барон Коскулл вместе со шведской дипломатической миссией. В то же время у нас находились фон Бары, Август Вильгельм и двое рабочих национал-социалистов, которые приехали из Мюнхена и остановились у нас, а позднее прибыли граф Коме с супругой и герцогиня фон К. с дочерью. Можешь представить, какие были у шведов глаза при виде такого ассорти!!!»

Герман Геринг был теперь набатом партии, гремевшим по всей Германии, и новые члены вливались в нее и из растущей армии безработных рабочих, и из обанкротившегося и разочарованного среднего класса, и, большей частью благодаря Герингу, из аристократии. Он теперь сильно располнел, уже совсем не походил на вагнеровского героя, но еще никогда со времени войны не был так дееспособен, обретая себя в своей нынешней напряженной деятельности.

Карин изо всех сил держалась, пытаясь не отставать. К примеру, холодным полуднем особенно сурового февраля она отправилась с Герингом в Магдебург на назначенный на восемь часов митинг, в полночь они поехали обратно и вернулись домой только полседьмого утра. Правда, Геринг немедленно занялся работой, а она осталась в постели отдыхать, однако даже любовь и энтузиазм не могли долго поддерживать ее жизнь в таком темпе.

Газеты, особенно орган национал-социалистов «Фелькишер беобахтер», были полны историй о смерти некоего Хорста Весселя, командира отряда СА в Берлине, погибшего в одной из кровавых стычек с коммунистами, которые теперь стали непременным явлением ночной жизни в крупных городах Германии. Главный представитель Гитлера в Берлине, доктор Йозеф Геббельс, облагообразил своими речами и статьями малосимпатичную, маргинальную личность Весселя и представил его нацистским мучеником, жертвой жестоких хулиганов-коммунистов. Это определенно возымело свой эффект на благородных друзей Карин.

«Вчера на завтраке у нас были цу Виды вместе с доктором Геббельсом, лидером Движения в Берлине, – написала она маме 22 марта 1930 года. – Княгиня сделала чудесный рисунок Гитлера и его соратников, марширующих с высоко поднятыми знаменами со свастиками, а среди них можно увидеть сияющие образы тех, кто был убит коммунистами. Эффект от рисунка удивительный, такой вдохновляющий. Я обязательно захвачу его с собой, когда приеду повидаться с тобой».

Но прием так утомил ее, что следующим утром она оказалась слишком слабой, чтобы поехать с Герингом в новый тур с выступлениями по Восточной Пруссии и Рейнланду, на этот раз в компании с принцем Августом Вильгельмом, который уже стал «истинным и верным гитлеровцем… таким скромным, трудолюбивым и всегда готовым помочь».

Она осталась лежать с высокой температурой и признавалась маме:

«Так пусто, когда Германа нет, и я постоянно тоскую о нем. Мне здесь так одиноко, и в отличие от других женщин я не могу рассказывать о состоянии моего здоровья друзьям и знакомым. Только когда я думаю о том, как бы я могла содействовать ему или Движению Гитлера тем или иным способом, силы как будто приходят ко мне свыше».

Летом она смогла набраться достаточно сил, чтобы поехать на съезд партии в Нюрнберге и послушать обращение Гитлера к самому большому сборищу национал-социалистов, которое до сих пор видела Германия. Но она оказалась слишком слабой, чтобы присоединиться к торжествам, и из-за проблем с сердцем была спешно доставлена в санаторий в Кройте, в Баварии.

В результате правительственного кризиса приближались новые выборы, и Геринг уехал выступать. Карин часто писала домой из санатория, и по ее тону чувствовалось, что она отчаянно пытается не падать духом.

«Здесь все так добры ко мне, и мне очень нравится тут лежать, – утверждает она. – Я прогуливаюсь тут или раскладываю пасьянсы – а больше ничем не занимаюсь. Если солнце яркое, я лежу на балконе. Смотрю на горы, на небо, на облака – они абсолютно неподвижны – о, это несет такую тишину и успокоение, и я благодарю бога, что оказалась здесь».

Встревоженный ее состоянием, но не в силах нарушить свою программу в этот критический период предвыборной кампании, Геринг писал ей каждый день. Но он смог сделать больше. Подавив самолюбие, он написал Нильсу фон Кантцову в Стокгольм, объяснив, как больна Карин, и попросив его отпустить к ней Томаса. Томас приехал в июле 1930 года и оставался с матерью десять дней. Он катал ее по аллеям в кресле на колесиках или ездил с ней на автомобиле в горы. Ему было уже восемнадцать лет, но его привязанность к ней от разлуки стала еще сильнее, и они, словно воссоединившиеся любовники, почти не отходили друг от друга.

– Я был очень сильно взволнован, когда спустя десять дней расставался с ней, – сказал позднее Томас фон Кантцов. – Я любил мою мать очень сильно. Но как же она запутала мою жизнь!

К началу сентября Карин сообщала, что уже может читать газеты и журналы, но книги для нее еще трудноваты.

«Какая она все-таки странная – жизнь, – писала она маме. – Она оказалась совсем не такой, какой я ее себе представляла. Чем более глубокой жизнью ты живешь, тем сильнее муки, которые выпадают на твою долю. Почти ничего не осталось от меня – той, какая я была раньше, мечтательной, замкнутой, сверхчувствительной… Я стала такой жесткой, моя кожа огрубела, иначе я не думаю, что смогла бы все вынести… Я так довольна сыном, он такой добрый, такой великодушный и рассудительный. Потому что сам столько страдал и многое понимает. Мама, я так тоскую по тебе. Ты не чувствуешь щемящую волну, приходящую к тебе из моей милой, любимой Германии?»

Это письмо было написано 9 сентября 1930 года, в канун выборов в рейхстаг. На следующий день миллионы немцев отправились на избирательные участки и показали, что их настроение изменилось, а вместе с ним наступила перемена в их политических пристрастиях. Когда результаты подсчитали, оказались выбранными 107 национал-социалистов. Из маленькой группки приверженцы Адольфа Гитлера за одну ночь стали второй по величине партией в рейхстаге, поддержанные шестью с половиной миллионами избирателей.

Палата Карин в санатории наполнилась цветами и поздравительными телеграммами, приходившими весь день. Наконец прибыл Герман Геринг. Он весь сиял – и не только из-за оглушительного успеха партии, но и от того, что получил личное продвижение, о котором хотел ей сообщить. Гитлер, сказал он, назначил его главным политическим руководителем и спикером партии.

Для Гитлера и его ближайших сподвижников 1930 год был трудным: возникали ситуации, когда его лидерство оказывалось под угрозой, а партии угрожал внутренний переворот. Борьбу против него вели два брата, Отто и Грегор Штрассеры, которые проповедовали приход к власти революционными методами и программу воинствующего социализма, гораздо более левацкую, чем даже та, которую провозглашала официальная немецкая социалистическая партия. Штрассеры обрели значительную поддержку среди рядовых нацистов и среди командиров подразделений СА и становились опасными в своей критике «респектабельных нацистов». Вскоре Геринг пожаловался Гитлеру, что уже который раз, едва он подводит очередного банкира или князька к вступлению в лоно партии, Отто Штрассер отпугивает их, выступив с тенденциозной речью или осуществив акцию саботажа на какой-нибудь фабрике или крупном складе. Его поддержал Геббельс, также пожаловавшись, что его система пропаганды постоянно расстраивается действиями Отто Штрассера, имеющими эффект «красной тряпки».

Гитлер решился провести открытое разбирательство со Штрассерами. На бурном собрании в мае 1930-го он категорично потребовал от братьев строго придерживаться линии партии. Отто это делать наотрез отказался и обозвал Гитлера лакеем и подхалимом «денежных мешков». После этого Гитлеру оставалось только одно: Отто Штрассер был исключен из партии. Вместе с последовавшими за ним раскольниками из СА он принялся формировать так называемый «Черный фронт» (объединивший членов нацистской партии, которые стояли за социалистический путь развития, «истинных носителей национал-социалистических идеалов», как они себя называли), его же брат принял решение остаться с Гитлером – о чем ему впоследствии пришлось горько пожалеть.

Едва разрешился вопрос со Штрассерами, как возникла новая проблема, на этот раз со значительным контингентом штурмовиков и их командиром, оберфюрером Вальтером Штеннесом, возглавлявшим коричневорубашечные отряды Берлина-Бранденбурга, Померании, Мекленбурга и Силезии. Штеннес, бывший армейский офицер и бывший полицейский, после ухода Штрассера остался в партии, но тоже являлся сторонником активных действий и был убежден, что пистолет в руке – гораздо более убедительное средство, чем бюллетень в избирательной урне. Несмотря на это, он и его люди старательно трудились во время предвыборной кампании – и не на одной лишь рутинной работе, охраняя своих ораторов и мешая выступлениям соперников, и не только участвуя в уличных схватках с коммунистами, которые опять-таки вредили кампании, но и занимаясь делом, которое они считали для себя весьма унизительным: обивали пороги избирателей, агитируя за партийных кандидатов.

Штеннес решил, что за все эти труды его подчиненные заслужили некоторое вознаграждение. Большинство из них были бедными рабочими, чьи низкие заработки (даже вместе с партийными дотациями) с трудом позволяли кормить семьи в условиях инфляции. Между тем среди них начали распространяться слухи о роскошной жизни, которую ведут некоторые партийные вожди. По каким-то причинам Геринг не стал объектом их гнева, этим объектом стал Геббельс, и их негодование подстегивалось историями в оппозиционной прессе – причем отнюдь не все были преувеличены – о его значительных тратах на собственное волокитство и дорогие вечеринки. Когда в мюнхенской штаб-квартире нацистов Штеннесу отказали в немедленном поощрении его людей и значительном увеличении их еженедельных субсидий, он собрал свои части и привел в Берлин, где они явились в недавно построенную нацистскую штаб-квартиру (там председательствовал Геббельс) и принялись ее громить. В это же время часть коричневорубашечников ходила по улицам и раздавала листовки, объявляющие Геббельса растратчиком и присвоителем партийных денег.